Роман "Симулянты" Эпилог часть 6 и 7

6

Не исключено, что мы с ним, как два мрачно следовавших друг за другом подопытных субъекта: человек и клон, давно утратившие представление о том, кто есть реальное лицо, а кто его производная, наговорили бы еще и не такое, о столь по предательски низко отринув-шей все наши наивные чаяния и надежды на торжество всеобщей справедливости и оказав-шейся всего лишь навсего, так и не переродившейся в прекрасную царевну мерзкой лягушкой псевдоправовую как отечественную, так, в общем-то, и европейскую систему, но тут вдруг, в ходе судебного разбирательства, в конце-то концов речь зашла и о нас самих, дорогих и разлюбезных, и поэтому волей не волей пришлось переключиться (опять же таки, под сердитое понукание адвокатов) от обсуждения последующих и все больше, к сожалению, не работающих защитительных механизмов, к обусловленной местом и действием, первостепенной, рутинной конкретике, дабы иметь, на всякий случай, доподлинное представление о том, каким же образом, обходя и игнорируя закон, российская Фемида, в лице Бабы-Яги, за какие-то полгода нашего с Серегой Платоновым отсутствия в Тольятти (а именно, связанным с назначенной нам судом психиатрической экспертизой) переродившейся в Сатану, и, путем ряда процессуальных уловок, поменявшей юрисдикцию районного суда на областную, с заметно пополнившимся числом подсудимых, так вот, хотелось бы всё ж таки сосредоточиться и чисто из любопытства разобраться в том, каким же таким хитроумным выкрутасам, прибегает современное правосудие, доказывая вину обвиняемых? И надо сказать, что делалось это, как и в прошлых случаях со мною, весьма и весьма примитивно. Так в основу нашего с Серегой Платоновым (ну, и с клоном, соответственно, тоже) уголовного дела были положены, незаконно добытые на следствии показания некоего Валерия Малоземлева, который, в довершении всего, не подтвердил их на очных ставках, сославшись на то, что, якобы, он боится морального воздействия и написав об этом на имя начальника УВД (и явно под диктовку компетентных органов) заявление. И это, хочу отдельно остановиться, человек недавно освободившийся из мест лишения свободы, где он отбывал девятилетний срок наказания за вооруженный грабеж. Конечно, как же он с такой, о многом говорящей биографией, не будет бояться морального воздействия-то, а?!

И, разумеется, что следственный отдел, тот час же пошел ему в этом вопросе навстречу. Мало того, он перевел его за эти особые заслуги перед Родиной, отдельным постановлением, из подозреваемого в свидетели. А то, что при аресте у него были изъяты в квартире: выворотки для угона автомобилей и сканеры для отключения у них сигнализаций, а в гараже, который он снимал, краденая машина - это, стало быть, сущие мелочи! Главное, что с дословной подачи следователя (в чем, кстати, я не сколько не сомневаюсь) он пояснил, что все это ему, дескать, не принадлежало, а было оставлено на хранение, заглянувшими к нему с визитом, посторонними людьми, которыми, как не трудно будет догадаться, были мы с Серегой Платоновым. А как же тогда быть с проблемным гаражом, как уже писалось числящимся за ним, а не за нами? - невольно возникает вопрос у любого, хоть чуточку способного логически мыслить человека, ознакомившегося с материалами уголовного дела. Но и тут, понимаешь ли, по принципу одна голова хорошо, а две лучше, у него соответственно благодаря очень уж грамотным советчикам из числа курирующих его провокационную, а то и преступную деятельность, оперативников, быстренько подыскалось вполне устроившее следствие объясненьице, из которого складывалось, что он, якобы, передал нам его во временное пользование. Зачем, спрашивается? Хороши же, надо заметить, случайные гости, которые с воровским инструментом, к плохо знакомым людям, так от нечего делать, на чаепитие ходят, да еще и гаражи у них при этом переарендовывают. Ибо тут уже либо он все врет, либо мы с ним соучастники.

Но и это еще не все, потому как из с надиктованных ему, имевшими на нас зуб – не со-чту излишним уточнить, за участие в правозащитной деятельности - силовыми структурами показаний, следовало, что мы с Серегой Платоновым, выказывая себя ярчайшими придурка-ми-подельниками, «в сердцах»делились с выше обозначенным бдительным свидетелем, как мы изо дня в день и на протяжении недели, дескать, еще и угоняли одну за другой, со дворов и улиц бедного и несчастного Тольятти (будто делать это кроме нас больше некому) для по-следующей реализации, все подряд, плохо стоящие, вазовские малолитражки. Ни хухры-мухры, в общем!

Но хуже всего по-моему это то, что пресечь столь вопиющее беззаконие, зачастую бы-вает просто не кому и тот же Европейский суд, из-за своих политико-меркантильных интере-сов, равнодушно заключает, что он, в подданной вами жалобе, вроде как и не усматривает «признаков нарушения прав и свобод» (рехнулись они там что ли?), которые, стоит подчерк-нуть, что, по его же, то есть Евросуда, приводимым в «рекламных» проспектах заверениям, обращающемуся не надо даже подробно расписывать и систематизировать в статьи Конвен-ции, а суд, мол, сам в этом, в процессе изучения материалов дела детально разберется и, все что было там нарушено профессионально установит. То есть, «отделит зерна от плевел». Ну-ну… Имели уже возможность не раз убедиться в том, как он это делает!

Итак, Председательствующему - «Сатане», по закону, необходимо было, чтобы этот са-мый, милицейский провокатор, Малоземлев подтвердил те, запротоколированные, как его собственные, и данные на следствии показания, теперь уже по процедуре суда, а он, как на зло, не являлся туда - и все тут! Игнорировал, значит! А они с прокурором, пусть и на уровне подсознания, но буквально сами уже с ног сбились, пока судебных приставов к нему по месту жительства по сотне раз посылали и те, не застав его там, настойчиво повестки ему в дверях оставляли да, заодно уж и объяснения с соседей по этому поводу брали: «Жив здоров, вчера еще видели, как он в стельку бухой, на карачках, домой возвращался. А че ж ему будет, шайтану такому», должно быть комментировали те между делом.

А отсюда неизбежно вытекало, что, согласно нынешнему уголовно-процессуальному кодексу, его оговор не имел никакой юридической силы, и поэтому не мог быть взят за осно-ву грядущего и касающегося меня и Сергея Платонова обвинительного вердикта. Вот, если бы (даже креститься и сплевывать, как полагается в таких случаях, не буду) Малоземлев, к примеру, умер, судья бы их огласил и ни в чем бы уже не шел тогда вразрез с действующем законодательством, а тут у него серьезнейшая накладочка возникла, за которую ему, пожалуй еще, если вдруг, допустим, когда-нибудь, в отдаленном будущем, в стране сменились бы пра-вовые приоритеты, а мы все продолжали и продолжали бы писать жалобы, то едва ли поздо-ровилось бы и вплоть до его полной дисквалификации могло бы дойти дело. Но это Предсе-дательствующего, однако, судя по всему, не испугало. Ибо он, должно быть, отлично пони-мал, что Россия, то еще застойное болото, в котором до существенных преобразований ой, как далеко - ни одно поколение смениться, и ни один еще в правительстве успешный менед-жер передаст власть другому! В итоге, «Сатана» легко обошел это, видимо, незначительное для него затруднение, (ибо вертеть по своему усмотрению законами, давно уже стало повсе-местной практикой отечественной Фемиды) и с молчаливого согласия прокурора, экстренно предпринял поименный опрос всех участников заседания: адвокатов и подсудимых, для того, чтобы выяснить: возражают ли они или же нет против оглашения, этих самых, вымороченных на следствии показаний, дабы потом, как на чаше весов, их взвесить и, стало быть, уже незамедлительно принять как руководство к действию. Мол, в соответствии с тем, сколько из них будет за и сколько против. Что, следует разъяснить, само по себе является противоправным действием, ибо одного того, что я с Сергеем Платоновым, с нашими защитниками, не согласились с таким пофамильным, по существу, являющимся дешевой отсебятиной голосованием, уже было вполне достаточно, чтобы оставить данные и целиком лживые свидетельства Малоземцева без внимания и, значит, не давать им дальнейшего хода.

Да только Председательствующий, не считаясь ни с кем из нас в отдельности, а может и вообще даже принимая всех разом за редкостных профанов, поступил сторого наоборот и не так как это полагалось бы, следуя букве закона, а воспользовавшись численным перевесом голосов, задействованных в судебном заседании, и фактически посторонних для нас адвока-тов и подсудимых, сослался на это явно неправомочное обстоятельство и тотчас зачитал их в полном объеме, дабы взять их затем за контрдовод в ближайшей перспективе грозящего нам, со вторым горе симулянтом, (ну и моего двойника, конечно же) обвинительного и чрезмерно строгого приговора. Кто бы ещё сомневался то в этом!

(И тут, забегая немного вперед, хотелось бы, для пущей ясности и полноты картины, подвести на ней еще один броский и о многом говорящий, штришок, в ужасающе-мрачной палитре которого, незаконно избавленный от уголовной ответственности и под прямым па-тронажем следствия переложивший на нас с Сергеем Платоновым свою вину Валерий Мало-землев, ровно через полгода все-таки, что означает, найдет свое и будет осужден за анало-гичное деяние, а именно: кражу машин, но в отличие от нас районным судом и к гораздо меньшему, чем мы, сроку заключения. В чем же интересно, он перед своими покровителями-то провинился так? Неужели одним лишь тем, что пусть и ни непосредственно, но фактиче-ски отказался свидетельствовать против нас в суде и, таким вот мелким шельмованием, фор-мально подвел своих высокопоставленных покровителей. Выходит, что так! Да вот только нам самим уже, несправедливо осужденным, от этого, так сказать, не жарко и не холодно бу-дет, ибо по единодушному мнению всех что ни на есть и куда бы мы не обращались у нас в стране да, и за ее пределами надзорно-правовых инстанций это вовсе даже не является заслу-живающим их авторитетного внимания и влекущим отмену приговора, с автоматическим пересмотром дела, «вновь открывшимся обстоятельством», а так, всего лишь на всего не говорящий ни о чем, второстепенностью: ну, дескать, попался опять вор Малоземлев на нарушении уголовного кодекса с поличным, так и что же с того то?!)

В общем, - прошу прощения за резкозть, - дебилизм крепчал и выхода из этого не было никакого! И тут уж невольно напрашивается обобщение: предположим, если журналист едет с военными на одном бронетранспортере, в составе войск отражающих нападении на Цхин-вал, то от этого же он не становится готовым к боевым действиям солдатом. Не пристрелят, так разберутся: кто есть кто? - попади он даже в плен. А вот писателю или поэту определенно уже так не повезет, ибо со времен харизматичного питерского процесса над Иосифом Бродским, когда судья, типичная, русская глупая баба, как говориться, «курам на смех» выдала: «А кто вас назначил поэтом?» - по-моему, у нас в родном отечестве в этой системе, мало что изменилось.

И я так полагаю, что, если бы скандально известный поэт, прошлого века, Сергей Есе-нин, написал такие свои замечательные строки о том, что он, ненароком, «с бандюгами жарил спирт», в наше реакционное, лихолетье да, еще и, к примеру в Самарской области, то тогда уж точно ему было бы не избежать тюрьмы на долгие, долгие годы. Ибо наши далекие от литературных изысков прокурорские дубы неприминули бы истолковать это как вырвавшуюся невзначай из под его поэтического пера «явку с повинной», а они уже, в свой черед, получается, проявили бдительность, во время пресечя его преступную деятельность. При чем, выставив его как организатора, раз уж на роль исполнителя он явно не тянет. А телевизионщики следом сняли бы про это документальный фильм, из цикла криминальная Россия, и наша легковерная общественность, которой попросту не до чего и ни когда нет дела (лишь бы их самих не трогали) просматривая его, в своих мягких и удобных домашних креслах, удовлетворенно вздыхала «дописался, значит, сволочь!» - сокрушаясь лишь о том, что пиво на вечер не хватило, а в ларек за ним, вроде как, лень бегать. Правда, сделав из этого своевременный вывод о том, что завтра футбол и, значит, надо будет, предусмотрительно приобрести на две три бутылочки побольше. Знакомая история? Ну и славно! Главное, что бы утром не пришлось проснуться под надзирателев окрик: «Кипяток брать будете?» - а то ведь в полицейском государстве и такое бывает. Да еще и сплошь и рядом!
7

Итак, по ходатайству моего адвоката, того самого резвого и поджарого, как хорошая гончая, старичка, которого, видимо, влезши в долги, наняла мне моя мама, были оглашены показания ряда свидетелей, с которыми на восторженной эскападе, после десятидневного ареста, сомнительнейшим путем, но, вероятно, весьма заслуженно, избавленный от уголов-ной ответственности Валерий Малоземлев, встречаясь в городе делился тем, что он оговорил меня и Сергея Платонова на следствии, дабы переложить на кого-нибудь свою вину за соде-янное, так как очень уж не хотелось ему, видите ли, мотать очередной лагерный срок. А так, глядишь, мол, все еще уладиться и так как он не явится на суд и нас в связи с отсутствием твердой доказательной базы, предварительно подержав какое-то время в неволе, обязательно освободят и оправдают. Его бы слова да, как говориться, Богу в уши; но увы! на нашего су-дью, к несчастью, это не распространялось ибо у него, определено, было на то, свое, уже за-ранее заготовленное решение. Соответственно, никаких необходимых мер для установления истины по делу он не предпринял и, как уже писалось прежде, сославшись на новый процес-суальный порядок, не подразумевающий, как это было раньше, вызова свидетелей защиты в суд разносимыми и рассылаемыми по их домашним адресам повестками, поручил это осуще-ствить, в частном порядке, моему адвокату, который по каким-то неизвестным мне, но, как мне думается, не таким уж неустранимым факторам, не проявил к этому профессионального рвения, что, быть может, было и хорошо, ибо, тем самым, он не дал суду сбить говорящих в нашу пользу очевидцев с толку и окончательно запутать, как это бывает в девяносто девяти случаях из ста, на практике, а сохранил их, поясняющие суть вещей, показания, в материалах дела, в первоначальном и неподвержденном принудительному искажению виде. С истиной, так сказать, на лицо. И если вдруг когда-нибудь и у кого-нибудь появится желание до нее докопаться…

В итоге, единственным свидетелем, явившимся по собственной инициативе в суд и го-ворившим, непосредственно, в мою пользу, был мой давний знакомый Санька Кириченко, по свойски «Хохол», занимавшийся частным предпринимательством, и с которым, на период предъявляемого мне обвинения, полтора года назад, в мае месяце, я ездил, за компанию, на его машине «Газельке-холодильнике», в город Волгоград за рыбой.

У меня выдались как раз, от основной литературной работы, свободные деньки и я, не долго размышляя и решив себя немного развеять, охотно воспользовался его предложением. Ведь кто- кто, а я то, из многолетнего опыта наших с ним приятельских отношений, не плохо себе представлял уже во что это на самом деле выльется, ибо этот человек все в своей жизни делает если и основательно, то все же с некоторой прохладцей, а на расхожем лексиконе ав-толюбителей, «не давит педаль газа до полика» и умело совмещает полезное с приятным, привнося в бизнес элемент удовольствия. Другими словами, эстафетного продолжения стахановского движения не будет. Вот и тогда я в нём не ошибся.

Видимо, по давно уже заведенному у него правилу, остановились мы в тридцати кило-метрах от Волгограда, в маленькой, чистенькой и бесспорно помнящей еще о Царе Горохе, гостинице, расположенной в центре провинциального и по-деревенски уютного городишки Дубовка, и только два раза выезжали оттуда с ним на один из рынков областного мегаполиса, с целью договориться договорится там, с уже знакомыми ему торговцами, о подготовке для него крупной партии судака и, затем, чтобы уже загрузиться им в день отъезда. Ибо по нему, по этому благородному речному хищнику как, между делом, объяснял мне Санька и было с нашим, хоть и тоже волжским регионом, на тот момент, почему-то наиболее заметное, по сравнению с иными разновидностями рыбы, в цене расхождение.

А в создавшееся «окно», вместившее несколько погожих и, в трогательной весенней блажи, как бы не поддающихся подсчету деньков, мы с ним, дабы не заскучать, разнообрази-ли себе жизнь тем, что, будучи в а-ля, курортном, фривольном настроении, угощали в сосед-ствующей «кафешке», двух, как-то само собой подвернувшихся нам, прехорошеньких деву-шек, разными сортами мороженого, вполне ответственно, правда, пообещав им, при этом, что как только они еще не много подрастут и, вероятно, в следующий уже теперь наш в те края приезд, непременно перейдем с ними на какое-нибудь сухое и почти не кружащее голову вино. А пока, мол, ни-ни! и не чего даже на это, в виде возражения, так напыщенно-презрительно дуть губки!

- А то ведь домой придете, а родители вам за ваши проделки, как в детстве, по заднице шпандырем а-та-та, - больно будет!

- Не, мы большие уже, - понимая, что мы шутим, невиннейшее прыскали они, похихи-кивая в кулачок.

Все это в единый миг проплыло в моем сознании, когда Александр Анатольевич Кири-ченко, к моему безмерно-радостному удивлению собственной персоной, вошел, по пригла-шению, в зал суда и, остановившись в двух-трех шагах от стола Председательствующего, приготовился отвечать на его вопросы.

Чисто выбритый и по вольному, в стиле нестареющего романтика, слегка взлохмачен-ный, но, однако же, весь отутюженный, он и не покосился даже в нашу сторону и, как и по-добает на таких ответственных «мероприятиях», повел себя предельно серьезно и, четко и не путаясь, подтвердив свои ранее данные на следствии показания, еще и предоставил, для при-общения к томам уголовного дела, справку из Дубровской гостиницы, с конкретным указанием даты нашего с ним там пребывания, которая, идеальнейше, подтверждала мое алиби, предельно перевешивая и придавая положительный крен, единственно далеко не беспристрастной чаше весов отечественной Фемиды.

И что же? Суд и это счел возможным проигнорировать, в свой черед озвучив показания какого-то полоумного, толи свидетеля, толи подсудимого по фамилии Шамов, который, вы-ясняется, точно помнил, что он нас, с Серегой Платоновым, в те самые дни видел в городе Тольятти. Вот уж кого действительно вместо нас надо было бы отправлять на подтверждение диагноза, причем, минуя «пятиминутку» и сразу в стационарное отделение казанской психи-атрической больницы, - не сомневаюсь признали бы! И я даже, помниться, заявил об этом ходатайство, но его, опять же таки, отклонили.

Вот и вся состязательность, принцип которой, как известно, в любом судопроизводстве считается основополагающим.

Ах, да, чуть не забыл:

Среди прочего были оглашены и наши с Сергеем Платоновым судебно-медицинские заключения, но их-то как раз, под давлением навалившейся на меня, с плачевным постоянст-вом, неимоверной нервной и физической усталостью, я просто не в состоянии уже был вни-мательно выслушать и следовательно хорошенько запомнить, чтобы теперь дословно перене-сти на бумагу, ибо глаза у меня сами собою тогда закрывались, мозг отключался и, в резуль-тате, положительно, что у меня отложилось в голове от этих аргументированных, профессор-ских определений это кое-какие разрозненные выкладки, которые, впрочем, как смешавшаяся в детском калейдоскопе мозаика, при незначительном встряхивании, все же складывается в конкретный и, с симметричной замысловатостью расположенный, каллиграфический узор, из которого и следовало, что психиатры с многолетним стажем работы, посредством длительного наблюдения за каждым из нас с ним в отдельности и на что, стоит сказать, были выписаны индивидуальные и не объединенные, как какой-нибудь там следственный «объе…н», документы приходят, к выводу что: а) я, Ветров Василий Алибабаевич, такого-то года и места рождения и обвиняемый по статье такой-то и т.д. и т.п., хоть и не разговаривал с врачами и другим медсестринским и охранным персоналом отделения, но, при этом, в себе не замыкался, вел себя артистично и даже как-то написал санитарке записку с просьбой принести мне из каптерки книги, которые, не таясь стал читать запоем, а потом уже, позже, на заключительном собеседовании, войдя, по вызову, в кабинет, с умным лицом, при первом же вопросе, сделал его глупым, и на основании всего вышеперечисленного, врачебная коллегия в таком-то составе, приходит к выводу, что я, значит, симулянт и вменяем; и что: б) он, Платонов Сергей Александрович, (тут так же, как и в первом случае,идут метрические характеристики), за время пребывания на судмедэкспертизе, в восемнадцатом отделении, республиканской психиатрической клиники города Казани, хоть и не проявил себя как человек организованный и уравновешенный, очевидно не способный к четким логическим умозаключениям, а так же крайне зажатый но, однако же по заключению все тех же, что и у меня, научных святил, это еще не означает, что, на момент совершения преступления, не страдал умственным расстройством. А то, что он вел себя у них там, в стенах высокой психиатрии, неадекватно и без конца бил в палатах лампочки тапочком, и на все обращения к нему сотрудников учреждения, неизменно посылал их на три веселых буквы, это, якобы, является вполне допустимой, если даже не закономерной, реакцией на его арест, вот так-то! Словом, это в точности совпадало с тем, что уже успел, сработав на опережение, пересказать мне когда-то, при первой нашей с ним встрече в ИВС, нанятый мне мамой защитник и зачитанное затем уже, спустя время на процессе публично. Но приведенное, правда, мною, к сожалению, в весьма и весьма произвольной форме, - ну, как уж помню, не взыщите!

В таком вот, получается, не развеивающемся, как туман, сумбуре: то воспринял, а то не воспринял, то помню, а то не помню, судебные слушания и были закончены и процесс пере-шел к прениям сторон: прокурор, на основании степени вины и характера личности обвиняе-мых, запрашивал нам срока, адвокаты зачитывали свои больше, похожие на экспансивные поэтические вирши, чем как это подсказывалось необходимостью, на сухие, аргументированные, юридические доклады, защитительные речи, подсудимые произносили свое законное, последнее слово, а зал, в предчувствии скорого и необратимого разрешения происходящего, поминутно вздрагивал, утирая слезы.

Так по мнению обвинения меня следовало, в составе организованной группы и как личность не вставшую на путь исправления, и ранее судимую, приговорить к десяти годам колонии строгого режима, а моему второму, изначальному фигуранту по уголовному производству, Сергею Платонову, как непосредственному исполнителю и в связи с вроде как всплывшими еще там, какими-то другими, десятью эпизодами аж, пятнадцать. Что ж не пожизненное-то сразу, а?

Адвокаты, конечно, подбадривающее хлопали нам глазами, изредка разворачиваясь для этого со своего стоящего тылом к нам и боком к Председательствующему, длинного канце-лярского стола, тогда как подходить к пленившему нас судебному отстойнику, для проведе-ния своевременных консультаций, почему-то не решались, видимо, оставив это до конца за-седания и когда уже сидящий рядом на лавочках конвой точно уже не даст им этого сделать, ибо немедленно начнет, оттесняя их, заковывать нас в наручники, готовя, партию за партией, для вывода оттуда и спуска в недоступную уже не для кого «постороннего» подвальную «превратку». Почему? Оказывается, есть такой приказ № 41 ДСП от 1996 года для конвоя, позволяющий ему так поступать, в целях воспрепятствования передачи задержанным запрещённых предметов. А то что, таким образом нарушается линия защиты – это уже, стало быть, не так уж и важно.

Обезьяна и та бы, вероятно, раз другой столкнувшись с данным затруднением, научи-лась бы работать на опережение, а вот им – людям в процессе жизни поднявшимся на верх интеллектуальной элиты и взявшимся отстаивать чужие права - это почему-то было не по силам.

Что, естественно, не вселяло в нас надежду на лучшее, а только вызывало стойкое ощущение покинутого лечащими врачами безнадежно больного.

А страсти, как не трудно догадаться, между тем, все накалялись и накалялись. Выпуская партию за партией, клетка периодически открывалась и взволнованные родственники, прощаясь со своими ненаглядными чадами и вторыми половинами, буквально, как ножами масло, протянутыми для рукопожатия руками, резали стену оцепления и безудержно сметали ее по сторонам, как живую вражескую баррикаду. Это уже было сплошное месиво, сопровождаемое не утихающими возгласами и всхлипами.

Не удержалась тут и моя, надо подчеркнуть, никогда не пасующая, перед жизненными невзгодами и самоотверженная, мама, и когда меня уже выведя из той просматриваемой за-перти наружу, повели пристегнутым к какому-то из подсудимых наручником, навстречу ей, чудом гребущей в этой бурлящей кителями и камуфляжами пене, в своей старенькой и до слез знакомой шубке, что в утлой лодочке, по направлению к выходу и пробираясь ко мне поближе, то чуть ли не взмолившись и с заплаканным, сморщенным лицом, выкрикнула:

- Я уже, наверное, и не дождусь тебя, сыночек!

- О, Боже, только и смог, одними губами пробормотать на это я, холодея от волнения. И тут вдруг мне показалось, что рядом с нею и, бережно придерживая ее за локоть, стояла моя ненаглядная казанская медсестра Наташа, а, вернее будет сказать, плыла в общем, вызванном бурными перетрубациями колыхании, как, по затянутому предрассветной дымкой, пруду, печальная белая лебедь, да, еще и в дополнении ко всему, как леонардовская Джоконда, с обворожительной загадочностью мне улыбалась, не отводя взгляда и откровенно моля о взаимной нежности и любви. Греза или реальность, самообман или прекрасная явь? - было, конечно, от чего такому не реабилитируемому «пересидку», как я, ошалеть и призадуматься.

Глаза у меня сами собою зажмурились от изумления… но это не помогало - видение не исчезало. И вот в этот самый, предельно уплотненный миг, когда я глядя на нее, сворачивал себе шею, увлекаемый единым потоком, произошло невероятное, и я вдруг почувствовал, что до этого крепко стягивающий мне запястье, над правой кистью, наручник, стал сам собою ощутимо ослабевать и я, со стремительно промелькнувшей и потаенной мыслью принялся придерживать его, под нависшим рукавом свитера, судорожно сжавшимися в кулачек пальцами. Только бы не выдало меня, похлещи завибрировавшего в кармане «сотика», колотящееся о грудную клетку сердце. Вот-вот выскочит, разбив её, наружу. «Тише, тише», еле шевеля пересохшими губами, успокаивал я его с каждым шагом. И уже выйдя, в сопровождении надзирателей, растянутым гуськом, из зала заседания, покинув этаж и углубившись вниз, на последнем лестничном повороте, перед спуском в нулевой рубеж, моментально отметив, возникший между заворачивающими с расширенным радиусом и вблизи нас конвоирами, световой прогал и маячащую в недалекой перспективе, за снующими по просторному, выложенному пластиком и мрамором, коридору гражданскими лицами, приоткрываемую кем-то массивную, со смотровым окошком, дверь главного входа, как впрочем и выхода, сбросив с одной руки оковы и освободившись от остальных своих попутчиков - подневольных, резко рванулся вперед, стараясь не сбить, при этом, идущую мне навстречу женщину с ребенком, непонятно что тут с ним делающую. Вихрем обогнул их, а следом и толстого, пузатого мужика, с нервно задрожавшими, при виде меня, желейными, в лопнувших капиллярах щеками и отвисшей кузовом самосвала золотозубой челюстью. Который, видимо, мгновенно все поняв, хорошо что только так сумел отреагировать на мое приближение. А то ведь мне, в моем-то крайне истощенном физическом состоянии, вряд ли, следовало бы, без ущерба для себя сталкиваться с ним в прямом ударе, ибо, как известно, плетью обуха перешибить не возможно!

Так-то, вероятно, можно было и не форсировать события и терпеливо плестись со всеми дальше, аргументируя это тем, что нас, все одно, повели бы мимо парадных дверей и через весь коридор, до следующего параллельного спуска, потому как тут он был заблокирован, насколько мне было известно, под пожарный выход, - ухитрялся я еще как-то, на бегу, взвешивать все за и против, - но тогда я мог бы упустить драгоценную возможность проскочить не задержанным, ибо, как я уже до этого заметил, приставленные на входе, для регуляции безудержного потока посетителей и обычно относящиеся ко всему с ленцой, два крепко сложенных охранника, один с пистолетом, а другой с автоматом, при нашем появлении, запрограммировано мобилизовывались и резко повскакивав со своих сидячих мест, обходили разделительную стойку, дабы, на всякий случай, перегородить потенциальному «побегушнику» открывающийся перед его боковым взором, соблазнительно влекущий на волю проход. А так, я ухитрился молниеносно преодолеть какие-то там жалкие с десяток метров, оставшись незамеченным для них, и когда они уже спохватились, имел очевидный отрыв и в скорости и в расстоянии. «Побегут они за мною или не побегут?» - естественно, мелькнуло у меня в голове, после того как я, уже успешно преодолев двойной ряд, оббитых мореной рейкой и сдерживаемых, по старинке тугой пружиной, вместо современных «доводчиков», дверей, спускался по крутым, бетонным ступеням, забирая заметно вправо и убыстряя темп. «Ясно дело, «стартанут», - в этой молчаливой дискуссии старался, я не вводить самого же себя в заблуждение, дабы раньше времени не расслабляться, одновременно, намереваясь, воспользовавшись, с детства знакомой и путано понатыканной архитектурой местных дворов, пропетлять, как можно побольше, ну, что матерый заяц по валежнику, прежде чем, мне повезет удалиться в ближайший лесок и, в нем уже, окончательно от них скрыться.

Единственно, что меня подводило это то, что на моих кроссовках не было шнурков. Объяснялось же все очень просто: блестяще вымуштрованный конвой, перед каждым выво-дом нас из подвального «обезьянника» и последующим препровождением в зал судебного заседания, производя тщательный досмотр, каждый раз у нас, подсудимых, их изымал, до окончания слушания и нашего выдворения обратно. Если бы я, предположим, готовился к этому дерзкому шагу заранее, то я, безусловно, сплел бы себе, еще будучи на ИВС и собира-ясь только на суд, из каких-нибудь старых, распущенных носков, заветную пару вязочек, а потом бы, уже дождавшись когда меня поместят в судебную клетку, незаметно, затертый в плотной арестантской массе, прошнуровал слетающую на ходу обувь, ибо, на обратном пути, события, как правило, начинают развиваться так стремительно, что, естественно, на эту пе-ремену, никто из конвоиров не стал бы уже обращать внимания. Но у меня-то все вышло, повторяю, импровизированно и, в итоге, левый кроссовок, на первых же метрах пути, сразу же и слетел с левой ноги. Подбирать его времени, разумеется, не было, и я точно таким же, теперь уже наработанным приемом, не долго думая, избавился и от второго-правого, продол-жая бежать в одних носках. Хотя и это неверно, ибо, поверх этих тонких, хлопчатобумажных и фабричных изделий на мне были надеты, еще и толстые, когда-то заботливо связанные мне мамой и привезенные в изолятор с передачей, шерстяные следки. Сидели они на ноге на удивление плотно и передвигаться в них было легко и удобно. Так что я даже, вроде, разго-няющегося перед полетом журавля, как бы отрывался от земли, имея шанс не быть настигну-тым преследователями. К тому же, хочу сказать, шанс вполне реальный, если бы не преда-тельски сбивающееся дыхание. Вот оно то, между прочим, больше всего меня тогда и подве-ло, ибо я тут же почувствовал, что тюрьма не прошла мне даром, и легкие, вследствие посто-янного и длительного нахождения в чадной и плохо проветриваемой атмосфере, у меня, буд-то, забитые сажей, печные трубы, вовсе не давали тяги. А останавливаться было нельзя, вот я и сопротивлялся как мог и спустя несколько минут, вероятнее всего, уже скорее быстро шел, чем бежал, и как еще, от одного, этого на первых же метрах, повержено, не свалился, сие есть, большая загадка, на разрешении, которой понятно, что я тогда не в состоянии был со-средоточиться даже мельком, ибо обстоятельства вынуждали срочно задействовать второе дыхание, и я очень при этом надеялся, что оно еще в конец не отрафировалось у меня, на вто-ром году последних вышеописываемых испытаний и в мои-то, полные смутных надежд и практических планов, молодые годы.

И вот тут то:

- Стой, стрелять буду! - грозно прозвучало где-то по близости за моей спиной.

И судя по всему, у моего преследователя (ни то, что у меня) с «дыхалкой» было все в порядке - меха, так меха! А значит, и рука не дрожала, что не давало повода сомневаться в том, что, если, уж он надумает стрелять по движущейся мишени, то есть по мне, то тогда уж точно не промажет и, в пределах «десятки», куда-нибудь да, попадет. Оставалось только на-деяться, что с головой у него было все в порядке, и он не станет этого делать в густо-населенной городской среде.

И как тут, в свое оправдание, не заметить, что я-то специально не прятался ни за кого, но, однако же, люди все это время непрерывно и, конечно же, не помышляя ни о чем плохом, шли и шли куда-то по своим, полным разнообразных, житейских хлопот, делам и почти вплотную соприкасаясь со мною. Как на встречу, так и по ходу движения.

Только вот мое вечное стремление думать о своих родных соотечественниках лучше, чем они есть на самом деле, меня в очередной раз подвело и, пустившийся за мною в погоню вооруженный горлопан, сделав предупредительный выстрел в воздух, произвел его и по цели.

Но это потом уже до меня дошло, когда я неожиданно стал падать, а до этого мне даже показалось, что он промазал и это что-то случайное и незначительное, просто безвредно ца-рапнуло, пройдя вскользь, у меня под правой лопаткой и по спине.

Выходит нет. Я точно спотыкнулся, не успев еще обогнуть, как планировал, угол, воз-двигнутой величественным Колосом, по соседству с судом, шестнадцатиэтажки, и по инер-ции проскользив, как по наждачной бумаге, по асфальтовой дорожке, при этом, сильно обод-рал себе колени и локти; и все так же, видимо, в горячке, не испытывая никакой боли. Но и эта, как по началу показалось мне, незначительная оплошность, не только не успокоила, а как бы даже раззадорила мою неугомонную натуру. И я уже собирался было снова подняться и пуститься наутек. Да вот только силы уже определенно изменили мне. Хотя и сознания я еще не потерял, и даже отчетливо сумел разглядывать кусочек цепляющегося облаками за антенны крыш безрадостного зимнего неба, невольно заключив, что, должно быть, это и есть те, переменчивые в своей роскошной необозримости врата вечности, которые неизменно преодолевают человеческие души уносясь от земли в непостижимое никуда, в котором еще неизвестно есть ли вообще что-то?

И только, когда уже налетевшие отовсюду милиционеры, заломив мне за спину руки, защелкнули на них наручники и принялись меня все разом, и, однозначно, в отместку за дос-тавленные им неудобства, остервенело избивать, то тогда-то я и как-то разом погрузился из белого дня в черную ночь.

- Ой, где это я?

Исправительные колонии 10 и 26
Самарская область 2007-2009 гг.