Дверь. Часть 1.

За окном стоял хмурый, декабрьский вечер, свинцово-серое небо, чуть подкрашенное багровыми отблесками заката на горизонте, всей своей громадой давило на погружающийся во мрак город. Это был тот час когда день окончательно и бесповоротно уступал свои права ночи. Ещё не было темно, но сумрак уже поглощал трубы заводов и дома на горизонте. Дул промозглый декабрьский ветер, пробирая до костей уставших и замерших прохожих, невольно заставляя их ускорять шаг. Уличное освещение ещё не зажглось, а всё вокруг уже подернуто дымкой надвигающейся ночи. В такое время как-то особенно по уютному светятся лампы в окнах домов, вызывая приступы необъяснимой и такой понятной тоски в сердцах тех, кто в эти окна заглядывает, именно в такие моменты возвращается уже забытое нами современными людьми ощущение очага.
Уютно утонув в глубоком кресле, Кирилл потягивал горячий кофе, смотря в серую даль за окном. И наблюдая за ежившимися на холодном ветру прохожими, думал о том, как же все- таки приятно, вот так прийти домой, снять осточертевшую давящую мертвым грузом одежду, принять душ и облачившись в мягкий, теплый халат и уютные безразмерные домашние тапки, в таком же безразмерном кресле, абстрагировавшись от всего попивать ароматный согревающий душу и тело кофе. Как всё-таки мало надо человеку для счастья! Он любил это пограничное время, оно дарило ему ощущение покоя и безмятежности. Напряженный день со всей его суетой, заботами и хлопотами остался где-то позади, лишь изредка напоминая о себе обрывками мыслей. Но как все пограничное ощущение это было довольно хрупким и быстро сменялось на абсолютно противоположное. Ведь стоит оставить человека наедине со своими мыслями, и он может додуматься до чего угодно. Именно поэтому мы придумали книги, телевидение и компьютерные игры, чтобы заполнить образующуюся пустоту. Но телевидение Кирилл не любил, считая, что оно разрушает мозг разве, что иногда смотрел какое-нибудь интересное кино, компьютера у него просто не было, а сморившая его ленивая апатия, налившая свинцом ноги и отуманившая голову, отбила желание даже сделать несколько шагов до забитого книгами шкафа, которые он, кстати, очень даже любил. И вот также быстро, как и тьма за окном пожирающая краски дня, менялось и его душевное состояние. Кирилл допил кофе и, растягивая ускользавшее удовольствие, потянулся за лежащими неподалеку пепельницей и сигаретами. Чтобы там не говорили противники курения, тот, кто ни разу в жизни не закурил сигареты после хорошего секса или ароматной чашечки кофе никогда не поймет удовольствия курильщика. Сигарета догорала в пепельнице, а на душе Кирилла становилось все гаже и гаже, нарастало неизвестно откуда взявшееся чувство тревоги, его переполняло какое-то гадливое чувство, что-то непонятное, необъяснимо неприятное, из-за чего он испытывал отвращение к себе, к миру, ко всем, все казалось каким-то бессмысленным, ненужным, непонятным. Но если копнуть глубже все становилось на свои места. Позади оставался ещё один пустой, никчемный, наполненный бессмысленной и мелкой претящей всему его существу возней, день. А за всей этой возней терялось, что-то главное, что-то по- настоящему большое и великолепное. Вот оно маячило, где-то на горизонте, нарастало в душе сладким предчувствием и растворилось лишь на секунду, одарив теплым, нежным, как майский ветерок дуновением надежды. Взамен же оставалось всё наше извечное копошение вокруг зловонной кучи сооруженной нами же самими, состоящей из амбиций, алчности, тщеславия, гордыни, снобизма, жажды власти, бесконечного стремления потреблять больше чем нужно. С извечным желанием ухватить кусок пожирнее, да повонючее, наступая на головы в стремлении добраться до вершины с её подъёмами и падениями. Его часто посещало это чувство – бессмысленности всего происходящего. Как будто всё это сон, стоит проснуться и вот она реальность. Он ощущал себя немым зрителем, этого огромного и великого спектакля под названием – жизнь. Видел всё будто бы со стороны и никак не мог понять своей роли в этом действе, участником которого он невольно стал. Чувствовал себя маленьким ничего не значащим винтиком в этом огромном механизме, вынь его и никто и не заметит, что он был. Наверное, именно это чувство – быть нужным, востребованным, толкает всех по-разному, кого на великие свершения и безрассудства, кого во все тяжкие, кого просто на создание семьи, ну а кого на всё и сразу, вместе. Он же сколько себя помнил всегда стоял на перепутье, метался от одной крайности к другой, но так и не находил своего пути, брался за многое, но так ничего и не довел до конца. Он мог бы стать кем угодно, но так до сих пор никем и не стал и от этого чувства собственной никчемности и бездарно прожигаемых лет, ему становилось тошно, ох как тошно. Жизнь, проходящая мимо, жизнь в которой он не принимает участия и что самое страшное не понимает удовольствия и радости её, больно била по его душе. От того каждый раз подводя итоги какого-то из периодов пусть даже самых коротких своей жизни ему становилось страшно и тяжко. Грудь сдавливало словно тисками, к горлу подкатывал комок. Хотелось плакать, рыдать, биться в истерике, но слез не было. И тогда приходила тихая, молчаливая, безысходно тупая ярость. Хотелось разбить, раскрушить что-нибудь, биться головой об стену. В такие моменты лицо его искажала нечеловеческая звериная гримаса. Но все это заканчивалось, также быстро, как и начиналось, разум хорошее приобретение эволюции, а он всегда был разумным мальчиком и умел сдерживать свои эмоции и порывы, может быть даже и зря.