Солнце светило, слева и слегка в лоб

...И я уйду, а птица будет петь,
Как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я тех уже не станет,
И в сад мой за белёною стеной
Тоскуя, только тень моя заглянет.
И я уйду; один - без ни кого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего...
А птицы будут петь, и петь, как пели!

Хуан Рамон Хименес


... Солнце светило слева, но почти в лоб. Он шёл, по “Кирзаводу” к могилкам. “Кирзавод” - хутор на отшибе. Завода там нет уже лет сорок или пятьдесят, но по привычке этот хуторок называли всегда так. Хотя само слово хутор в этих местах ни когда не употребляют. Большинство домов давно используют как дачи с огородами по десять-пятнадцать соток.
В проулке, по которому он шёл было пусто. Впрочем, он выбрал его сам. Только где-то сзади шёл отец, отстав метров на сто, чтоб не мешать. Слева, по проулку были дома, но без хозяев; справа разносортный забор огородов и пара кленов у забора.
Поравнялся с одним из клёнов и вздрогнул от крика ворона. Ворон: сидел в двух метрах, на тонкой ветке, на уровне его лица; глядя ему в глаза, как будто читал мысли, и хотел что-то сказать. Время, будто загустевшая каша, потекло медленно и тягуче. Плавный взмах крыльями и такой же плавный и медленный полет, зацепивший провожающий взгляд, к деревьям у старых могил. Там и сел ждать.
Время - интересная шутка. Прошлое кажется таким скоротечным и эмоционально насыщенным, а настоящее при этом ярком солнце, без единого облачка на небе и тишине (хоть бы листок на каком-нибудь венке шевельнулся) - будто стоит. Слегка подрагивая, как мираж - стоит в ожидании событий.
У старых могилок, кто-то даже разобрал забор, видимо на дрова. Вот железная вертушка на том месте, где были ворота.
А вот и ворон. Наблюдает!
Ворон сидел на березе, метрах в двадцати от могилы его деда по отцу.
Он плакал: не от таски, что деда давно нет; не от жалости к своей будто бы тяжёлой судьбе - просто, текли слёзы.
Дальше, на “новые” могилки, на гриву за “кирзаводом” - к бабушке и дяде.
- Сюда ещё вернёмся.
Отец уже шёл впереди, но по-прежнему молча.
- Какие думы у него?!
- А где же ворон?! На берёзе его нет. Ах, вон машет к воротам на гриву!
Материна мать - его бабушка, часто с ним водилась и любила его. Баловала, порой отдавая последние копейки и без того маленькой пенсии, на коржик в школьном буфете. Да и ему с ней было тепло и спокойно. Когда она умерла, ему было шестнадцать. Однажды, лет через восемь, а может и десять - после её смерти, но так получилось, что он был дома один. Ночью, поставив кипятиться чайник, в задумчивости прилёг на диван. Когда задремал - не заметил:
“...На темном фоне лицо бабушки в явном беспокойстве...”. Мысли, во сне: “... Что-то не так! ...Что-то случилось! ... Я же сплю! ... Проснуться!”. Проснулся, вышел на кухню. А там запах гари. Чайник давно выкипел. Тэн раскалился до бела и шнур начал плавиться. Рядом шторы. Еще б чуть-чуть поспал и ... . С тех пор он эту свою бабушку вспоминая, воспринимал как ангела-хранителя.
- Ладно, не каркай. Знаю, что не был давно и табличку дяде новую так и не написал.
Ворон сидел, уже на одной из нескольких молодых осинок, чистя перья на крыльях, иногда поглядывал в его сторону.
Дядя был добр к нему. И перед смертью, хотел помочь с жильем: переписать свою однокомнатную квартиру - на комнату, в квартире его матери. Чувствовал, наверное, что скоро уйдет?
Сны! Сны! Сны! У него всегда было интересно со снами и теми, кто уже ушёл в “мир иной”!
В одном из снов приходил и дядя: “Стук в двери. Открывает её, а там стоит дядя и улыбается счастливой улыбкой. Улыбается и хочет, что-то сказать. Здесь же присутствует осознание того, что дядя давно умер и пришёл во сне.
- Что-то хочешь сказать?
Но ответ не прозвучал - разбудили!”.
Бабушка жены приходила в его сны уже дважды. Хотя, при её жизни, он с ней ни когда не встречался, видел - на фотографиях. Первый раз, лет пять тому назад. Сон был большёй, яркий! И несущий совет, от её бабушки - в их реальную жизнь. Второй, совсем недавно, в апреле.
Он даже сразу узнать её не сумел. Лишь позже, пытаясь понять, что же снилось и желая найти в этом смысл. Смутила, во сне: одежда - похожая на темную монашескую накидку с капюшоном. Она стояла и протягивала короны: в левой руке - легкий венец, в правой - тяжелая корона (нечто, вроде "шапки Мономаха").
- Ты, же помнишь, где был роддом, в котором я родился!?
- Да! У ёлок.
- Я ещё, сейчас зайду к деду, и какое-то время буду там. Потом, мне будет не до разговоров.
Не жди меня. Иди к тому месту, где был роддом. Я приду туда. До новолуния, в пять пятьдесят, должен успеть.
Ворон скрипнул уже на берёзе и вновь притих, копаясь в перьях.
Дед, с фотографии на памятнике, смотрел серьезно, и сейчас, казалось, спрашивал:
- Ну, что - готов?!
Он был готов.
В то время ему исполнилось лет девять, когда умер дед. Через год или два, пошли сны. Сильные, яркие и жутковатые - для нормальных. Согласитесь, видеть себя в могиле с умершим дедом. Но страха, во сне, он не помнит. Лишь, некая иррациональность: лёжа в гробу наблюдать звёзды сквозь толщу земли. Серия снов - серия бесед с дедом, лёжа в одном гробу и наблюдая звёзды. О чём разговор, он не помнил: дед, что-то объяснял, что-то рассказывал, будто - передавал знания, не успев передать при жизни.
Сейчас было трудно вспомнить, даже, сколько их было: пять или семь. Остался, только запах влажной глины и дёрна, который сейчас и помогал настроиться. Он лежал под солнцем, на могиле, закрыв глаза. Но сквозь веки и толщу земли на него смотрели звёзды ночного неба. Прощальный крик ворона он должен был слышать, но этот крик до его осознания уже не пробился.
Позже, пытаясь вспомнить, как шёл до места, где был, когда-то роддом, видел лишь смутные обрывки воспоминаний куски почвы под ногами и кусок бетонного забора, который стоит там кажется - вечность. Ощущение стоячего времени.
Сквозь дёрн контур здания, лет двадцать пять уже не существующего, просматривался ещё хорошо. Воображение рисовало помещения, двери с крашенными рифлёными стеклами и даже тумбочки, столы и инструменты.
- Здесь?! Да...! Здесь!
Вот оно ощущение центра его вселенной, его начала, точки отсчёта в этой жизни.
Он лежал на траве, ещё каким-то клубком, но слушал - прислушивался, ко всем движениям в сознании. А из памяти выплывали картинки:
"Перилла, девчонка, её глаза и халат на завязке- поясе. Подоконник и он сидящий на нём.
В другой, лестница больницы и младенец: улыбающийся во сне, спящий на руках у женщины в белом халате.
Потом, ощущения ладони на бедре другого младенца, посапывающего под монотонный голос его колыбельной.
Молодая женщина стоящая у окна, глядящая в вечер, тихо расплывающийся за окном. Его желание, неслышно подойти и спокойно обнять её, что б вместе смотреть в вечер, но что-то сдерживает."
Подбородок поворачивается к левому плечу. Плечи, будто сдавлены.
Свободней! Уже выпрямляются ноги! Хочется дышать. Челюсть с трудом разрывает слипшиеся губы, для первого вдоха.
- А-а-а-а.

- Уже, шесть! Твой вопль, минут на пять, опоздал.
- Нет. Те часы, которые я тебе дал, как раз, минут на пять и спешат. Пап, лебедей видел?
- Где?!
- Ну...! Вон там, когда я прокричал, они летели на северо-восток. Четыре - впереди и два - чуть сзади.
- Нет! Может, это было, когда ты родился в апреле. А сейчас, ты вспугнул, только пару синиц.
На лице отца сияла блаженная улыбка.
- Синицы говоришь!? Ну..., что ж! Идём к дому. Маме не говори - не поймёт.
- Да, я и сам не понял. Что-то не так, у тебя?!
- Да... нет, всё так. Всё нормально. Всё, как и должно быть. Идём. У нас есть ещё дома дела, много дел и много жизни.