Семь жизней одного меня. Девятнадцатая весна.

Семь жизней одного меня.

Девятнадцатая весна.

Я ехал в автобусе на экскурсию в Клин. Лицо парня, сидевшего напротив с девушкой, показалось мне подозрительно знакомым, но не из этой, а из какой-то прошлой жизни. Точно так же приглядывался и он ко мне. - Славка? - Генка!
Оказалось, что это знакомый из параллельного класса еще по школе в Закарпатье. Мы быстро нашли общий язык. Оказывается, он сын военного, давно живет в ближнем Подмосковье. После восьмого класса он пошел в техникум, а потом поступил на наш факультет и сейчас учится на втором курсе, опередив меня на год. Со своей однокурсницей они собрались в гости к Чайковскому.
Его подружка была тоненькая славная девушка, с крепкими икрами спортсменки. Я быстро заметил, что Славик явно в нее влюблен, а она, на правах старшей, держится с ним покровительственно.

Ах, как хорошо было бродить по рассохшимся половицам музея и вдыхать тот же воздух, которым сто лет назад дышал и он, и слушать чудесную музыку русского гения.
И как славно было видеть рядом своих сверстников, которые были, так же, как и я,очарованы и этой музыкой, и этой весной. Мне кажется, я был совсем не лишним в их компании и они с удовольствием приняли меня как равного.
К сожалению, я наслаждался обществом этих прекрасных ребят совсем недолго.
Помню, Славик дал мне почитать томик еще незнакомого мне поэта Бориса Пастернака и я не сразу, но постепенно прикипел к нему душой.
В конце мая мы сходили вместе в драматический театр, где я бывал гораздо реже, чем на музыкальных концертах, а затем расстались на каникулы.
Осенью у подружки Славика заметно округлился животик и я понял, что она беременна. Но мой приятель был явно не причем, он просто места себе не находил. А она, видимо, еще надеялась выйти замуж за отца своего будущего ребенка, но и не отталкивала окончательно от себя влюбленного Славика.
Чем закончилась эта драма, я так и не узнал, потому что они оба скоро перестали бывать в институте, а домашних телефонов тогда практически не было.

По возвращению экскурсионного автобуса, я, как обычно в одиночестве, отправился в санаторский парк.
Было тепло, облачно, и в наступивших сумерках скоро невозможно стало разобрать отдельные предметы. Лес поразил меня, жителя юга, стремительно наступившими приметами весны. Он, еще недавно тихий, буквально взорвался разноголосым хором уже неразличимых птиц.
Свисты и трели раздавались со всех сторон, и это чудесным образом гармонировало с еще продолжающей звучать во мне музыкой.

Скоро двигаться по набухшему талой водой снегу стало даже небезопасно, и я, скрепя сердце, отложил утренние пробежки до лучших времен.
Но едва снег сошел, я снова, уже совсем налегке, выбежал на зарядку. Асфальтовые дорожки успели просохнуть и вызывали сдержанный оптимизм. Сразу за концом асфальта начиналась тропинка с небольшой, не больше трех метров, лужицей.
Я ускорил шаг, оттолкнулся от края асфальта, с большим запасом перелетел через лужу, и поскользнувшись на мокрой, разбухшей глине, опрокинулся на спину и проехал так еще пару метров.
Делать было нечего. Я, как мог, отмыл в луже от прилипшей грязи спортивные штаны, а куртку просто свернул в комок, и в подозрительно грязной майке добрался до своего пятого этажа. Здесь я еще долго мылся в родниковой воде сам и отстирывал спортивную форму.

Как ни странно, даже это не очень приятное происшествие не могло испортить настроения. Как ни как, это была девятнадцатая весна моей жизни.
Наверное, тоже самое чувствовали и несколько сотен молодых ребят обоего пола, обитателей нашего студенческого общежития.
А когда наступил май, голова у нас и вовсе пошла кругом.
Окна моей комнаты выходили на солнечную сторону. В послеобеденную пору из окон часто можно было видеть голые спины: широкие – ребят, и узенькие, с полоской ткани на уровне груди – девичьи.
Как-то раз, в воскресный день, когда я случайно в воскресный день не ухал в Ленинку, а остался позагорать у окна, сеанс загара прервала налетевшая грозовая туча, с теплым дождем и гулкими раскатами грома. А потом снова выглянуло жаркое, почти летнее солнце.
Кому-то пришла в голову хулиганская выходка: свеситься из окна, так чтобы была хорошо видна голенькая девчоночья спинка из окна четвертого этажа и плеснуть в нее родниковой водой из кружки.
Так мы по очереди и делали. Но девчонки из соседнего этажа были тоже не лыком шиты. Раздавался громкий стук в дверь, парень выходил открывать и в лицо ему выплескивали ответную кружку воды.
Шум, визги, полный восторг.
Когда солнце ушло, последовало примирение, официальное знакомство, вечерний чай, а потом несколько романов и одна студенческая свадьба.
Жаль, только, что для меня, как обычно, пары не нашлось.

Приехав домой на летние каникулы, я с удивлением обнаружил как изменилась моя сестра. Куда девался прежний «гадкий утенок»? Она не только подросла и приобрела женские формы, но сделалась более яркой и симпатичной, а может быть, просто научилась пользоваться маминой косметикой.
В Светловодске в то лето я бывал в разных компаниях и в разговорах, часто с полузнакомыми людьми, заводил беседы о художниках-импрессионистах.
Сейчас, вспоминая то лето, я думаю о том, насколько наивен я был, пытаясь словами передать людям то, что они, возможно, никогда и не увидят.
Но был ли я так уж одинок в своем увлечении? Уверен, что нет.

Новый, 1968 год я встречал в студенческом общежитии. Публика подобралась очень разношерстная. Одна девица, явно приезжая, выделялась тем, что рассказывала перед подвыпившей компанией анекдоты с «картинками», нимало при этом не смущаясь. Незаметно она сбилась на другую тему и упомянула фамилию «Матисс».
Кто-то толкнул меня в бок: -Слушай, это по твоей части.
Я спросил у девицы была ли она на недавно открывшейся выставке Матисса в Пушкинском музее? Она ответила, что еще не была, но собирается пойти сразу после праздников.
Стол с закусками был для нас больше не интересен, мы оделись и вышли на мороз, и долго бродили вокруг здания института, разговаривая о живописи так увлеченно, как будто от этого для нас многое зависело.
Но я был простой студент, а она работала в какой-то редакции и была далека непосредственно от среды живописцев.
Видимо, это было время, когда люди искали в живописи те вопросы, которые не находили в реальной жизни.
Наговорившись до хрипоты и изрядно замерзнув, мы вернулись в компанию, но все уже почти разошлись.

Мы условились встретиться на выставке, и, действительно,нашли в толпе друг друга. Но других общих интересов, кроме картин Матисса, у нас не нашлось, и мы больше не встречались.