Неомаг. Глава 3.

Глава 3.
Проснулся, Максим с тяжелой головой и гадким вкусом во рту. Тело было покрыто липким потом, в квартире стояла удушливая жара, не помогали да же распахнутые окна. Опер Крюков, спал в кресле, неловко вытянув ноги. На нем красовались лишь трусы, модные боксеры с плейбоевским кроликом. Неожиданный наряд для милиционера.
Максим постоял, разглядывая мощное тело гостя, обильно покрытое шрамами. Покачал головой, милиционер, капитан, как же держи карман шире, и пошел в ванную. С удовольствием принял душ, попеременно включая то нестерпимый кипяток, то поток ледяной воды. Давящая хмарь в голове потихоньку отступала. Почистив зубы, он полностью пришел в себя. Закрыв глаза, постоял, прислушиваясь к окружающему миру. Последствия маятника уходили, и он начал восстанавливать внутренние щиты.
В дверь ванной стукнули.
- Долго ты еще? – хрипло спросил капитан.
- Выхожу.
В дверь бочком протиснулся, Крюков, включил воду – полотенце найдешь?
- Обижаешь начальник, - сказал Максим, хлопнув его по голому плечу.
- Ну и ладненько, - Иван задернул занавеску.
Максим стоял у открытого окна, тянул ледяную минералку, слушая как за стеной, плещется вода. Капитан вышел из ванной с полотенцем на жилистых бедрах. Взял протянутую бутылку, и, содрав зубами пробку жадно начал пить. Допив, крякнул.
Максим повернулся к нему. Они стояли напротив друг друга. Одного роста, широкоплечие, кряжистые, с длинными руками и ногами, с мускулистыми животами. Только торс Крюкова был покрыт короткими, похожими на коротко стриженый мех, волосами. Он понял, кого напоминал ему опер Крюков. Его самого.
- Ну что Максим, душевно вчера посидели?
- Хорошо, Иван, - он кивнул, чувствовал, разговор предстоит крепкий.
- Теперь и серьезно поговорить можно, да, Максим?
Он кивнул, можно, - От чего с хорошим человеком не поговорить?
- Ты ведь глупостей делать не будешь? Умный.
- Не тот возраст, что бы глупить.
Крюков поправил на бедрах махровое полотенце. Точно такое только желтое было повязано на талии Максима. Рассмеялся.
– Хороши же мы были бы, если бы махаться начали. - Он, глядя в глаза Максима, нашарил на столе пачку, - будешь?
Максим покачал головой.
- Ну, как знаешь, - Крюков прикурил сигарету, подбросил пачку в ладони и перебросил ему ее.
Максим поймал и аккуратно положил на стол. Максим повернулся спиной к Крюкову и поставил турку на огонь, - на тебя делать?
- Хороший варишь?
- Ни кто не жаловался.
- Тогда делай.
Максим спиной чувствовал, как слегка расслабился опер, - да ты, Иван, не напрягайся, рассказывай, за чем я вам понадобился.
- Кому это нам?
- Ты дурку не включай, еще скажи, что ты простым опером работаешь, - он помешивал в турке кофе, чутко в вслушиваясь в тишину у себя за спиной.
- Ладно, тебя не обманешь. Ни какой я не опер.
- И не Иван свет Петрович Крюков, да? – кофе было почти готово, по кухне плыл терпкий арромат хорошего кофе.
- Не Крюков, но Иван Петрович.
Максим знал, гость говорит правду. Он ловко подхватил турку с огня и разлил по чашкам. Иван втянул ноздрями запах кофе.
- Пахнет хорошо.
- Что я еще хорошо делаю? – он стоял, прислонившись спиной к мойке, чутко держа в руках крохотную чашку с чернильного цвета жидкостью.
- Акцию хорошо спланировал.
- Какую, акцию? – Максим по настоящему удивился.
Бывший капитан ткнул пальцем в потолок. Максим вздохнул, - Это была не акция, и уж тем более, я ее не планировал.
- А что это было? – Иван затушил окурок и, откинувшись на подоконник, поднес к губам чашку.
Максим нахмурился, - Ты не поймешь, Иван.
- А ты попробуй, я умный, пойму.
- Тут дело не в уме, долго рассказывать придется, что бы что то понять.
- А я никуда не тороплюсь.
- Тогда, Иван, расскажи, что тебе уже известно.
Максим вздохнул, отпил кофе. Пауза затягивалась.
- Хорошо, - Иван, отпил кофе, неторопливо достал сигарету из пачки, долго раскуривал.
- Начнем с того, что никакой ты не Максим Александрович Лотов.
Максим жестом остановил его. Сходил в комнату принес пачку «Беламора». Тяжело опустился на табурет. Прикурил. Втянул в себя тяжелый дым, кивнул - продолжай.
- Твое настоящее имя Петр Викторович Свержин, сын крупного адвоката, муж дочери известного профессора.
Максим прикрыл глаза.
Воспоминания, которые, казалось он давно похоронил, тяжелым мутным клубом всплыли в памяти. Ему сделалось дурно. Голос лже Крюкова потускнел, вытесненный событиями десятилетней давности.

Петр Свержин.
Десять лет назад…
- Ну что, Петро, готов в дорогу, - голос отца весело грохотнул в ухо.
Я поиграл мышцами, - Всенепременно, батя.
- Зови своих, мы подъехали, - он отключился.
Под окнами, призывно бибикнула, «бэха» тестя.
- Олюня, бери Настюху, родители приехали.
- Уже бежим, - жена ткнулась носом в щеку, сунула, капризничающую с утра дочку, мне в руки, - держи.
Я подхватил теплый комочек на руки. Чмокнул в сморщенное заплаканное личико.
– Ну, что ты малышка, ехать не хочешь? А там тепло, ласковое море, свежий воздух.
Мы долго подгадывали время, что бы всей семьей отправиться отдыхать. Но то у отца был процесс, то тесть был занят. В середине августа, все, наконец, собрались. И вот теперь отправляемся к Черному морю, где тесть на две недели снял шикарную дачу, находящуюся в двух шагах от моря. Долго решали, как ехать, пока отец не сказал, - Ша, едем на моем тойотовском микроавтобусе. Десять мест, все удобства, кондиционер - красота, в общем.
Тесть согласился, но с условием, что вначале поведет он. Батя заскрипел, но согласился.
Споро погрузили вещи. И вот едем. Отцы семейств, впереди, говорили о чем-то своем адвокатском. Тесть профессор, юрист и по совместительству бывший мент, ожесточенно спорил с отцом. Они обсуждали последнее дело, которое успешно закончил мой отец.
Женщины за исключением, семнадцатилетней Кати, занялись полугодовалой Настюхой. Они весело щебетали, передовая дочку друг другу, трясли перед ней игрушками и сюсюкали. Девочка перестала плакать, но выглядела недовольной.
Я пристроился рядом с Катенком (так в семье звали, сестру моей жены). Та сидела нахохлившись, уперевшись лбом в тонированное окно. Толкнул в плечо, - Ты че куксишься? На море не хочешь, там сейчас самая благодать, парней много, молодых.
Она неприязненно взглянула на меня, отвернулась. Она не любила меня, я усмехнулся – пусть покривляется. Пользуясь тем, что она смотрит в окно, скосил на нее глаза. Природа не обделила свояченицу внешностью. Высокий рост, тонкая талия и пышные формы, должны были сделать ее в недалеком бушующем неотразимой. Голые круглые коленки притягивали взгляд.
- Голова болит, - вдруг отозвалась она.
- Хочешь, таблетку дам?
- Да пошел ты, - тихо, что бы не услышали мать с сестрой, сказала она.
Я вздохнул, быстро скосил глаза на просвечивающую под майкой молочно белую грудь с розовыми сосками, тьфу ты, черт, и отвернулся.
Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Ночь выдалась бессонной. Настюшка капризничала, плакала во сне и металась по кровати. То ли зубки резались, то ли удушливая жара пополам со смогом, так действовали на нее, но выспаться нам не удалось. И сейчас, я потихоньку засыпал, убаюкиваемый мерным шумом машины, идущей на мягкой, глотающей малейшие неровности, подвеске.
Машина плавно вошла в поворот, но меня полусонного качнуло в сторону. Голова легла, на что-то мягкое. Щекой я почувствовал нежную бархатистость кожи Катиного плеча. Она на мгновение напряглось, словно окаменев. Я окончательно провалился в темноту сна, напоследок ощутив, как расслабились ее мышцы, и почувствовал мягкое прикосновение к щеке…

- Максим, тебе плохо?
Он помотал головой, и понял, что Иван давно молчит, а он со словами выплескивает из себя застарелую боль.
- В той аварии, в живых остался ты один, сильно помятый, но живой.
Максим открыл глаза. Иван запнулся увидев на его глазах слезы. Максим жадно затянулся раз, другой. В голове зашумело.
- Да помятый, с компрессионным переломом позвоночника, тазовых костей и ног, с сильным ушибом правой половины головы, и больше ни царапины, представляешь ни одной царапины. Ты понимаешь, что это такое, быть живым, когда все кого любишь умерли? Понимаешь? – он почти кричал, глядя в спокойные серые глаза.
Иван не отвел глаз. В их глубине, за изрядно подтаявшими, за прошедшую ночь льдинками, плескалась неподдельная боль и сочувствие.
- Если бы я не понимал, меня бы здесь не было, - он прикурил новую сигарету от предыдущей.
- Проснулся я уже в больнице. Проснулся от боли. Болело все. Голова, спина, ноги. От меня долго скрывали, что все погибли. – Последняя фраза вышла хрипло, словно ворон каркнул.
Максим бросил в пепельницу погасшую папиросу, из пачки выцарапал еще одну, чиркнул спичками. Тяжелый дым, туманил мозги, позволяя прийти в себя.
Затянувшись несколько раз, он совсем успокоился. Десять лет выучки не прошли даром. Продолжил он рассказ полностью пришедшим в себя. Скучным тоном роняя слова в пространство между ними.

Петр Свержин.
Десять лет назад…
…Я долго не мог поверить, что в той злополучной аварии, выжил я один. Что все и Оленька с Настюшей, родители, тесть с тещей, Катенок, все погибли. Долго не верил, думал дурацкий розыгрыш, затуманенное болью и лекарствами сознание с трудом воспринимало действительность. А когда понял. Три попытки, неудачные, суицида. Удержали. Да и о каком самоубийстве может идти речь, когда тело до половины сковано жестким корсетом гипса.
Я выжил и выдержал и этот удар и следующие за ним. Спасибо папа.
Полгода в лежачем состоянии. Потом мучительная терапия. Изматывающие упражнения, что бы не остаться на половину овощем. Врачи говорили чудо, нет, не чудо. Спасибо мама.
Бывали моменты, когда хотелось кричать от боли раздирающей нижнюю часть тела. Бывало, не было сил, что бы плакать от отчаянья. Но я выкарабкался. Деньги были. Спасибо родителям. Все оказались застрахованы, включая жену и дочку. Когда они успели, я не знаю. Моя семья и так была не бедной, а после выхода из больницы, я был богат. Квартиры родителей и тестя оказались моими, мне досталась еще какая-то недвижимость. Плюс акции и ценные бумаги. Передача наследства прошла не без шероховатостей, но у отца даже после смерти оставались друзей. Адвокаты и люди со связями. Я был богат, но, Боже мой, как я был беден.
Я вышел из больницы похудевшим на 15 кг. Еле волоча ноги, приехал к родителям. Поехать домой я не мог, там все напоминало о моем, таком не долгом, счастье. Разбросанная в лихорадочной спешке одежда жены и дочери. Нет, не мог.
По выходу из больницы я все время находился в квартире родителей, за исключением посещения физиопроцедур и редких вылазок за продуктами. Находиться в ней было не так мучительно, как в нашей с Ольгой квартире. На телефонные звонки не отвечал. Дверь никому не открывал, за исключение соседки, которая была дружна с матерью, она заходила пару раз. Я был ослаблен физически и морально. Большую часть времени я спал. Когда не спалось, щелкал пультом телевизора или курил, бездумно глядя в темное окно кухни.
Вскоре появились новые проблемы, хоть казалось куда дальше?
Началось все со странного шума в голове. Появлялся начал под вечер, когда накатывала усталость. Дальше хуже. Примерно через месяц голова ощутимо шумела уже в середине дня. Еще через две недели, шум начинался с утра, примерно через час после сна. Поначалу я не испугался, списал на остаточные последствия травмы головы. Когда шум усилился сходил ко врачу. Милейшим старикан Федор Михайлович, друг отца, светил в глаза фонариком, мял голову, мерил давление. В итоге прописал таблетки. После них, шум на какое-то время пропал, но потом пришел с новой силой и принес с собой боль. Постепенно он стал напоминать неразборчивый шепот. Я стал плохо спать. Повторный визит к Федору Михайловичу результатов не дал. Он выписал мне направление на тамограмму и договорился, что бы меня приняли немедленно. Тамограмма показала что с моей головой, в физическом плане все хорошо. Как сказал врач, - На удивление, молодой человек, но никаких нарушений не наблюдается.
- На удивление? – переспросил я.
- Конечно после такой-то травмы, - не смутившись, ответил он.
Между тем боль нарастала. Через неделю я проснулся от того что услышал в голове тихий что-то бубнящий голос. На удивление голос принадлежал женщине. Она неразборчиво бубнила о том, что ее все достали, муж козел, дети сволочи. И как ей хочется, что бы ее хоть кто-нибудь трахнул. Оттрахал до дрожи в ногах и сладкой боли внизу живота.
Я в ужасе скатился с кровати, зажимая уши руками. Голос креп, становился сильнее и я с удивлением узнал в нем голос соседки. Красивой моложавой женщины, со стройными ногами и иссиня-черными цыганскими волосами. Всегда хорошо одевающейся, пахнущей терпкими духами. Она была приветлива и улыбчива. Оксана Вадимовна, первая пришла навестить меня в больнице, когда узнала о трагедии. И сейчас иногда нет, да и заходила в гости.
Голос звучал, казалось прямо в голове. Он изливал на меня всю потаенную боль, страх и неудовлетворенность жизнью. Я чувствовал ее голос каждой клеточкой тела, он отзывался болью в поврежденном позвоночнике, тазовых костях, дребезжал в сломанных ногах и через пах бил в голову, в то место, которое приняло на себя удар.
Ощущение было невыносимым, я чувствовал себя колоколом, в который колотит полоумный пономарь. Неожиданно пришло понимание - я сошел с ума. И тут я закричал. Я кричал, и кричал, и кричал, и кричал. Криком, пытаясь выплеснуть из себя чужую боль.
Крик не принес мне облегчения, только голос сменил тональность.
- Бедный мальчик, ему так досталось, надо спуститься утешить его, - гремело в голове, - он такой симпатичный, милый и … - меня обдало волной желания, внизу живота начали разгораться жаркие угли. Я ловил воздух широко открытым, в миг, пересохшим ртом.
В дверь раздался звонок. Я не выдержал, и рванул на кухню, скользя по натертому паркету. Перед холодильником не удержался и упал набок. Дверца с шумом распахнулась. На пол посыпались флаконы и упаковки с лекарством, оставшиеся от родителей.
Рукой нащупал полупустую бутылку «Столичной», дрожащие пальцы никак не могли скрутить пробку. Словно хлыстом ударил в спину звонок, и пришедшая вслед за ним волна чужих мыслей. Все это время я не перестывая, кричал в тишину квартиры.
- Да что с ним случилась? Кричит как, напился что ли, или девку привел, и это после того как всю семью схоронил, а жаль хороший мальчик, аппетитный, худой только, неплохо было бы с ним поиграть, или Аристарху позвонить… - этот бессвязный поток мыслей перемежался, пронзающими меня эмоциями, свитыми в одну массу – жалость, раздражение, похоть и страх.
- Да заткнись дура, перестань думать, переста-а-а-нь - не в силах сдерживаться я орал в сторону двери, захлебываясь слезами.
Пробка поддалась, и я опрокинул в себя водку. Обжигающая волна хлынула, казалось прямо в голову, смывая, заглушая чужое присутствие. Я не останавливался, пока не влил в себя всю жидкость, что была в бутылке. Организм, ослабленный травмами и отравленный лекарствами, благодарно принял в себя дозу. Я вырубился.
Пробуждение было нелегким. Я лежал в луже воды натекшей из открытого холодильника. Болела голова. Болело тело занемевшее и замерзшее. Слава, Богу, голос я больше не слышал. Перво-наперво я напился. Пил прямо из крана, жадно глотая холодную воду. Напившись, кое-как доплелся до ванной.
Когда ванна наполнилась, с наслаждением опустился в воду. Горячая вода размягчила боль, засевшую в теле. Я лежал в восхитительно горячей воде и наслаждался тишиной. Мысли лениво ворочались в голове. Что это было? Последствия удара или я потихоньку схожу с ума. Пьяная дымка в голове начала рассеиваться. Я с наслаждением вытянулся в воде, размеры ванны позволяли.
- Вот, сука, падла двояк влепила, проститутка, блять, кошка драная – неожиданно раздался голос.
Я вздрогнул, пятки скользнули по дну ванны, и я с головой ушел под воду. Вынырнул отплевываясь, пахнущая хлоркой вода раздирала горло, - Да что такое.
- Прощай, блять, сраный скоростник, прощай, блять, поездка на море. Здравствуйте -пиздюли. Убью, гадину. – Голос еще бубнил какие-то ругательства разбавленные стенаниями о не купленных вещах.
Постепенно он затих, а где-то хлопнула дверь. Меня прошиб холодный пот. Я сидел и дрожал в ванной. Голос я узнал. Соседский мальчишка, парнишка лет двенадцати, не плохой на вид паренек. Вежливый, улыбчивый.
Похоже, кошмар только начинался или у меня от всего случившегося кукушка спрыгнула. Как ошпаренный я выскочил из ванной, наскоро обтеревшись полотенцем, и бросился в спальню. Чутко вслушался в тишину квартиры. Тихо. Вроде кончилось, торопливо начал одеваться. И тут со всех сторон на меня обрушились голоса. Не выдержав напора, я упал на колени перед кроватью, уткнувшись головой в неубранное белье. До боли, закусил губу.
Голоса переплетались, то, сливаясь в один поток, то разделяясь. Это было невыносимо. Голоса бубнили в моей голове, перебивая друг друга, так что общий смысл их речей практически не угадывался, лишь отдельные слова. В основном ругательства и проклятия.
Я бросился в прихожую. Без шапки выскочил в февральскую стужу. На улице голоса обрушились на меня с новой силой. Они довили, пригибали меня к земле. Как добрался до магазина, не запомнил. Пришел в себя только когда, торопливо сорвав с бутылки пробку, влил в себя 150 водки.
Жидким огнем, она прокатилась по желудку, волной отдалась в голову и… голоса начали стихать. Пропали они, только когда я допил бутылку. Изрядно опьяневший я добрался до квартиры. Обнаружил, что забыл запереть дверь. Кое-как закрыл за собой дверь и свалился прямо у порога…