Мой позывной «Вестница». 25. Сестра милосердия 2.

И это была совершенная правда.

Пирогов самым решительным образом изменил саму систему медицинской помощи в Севастополе.

Если до его приезда врачи работали практически порознь, то он создал мощную бригаду специалистов с узким распределением обязанностей. Разумеется, с ним во главе.

Мне также посчастливилось оказаться в одном с ним коллективе.
Он работал изумительно четко и быстро, успевая делать множество операций за день.

Первую неделю Пирогов неустанно проводил операции и только после того, как поток раненых немного ослабел, занялся более глубокой реорганизацией лечения.

Кроме всего прочего, он читал и лекции для медицинских работников, и очень настоятельно рекомендовал переходить на использование гипсовых повязок и сохраняющее лечение огнестрельных ран.

Но главное, что он потребовал сделать, это применять принцип "рассеивания больных", иными словами сортировки их по видам и тяжести ранений и заболеваний.

Еще одной среди множества других инноваций, стало массовое применение Пироговым наркоза в качестве анестезирования.

Незадолго до приезда Николая Ивановича я тоже стала применять другую, не медикаментозную местную анестезию, причем весьма специфического характера.

Особенно удачно это получалось в случае ранения верхних конечностей.

Как это происходило, я расскажу на другом примере, почти совсем с медициной не связанным.

У нас практически закончились бинты и корпия, которая до начала производства ваты активно использовалась в качестве перевязочного материала.

Каждый день я ходила к нашему каптенармусу, буквально вымаливая хоть немного бинтов.

Однако этот прохиндей весьма жуликоватого вида, попросту меня отфутболивал, обещая выдать все необходимое с приходом обоза.

Наконец обоз пришел, и я лично видела, как в надвигающихся сумерках крымцы разгружали тюки с расходным материалом.

Каптенармус в очередной раз выставил меня за дверь, пообещав отоварить завтра с утра пораньше.

Каково же было мое негодование, когда, придя на рассвете позднего ноябрьского утра, я вновь застала только пустые полки.

А этот подлец, вместо объяснений повысил голос и даже замахнулся на меня. Тут я применила против него тайный прием, после которого рука у него мгновенно потеряла чувствительность и бессильно повисла.

Он, видимо, не понял в чем дело и замахнулся левой. И только когда упала и эта рука, он страшно испугался.

- Ну-ка, говори быстрее, куда ты девал наши бинты. А то я тоже самое сделаю с твоей шеей, и ты живо отправишься в ад, ворюга несчастный! - свирепо приказала я.

- Не убивайте меня, - пролепетал этот жулик, - я продал все перекупщикам крымцам.
- Где они?
- Они везут тюки к французам, вы еще можете их нагнать.

Я стремглав выбежала на улицу, не помня себя, как будто делала это множество раз, вскочила на стоящую у привязи лошадь и поскакала за уехавшей повозкой.

Когда я настигла беглецов, один из них выстрелил в меня из револьвера, а я, в свою очередь, не стала с ними церемониться.

После этого случая каптенармус при встрече со мной всегда бледнел и отдавал честь, как старшему офицеру.

Я никому не рассказывала об этом происшествии, но почему-то за бинтами стали отправлять непременно меня.

Вскоре после приезда Пирогова начали приезжать медицинские сестры из недавно созданной великой княгиней религиозной общины.

Большинство из них были уже среднего возраста, очень грамотные, некоторые дворянского происхождения. И все они добровольно вызвались поехать в действующую армию, подвергая свои жизни опасности.

Это были, без сомнения, прекрасные люди, и патриоты России, но я видела насколько они были не свободны даже в общении между собой, связанные строгими правилами общины и сословными предрассудками.

Сестры в большинстве своем не владели профессиональными навыками, поэтому они стали учиться ассистировать на операциях, ухаживать за ранеными, заведовать лекарствами и провиантом и сопровождать обозы с ранеными.

Сестры прибывали небольшими группами и однажды, уже в конце января, я встретила среди них ту, чью книгу я читала в юности и перед портретом которой клялась бороться за жизни защитников отечества.

Я сразу ее узнала, хотя на портрете она выглядела старше.

И случилась удивительная вещь. Словно какая-то искра пробежала между нами.

Даже по тому, что я говорила о себе, мол, вдова мелкого служащего, погибшего в дни первой же бомбардировки, и ею, внучкой известного полководца, дворянкой, должна была пролегать непреодолимая пропасть.

Еще дальше мы находились друг от друга на самом деле.

А вот, поди ж ты, мы сразу почувствовали друг к другу необъяснимое расположение.

Я, разумеется, никому из защитников Севастополя не рассказывала, кто я есть на самом деле. И в знании иностранных языков не признавалась. Только умение в уходе за ранеными и моя сноровка отличали меня от других сестер милосердия.

Поэтому, хоть мы были на равных в нашей неожиданной дружбе с Екатериной Михайловной, о себе, своем круге, порядках и обычаях в дореформенной России рассказывала больше она.

Я же в основном показывала то, что я умела, и что запомнила о сестринском деле со времен моей практики во время отечественной войны следующего столетия.

Мы поселились вдвоем в небольшом частном домике, хозяйка которого за небольшую плату готовила нам еду, которую мы наспех проглатывали во время краткого отдыха.

Все остальное время мы проводили в госпиталях в составе бригады врачей под руководством неутомимого Пирогова.

Скоро уже и доктора начали обращать внимание на то, что большую часть времени мы проводим вместе. А Николай Иванович в шутку даже называл «наши две Екатерины» и находил, что мы похожи друг на друга, как если бы были сестрами.

Это был прекрасный, и в то же время ужасный период. Почти постоянно под огнем противника, дальнобойные пушки которого простреливали все пространство, мы по многу часов подряд, можно сказать, в голоде и холоде, занимались ранеными, спасая их жизни.

Ну, а на свои жизни обращали тогда очень маленькое внимание, можно сказать, почти никакого.

Ужасающие бедствия, связанные с огромными потерями от ранений, дополняли начавшиеся эпидемии холеры и тифа.

Разумеется, болели не только раненые, но и лечащие их врачи, фельдшеры и медицинские сестры.

О себе я не беспокоилась, я сделала прививки против всех эпидемий, о которых знали в средине 21 века.

Когда появились симптомы заболевания тифа у Екатерины Михайловны, я поначалу была настроена оптимистически. Однако затем появились признаки холеры и двое суток я провела у ее постели сама не своя.

Надежду мне внушал факт, про который знала одна только я. Еще только почти через полвека она должна будет выпустить книгу своих воспоминаний, а, значит, сейчас ее жизни ничто не должно угрожать.

Поэтому смерть моей дорогой подруги сразила меня, как удар молнии. Мало того, что я привязалась к ней как к самому близкому человеку, а тут еще нестыковки в моем знании о будущем.

- Как же так, - думала я, - но кто-то же должен написать эту книгу, а до этого руководить общиной в Санкт-Петербурге и организовывать движение медсестер в Турецкую войну?

В тяжелых раздумьях я провела бессонную ночь.

И приняла для себя единственно правильное решение.

Кто-то должен прожить эту трудную жизнь, спасти десятки и сотни русских солдат, и совершить те подвиги, которые станут примером для множества русских женщин.

Так пусть же это буду я.

Но одного моего решения было недостаточно. Чтобы реализовать мою задумку нужна была помощь моих друзей из будущего.

На рассвете ужасного дня в конце марта я ушла в близлежащие горы, а спустя пару часов вернулась совершенно другим человеком.

Это для здешнего времени минуло только два часа, а для меня в другом времени прошло несколько месяцев. Пластическая операция, кропотливое изучение исторических документов двухсотлетней давности.

Наконец, я была готова к новой для себя жизни. Жизни русской женщины 19 столетия, положившей половину жизни на благородное дело развития движения сестер милосердия в России.

Это была большая честь и огромная радость для меня: быть современницей Льва Толстого, Федора Достоевского, Петра Чайковского, Николая Пирогова, Дмитрия Менделеева и других гениев. Жить в золотом веке русской культуры, быть свидетельницей стремительного обновления России. И всеми силами способствовать этому обновлению.

Это ли не завидная судьба для моей «Вестницы»?

Уже подходя к улице, на которой был расположен наш дом, я услышала несмолкаемую канонаду разрывов снарядов.

В этот день обстрел Севастополя был особенно сильным. Один из разрывов накрыл и этот дом. Под его обломками были погребены старики хозяева и скромная медсестра, от которой не сохранилась даже фамилия.

Но о ней еще долго горько плакала ее подруга, дама за сорок, не простого, дворянского происхождения.

Когда через пару недель Екатерина Михайловна оправилась после тяжелой болезни, и вышла на работу сильно похудевшая, но неизменно бодрая и сильная духом, никто и не обратил внимания, что она стала совсем другим человеком.

Только Николай Иванович, успевший достаточно хорошо узнать обеих подруг, временами задумчиво начинал следить за руками новой старшей сестры, которая особенно быстро усвоила навыки ухода за ранеными.