Семь жизней одного меня. Привет участникам...

Семь жизней одного меня.

Привет участникам...

Моя последняя в годичном цикле командировка началась несколько необычно. Меня вызвали в кабинет начальства и сообщили важное решение. Мне предстояло в следующий заезд отправляться поездом и везти с собой важный стратегический груз - молочный бидон со спиртом. Вскоре предстояла реальная работа в обсерватории: нам должны были выделить несколько сеансов связи с "Луноходом -2". В прошлую командировку случилось «ЧП», двое лазершиков, отправляясь на поезде с таким же бидоном, до конечной станции не доехали – их забрали в больницу с алкогольным отравлением. Других вариантов, кроме как отправки меня, у начальства не было. - Но почему обязательно я? - Ты у нас самый малопьющий, - был ответ. - Хорошо, только дайте мне в помощь еще двух, таких же, малопьющих, - согласился я.

И вот, нас посадили в купейный вагон прямого поезда, в котором для нас было выкуплено целое купе, загрузили опломбированный для пущей важности бидон, и мы поехали.
На вопрос проводника, что мы везем, я с важным видом отвечал, что это важный груз - жидкий канифоль. Поезд шел долго, несмотря на то, что был скорый – не меньше трех суток. Каждый день у нас проходил по одной и той же схеме. С утра я вставал раньше всех, делал зарядку в тамбуре, потом доставал томик Бертрана Рассела «История Западно-европейской философии» и погружался в чтение. Книга меня захватила. Это было удивительное впечатление: автор не просто анализировал работы давно умерших мудрецов, а как будто беседовал с живыми мудрыми людьми - равный среди равных.

Просыпались мои товарищи. Пока они умывались, я накрывал на стол: закрывшись на щеколду, распечатывал бидон, зачерпывал металлической кружкой изрядную дозу алкоголя, и снова восстанавливал печать предварительно запасенным штемпелем. Затем мы дружно доставали продукты. Особенным успехом пользовался приготовленный бабушкой моей жены вкуснейший компот, которым было хорошо запивать. Когда, подозрительно принюхиваясь, заходил проводник, приносивший нам чай, на вопрос, что же все-таки так пахнет, мы каждый раз отвечали одно и тоже: стратегический запас жидкой канифоли. И действительно: дух спиртного разносился по всему вагону, преодолевающему все больше пески и барханы по уже начинающей зеленеть пустыне. Вечером я снова брался за книгу и читал уже до тех пор, пока в вагоне не приглушали свет.

Когда поезд остановился на конечной станции и вагон ворвались истосковавшиеся после долгой разлуки с заветным бидоном лазершики, мы с отвращением дружно отказались от предложения тут же выпить на посошок. - Нам бы молочка или кефирчику, а то в горле что-то пересохло, - скромно попросили малопьющие.

Наконец, наступил решающий момент нашей работы. Правда, внешне мало что у нас изменилось. Только стало поменьше народу: часть сотрудников уехало в Евпаторию – в Крымскую обсерваторию, куда должен был поступать сигнал от «Лунохода -2». А все остальное было по-прежнему. Все так же в ночной тиши громко ревел дизель-генератор, проседая после каждого щелчка лазера. Так же гулко звучали голоса астрономов в металлическом корпусе у телескопа. И так же сидели в своей аппаратной комнате автоматчики - мы с Виктором Петровичем. Наконец, прозвучала команда отбоя и все потянулись в штаб – дом на сваях.

Там происходило центральное событие всей нашей компании. Телеграф отбивал последние слова телеграммы, которую мы, используя азбуку Морзе - то есть вспышки и паузы лазера – отправили через Луну, то есть аппаратуру "Лунохода-2", потом снова на землю в Евпаторию, а потом к нам: «Привет участникам экспедиции…». Дружное троекратное «Ура!» прозвучало во внезапно наступившей тишине среди гор.
Несмотря на то, что была уже половина пятого утра, победу было решено отметить немедленно. Спирта у лазерщиков оставалось еще много, а вот закуски практически не было. Бросились искать. Нашли пару буханок хлеба в столовой, трехлитровую бутыль вишневого сиропа, да большую жестяную банку кильки пряного посола. Выпитая натощак из химической реторты адская смесь спирта пополам с сиропом плохо на меня подействовала, а ужасные кильки только усугубили ситуацию. Я забился под сваи нашего штабного домика, чтобы никто не видел моего позора, и меня несколько раз стошнило.
Прошло много лет, но меня каждый раз начинает мутить, когда я вспоминаю вкус вишневого сиропа, сдобренный ароматом пряной кильки.

Было еще несколько сеансов работы с Луной, но они проходили уже не так торжественно. Делали контрольные фотографии, астрономы уточняли параметры. По всем расчетам выходило, что мы определили координаты «Лунохода -2» с невиданной точностью.

А потом наступила нирвана. Я точно знаю, как это выглядит. Мы сидим на деревянной веранде еще недостроенного дома на небольшой возвышенности прямо за столовой. За круглым столом помещается человек семь-восемь, кто верой и правдой прожил этот год в основном в горах и заслужил эти сладкие минуты отдыха.

Послеполуденное солнце золотой патокой заливает горы. И дерево досок на веранде, и стол, за которым мы сидим, и мы сами жадно впитываем его животворное тепло. Саша Шохин священнодействует. В чалме, сооруженной из вафельного полотенца, он обходит нас и разливает ароматный чай, рецепт которого знает только он. Мы молчим и наслаждаемся сошедшим в наши души покоем и ощущением, может быть только сиюминутным, духовного лада наших сердец.
И так тихо, торжественно и спокойно.

В институте с большой помпой отметили этот успех. Выписали премии.
Большим начальникам – большие. Простым инженерам, таким, как я - по сто рублей. К сожалению, «Луноход-2» скоро прекратил свое существование, как говорится, ушел «за бугор».
Необходимость дальнейших командировок в горы просто отпала. А совсем скоро я получил повестку из военкомата. Меня призывали в армию на два года, офицером, в начале осени 1973 года.

Я вспоминаю это далекое время и удивляюсь совпадениям, как знакам свыше, которые оставила мне судьба, для того, чтобы снова и снова повторять некоторые отрезки пути.
Несмотря на то, что по пути армию поезд увез меня далеко в Сибирь, служить мне пришлось опять в Казахстане. И снова мне суждено было тосковать по своей любимой, так же, как и два и три года назад.

А потом, почти через двадцать лет, мне снова довелось проехать поздней весной по железной дороге из Ташкента в Алма-Ату, но уже в полуразрушенном поезде, с разбитыми оконными стеклами по почти уже бывшей стране.