Жестокое детство (о маме)

Орловская земля, мценская земля, истерзанная боями, по сей день носит на себе глубокие шрамы в виде воронок от разрывов снарядов, бомб, неровных линий окопов. Их копали мирные жители . Да какие там мирные, если мира не было и враг топтал нашу землю! Все были брошены в эту войну и все служили Родине, часто до последней капли крови и до последних сил.
Дети-подростки трудились рядом со стариками, женщинами, инвалидами. Трудились все, кто не был призван на фронта - в самое пекло, и этот труд, тяжёлый, изнурительный, но необходимый, был очень полезен фронту. Общее правое дело делалось, и люди не имели выбора – участвовать в нём или нет… До сих пор у мамы на устах живёт поговорка: «Нет выражений «не хочу» и «не могу», когда есть слово «надо»! Она до сих пор сохранила твёрдый характер и волю. Сейчас ей идёт 85-й год.

Семья
Хочется рассказать о её непростой судьбе.
Она росла в большой семье. Двое старших братьев – Семён(1918 г. р. и Пётр (1921 г. р.) были призваны на фронт в первые же дни войны. Три сестрёнки – Зинаида (1929), Мария (1924 г. р.) и Надежда – моя мама (1931), остались с матерью в родной деревне. Отца Надя плохо помнила, он умер, когда она была ещё маленькая. От матери, моей бабушки Евдокии, Надя узнала, что папа воевал в первой Финской войне. Был кавалеристом. Его ранили и он упал под лошадь, которая его ещё пуще покалечила. Вернувшись, он долго болел, всё время лежал... Умер он задолго до начала Великой Отечественной - в 37-м году.
До войны семья жила очень и очень бедно. Моя бабушка Евдокия - работала в колхозе.
Работала она не хуже всех, но с трудом могла прокормить семью. Чтобы справить какую-никакую одежонку, надо было отказать детям в последнем. Яйца от трёх курочек собирала, чтобы отнести в кооперацию и там взять материю для рубашек и платьиц детям. Мать, растившая пятерых, билась, что называется, «рыбой об лёд», чтобы их прокормить и хоть как-то одеть и обуть. Трудодни в колхозе - это всего лишь корявые чёрточки на бумажном листочке, которые иногда исчезали с листка непонятным образом, то ли по халатности бригадиров, то ли ещё по каким-то неизвестным причинам.
Зимой обувка состояла из портянок, которыми служили ветхие лоскуты и плетёных чуней – это обувь наподобие лаптей. Их плели из ивового лыка. И дети умели это делать. Мама тоже плела себе чуни. Можно себе представить, насколько это обувь была «тёплой», учитывая суровость русской зимы.
Едва начиналась весна и появлялись проталины, эта обувь теряла свою актуальность. На улицу выходили босиком – с весны и до самых холодов. Ноги страдали, были изранены и исколоты, в болячках и нарывах, потому что приходилось работать на поле и ходить босиком по стерне, когда была жатва, да и мало ли где и чем ещё можно было поранить босую ногу... Одежонка была сшита из холста, бедная, залатанная.
Предвоенные годы, годы войны и послевоенные годы были очень голодными. Как тогда выживали люди? Это непостижимо для наших умов!
Я спрашивала у мамы: «Почему вы не сажали что-либо на своих участках? Ведь жили же на земле…» Мама отвечала: «Точно не могу сказать, в чём причина, я была мала и не понимала. Возможно, что просто нечем было сеять, негде было взять картофеля для посадки. Трудились в колхозе, за это получали «трудодни» и по их количеству получали заработанную долю ржи, из которой пекли хлеб. Но её не хватало надолго. Семьи-то большие, а работников в семьях - раз, два и обчёлся».
В семье единственным работником была моя бедная бабушка Евдокия. Никто не жалел вдову с «выводком». Надо было отдавать колхозу трудодень – иди и работай. У других были мужчины, взрослые сыновья, они могли кормить семью. Их больше ценили и уважали власти.
Началась война. Взрослых мужчин мобилизовали в Армию. В колхозе остались женщины, старики, дети и инвалиды. Мама тогда была 10--ти летним ребёнком. И период оккупации захватил самый переломный, подростковый возраст (1941-43).
Это в наше время 12 – летний подросток считается ещё ребёнком. А тогда, в годы войны, он был полноценным элементом трудового фронта, задействованным по полной программе. Этот неокрепший организм должен был перестроиться и жить в режиме военного времени. И мышление было соответственное. В голове подростков тогда не было мыслей о каком-то баловстве, хулиганстве... Они знали об ответственности за своих родных, младших и старших., помогали друг другу и работали в колхозе, плечом к плечу с матерями, бабушками и теми, кто не годился для военной службы. Но последних было очень мало.

Оккупация
Когда немецкие оккупанты вошли к ним в деревушку Малая Круглица и расселились в домах, то к бабушке никто не поселился. Во-первых, их избушка находилась в отдалении от деревни за речкой, во-вторых, она была настолько убога, что никто не позарился бы на такое жильё. Но немцы часто наведывались к ним, чтобы отобрать что-нибудь из живности. У них были несколько курочек, овца и два ягнёнка. Овцу немцы почему-то не отобрали, наверное, не любили баранины. Однажды она сослужила очень полезную службу. Как-то, ближе к вечеру в избушку вбежали два человека, по виду напоминавших солдат Красной армии. Неизвестно, откуда они явились, времени на расспросы совсем не было, но по всему видно, что пробивались к линии фронта - к своим. Они просили бабушку, чтобы спрятала их. Одного бабушка отослала в стожок сена за домом, а другому из них - в углу, где было отведено место овце с ягнятами, бросила какое-то тряпьё и фуфайку, в которые он «зарылся». Туда плохо проникал свет и не было видно, что там кто-то есть, кроме овец . А в окошко было видно, что с той стороны – из деревни – на мотоцикле ехали немцы. Видимо, очередной рейд совершали. Конечно, бабушка и мама были очень напуганы и на грани истерики, потому что, если обнаружат спрятанных у них беглецов немцы, то не пощадят никого, ни ребёнка, ни мать. Мама моя не помнит, где были её сёстры в этот момент. Маша, схватив петуха, где-то в овраге спряталась. А Зинаида, наверное, была на работе. (Приходилось в оккупационный период работать и на немца, чтобы свою семью не ставить под угрозу.)
Решение – устроить «спектакль» созрело в голове бабушки мгновенно. Она посадила маму возле овечьего загона, на первый попавшийся чугунок, один из таких, где обычно готовилась еда для семьи, посадила маму на него, накрыла фуфайкой, наверное для того, чтобы больше запутать фрицев, и велела ей схватиться за живот и кричать, что есть мочи. Мама кричала и плакала от страха, плакала и причитала бабушка. Это нельзя себе представить. Я пытаюсь «вжиться» в ситуацию и не получается, а это происходило с моими самыми родными людьми! Если представить себе на мгновение, что деться некуда, спрятаться нельзя от неминуемой смерти, и приходится смиренно ждать того, что может быть сейчас немцы обнаружат беглецов и придётся принять смерть… Конечно, при этом душит истерика и градом сыплются слёзы. Это я просто на себя примерила, а скорее всего - это так и есть. Так что крики и слёзы были вовсе не театральными, а самыми настоящими.
И вот, двое немцев вошли к ним. Увидя эту картину, они растерялись. Один из них, окинув взглядом помещение и ничего не заподозрив, вышел на улицу. Второй задержался и,указав на маму пальцем, сделал вопросительную гримасу. Бабушка, заливаясь слезами, показала на свой живот, мол, у дочки болит здесь. Тогда немец дал бабушке две таблетки и показал, что надо выпить сейчас и попозже, после чего ушёл. Мама и бабушка смотрели в окно, как немцы удалялись на мотоцикле. А беглецы горячо благодарили и обещали, если останутся в живых, что найдут бабушку и сделают для неё и детей всё, что могут, хорошего.
Но они, к сожалению, не выжили. Через пару дней прошёл слух, что в какой-то из окрестных деревень немцы расстреляли двоих советских солдат… Бабушка Евдокия решила, что, вернее всего – это те самые, которые у неё прятались.

(Продолжение следует)