Семь жизней одного меня. Последние дни в армии.

Семь жизней одного меня.

Последние дни в армии.

На службе больших изменений не было, да и не могла, кажется быть. И только один вопрос беспокоил нас, заканчивающих служить «двухгодичников». Как бы не вышел приказ о продлении нашей службы на всю «катушку» - двадцать пять календарей. Это было по-настоящему страшно, но все надеялись на лучшее.

Пример по крайней мере одной жизненной драмы был у нас перед глазами. Я назову его «Боксер», потому, что никакое другое имя просто не приходит в голову. На гражданке он был учителем в одной из школ пригорода Алма-Аты. Несколько лет назад его призвали в армию, сначала на два года, а потом, по приказу, оставили в кадрах. Считая себя глубоко гражданским человеком, он всеми силами пробовал бороться: писал рапорты во все инстанции, просил, умолял, наконец, стал угрожать. А потом, от бессилия запил, и пустился во все тяжкие.
Я застал только последний акт этой человеческой трагедии. «Боксер» освободился из гауптвахты, где находился за очередной свой проступок и медленно шел по центральной улочке городка навстречу патрулю. Старший офицер его, разумеется, остановил и стал выговаривать. - А не хочешь ли ты в морду? - не слушая его сказал Боксер. И одним ударом отправил его в глубокий нокаут. Больше на свободу он не выходил, а через полгода состоялся трибунал и его комиссовали с «волчьим билетом».

Все жены моих приятелей по несчастью, так же как моя жена, уже разъехались по домам. Поэтому мы дослуживали в одиночку и от прежней дружной компании ничего не осталось.

Все свободное время я теперь проводил на реке. Иртыш в среднем своем течении был не широкой, но быстрой и своенравной рекой. Я вдруг почувствовал, как некогда в юности, неодолимое к ней влечение, и, как больное животное, непроизвольно тянулся к воде, залечивающей мои раны.
Я даже не пытался удить рыбу, хотя удочка, помнится, у меня была. Я оставлял одежду где-нибудь на пляже и отправлялся в путешествие, как когда-то в далекой уже юности, только не на своей плоскодонке, а вплавь. Я то сплавлялся на несколько километров, бездумно отдаваясь быстрому течению, то заплывал на другую сторону реки и переходил через остров в тихую протоку, и уже оттуда начинал заплыв.

Я научился подолгу держаться на воде и испытывать к ней доверие, как молчаливому, но, безусловно, живому существу. Я изучил все особенности русла и причуды течения километров на пять вокруг и пользовался этим для экономии сил.
Вот, например, мель напротив городского пляжа. Течение здесь обманчиво спокойное. И только возле острова, на стержне, несется как необъезженный жеребец. Здесь хорошо задержать дыхание и, почти неподвижно лежа на нагретой поверхности, проноситься мимо светло-зеленых осокорей и кустов тальника.

Временами, я испытывал детскую зависть к роившимся в нависших над водой кустах синим и зеленым стрекозам, которые, как недавно я выяснил, опять-таки через интернет, по научному называются «Блестящая Красотка». Как бы я хотел вот так же бездумно перелетать от травинки в травинке и не думать ни о чем из прошлого.

А потом течение круто поворачивает и уходит еще дальше от городка. Поэтому к стоящей за пляжем пристани легко завернуть катеру на воздушных крыльях, но очень трудно пловцу. И напрасно он будет тратить силы, стараясь поскорее выбраться на берег. На самом деле нужно просто набраться немного терпения, потому что еще через поворот, течение само доставит тебя к нужному берегу и почти выкинет под крутой берег с разводами сине-зеленой глины.

Однажды, вернувшись на пляж, я обнаружил, что моя одежда исчезла. Кто-то позарился на сшитые Иринкой еще до армии вельветовые брюки и приталенную рубашку в мелкий цветочек. Пришлось в плавках идти домой, благо, он располагался в ближнем ряду к реке.

Как-то раз, переплыв через основную часть русла реки я выбрался на один из островов. Перебравшись через завалы поваленных сухих деревьев, оказался на небольшом лугу с редким для здешней природы разнотравьем.
Особенно поразили меня крупные, в метр высотой ярко-синие соцветия диких дельфиниумов. Я не удержался и сорвал несколько штук.
Теперь, чтобы сохранить эти цветы, мне предстояло проделать обратный путь через реку на спине. Не без труда перебравшись на другую сторону реки, я принес чудесный букет домой и поставил в трехлитровую банку на кухне, горько сожалея, что не могу подарить эти цветы своей милой женушке.

Среди пожелтевших разнокалиберных листочков с моими записями, которые Иринка сохранила, совершенно не ведая, что в один прекрасный день они мне вдруг понадобятся, оказались и мои письма, которые я посылал ей едва ли не через день, начиная с апреля и по конец августа 1975 года, с коротким перерывом на время моего краткосрочного отпуска в Москву.
Одно письмо я бы выделил особо, в нем я стараюсь дать развернутый ответ, по-видимому, на ее упрек в том, не слишком ли поспешно отказываюсь я от занятий философией.
Поскольку я не отличался такой же аккуратностью, как и моя жена, ее письма ко мне не сохранились, поэтому я не могу сказать точно, в какой форме прозвучал этот упрек.

А ответ передо мной. В нем я еще раз пересказываю обстоятельства недавней и последней встречи с Аникеевым. И привожу следующие аргументы: я не собираюсь изменять себе и перестать пробовать выразить себя, но это больше не будет философия. Для того, чтобы стать профессиональным философом у меня больше нет возможностей.
Я не знаю, насколько убедили ее мои доводы, но больше мы не говорили на эту тему.
Не произнесенной осталась мысль о том, что что впредь заниматься философией в полную силу мне не позволят мои обязанности перед нашей семьей. Неопределенная надежда, на то что скоро у нас появится первенец, становилась все бесспорней. И я ни минуты не колебался.

Но, все равно было грустно.
Я начал писать повесть о странном юноше, который летал во сне и умер, спасая в реке тонущего ребенка. При этом и я чувствовал себя как-то странно. Ведь это я летал в необычных цветных снах. И как будто был знаком с главными героями. Отцом юноши был майор Козлов, а матерью - мама моего школьного друга по школе в Закарпатье. А главным героем был Валера Лобачев, с которым я дружил с первого класса. Я описывал жизнь в маленьком военном городке и самолеты, и нелегкую службу военных.

Я написал довольно много и продолжал повесть после возвращения домой. Неожиданно я узнал от кого-то из приятелей, вернувшихся позже меня из Чагана, о несчастном случае с моими бывшими сослуживцами по эскадрилье. Две семьи с женами и детьми перевернулись на перегруженной лодке и все до одного утонули в том самом месте, где умер герой моей повести – на быстрине за пристанью.

Я как сейчас помню этих ребят: один высокий, тонкий, черноусый, а второй большой, светловолосый - оба моложе меня. Говорили, что они возвращались с пикника на острове и были пьяны.

Но меня так поразило мистическое совпадение места гибели моего вымышленного героя и реальных людей, что я забросил эту тему и повесть так и осталась не законченной.