Семь жизней одного меня. Таня 1.

Таня.

Мой первый рассказ.

Вместо предисловия.

Этот эпизод произошел со мной на самом деле, однако я не смог бы вспомнить его со всеми подробностями, если бы в свое время не описал его в виде небольшого рассказа.
А вот когда я сделал эти записи, точно сказать не могу. Не помню. Это могло произойти и сразу после окончания института. А могло и несколько позже – уже после службы в армии. Но в любом случае не раньше, чем 45 - 40 лет назад.

Честно говоря, я недавно еще раз описал этот случай от начала до конца. Вышло вдвое короче и немного по-другому.
Но потом Иринка нашла целую папку моих старых записей, в одной из которых я обнаружил и этот рассказ. Я сравнил оба текста и пришел к выводу, что более ранний выглядит, пожалуй, посвежее, несмотря на видимую литературщину и явные попытки оправдаться перед самим собой.

И тем не менее я оставляю именно его. Укажу только, в чем я погрешил против истины. Во-первых, стишки к Тане и Клаве я действительно писал, но только они были покороче и не такие гладкие. А во-вторых, последний разговор я придумал. Но это была не просто выдумка, а, так сказать, реконструкция того, что могло в действительности произойти. Потому что Кулиш, с которым я после этого случая держался очень холодно, ни с того ни с сего жаловался, что у Тани, оказывается, был другой кавалер, известный в городе «авторитет».
А все остальное верно.

На уроках.

В половине второго на горизонте, там, где дымчатое голубое небо сливается с такого же цвета водой, появилась маленькая точка, стала стремительно расти, превратилась в корабль на подводных крыльях и пронеслась по бухте, оставляя за собой два желто-зеленых уса пены. После этого я понял, что ничего хорошего от сегодняшнего дня ждать больше не приходится.

Каждый день, всегда в одно и тоже время приходит «Ракета», совершая последние в этом году рейсы, и я с грустью думаю, что скоро наступит день, когда она больше не появится.
Сегодня она уже прошла, а мне еще предстояло отсидеть два с половиной урока. Впрочем, этот можно уже не считать, потому, что наша «немка» Марфа Ильинична уже заканчивает проверку домашних заданий.

Хотя, какая она немка? Я подозреваю, что случись ей разговаривать с настоящим немцем, она выглядела бы не лучше, чем здоровяк Мишка Нечипильский, последняя ее жертва, который стоит у доски и, тараща от напряжения маленькие глазки, с натугой выдавливает чужие, режущие слух фразы: «Mein Vater гад ein Garten».
Кто-то не выдерживает и прыскает.
«Нечипильский, не гад, а hat. Повторите за мной: hat. Und was machen sie in den Garten seines Vaters? Мишка задавленно молчит. «Arbeiten, arbeiten» - громко шипит Шуньков, нагибаясь между партами и показывая руками, будто копает землю.

По немецкому у меня твердая «пятерка», такая, что тверже не придумаешь.
Но заслуга в этом не моя, а Мориса Менделевича, учителя немецкого языка в закарпатской школе, где я учился до приезда сюда. Вот кто был настоящий немец. Он с пятого класса разговаривал с нами только по-немецки и здорово нас натаскал. Вот уже год я пользуюсь старыми знаниями и, наверное, еще долго буду пользоваться. Иногда становится стыдно получать отличные отметки и ничего не делать, но я успокаиваю себя, что всегда успею взяться за иностранный по-настоящему, если в этом возникнет необходимость.

А сейчас есть предметы и поважней. Впрочем, не только я чувствую свободно.
На последней парте гремит пустой спичечный коробок – это Шуня с Еремой играют в «коробочки». Марфа Ильинична уже несколько раз морщилась и махала рукой в их сторону. Потом вдруг «бац» - звук как при выстреле. Это Шуня хлопает Ерему металлической линейкой по лбу. - Шуньков, выйдите, пожалуйста, из класса. - Марфа Ильинична, так ведь он проиграл! - Шуньков, выйдите из класса за то, что играете на уроке.

Вовку дважды просить не надо. Он собирает свои тетрадки. - Ерема, айда!
- Нет, Еременко останется в классе. С видимым сожалением Шуньков выходит.
Учительница снова обращается к несчастному Нечепильскому, который все это время стоит, переминаясь с ноги на ногу: - Нечепильский, sagen sie mir, bitte, um wievie Uhr stehen sie auf?

Дверь отворяется и в щель просовывается всклоченная голова Шунькова: - Ерема, выходи!
Марфа Ильинична сердито оглядывается, но дверь уже захлопнулась. - Марфа Ильинична! - Ну, что еще, Еременко? - Можно выйти, я чернилами облился, - и он показывает ладонь, на которую он только что выпустил баллончик чернил из авторучки. - Ничего, посидите, не маленький. - Так ведь, щипит! - Витька корчит страдальческую мину. - Ладно, отправляйтесь за своим дружком, только папку оставьте. Уроки еще не закончились.
Класс тихо воет от восторга.

Через минуту, выглянув в окно, я вижу, как они направляются через школьный двор на пятачок – так зовут площадку над спуском к морю - маленький ершистый Шуньков и большой, согнувшийся вопросительным знаком Еременко – комичная пара.
Марфа Ильинична отпускает, наконец, Мишку. Он некоторое время продолжает стоять, и, вытянув шею, наблюдает за движением пера в графе журнала. Расцветает, показывает на пальцах: «три» - и бодрым шагом отправляется на место.

В нашем 9 «Б» классе, расположенном по совместительству в кабинете зоологии и ботаники, заставленном шкафами с костями животных и человека и множеством горшочков с кактусами на подоконниках окон – в нашем классе стоит ровный монотонный гул.
Голос учительницы, объясняющей новый урок за ним почти не слышен.

Я еще некоторое время смотрю в окно, затем перевожу взгляд на парты, пробегаю их и останавливаюсь на одной. Потом снова в окно, и опять на эту парту. Привычный маршрут. Скоро месяц, как мы вернулись из колхоза, а это наваждение все не отпускает.

- Ты чего? - это Толя Кулиш, мой сосед по парте, очевидно и он заметил. - А? Да так…. Отыскиваю промокашку, торопливо пишу несколько строк. Протягиваю записку Толе: - Передай, вон туда.
- А прочесть можно? - Читай, пожалуйста, ведь это шутка! - но уши у меня начинают подозрительно гореть.
.
Когда записка шлепнулась к ней на парту, Клава, вздрогнув от неожиданности, захлопнула книгу. Нахмурив брови, начала читать, потом не выдержала, прыснула от смеха и толкнула соседку. Посмеиваясь, они начали читать мои каракули, затем принялись глазами искать автора.

Я, разумеется, отвернулся, но предательские уши выдали меня с головой. Все так же хихикая, девчонки достают по листку бумаги и начинают писать, очевидно, ответ. На это уходит оставшаяся часть урока.

Как обычно, перемену, мы проводили на пятачке. Курильщики курили, а не курящие, вроде меня, слонялись без дела. В класс заявились после звонка, но, поскольку нас было многовато, географичка не стала применять репрессии.

На моем месте на парте лежала давешняя промокашка. На обороте несколько аккуратных строчек. - Ответ Клавы: Ошибаешься, у нас Мопассан был в прошлый раз! - Ответ Тани: Ошибаешься и тут. Это вовсе и не грусть. Я домой вернулась поздно, И не прочь сейчас вздремнуть!

Рифма явно хромает, но дело вовсе не в рифме. Внутренне ликуя, я хватаю новую промокашку, но тут вмешиваются обстоятельства непреодолимой силы.

Прощать что-либо не в характере нашей учительницы географии. Мы зовем ее «Лисичкой», за то, что она вся такая остренькая и быстрая. - Так, - говорит она, открывая журнал на нужной странице,- сегодня отвечающих и искать не нужно - вон сколько у нас опоздальщиков. Ну-ка, Кумохин, бери указку! С неспокойной душой отправляюсь к доске.

Сегодняшний вызов у меня не предусмотрен. Только на прошлом уроке я тянул руку, и, получив «пять» рассчитывал на две-три недели спокойной жизни на уроках географии. Обычно, этот метод себя оправдывал. Да, где угодно, но только не у Лисички.

Теперь остается надеяться только на свою память. Некоторые ребята, завидуя, наверное, моим отметкам, считают меня зубрилой. Знали бы они, что я если и заглядываю в учебник, то только перед самым уроком. Все остальное дается мне как бы само собой.
Но каждый раз, перед ответом, я глубоко вздыхаю и успеваю подумать почти со страхом: «А вдруг она не сработает?».

Но она срабатывает и на этот раз. Старательно подсовывает мне даты, цифры, сравнения. Почти как в учебнике, но только «своими словами».

На место я возвращаюсь уже абсолютно спокойным.
Достаю ручку, пишу. Все остальное для меня больше не существует. Наконец, ставлю точку, пододвигаю записку моему «цензору».

По тому, как что-то меняется в лице Толика, догадываюсь, что это уже не просто так, не шуточка, что на этот раз я попал в точку. Но в какую? Должно быть, я скоро об этом узнаю.

Сворачиваю листок и сам швыряю его на ту парту . Лисичка успевает заметить, но спасительный звонок предупреждает уже готовое вырваться замечание.

Хватаю свою папку и выбегаю из класса. Последний урок – биологию – я твердо решил прогулять.