ДВЕРЬ В ГЛУБИНЕ ДВОРА-8

Продолжение

– Вы не обижайтесь, Станислав, на Вадима, – немного устало произнес директор. – Я имею в виду его слова о вас, как о молодом специалисте. Он не владеет необходимой информацией об издательских делах и повторяет то, что ему рассказывает Ангелина. А та, в свою очередь, слушает только Марину. Марина же, как вам наверно говорили, имеет крайне вздорный характер. Отсюда все склоки.
– Я не обижаюсь, Петр Петрович, – спокойно ответил Стас. – В моей практике бывало и не такое.
«Соврал я, соврал! – огорченно подумал Станислав. – Не бывало такого! Чтобы люди с абсолютно неразвитым вкусом так безапеляционно диктовали свою волю художникам?..»
Но вслух сказал:
– Какие обиды! Одно же дело делаем.
– Вот и хорошо! – обрадовался Петр Петрович. – Люди у нас работают непростые. Многих жизнь потрепала в полной мере. Я рад, что вы это понимаете. Но теперь, – он хитровато прищурился, – на вашей стороне и отец Алексий. Завтра у нас праздник: Введение и выходной день. А послезавтра я хотел бы с вами и редакторами обсудить сборник детских сказок.
Когда Станислав закрыл за собой дверь, то увидел поджидающую его Марину.
– Стас! – решительно начала она. – Простите меня, грешную. Я так искушалась по вашему поводу! Мне казалось, что… – Марина замялась. – В общем, батюшка все поставил на свое место. Простите меня! – она наклонила голову. – И с праздником.
– Конечно, Марина, о чем речь! – Стас уже хотел было уходить, но вдруг спросил:
– А в чем искушение-то? Я для всех вас показался чужим?
Марина посмотрела в сторону и пожала плечами.

* * *
Станислав зашел в пустую компьютерную, посмотрел на свое уже достаточно обжитое место и вслух спросил себя: «Что дальше?» И так же, вслух, ответил: «Поживем – увидим».
Затрезвонил мобильник.
– Алё, молодой специалист!
– Лиза, ты где?
– Ушла уже. Ты-то как? Не обиделся?
– Не скажу, чтобы сиял от счастья. Но ничего.
– И правильно. Не бери в голову. Чего ты хочешь от православнутых?
– Ну, православие здесь не причем. Просто собрались люди такие.
– Эх, Стас, как раз и причем! Ладно. Каковы ваши планы, маэстро? Только не на сегодня.
– Завтра я утром я на литургии. Праздник. Хочешь со мной?
– О, нет, Стас. Спасибо за приглашение, но нет. А после службы?
– Давай на нашем месте. Или ко мне?
– Лучше на нашем. В два?
– Идет.
– «„Идет!“ – сказал Финдлей». Это из Роберта Бёрнса. По-о-ка-а.
После неудачного посещения выставки и «шляния» по осеннему городу, их отношения изменились. Помимо звонков они стали регулярно встречаться, чаще всего в облюбованной ими мороженице, которую открыли во время первой совместной прогулки.
И вскоре Лиза переступила порог холостяцкой комнаты Стаса. Она разглядывала его книги, студенческие рисунки, акварельные пейзажи, старательно развешанные на стенках, затем они пили чай, затем… Затем Стас решительно попытался заключить Лизу в объятия, но она мягко отстранилась, положила ладонь на его губы и тихо сказала: «Не надо, Стас, милый, не надо, не сейчас. Не разрушай, то, что есть. Всему свое время». И, лукаво подняв бровь, добавила: «Пост же сейчас, благочестивейший ты мой!»
И Стас подчинился.

* * *
На праздничную службу Стас поехал в храм, с которого он начинал свой церковный путь. До революции это было, хотя и небольшое, но величественное строение из красного кирпича. Затем храм был приспособлен под какое-то производство, разделен на этажи и, в итоге, после возвращения его Церкви, прихожанам досталось полуразрушенное здание с облупившимся фасадом.
Бывший когда-то загородным, храм сейчас находился на северной окраине города. Прихожан было мало – большинство православных жителей района ходили в другой собор, где кипела активная приходская жизнь.
Тут же было тихо, уютно и по-домашнему. Здесь прошла и первая исповедь, и первое причастие, здесь Стас начал свою пономарскую деятельность, которую вскоре вынужден был оставить из-за нехватки времени. К тому же дорога только в один конец занимала около полутора часов. Но по возможности, он всегда старался посещать свою первую общину.
В это утро Стас приехал рано. Даже очень: прихожан почти не было, хлопотали свешницы, о чем-то разговаривали пожилой мужчина и дьякон Виктор, которого Стас знал по работе в «Северном Крае» – тот был сотрудником производственного отдела и тоже только-только начинал воцерковляться. Именно он и рекомендовал Станиславу этот храм: «Приходи к нам. У нас все просто и батюшка понимающий».
Сам же Виктор тогда был еще весьма наивным человеком в вопросах веры. Он, например, утверждал, что монахи спят в полном облачении, а на вопрос: «Зачем?» уверенно отвечал: «А если ночью в келью зайдет настоятель? Что тогда? Монах в одних трусах встанет перед ним по стойке смирно?» И, глядя на огонек в его слегка раскосых глазах, собеседнику ничего не оставалось, как только молча кивнуть головой.
Тем не менее, Виктор сумел окончить богословские курсы, рукоположиться и поступить в семинарию на заочное отделение.
Они приветливо кивнули друг другу, Стас подошел к аналою с иконой праздника, приложился, затем, поставив свечу перед особо почитаемой в храме иконой Богородицы, занял свое излюбленное место у южной стены и сосредоточенно стал ожидать начала литургии.
После службы, отказавшись от предложения пойти в трапезную, Станислав поспешил в заветную мороженицу.
Как и всегда долго ждать Лизу не пришлось. Она подошла, игриво покачиваясь из стороны в сторону, смешно сморщила носик, ткнулась ему лбом в плечо, и они направились к своему столику у окна. Стас взял себе фруктовое (пост все-таки!) а Лизе – ее излюбленное фисташковое.
– Ну, как служба? Причащался? – спросила Лиза.
– На этот раз нет. А служба, как служба: размеренно, по-домашнему.
– А почему ты ходишь именно туда? – Лиза посмотрела на Стаса.
– Ну, не всегда я именно туда и хожу. Просто начинал там. И там же, – Стас отложил ложечку с мороженым, – была моя первая ночная пасхальная служба. Когда она закончилась, все прихожане разбрелись по храму небольшими группами, уселись, кто на принесенный складной стульчик, кто на фанерку и стали разговляться. Ремонт и реставрация тогда еще только начинались, трапезная была крохотная – еле вмещала клир. Поэтому прихожанам разрешили оставаться в храме до самого утра. Все угощали друг друга, а настоятель, похожий на апостола Петра с картины Ге «Тайная вечеря», подходил к каждой такой группке похристосоваться. И тут я почувствовал себя вне времени: будто я и здесь и, одновременно, среди первых христиан, где-нибудь в римских катакомбах. Тем более что нас окружали голые стены с остатками фресок. Именно тогда я понял, что все это – мое, что я нашел то, что давно искал.
– Ты нашел чисто человеческую теплоту и понимание, душевно-эмоциональный комфорт, – негромко, глядя перед собой, проговорила Лиза.
– Ты хочешь сказать, что тогда я обрел не веру, а новый вид общения?
– Да, именно-именно так. Вера предполагает предельную степень фанатизма: ученый верит, что его открытие поднимет человечество на новый уровень знаний, писатель – что его произведения помогут тому же человечеству стать лучше. И если это совершается с предельной самоотдачей – итог ты можешь представить. Но это единицы. Для большинства важнее деньги, общественное признание и чувство «глубокого удовлетворения». А религиозная вера?.. Есть, не спорю, подвижники, которые уверены, что спасают мир, но подавляющее большинство спасают только себя любимых.
– Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи, – ответил Стас. – Это Серафим Саровский. Все труды ученых, писателей художников, политиков бессмысленны, если со смертью тела кончается жизнь человека.
– Нет, Стасик, не так. Как раз вера в бессмертие и не позволяет человеку дорожить каждой секундой своего бытия, максимально выполнять то, что будет востребовано другими, ценить и беречь в других тот крохотный момент вечности, который мы называем жизнью. Отдавать себя другим не получая взамен «вечного блаженства» – это разве не честнее, чем договор с Богом: «ты – мне, я – тебе»? Скажи, зачем украшать храмы, зачем организовывать и улучшать свое земное бытие, если этот мир, эта жизнь – временная? Зачем раздуваться от гордости, что ты носитель самой правильной веры в мире? Зачем собрание мифов и легенд древнего кочевого народа возводить в ранг непреложной истины? Зачем правила человеческого общежития, сложившиеся в глубокой древности, переносить в наше время? Зачем?.. Зачем?.. Вопросов больше, чем вразумительных ответов. По крайней мере, для меня.
– Лиза, Лиза, – покачал головой Стас. – Поверь, на все вопросы за две тысячи лет существования христианства ответы уже даны. Я понимаю, что тебе трудно придти к такому пониманию, потому что ты столкнулась с крайне негативными сторонами современной церковной жизни.
– Эх, Стас, – вздохнула Лиза. – Негативные стороны для меня как раз не важны. Сама религия в любой форме – вот, что я не могу принять. И это не потому, что я выросла в семье, далекой от христианства. Мои родители как раз хорошо знали и христианские, и мусульманские, и иудейские литературные памятники. А я уже в старших классах читала «Пастыря» Ерма в переводе Петра Преображенского. Поэтому я ориентируюсь и в истории христианства, и в христианской литературе. А еще на все это наложилось и мое историческое образование… Одним словом, я давно поняла, что религия – это не мое. Только не говори, пожалуйста, о моем высокоумии, о том, что «где просто – там ангелов сó сто, а где мудрено – там ни одного».
– Да ни буду я ничего говорить! – махнул рукой Стас. – Мне, на самом деле, не так уже и важно твое отношение к религии. Каждый человек имеет право выбора.
– Важно, важно, Стасик, – перебила его Лиза. – Ты сейчас еще не представляешь, как это важно. Поймешь когда-нибудь. Ой, какое вкусное ты купил мне мороженое! – Лиза набрала полную ложечку и стала ее рассматривать. – Спасибо, ты настоящий дружочек.
– Ну, что с тобой делать! – рассмеялся Стас. – Надеюсь, наши идеологические разногласия не приведут к разрыву дипломатических отношений? Останусь я хотя бы в качестве «дружочка»?
– Самого-самого лучшего! – и Лиза послала Стасу воздушный поцелуй.

* * *
Тяжелый осадок после этого разговора долго не давал Стасу покоя. Он вспомнил, как однажды Лиза сказала, что по ее мнению любая религия, вера в богов, да и сама идея Бога – плод творческой фантазии человека. Что именно человек создал Бога, и возникло это на самом раннем этапе истории цивилизации, когда в первобытном сознании сложилось убеждение, что все природные явления подчинены каким-то неведомым силам. Что эти силы могут, как вредить человеку, так и быть благосклонными к нему. И тогда человек начал искать способы отвратить от себя гнев этих сил и добиться их милости. Это совпало с началом формирования гуманизма – то есть облагороженного разумом элементарного инстинкта самосохранения, так необходимого для развития всего рода человеческого. Именно тогда и возникло то, что теперь называют религией.
Он хотел ей возразить, лихорадочно вспоминал, что говорили на эту тему преподаватели на курсах, что читал раньше, но убедительные аргументы как-то не всплывали в памяти, и Стас решил отложить этот разговор на потом. Тем более он был уверен, что предвзятое отношение к религии у Лизы напрямую связано с ее тяжелой жизненной травмой. Он даже хотел привести цитату из прочитанного когда-то рассказа, что «смешно отрицать мировую литературу, если тебе встретилась пара писателей-негодяев».
Но после сегодняшнего разговора он понял, что отрицание как раз касается не этих «негодяев», а самого предмета. Не заставишь окунуться в чтение человека, если он не любит читать и, мало того, считает это занятие бесполезным. Не заставишь ходить по врачам больного, если он не верит в помощь официальной медицины.
«Мне было бы все равно, если бы такое высказал Владимир или даже Глеб, – размышлял Стас, отмеряя шаги по своей небольшой комнате. – Но Лиза? Человек, который стал очень близок! Никогда не думал, что вопросы веры могут так влиять на отношения людей».
Он постоял у книжной полки, посмотрел на лежащую на ней баночку из-под крема и вдруг вспомнил, как во время одной из их встреч, Лиза спросила: «А как там бирюзовая баночка из-под женского ночного крема на полочке? Ты не выбросил ее?» И, хитровато улыбнувшись, добавила: «Не надо – она такая красивая!»
«Вот и попробуй их, баб, разбери!» – брюзгливо проворчал Стас, затем стал искать книгу протоиерея Валентина Свенцицкого «Диалоги», к которой всегда обращался, если нужно было ответить на какой-нибудь острый полемический вопрос. Он раскрыл книгу, полистал ее и поставил обратно на полку.
Не годится… Не тот случай… Ведь до встречи с Лизой, он, в основном, спорил о вере с людьми, мало чего понимающими в Православии. И отвечая, к примеру, на вопрос «входит ли Никола Угодник в число Святой Троицы», старался применять звучные богословские термины типа «тринитарный монотеизм», «филиокве» или «монархианство» с «арианством». Как правило, такая словесная магия безотказно действовала на вопрошающих.
Но с Лизой… И тут Стас понял, что просто боится подобных разговоров. Бо-и-тся. Потому, что в лизиных простых, понятных, логичных ответах чувствует то, что давно мучает и его самого, с чем он внутренне согласен, но не может этого принять, не может этого допустить – ведь «как страшно, когда пустеют небеса…»
К этому страху примешивалась еще и обоюдная настороженность: Стас иногда и хотел было поделиться какими-то своими маленькими духовными открытиями, но что-то его останавливало.
Он вспомнил, как иронично посматривала на него Лиза, когда Стас с воодушевлением рассказывал о том, что в главный городской монастырь привезли величайшую святыню – каблучок от туфельки святой Евдундоксии Снандулийской, скорой помощнице и заступнице в житейских делах. Для Стаса это было важно еще и потому, что когда-то, на курсах, он писал выпускную работу на тему: «Помощь в семейных тяжбах святой праведной Евдундоксии» и самым тщательным образом изучал ее житие.
Лиза не удержалась и на реплику Станислава о том, насколько всеобъемлющей является православная вера, каких только сторон человеческого бытия она не касается – от нравственного совершенствования до обыденных бытовых проблем, – напомнила Стасу о том, как «высоконравственными» христианскими фанатиками была зверски замучена гениальнейшая Гипатия Александрийская – философ, математик и астроном.
Стас тогда поморщился: «Ну, вроде, она колдовством занималась…», на что Лиза довольно резко ответила: «Ну, вроде, колдовство – ваша прерогатива. Только вместо шаманских бубнов у вас кадило с кропилом!»
Станислав тогда не особенно воспринял ее реплику: ему казалось, что рано или поздно Лиза станет с ним на одну сторону баррикады, а некоторые ее жесткие высказывания – следствие понятно чего. Но…
«Что я сделал не так? – размышлял Стас, глядя на себя в зеркало. – Может быть, для меня наступил тот самый момент истины? И куда, а главное, с кем двигаться дальше?»
Вспомнились слова одного из преподавателей курсов: «Брак нужен не только для деторождения, главное в браке – совместное спасение! Поэтому выбирайте спутника жизни из своего виноградника».
«Лиза, Лиза… – снова заходил по комнате Стас. – Неверующий муж освящается верующей женой. И наоборот. Но наоборот – сложнее. Если мы будем вместе, то хватит ли у меня сил? И будет ли Лиза терпелива к моим взглядам?.. Или придется жить в вечном напряжении, постоянно ожидать убийственных аргументов, способных разрушить и без того некрепкую мою веру? А если это случится? Если все-таки „опустеют небеса?“ Что тогда? И кто я тогда? Жалко, что у меня нет духовника…»

Продолжение следует