Семь жизней одного меня. Ненужные встречи 2.

Семь жизней одного меня.

Ненужные встречи 2.

От Аникеева мы вышли вместе с Разумным. Он больше не разыгрывал из себя официального представителя, и с ним было проще разговаривать. Я тоже постепенно избавлялся гнетущего настроения, я даже какой-то сентиментальный порыв почувствовал, мол, вы тут остаетесь, а я ухожу.

- Как у тебя дела с диссертацией? - спросил я у Володи. - А никак,- ответил он,- то, что предлагает Семен Павлович, я взять не могу, а самому придумать что-нибудь стоящее, сил не хватает. Ты знаешь, что в нашем положении самое скверное? - что ни говори, а много было у нас Володей общего,- Ведь есть же и сейчас в философии много тем, как говорится, целины. Взять бы такую, и работать потихоньку над диссертацией. А выйдя на широкую дорогу, можно и за тему «человека» браться. Взять хотя бы нашего «дипломата». Аникеев пристроил его и институт социологии, там с радостью ухватились за человека в совершенстве знающего итальянский и сейчас он уже на предзащиту выходит.

- А все-таки, зря ты не хочешь тянуть с Аникеевым в одной упряжке. Мне его позиция всегда нравилась, хотя бы чисто по-человечески.
- Ну, так что же тебе мешает?
- Э, нет, - я невесело рассмеялся,- рад бы в рай, да грехи не пускают. Но мне, действительно, всегда нравилась позиция Аникеева, потому, что она изначально добрая, гуманная, если угодно. В каждой теории, тем более в философской, существует исходная предпосылка, принципиально не сводимая к уровню существующих знаний. Так вот, в понимании «человека» Аникеевым – это вера в то, что развитая личность может быть только творческой и гуманной. Но есть в этой позиции и слабые места. Это, на мой взгляд, излишняя эстетизация человека. Выходит, что если личность творческая, то она обязательно должна быть эстетически и этически развитой. И наоборот. Все это хорошо, красиво, пожалуй, чересчур красиво, для того, чтобы быть верным. От этого взгляда за версту попахивает эдаким утопическим прекраснодушием.

- Вот, вот, - согласился со мной Володя, - я то же самое твержу об этом Аникееву.
- Понимаешь, я тебе не для того это сейчас говорю, чтобы критиковать задним числом. Эти идеи стали настолько моими, что они мне, кажется, даже в состав крови вошли. Но теперь я думаю: а вдруг я ошибаюсь, и вовсе это не законы развития личности, то есть не то, как будет развиваться, пусть даже в отдаленном будущем каждый человек, а особенности формирования единиц, пусть гениев, но все-таки не многих из людей? Впрочем, что это я разболтался сегодня?
На службе в армии я давно уже так много ни с кем не говорил. - Да, было от чего,- сказал Разумный, - мы, когда узнали, что аспирантуру закрывают, переживали за тебя и даже написать никак не решались.

- А мне то, разве лучше от этого стало? - подумал я,- Только я еще полгода вкалывал, как раб на галерах, а они … не решались.
Остаток дороги мы проехали молча. В Мытищах я зачем-то вышел на платформу, спросил, чувствуя, как вместе с приятелем оставляют меня остатка бодрости: - Володя, у меня остается еще несколько дней отпуска, может быть, встретимся еще раз? Ты позвони мне. - Может быть, - ответил он, уже садясь в подошедшую электричку на Болшево, и думая уже о чем-то другом, - я позвоню. Но он так и не позвонил.

Я долго искал в интернете ссылку на Аникеева Семена Павловича, и наконец, нашел.
http://samlib.ru/p/polle_e_g/anikeevdoc.shtml
Но оказалось, что это воспоминания об одном из его сыновей, а об отце всего несколько строк.
Так пусть же будет о нем хотя бы моя память.
А вот с Разумным мне повезло больше. Был, оказывается, такой Владимир Разумный, и тоже философ. Только рождения он был 1924, то есть лет на 20 с лишним старше моего знакомого и оставил он о себе недобрую память как крайний реакционер и наушник.

Первое время основным чувством, которое я испытывал, была обида. Я пытался как-то анализировать: конечно, государство может закрыть философские аспирантуры в технических вузах как не профильные. А может быть, чтобы меньше было вольнодумцев, посягающих на теоретические основы правящей идеологии.
Ну, да: лес рубят, щепки летят. Но кто мешал Аникееву самому лично или через того же Разумного сообщить мне об этом? Хотя бы из соображений порядочности, мол, так-то и так-то. Ты можешь стараться самообразовываться и писать, но имей в виду следующие обстоятельства. Тогда бы я все понял. Неужели я заслужил такое отношение только тем, что пытался как-то возразить своему, казалось бы, наидемократичнейшему духовному Учителю?

Придя домой, я кратко обрисовал ситуацию жене. Было странно, что она даже не очень удивилась, как будто предчувствовала что-то подобное.
Потом была грусть по поводу предстоящей разлуки, а через пару месяцев уже окончательное возвращение домой, и радость от известия, что мы ждем ребенка и новые хлопоты. Жизнь закружилась, завертелась, и в ней уже совсем не осталось места для размышлений о творчестве и о сущности человека.

Прошло очень много лет, прежде чем, делая эти заметки, я снова как бы вернулся в то время.
Нет сомнений, что это был период махровой реакции, наступившей после политической оттепели.
Вот только некоторые, известные из открытой печати, факты гонений на отечественных философов.

Еще в студенческие годы я помню, как сокрушался Семен Павлович, когда говорил об увольнении Пиамы Павловны Гайденко, которую в течении пяти лет не допускали к преподаванию философии в вузах. Я, разумеется, прочел тогда в Ленинке ее работу « Экзистенциализм и проблема культуры», которая мне показалась очень умной.
В том же далеком 1974 году по идеологическим соображениям был уволен с должности зам. главного редактора журнала «Вопросы философии» Мераб Мамардашвили, удивительно тонкий и оригинальный мыслитель.
Вынужден был эмигрировать на Запад другой ученый А. М. Пятигорский.
Так же, как и блестящий философ и писатель А.А. Зиновьев, который даже в эмиграции продолжал оставаться истинным патриотом России.
А уже 1979 году покончил жизнь самоубийством Э.В. Ильенков, не выдержавший многолетней травли, выдающийся ученый, истинное значение идей которого открывается только сегодня.

Всех, кто был хоть немного не согласен с официально признанными положениями, так называемой марксистско-ленинской философии, подвергали гонениям, осуждению, увольнению, запрету на преподавательскую деятельность. Но разве официально признанная точка зрения может быть признана критерием истины?

С развалом СССР ситуация сменилась на зеркальную. Если раньше, для опровержения неугодных взглядов, достаточно было назвать их антимарксистскими, то теперь для подтверждения ошибочности той или иной точки зрения ее объявляли марксистской.

Когда же в начале двухтысячных вектор общественного развития снова изменился, и в глазах общества оказались дискредитированы либеральные идеи, идеям Маркса по-прежнему не нашлось места.
Отечественная философия, судя по общему мнению, никак не может определиться со своим отношением к мифам прошлого и запросам настоящего современной России.
Не случайно, поэтому, так низок статус философии в нашей стране, а профессиональные философы, в отличие от политологов, общественных деятелей, и деятелей культуры практически не участвуют в формировании идеологии новой России.