"Осколок", часть 1, окончание

Метра три-четыре дна были пологими, а затем дно резко уходило вниз, и туда, в чёрную холодную пустоту, заскользила пушка, утягивая уже плывущую Маруську вместе с Седлом.
Пытаясь хоть что-то предпринять, Санька успел вытащить штык-нож и каким-то волшебным нечеловеческим усилием с одного взмаха перерезал сбрую.
Освобождённая Маруська, нахлебавшаяся воды, но не издавшая от страха ни одного предательского звука, развернулась и поплыла обратно, за ней, держась за гриву бултыхался Седло...

Трое героических воинов, вошедших в воду уже почти по пояс, в полном обалдении взирали на это потрясающее представление.

Дальнейшие диалоги пересказывать совершенно бессмысленно, ибо происходили они хоть и шепотом, но исключительно непечатными словами, причём виноватыми были все, вплоть до Маруськи, и следовательно, виноватым не был никто.

Самое замечательное, что буквально через пять минут из темноты материализовался, как в плохом детективе, ординарец командира батареи - Валя Палуб - большой любитель неразбавленного спирта и медсестёр, причём был трезвый и очень ехидный. Постоял немного, послушал перебранку, а потом задал такой вопрос: «Я интересуюсь, извините, что помешал, каким образом, согласно устава, карается утопление боевого орудия?»
Тут снова стало так тихо, что опять был слышен заливистый соловей.
- Вы тут, видимо, героически пытались вчетвером взять Берлин? - продолжал ехидный Палуб после паузы всеобщего замешательства...

И пред командиром батареи
предстал Командир,
и были ему сказаны слова.
И в тех словах узнал Командир,
что сроку ему три часа.
И если через срок этот
пушка будет ещё в воде,
то будет Командир расстрелян
и товарищи его расстреляны будут.

Каким образом, ныряя по очереди в холоднючую чужую речушку, четырём нашим героям с помощью пегой ни в чём не повинной лошади Маруськи, удалось таки вытащить пушку - об этом можно отдельный роман написать.
Получить героев в этот раз не удалось, зато живы остались и орудие грозное спасли, что буквально спасло в свою очередь их через несколько часов.

Войдя вместе со всеми войсками в Берлин, встретили наши герои ожесточённейшее сопротивление. В полуразрушенных домах стояли орудия и били прямой наводкой по наступающим. Пристрелян был каждый сантиметр и укрыться было практически невозможно. Где спасались местные жители - тайна, достойная отдельных научных исследований, ибо все подвалы, все оставшиеся чердаки, абсолютно всё было так или иначе приспособлено к отражению наступления «русской орды».

В одном из переулков на окраине Берлина истончилась и вскорости порвалась совсем ниточка судьбы Саньки-наводчика.
Тщательно крутил он ручку, всматриваясь в окошечко визира - вёл своего рода дуэль с наводчиком орудия, что стояло в полуподвале в дальнем конце переулка и нещадно посылало смертные посылочки всему, что двигалось по этому переулку. Вот Санька и решил исправить эту несправедливость.
- Так, братцы, вы немного мне помогите пушечку развернуть и валяйте вон за те кучи! У тю-тю, назад чуть-чуть... Мы его из-за угла возьмём... А вечерком за день рождения мой... левее, левее... спиртику употребим... Ты как, командир... стоп, хорош... не против?

Мешать или противоречить Саньке в такие моменты было опасно. Он был наводчик от бога, наводчик-снайпер. За полгода, что повоевал он в расчёте Сергея, куда попал после очередного госпиталя, успел он подбить восемь танков.
- Фу! Восемь танков за полгода! Это снайпер!? - воскликнет мало осведомлённый читатель.
Да, друг мой дорогой, восемь. И это очень много!
Не буду вдаваться подробности, ибо это займёт немало времени, скажу только: поменьше верьте тому, что показывают в кино, это - кино, сказка, в жизни всё проще и сложнее одновременно. Просто поверьте - очень и очень многие расчёты вообще ни одного танка не успевали подбить...

Но не будем отвлекаться, потому как удобно устроившись, Санька ещё теснее прильнул к визиру, ловя в перекрестье противника. Остальные, повинуясь Саньке, залегли за кучей битых кирпичей и мусора.
Вот... вот... сейчас...
Тут-то и накрыло его прямое попадание бронебойным снарядом в щиток пушки. Щиток в дребезги, пушка искорёженная летит в одну сторону, как игрушка деревянная, Санька летит в другую. Огнём взрыва Саньку опалило, лежит в груде каких-то обломков, дымится.
Мужики к нему ползком через переулок потекли. Вроде живой, только молчит, глазами бездонными на обожжённом лице будто молит о чём-то, на губах кровь запеклась, и на голове ни одного волоса, только кожа почерневшая, обуглившаяся.
Оттащили ребята Саньку в развалины дома, хотели раны перевязывать.
Вдруг он, вроде в себя придя, поднялся, всех растолкав, встал на ноги, достал нож и начал говорить что-то сам себе, невнятно говорить, будто рот камешками набит и слов не разобрать. Говорил и плевался кровавой слюной, говорил и плевался. Мужики, не зная что делать, насторожённо ждали, как дело дальше пойдёт.
Долго что-то говорил непонятное Санька, пока не выплюнул все выбитые зубы, и тогда разобрали вроде мужики в его словах, что летит как будто на него яркое что-то, и от этого он почему-то страшно хочет есть.

Не по себе им стало от этих Санькиных слов. А он, поискав что-то глазами на земле, горестно вздохнул, потом ножом в руках поиграл, да и отхватил, как кусок тряпки правое своё ухо. Тут все испугались уже не на шутку, фашистов не боялись, взрывов, пуль не боялись, а Саньку испугались. Кинулись на него гурьбой, хотели скрутить и нож отнять, но Санька вдруг таким сильным стал, как сказочный богатырь. Играючи раскидал всех, как детишек, ухо отрезанное сунул в рот и жуёт его.
Тут Сергей, как командир, подошёл к нему и стал командовать: «Гвардии рядовой смирно!»
А Санька ему говорит: «Ты, Серёга, не ори, попробуй лучше - очень вкусно!» Хлясть! И оттяпал ножом второе ухо. Подаёт его Сергею, а того аж трясёт, и что делать, не известно. Стоит, как к земле прирос от ужаса, и холодным потом обливается.

Где-то в горней выси искала, видимо, дочь ночи Мойра острые ножницы, да не могла найти сразу, ну и выпала Саньке передышка.

Глаза его вдруг сделались совершенно разумными и по лицу пробежала судорога боли.
Со стоном опустился он на кирпичи и за голову схватился, качается из стороны в сторону и почти шепотом говорит: «Командир, ты маме не пиши... Она знает уже, я это чувствую... Понимаешь, я в прицел видел, как снаряд летел... Не успел лечь... Маме не пиши...».
Затих Санька, и ребята стали к нему приближаться...

Нашла Мойра свои острые ножницы и без всяких сожалений, решив, что 23 года, это вполне достаточно, аккуратненько кончик ниточки обрезала...

Вскочил вдруг Санька, заметался и выскочил из развалин в переулок, прямо под огонь...

Вечером, как стемнело, тело Санькино вытащили из-под зоны обстрела и похоронили тут же, среди развалин. И употребили спиртику, только не за здравие... До сих пор могила Санькина где-то в берлинских кварталах среди вновь отстроенных домов в небольшом палисаднике и написана на ней на русском и немецком языках вечная память гвардии рядовому снайперу-наводчику Саньке.

Оставшись без лучшего наводчика и без пушки, что было не первой потерей в батарее, Сергей с ребятами решил на другой день произвести разведку ближайших кварталов. Первым на разведку пополз конечно Витёк.
Не было его так долго, что Сергей заволновался и уже хотел Саньку-ездового посылать на розыск. Однако розыск не понадобился. Зашуршали битые кирпичи и возник Витька чем-то страшно взволнованный. Тут же подозвал всех к себе и стал такую речь держать:
- Мужики! Я там... вон в том доме, в подвале... Дайте воды...
Протянули ему фляжку. Он как присосался, так почти всю и опустошил. Все ждали, когда же он напьётся и речь свою продолжит. Наконец он оторвался от фляжки и продолжал:
- Там справа в подвале окна выбиты, а слева за решёткой... Я через дверь разведал, вроде никого... Серёга, надо срочно сообщить...
- Что сообщать? Ты говори нормально...
- Да не могу я, блин, нормально... Гитлер там дохлый, в подвале на столе... Блин, всё, войне конец! Санёк, давай, сообщай... Серёга, спирту плесни мне!

Весть о том, что Гитлеру окончательный капут, Серёга решил пока попридержать, и ещё раз сходить на разведку, чтобы точно во всём убедиться. Дождавшись с трудом сумерек, поползли вместе с Витьком и, проникнув в подвал по уже известной дорожке, очутились в просторном помещении, вроде больничной палаты, где среди битого стекла, разбросанных кроватей и постельных принадлежностей, каких-то бумаг и непонятного назначения предметов, на железном столе при свете спички действительно увидел Сергей лежащего Гитлера. При полном параде, с колодками наградными на кителе, на груди фуражка, всем знакомая по кадрам кинохроники...

Сказать, что радость переполнила его сердце, значит ничего не сказать. Это была минута неописуемого восторга и счастья. С трудом удерживая рвущееся, как трепетная птица в небо, желание заорать во всё горло, добрались обратно до позиции и доложили о находке по рации командиру батареи. Тот - дальше по инстанции, пока не дошло до штаба фронта, и оттуда был получен приказ: «Ничего под страхом смерти не трогать! Близко не подходить, выставить наблюдение, ждать дальнейших указаний».
Часа через два приползли три бойца с каким-то штабным офицером и в сопровождении Витька отправились к подвалу, наблюдение организовывать. Ещё через час или полтора, уже глубокой ночью, начался с нашей стороны массированный обстрел и к утру все близлежащие кварталы были заняты нашими войсками.
Часиков в шесть утра образовалась высокая комиссия во главе чуть ли не с генералом, точно не помню, может быть даже с маршалом. Серёгу и Витька погнали дорогу показывать и всей гурьбой направились на Гитлера смотреть.
Генерал (или маршал) стоял и покуривал какие-то очень хорошие папиросы, от которых сладким дымком заполнился весь подвал, а двое младшего звания офицеров производили досмотр и подробнейшую опись - протокол составляли.
Раздели Гитлера до нижнего белья, все карманы вывернули, все швы прощупали, и чем дальше продвигалось дело, тем удивительнее становилось. Карманы девственно пусты, ни бумажки в них, ни карандашика там, или ручки, ни часов на руке, ни документов - ничего, даже крошечки какой, пылинки, и той нет.
Вдруг генерал (или маршал) говорит: «Ну-ка, носки мне его дайте!» Подали носки. Взял он носки двумя пальчиками, а носки-то ношенные, на пятках заштопанные.
- Всё ясно! - говорит, - Подложили нам фрицы двойника. Пойдём, будем настоящего добивать.

И пошли все воевать дальше.

Но за бдительность и труды ратные представили всё-таки Витька и Сергея к награде, которую Сергей получил, правда лет через десять после Победы, а Витёк не успел...
Очень ему захотелось немножко на велосипеде прокатиться. Это уже числа 15-го мая было.
Нашёл он в развалинах дома отличный велосипед, совсем новый, может даже и не ездил на нём никто.

Прикатил и говорит Сергею: «Командир, я вокруг фонтана пару кругов проедусь? А потом ты».
Хотел Сергей его остановить, да только рот успел разинуть - Витёк вскочил на велосипед и с места рванул. Только и круга проехать не сумел: в подвальном окне дома, что выходило прямо на площадь с фонтаном, что-то сверкнуло, грохнуло, и Витёк вместе с велосипедом в клочья был разнесён фаустпатроном.

Сергей, Санёк и другие воины, что случились поблизости, залегли, ожидая стрельбы, но ничего не происходило, и тогда все, окружив дом, начали по подвалам шарить, искать стрелка.
В освобождённом Берлине много дней после окончания войны встречались одиночки и целые группы немецких солдат, продолжавших воевать. Некоторые из них даже не знали, что война кончилась, другие - по убеждениям, третьи мстили, а были и бандитствующие.
Нашли наши воины стрелка - ревущего от страха мальчишку из «Гитлерюгенд» лет девяти.
Хотелось бы мне написать, что русские солдаты не смогли поднять руку на ребёнка... Но я не знаю, что было с ним дальше. Скорее всего, погиб в лагере для малолетних фашистских преступников, а может обрусел, выучил чужой певучий язык, женился, народил детей и с началом перестройки перебрался на историческую родину и теперь живёт, получая гигантскую по нашим меркам пенсию, имея полное обеспечение, уважение от правительства, соседей и потомства.