Кость широкая

В школе Ванечку дразнили:
- Жирный-жирный-жирный, как поезд пассажирный.
На это "бедный ребенок", как звала его любимая мама, мог только плакать, размазывая соленые дорожки по щечкам пухлыми кулачками. Ванечка вообще в конфликты не встревал, предпочитая тихо сидеть в уголке, за что над ним издевались еще больше.
Мама всегда говорила ему:
- Сына, не слушай их. Ты не толстый, у тебя просто кость широкая.
Надо сказать, что мама совершенно не замечала того факта, что ее сын похож больше на мячик, чем на ребенка. Впрочем, кроме себя она вообще мало что замечала. Лицо Ванечки выглядело так, будто его искусали пчелы, шея почти отсутствовала, а в обхвате он был втрое шире собственной матушки. Единственный, кто в доме видел вопиющую полноту «бедного ребенка», был его дед, Николай Николаевич.
- Слышь, мать, ребенка своего покорми, а то худой как щепка, - говорил он, посмеиваясь. – Да мясом, мясом корми. И маслом. Масла побольше. А сама не ешь, а то вон сколько жира на боках, обвисла вся!
- Где?! – изумленно восклицала женщина, тут же засучивала свою майку и начинала прощупывать свои лишенные даже намека на мясо бока.
В контраст своему сыну, Нина была анорексичкой. Она болезненно переживала малейшую прибавку в весе, даже если прибавка эта составляла двадцать граммов и являлась результатом того, что она забыла снять сережку. Весы в квартире занимали особый, почетный угол, увешанный распечатками рецептов похудания и расписаниями диет. Мать семейства совершала к ним паломничество по пять раз на дню, а то и чаще.
- Нинка, чего-то ты давно не взвешивалась, - буквально каждый час подтрунивал над дочерью дед. – Смотри, так жир накопишь и не заметишь!
- Ой, и правда, пап, - тут же взвизгивала женщина. – Срочно взвешиваться, срочно!
Ванечка очень любил деда. Ему нравилось присесть к старику и слушать его рассказы о жизни. Николай Николаевич поговорить любил. Он доставал изо рта сигару – пробило его на старости лет спускать половину пенсии на свои дымные нужды – и принимался «обтяпывать» очередной рассказ.
- Что раньше были времена дерьмо, что сейчас, один черт, - махал он рукой. – Все как было. Ничего не меняется. Как страдала твоя мамка от своей больной головы, так и сейчас страдает.
- А… деда… а какой мама была раньше? – спросил осторожно Ванечка, удостоверившись, что мать не слышит.
- Она-то? – дед пожевал свою сигару, улыбнулся и, обведя руками круг, сказал нараспев. – Воооооот такой. Во всех смыслах круглой дурой.
- Деда, а папа каким был? – спросил осторожно мальчик.
- Да таким же, - махнул сигарой дед. – Уж таким круглым, таким круглым, что вместо колеса его поставь и ничуть не хуже покатишься. Как узнал, что твоя мамка беременная – так перепугался, так перепугался, что за месяц стал из круглого тонким да звонким. А потом обозвал твою мать жирухой и укатил с какой-то блондинкой.
- Это потому мама… такая? – спросил Ванечка, искоса поглядывая на тощую тень матери, виднеющуюся за приоткрытой дверью кухни.
- Ага, - сказал дед. – Вернуть его хотела. До сих пор хочет, да все никак не успокоится, жирной себя считает.
- Деда, а я… а я – толстый? – с надеждой спросил мальчик.
- Ты-то? – дед посмотрел на своего внука с тоской.
Он мог бы отшутиться, отделаться очередным сарказмом, но не смог. Одно слово «жируха» от любимого человека превратило его дочку в ходячий скелет, и он боялся проверить, во что оно превратит внука. Сам он вообще об этом не задумывался. Всю жизнь только и делал, что ходил. Ходил, бегал, гулял, таскался, носился и плясал, отчего его ноги сказали ему на старости лет «хорошо повеселились, но нам пора», и отказались двигаться. И вот, сидя в старом кресле, куря сигары и наблюдая за тем, как прыгает на весах дочка и плачет от обзываний внук, он думал, что же он сделал не так в этой жизни.
- Ты, Ванечка, не толстый, - со вздохом сказал дед, после паузы. – Ты неподвижный. Мало гуляешь, много ешь. Лучше давай-ка ты поможешь мне влезть в коляску, и мы пойдем с тобой в парк. В мяч поиграем, белок покормим. А то мало ли… старый я… вот помру, а так и не увижу внука счастливым…