Самиздат литеретурно-публицистический журнал

Синеет даль. За далью – даль,
И в невозможной синеве
Смахнуло облако-печаль
Пушистым краем слезы мне,

Первостатейные сукины дети (1)
Плодятся и ходят гурьбой
от дома и до аптеки (2),
а после - обратно домой:
грызть карандаш до ночи,
комкать и рвать бумагу...
Плачут,кричат,бормочут,
но знают,что жизненно надо
оставить сзади хоть строчку-
ту квинтэссенцию времени (3),
что дарят обычно бессрочно
в зазебренных стенах империи... (4)
и пусть себе бродят (5) стадами,
не так уж это и грустно-
творить на глазах искусство
и прятаться между холмами (6).

Хочется быть сотней долларов,
Чтобы нравится всем, кому это может прийти голову.
И, продаваясь, по-голливудски улыбаться,
Продаваться, с потрохами продаваться.
Чтоб меня проели, прожили, пропили,
Чтобы меня в клубах засовывали в бикини,
Чтоб меня протрахали, потеряли, снова нашли,
Чтобы мной нюхали порох, копили под глазами мешки...
Наверное, без меня ад стал бы раем...
Но мы не делаем- мы только предполагаем.
Затискайте меня досмерти, я полностью ваш-
Целых сто долларов одной бумажкой!

Белый беззвучный зимний день. Все утонуло в оттенках белого. Ватное небо сиротливо жмется к охладевшей земле, укрытой снегом. Одинокий пейзаж оживляет кареглазая девочка в белой пуховой шапке, примерно, моя ровесница. Она неторопливо и бесстрастно наблюдает за мной, не приближаясь и не отдаляясь. Взгляд ее черешневых глаз внимателен и отчужден. Проходит еще немного времени в замороженной тишине двора, и незнакомка уходит.
Я так и не смогла приблизиться к ней: она была слишком холодна и недоступна…
Позже были игры, уроки, драки, карандаши, обиды, секреты, качели, мальчишки, каникулы, шалости, коленки, пианино, книги, глупости, снежки, горбушки, конфеты.
А потом детство закончилось. Черешенка выросла, укоренилась.
Девочка в белой шапке, где ты?.. Она не ответит: она осталась в той ватной онемевшей зиме.

Пригласил как-то раз Карл Варвару:
«А поедем-ка, душа, в Карловы Вары!»
И не знала неопытная Варя,
Что накануне Карл украл кораллы.

Не надо. Слишком это больно,
С меня и так уже довольно.
Не будет больше продолженья ничему.
Тем более что это ни к чему
Тебе, а мне - тем более

Чайной ложкой отмеряя,
Жертвуя и отнимая,
А затем опять даруя –
Так бросают кость собаке,

* * *

Я напишу волшебные стихи,
Чарующие неземною сказкой:
В них будут мирно спать под небом ясным
Прекрасны, бесподобны и тихи –

Кричала девушка, как раненая птица.
Кричала девушка и плакала надрывно.

«О чём ты плачешь, милая, ответь мне.
О чём горюешь, по кому рыдаешь?»

Он слегка был вдет,
Слегка неразборчив,
Слегка неодет,
Слегка сговорчив.

Черным полумесяцем выгнута спина,
И горят глаза как фары от ракет.

Все такое нежное,
Все такое милое.
Только я безбрежная,
Только остылая.

Ветер студеный в лицо,
Луна холодеет вдали.
Нет ни начал, ни концов,
Рана тупая болит...

Ветер бьет в окно, на душе темно,
То ли водку пить, то ль пойти в кино,

Горит свеча и тихо оплывает,
Причудливою формою маня.

В бОльшей мере мне все равно,
Что думает мой читатель,
Поэзии выдержанное вино,
Вот первый мой наблюдатель.

МИХАИЛ БРУК.

СТРАНА «УТОПИЯ». ПСИХИЧЕСКАЯ АТАКА.

Ах, «нервы, нервы, нервы, нервы, вы нахватали пик, а козырь червы…».
Господи! Какая чушь лезет в голову после этой государственной службы. Совсем лишился таланта трагика.

Вы не знаете Сару? Вы наверно не из нашего района. Кто такая Сара? Сара это моя жена. В нашем районе, и даже дальше все знают Сару. Вы спросите почему? Так я вам скажу прямо и конкретно. Потому, что моя Сара торгует «шмотками» на базаре, это здесь не далеко. Сара - это «базарное бюро информации». Она знает всё. Кто поссорился, и кто помирился. Кто выходит замуж и кто разводится. Кто уже родился, а кого скоро вынесут вперёд ногами. Кто собираются уехать, а кто уже уехал. Даже куда уехали.

В расхлябанной, хлипкой дали
Зыбится наша жизнь.
Жили, словно гадали-
Кого любили, за что страдали.

Я там пробыла три секунды во сне,
Мне сказали, что это эдем,
Там ангел скакал на черном коне,
А я решила, что яблоко съем.

Пластинка выпала из рук и покатилась.
Распалась на части.
Осколками капли разлетелись и смылись.
Так разбивается счастье.

Он упругий, как ухо молочного поросёнка,
Он хрустит, как новенькая купюра,

В одной далёкой и древней стране жил Мудрец. Был он очень стар и одинок, грустные глаза его всегда были влажны не то от бремени его печали, не то от ветхости его дней.
Много повидал Мудрец на своём веку, оттого стал он спокоен и мудр. Однажды в скудный дом его постучал странник в тёмных одеждах:

Кузнец ковал железо огромным молотом. Он любил колючие искры, злобное шипение избитого вкровь феррума, податливость горячего слоистого металла.

Каждое утро на восходе вставала женщина и молилась, обратившись бледным ликом своим на восток, о том, чтобы послал ей Всевышний дитя.

Но когда с человечком бесстрашным,
Где темнеют корявые ели,
Повстречались ужасные волки,
То сомнения их одолели:
«Как же можно прийти без патронов?
Это, верно, сорока сбрехала,
Не похож человек на придурка,
Что болтается ночью по лесу,
Нарываясь быть съеденным вместе
С бесполезным своим карабином!»

Одно плохо: нет ни Сани, ни Тани,
Не дал Бог детей Ивану и Мане,
Травы пили и парились в бане –
Всё одно: ни Гришки, ни Пашки.

Вечер. Звонит телефон. Поднимаю трубку и через помехи слышу старый, немного скрипучий, но необыкновенно нежный женский голос:
- Здравствуйте. А Серёжу можно?
- Здравствуйте,- говорю, – тут таких нет. Вы ошиблись номером.

Головы рассекают гладь реки,
Как голодные утки в середине мая:
Так же оставляют V-образные штрихи
Пародируя косую крышу гнилого сарая.