Васькин боженька

- Вот что ты сделал? – строго вопрошала тетушка. Васька, белобрысый пацаненок лет семи, смирно стоял перед сердитой теткой, не понимая, в чем он провинился.

- Рази можно так! – продолжала строжить его тетка: - Боженька накажет! Думаешь он не видит? Он все видит! И вас, неслухов – тоже!

Васька шмыгнул носом, хотел заплакать, но передумал. Плакать причины – не было. Тетушка, хоть и была строга, но и бояться ее не стоило, как впрочем, и неведомого боженьку, которым она часто стращала своих внуков и племянников. Да и дырка на шароварах, которыми Васька где - то зацепился, не стоила слез!

Шаровары были свои, не покупные. Каждое лето, мать покупала метражный черный сатин, садилась за швейную машинку, и нашивала своим сыночкам простые, но удобные штанишки. На резиночках…

Если случалось невезение, она - посмеиваясь зашивала прореху нитками и вся беда! Когда шаровары приходили в полную негодность, снова стрекотала швейная машинка, и из под её иглы - выходило новое изделие…

Ткань была прочная! Васька хорошо помнил, как мать, по просьбе соседки – тети Гали, пошила такие же штаны ее пятилетнему сыну ВитькУ, а тот, перелезая через забор к соседям, повис на нем. Повис средь бела дня, и так прочно, что пробыл в таком положении не меньше часа!

Витек, это была отдельная, занимательная история. Крепко сбитый, не по годам сильный, унаследовавший горячую кровь отца молдаванина и здоровье матери хохлушки, он был очень подвижен, походя одновременно и на упитанного розового поросенка, и на сказочного колобка.

Но как ни странно, будучи уже пятилетним карапузом, он совершенно не умел разговаривать. Вместо человеческой речи, ребенок издавал только громкое шипение и отдельные звуки. Конечно, в ход у него шли и руки, этакая своеобразная схема определенных знаков, посредством которых он выражал свои желания. Но, к подобному методу общения привыкли все, кто хорошо знал Витька и его семью, и общались с ним довольно успешно и хорошо.

Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что одно слово, Витек выговаривал четко и складно. Только слово это – придумал он сам. «Быкымы!».

«Быкымы» - имело особое смысловое значение! Этим странным сочетанием звуков, маленький молдаванин выражал свое негодование по отношению к тем людям или предметам, которые он невзлюбил, по какой - то, понятной только ему одному, причине!

Так и провисел он на заборе, громко и возмущенно шипя, причем одна из соседок даже заподозрила, что в ее огород забрались чужие гуси.

Пошла искать гусей, а нашла малОго Чабаненка, (фамилия у Витька была такая, Чабан!), висящего на штакетине, покрасневшего от злости и натужного шипения.

Изумленная соседка потом рассказывала, что первым делом, возмущенный Витек, тут же вооружился попавшимся ему под руки крепким колом и переломал те штакетины, на которых он повис. И только потом, удалился в сторону своего дома, по – прежнему, громко шипя и грозя в сторону обидевшего его забора увесистым кулачком, выразительно ругаясь: «Быкымы!»

А штаны – даже не порвались, несмотря на то, что Витек весил не менее тридцати килограммов! Вот какой прочный был тот сатин!

… Тетушка тяжело подогнула колени, опускаясь перед домашним иконостасом. В «красном углу» комнаты были сделаны деревянные подставочки, на которых стояло, в обрамлении белых вышитых шторок, с десяток самых разных икон.

- Становись рядом! – строго приказала тетка: - Молись Богу, проси прощения! На колени становись!

Васька стоял, переминаясь с ноги на ногу, но на колени становиться не собирался, тем более - просить прощения за порванные штаны. Шаровары ведь пошила мамка, причем тут тетка, а тем более - боженька!

Васька перешел уже во второй класс. Учеба давалась ему легко, и за два месяца он почти самостоятельно, далеко опередив одноклассников - изучил букварь, и к концу учебного года уже перечитывал учебники по литературе, истории, различные хрестоматии, по которым учились его старшие братья, намного обогнав тем самым программу для первоклашек, а в чем-то, даже и побольше!

Полгода как он был уже записан в школьную библиотеку и перечитал немало самых разных книг. Особенно интересовали его книги о приключениях, о природе, и конечно же - о войне. И гражданской и Отечественной. И Васька прекрасно уяснил для себя, что становиться на колени, перед кем бы то ни было – нельзя! Он предпочел бы мужественно погибнуть от руки врага, как славные герои войны, но только не на коленях! К тому же он должен был вступать в «октябрята», и серьезно к этому готовился.

… Тетушка шептала молитвы, крестилась, била поклоны, искоса сердито поглядывая на упрямого племянника.

- Стань на колени! – снова, не выдержав прикрикнула она, дернув Ваську за рукав рубашонки: - Неслух…

- Настька! Опять ты за свое! Оставь робёнка! – услышал Васька слабый, просительный голос: - Узнает Танька, опять ругаться будете!

В дверях смежной комнаты стояла Васькина бабушка, держась за крашеный косяк маленькой, сухонькой ручонкой.

Бабушку, с отличие от строгой тетки, дети любили. Им всегда было жалко ее. Худенькая и невзрачная, с выцветшими от старости глазами, бабушка никогда не ругала своих внуков, и только тогда, когда они шалили слишком громко и буйно, робко просила: «Робяты! Потише, робяты!». И если «робяты» не утихали, то она беспомощно опускала на колени тонкие руки и из ее глаз выкатывалась мутная слезинка. И мальчишки, сразу притихнув, бежали к родной старушке, обнимали ее, утешали как могли, обещая исправиться…

… Бабушка жила со своей дочерью, которую звала «Настькой», хотя Настька уже давно была на пенсии, и было заметно, что робкая старушка несколько побаивалась своего своенравного и строгого «дитяти». Впрочем, она всегда была тихой и незаметной. Васька слышал, что в Гражданскую войну, бабушке довелось пережить, от бандитов – беляков, что-то очень плохое и страшное, и это пережитое, наложило на женщину неизгладимый отпечаток на всю ее долгую и нелегкую жизнь.


Но что произошло в то время с бабушкой, дети не знали. Взрослые никогда не говорили об этом!

- Молчи! – гневно сверкнула глазами тетка на свою мать: - Рази не видишь, как оне живут! Рази можно – без Бога жить! Крестись, крестись, как я учила! – долбила она тяжелыми словами Ваську.

Васька упрямо стоял между женщинами. Бабушка тихо плакала и крестилась.

… Он со своим старшим братом уже дня три как гостил у тетки с бабушкой. В то время было принято, просто так, отвозить детей в гости к родственникам на недельку другую. Жили они неподалеку, в новом целинном совхозе, километрах в пятнадцати от теткиного поселка, бывшего и их Родиной.

В семье не было принято внешнее проявление религиозных отправлений, и о Вере и Боге, разговоров никогда не заходило. Пасху и Рождество, праздновали неизменно, на Троицу – мать украшала чисто выбеленный и вымытый дом зелеными ветками, готовила вкусные обеды, кутью, и угощала всем этим свою немалую семью, соседей и подруг.

И всё! Не было молений, песнопений и поклонов! Практически безграмотная мать, говорила только одно: «Нас не учили Богу верить! Мы не верим, но и не ругаем! Не наша вина, что нас тому не учили! И кто и где бы - нас крестил!». Всегда молчаливый и суровый Васькин отец, соглашался со своей женой, причем соглашался так же – молча, ни слова не говоря на эту тему.

Наивные люди, в простоте своей думающие, что праведно и честно прожитой жизни достаточно, что бы примириться с Богом. Церковь не примирилась, отказав Васькиной маме, после ее смерти в преклонных годах – даже в продаже освященных свечей и небольших атрибутов, приличествующих похоронам, в своем церковно – коммерческом киоске!

Но сейчас, Васька конечно не знал о том, что случится через полста лет, и мамка его - была сильна и здорова!

Он слышал, что его мать недолюбливала сестру своего мужа, которая была лет на двадцать старше брата. Что-то у них не сладилось в далекое время. Не хотела тетка иметь в золовках его мать, и та, с молоду, перенесла немало обид от своенравной женщины.

Жили тетка с бабушкой во все времена довольно зажиточно, хотя внешне это - ни в чем не проявлялось. И все это – благодаря предприимчивости тетки.

Помимо работы в колхозе, она занималась разными делами, и самое главное и доходное – ворожба и лечение людей. Тетка была известной на всю округу «шептуньей!»

Травами и лекарствами она не пользовалась, только словом, и в особенных случаях – руками! Отливала, зашептывала, замаливала! Никто лучше ее не мог прочистить языком глаз работяги, от попавшей в него соринки или окалины металла. Могла сложить перелом кости, принять роды, выправить через живот неправильно лежащего в чреве матери младенца, и еще многое и разное.

Помогало людям ее умение или нет, Васька не знал, но люди к тетке - шли, и даже изредка, приезжали издалека. Платы, ворожейка никогда не устанавливала, но охотно принимала все то, что ей дают или привозят. Благодарили по разному, кто как. Но однажды, Васька приметил, как чужие люди, подали тетке две розовые десятки. Это было очень много! На такие деньги, можно было, пожалуй, целый год ходить в кино, в сельском клубе, и даже - по два раза в день!

Родом они были из донских казаков. Оттого и было у них странное для непривычного слуха произношение многих слов. Иных Васька даже и не понимал: - шабер – сосед, парень – казуня и другие, мало понятные словечки.

В поселке по разному относились к ней люди, хотя двери их землянки были всегда открыты. Прибегали внуки, заходили теткины сыновья и снохи. Иногда собирались пожилые подруги, и напившись чаю из пузатого самовара с трубой, усаживались долгими вечерами за любимую ими игру в лото.

«Семьсят восемь – милости просим, пятьдесят пять – с нами боженька опять, вот семерка – кочерга, тридцать три – поди, двери отопри» - и другие, непременные при игре прибаутки.

Играли на деньги! По копейке за карту, что придавало женщинам определенную степень азартности и интереса. Иногда, когда были свободные карты, они брали в игру и Ваську, и ставки за него делала – тетушка!

Васька хорошо понимал, что резкая и властная тетка, по большому счету – человек добрый! Добрый, но не совсем безобидный!

Многие женщины, не любили тетку за то, что она торговала самогоном. А он - у нее был всегда. Днем, и особенно ночью, подгулявшие мужики стучались в маленькое окошко низкой, крытой белой глиной, землянки, и тетка, позвякивая банками или бутылками, разливала гулякам свое зелье. Иногда проснувшийся Васька слышал, как она с кем-то сердито ругается, не желая отдавать самогонку в долг.

И как то, все это – не вязалось с ее набожностью. Но в вопросах касающихся веры в боженьку – тетка была непримиримо строга.

Сердито ругалась на тех, кто не читал молитву перед обедом, или по утру. Называла нехристями, безбожниками, и непременно утверждала, что боженька всех накажет! Больно и строго!

Однажды, Васька тихо вошел в комнату, и увидел тетку, стоящую на коленях перед иконами. Она кланялась, горячо и страдальчески выговаривая свое.

«Господи! – просила боженьку тетя: - Сделай так, что бы ему на этом свете – не было добра! Сделай так, что-бы скрутила его лихоманка! Рази можно так – вдову сиротливую, рабу твою верную, обижать!». Тетка просила Бога еще о чем-то многом, но Васька – дальше слушать не стал, и тихонько, пока его не увидели – вышел вон.

Услышанное его не удивило, так как он давно уже привык к тому, что боженька у тетки является каким-то непонятным ему устрашением для всех тех, кто по ее мнению что-то делает неправильно. Привык и к тому, что она считает, что бог – всегда на ее стороне, так как она всегда, по нескольку раз на дню и перед сном, молится ему и читает старые церковные книги.

Позже Васька узнал, почему тетя просила такого сурового наказания для неведомого человека.

В степи всегда было нелегко с топливом, особенно с дровами, и тетка – собирала их летом, где только могла. А тут, на ферме проводили ремонт. Перекрывали на базах крыши, снимали негодные полы. Дерево было сырое, плесневелое, и тетка – собирала весь этот дровяной хлам, составляя его в «шалашики», для просушки. И в тот злополучный день, она обнаружила, что заботливо приготовленные ею запасы топлива – исчезли! Их кто-то увез!

Подозрение пало на одного из односельчан, вот и просила тетка Бога, наказать своего обидчика. Ваське стало жаль тетушку, дрова, и незнакомого человека. Боженьку он сам – нисколько не боялся, а вот тетка – другое дело! А вдруг боженька ее услышит и послушается… Что тогда? А у того дядьки, было много детей! Как живут люди, у которых много, по девять, одиннадцать детей, Васька знал хорошо, и жить - так как живут они, ему не хотелось! А если у них еще и не станет, по просьбе его тетки – папки, то будет совсем плохо!

Приучала она к молитвам и своих внуков. Ваське было как-то неловко видеть маленьких детей стоявших на коленях рядом с молившейся теткой, неумело крестившихся, опускающих вниз к полу свои глазенки. Но и это не спасало их от божьего наказания, которым им грозила строгая бабка за их проделки и шалости.

Пробовала она приучить к молениям и племянников. В прошлом году, у неё гостили Васькины старшие братья, и по возвращению, один из них рассказал матери о том, что тетка заставляла их молиться.

В тот вечер мать долго о чем - то разговаривала с отцом, и в завершение разговора сказала: «Скажи ей, пусть моих детей не трогает! Живем без Бога, и дальше жить будем! Меня ни мама, никто не заставлял молиться! Не верим, но и не ругаем! Вырастут дети, сами пусть думают! А она, пусть за своими детьми приглядает! Посмотри, что из них вышло! Это она их к самогонке приучила!»

Тетка притихла. Но все-же, от своего не отступалась. Вот и сейчас…

… Боженьку, Васька нисколько не боялся. Дома у них была маленькая, размером с книгу – иконка. Она была нарисована на дощечке, из которой почему то не вынули вбитые в нее маленькие гвозди. Так, по железным шляпкам и нарисовали. Рассказывали, что в тридцатых годах в поселке на заработки, когда был голод – пришел плотник. Мастерил буфеты, табуреты, столы, и писал иконы!

Икона была совсем не страшная. На золотистом фоне три черных пятна. Сверху, в самом большом, лицо печальной, красивой тетеньки. Два поменьше и пониже - в них были нарисованы руки, обнимающие кудрявого младенца.

Васька часто смотрел на красивую икону, и мечтал о том, что он когда ни – будь, научится рисовать так легко и красиво. А еще он думал, что это и есть тот самый боженька, которым так пугает людей его тетка.

Но однажды он поступил с боженькой очень плохо. Случилось это зимой. Отец работал шофером, и часто навещал на грузовике свою мать и сестру. Собирались гости, и возвращался он из такой поездки всегда «навеселе!». В тот раз, он поехал взяв с собою жену и Ваську.

После ужина, когда собрались уезжать домой, отец о чем-то говорил со своей сестрой, и Васька понял, что ей это сильно не понравилось. Грубое, темное лицо тетушки стало очень злым и некрасивым.

- А ты что хочешь! – тетя зло выкрикивала в лицо своему брату: - Что бы оне - нехристями росли? Бога не знали? Рази можно без Бога жить? - и снова, грозила неведомо кому, сердитым боженькой, который все видит и всех, непременно - накажет…

Расстались они очень недовольные друг другом. Васька заметил, что когда их машина съезжала со двора, тетка не перекрестила ее, как она делала это обычно. И только бабушка, укутанная в теплую шаль, подняла свою ручонку в свете ярко горевших фар, и медленно осенила крестом уезжающих…

… После этого, они конечно помирились, и снова ездили в гости. Но Васька, как то, оставшись дома один, полез зачем-то в сервант, и увидел стоявшую там иконку. Мать часто белила в доме, изгоняя пыль и сажу, которая попадала на стены, когда перед топкой чистили печи, и видать сняла иконку и поставила ее, на видное место на стеклянной полочке. Да там и оставила.

Васька как обычно, долго и внимательно разглядывал икону. Она ему всегда нравилась. Но ему вдруг вспомнились слова тетки о Божьем наказании, и ему вдруг сильно захотелось понять, а как это – боженька наказывает!

Он приблизил иконку к своему лицу, и вдруг – плюнул на доску, закрыв глаза и замерев в ужасе от содеянного! Он ждал, сердечко его бешено колотилось в груди….

Но ничего не произошло! Васька открыл глаза, и плюнул снова, уже посмелее! И снова в страхе – замер, сжался в комочек! И опять – ничего не случилось! Боженька – молчал! Только, Ваське показалось, что красивые глаза, нарисованные на доске стали еще печальней и смотрели на него с невысказанным упреком и укором…

Ему стало жалко боженьку, и стыдно! Так стыдно, как еще не бывало никогда! Зачем он обидел такого доброго и хорошего боженьку! Ведь это был не теткин, а свой боженька, который всегда был в их доме, и которого никогда не ругала мать, и которого - никто не боялся!

Васька никогда и никому не рассказывал об этом! Это стало тайной - его и боженьки! И он, поклялся на всю жизнь, что больше никогда не обидит своего боженьку!

… Разговоры о Боге, впрочем все же иногда в их доме случались. Обычно это было тогда, когда изредка, по большим праздникам или случаям – с окрестных деревень съезжались родственники.

Приезжали и бабушки! Бабушек у Васьки было много, целых три! Две бабушки и одна прабабушка, которую почему – то, за глаза прозывали - бабкой Крючихой! Это от фамилии – Крюковы! А вот деда, он помнил только одного! Он был отцом его мамы.

Но он тоже умер, когда Ваське было лет пять. Похороны деда, он запомнил на всю свою жизнь! В то время, было принято сажать на кузов машины возле гроба с телом усопшего - родственников и детей. И при этом, женщины очень громко кричали и плакали, провожая родного человека в последний путь. Тех, кто плакал мало и тихо – осуждали, обвиняя в нелюбви к умершему. Это называлось по хохляцки – голосыть!

Посадили у гроба деда и Ваську! И добрый час, мальчонка пробыл глядя в неживое лицо деда, которого они отчего-то боялись и при его жизни, а с двух сторон от него – оглушающе «гhолосылы» две женщины – мама и бабуля!

Когда Ваську сняли с кузова, он долго не мог прийти в себя, и на всю жизнь возненавидел похороны, приходя на них - вынужденно и торопливо, ненадолго… А женский плач, стал для него чем то – неестественно смертельным…

Бабушки, зачастую оставались в гостях на несколько дней, и тут уж - было говорено, переговорено ими всякого – немеряно! Набожная тетка и здесь, бывало не сдержавшись, упрекала Васькину прабабушку в том, что она не молится боженьке.

Прабабушка была очень стара, на много лет старше самой старой старухи или деда. Точного возраста ее - не знал никто! Иногда бабульки заводили разговор о том кто старше, но за нее не спорили. Сходились в том, что когда Васькина бабушка «ходила в девчонках» - прабабушка была уже зрелой женщиной с детьми. Разные называли цифры - и сто пять, и сто десять лет! Никто – не знал правды!

Но она была довольно крепкой старушкой. Правда, ходила согнувшись в букву «Г», но была проворна, и работала по дому. Даже пекла вкуснейшие хлебы! Особенно, поражали ее глаза: молодой и озорно - веселый взгляд, из под поредевших, пегих от старости бровей и волос.

Когда тетушка наседала на нее особенно навязчиво, она сердилась, и однажды Васька услышал, как она резко проговорила:

- Я сорок лет, исправно молилась! Да только не видела ничего хорошего - ни от жизни, ни от Бога! Где он был, когда я в восемнадцатом году, осталась одна и пятеро детей на руках! А когда у гроба мужа плакала, нашлись люди, отомстили покойнику – всю скотину со двора той ночью вывели! Голодом и холодом, я одна - детей поднимала! За что он меня всю жизнь наказывал? За то, что с людьми жила как людына, и всю жизнь робыла! Не стала я опосля такого молиться…

Тетка примолкала. Они прекрасно знали тяжелейшую долю, выпавшую на долгий век Васькиной прабабушки…

… Была и еще одна бабушка, но не совсем родная. Жила она очень далеко, где то на западной Украине! Васька видел ее всего два раза, но она ему очень нравилась. Маленькая, проворная старушка, приезжала на целину, погостить у родственников. Звали ее - баба Доня. Она была очень ласковая и приветливая. А еще – привозила с собою гостинцы – полную наволочку орехов! Почему в наволочке, а не в мешке или сумке – никто не спрашивал, но и не удивлялся. Орехов было много и конечно – вкусно!

Баба Доня - боженьке молилась, и утром и вечером! Тихо и незаметно. Тетушка, сильно завидовала ей в том, что там где живет баба Доня, есть церковь. Но карпатская бабушка, тоже отчего-то сердилась и говорила:

- Я в церкву не хожу! Богу я и сама, дома помолюсь! Коленки у меня болят, на полу каменном ползать! И попам, драконам – я три рубля не понесу! Не зачем! У меня пенсия – пятнадцать рублев!

И сначала сердито, а потом с печалью, начинала рассказывать о том, как измывались над ними польские паны! Как били людей палками и кнутами, иногда и до смерти! Рассказывала и о том, как ее подружку, которая нечаянно пролила подойник молока, управляющий поляк – велел повесить на ее же косах на гвоздь, который вбили в ворота панской усадьбы. И висела она – до вечера!

- Собак, паны жалели! Людей ни во что не ставили! Измывались паны да ксендзы над нами, а наши попы - к терпению и покорности призывали! Как так можно! -выговаривала баба Доня: - Только когда Советская власть нас от Польши отняла - себя людьми почувствовали! Не легко жили, но хоть муки прекратились! Драконы они, а не попы! – заключала она, и часто крестилась, глядя пустыми глазами в страшные для них годы панского владычества…

… Тетушка, отмолившись, поднялась с колен и прошла в двери, мимо упрямого Васьки и его опечаленной бабушки. Скоро и сам он, убежал на улицу к ребятне, и быстро забыл обо всем случившемся.

На тетку, он не сердился. Он знал, что она все равно добрая, и обязательно принесет им что-то вкусненькое. Или арбуз, или лимонад с печеньем. А может, спустится в погреб и достанет большую банку консервов из абрикосов. Васька точно знал, в погребе у запасливой тетушки – немало вкуснятины! Была там даже водка, на которой Кремль нарисован. Отец говорил, что такую - уже сто лет как не продают. А у тетушки – она была, и тоже много! Целых два ящика!

Водку Васька, конечно не пил, а абрикосы и сливы – очень любил! Да и тетку тоже! Просто у нее боженька – сердитый, оттого она и сама сердится!

… Ночью, лежа с братом на перине, на широкой двуспальной койке, с блестящими шариками на спинках, Ваське не спалось. Но все - же, чуточку придремал, и вдруг, почувствовав кого-то рядом, приоткрыл глаза. Брат крепко спал.

Возле кровати, приклонившись к ним – стояла бабушка, и в неясном лунном свете, пробивавшимся через небольшие окошки, внимательно всматривалась в своих внуков. Она стояла маленькая, худенькая и губы ее – тихо шевелились. Потом, она перекрестилась! Васька лежал, затаив дыхание.

Бабушка поправила на мальчиках одеяло и подушки, постояла еще немного, и перекрестила их. Она ушла, тихо и неслышно, словно и не ступая на половицы, прижимая к впалой груди озябнувшие руки. Ей всегда было холодно! Даже - летом!

А Ваське – наоборот, после этого, стало тепло и приятно! Он очень любил бабушку! Тетку, конечно тоже, но не так сильно…

«Все равно – она хорошая! Только боженька у нее, не как у нас дома и у бабушки, – сердитый почему - то ….»

Васька крепко заснул! А как иначе, ведь его благословило на сон – само Добро! Добрее которого – ничего не бывает…

Спи малыш! Мы все с тобою! И Боженька добрый – тоже… Он со всеми и во всех! Только нужно правильно Его понимать! И называется Он – Любовь и Правда… Только не та Правда, которая у каждого своя… А та - которая от души идет в Мир людской и Мир природы!
И этим - в веках живет человек!

P.S. А Витек, все ж таки – заговорил. Летом, они всей семьей поехали на отцовскую Родину – Молдавию! По дороге с ними случилось неприятное приключение. Сам, старый Чабан, был «снят» с поезда, так как умудрился отравиться несвежей тушенкой. После его спасения, семья двинулась дальше, по намеченному ранее пути.

Вернулись они через месяц. Веселые, загорелые, с двумя ящиками винограда. Но самое главное – в Молдавии Витек перестал шипеть и заговорил…. И даже очень не плохо…. Вот только, прозвали его с тех пор, ничего не забывшие, вредные совхозные пацаны: «Быкымы!».

А не беда! Бывает, и похуже – прозвища дают! Например… Ну вот! Снова намечается новая история…