Роман "Симулянты" Эпилог части 1, 2, 3, 4

Эпилог

1



Зря я, однако же, перед отправкой на этап, так самоуглубленно и с таким неописуемым упоением, читал этот старомодный, нравоучительный романчик Толстого «Воскресенье», ибо в наше жестокосердное, прагматичное время, во истину до изложенных в нем добродетельных теорий, никому уже нет (а может никогда и прежде не было) никакого дела.



Но убедился я в этом, к сожалению, слишком поздно, когда уже ничего исправить было нельзя, и до этого с высока и как бы аморфно взиравшая на меня судья, теперь откровенно, с начала процесса, сверкала в мою сторону, сквозь увеличительные линзы очков, глазами преисполненными неиссякаемой ненависти. В общем, эффект от моего недвусмысленного и на эксцентрическом подъеме отправленного из ИВС ей послания: «Любой суд против Бога!» - был, от ожидаемого, совсем обратный - в толк она ничего не взяла, а только обозлилась на меня неимоверно (хотя, казалось бы, чего такого безвиннейшее, христианское изречение.) Но может она восприняла его как угрозу? Как я об этом сразу не подумал? Не стоило, конечно, этого делать. К тому же я, навярняка, ошибся адресом, ибо подмена была разительна и, заместо привычной бабы-яги, «балом правил» теперь сам сатана, - правда, натурально женоподобного вида. Впрочем, я уже несколько вперед забегаю…



Описание этапа, разумеется, можно было бы и опустить, ибо не было в нем ничего примечательного, за исключением одного единственного момента, отчасти меня как позабавившего, так и поразившего. Так вот, по заведенной с недавних пор на сызранском Централе традиции, а точнее, по административному распоряжению благая, практическая цель которого, в силу чисто раздалбайского русского менталитета, как обычно слилась у нас к пустому, бессмысленному очковтирательству, а именно: все вновь прибывшие, либо убывающие куда-нибудь от туда подневольные граждане, получают или же сдают на склад числящиеся на балансе учреждения матрацы, которые там никто, естественно, в порядок не приводит – не штопает, поразлезшуюся вату в них не набивает и в прожаровку, для вытравления паразитов, не отправляет, а лишь так и оставляет валяться сваленными в общую кучу, до появления новой партии арестантов – этапников, которым надлежит, самостоятельно выбрав себе подходящий, проделать с ним тот же путь в обратном направлении и бросить на недолго, надо заметить, остающуюся оголенной нару, не исключено, что тот же самый «мертвяк» или, вернее то, что от него, после такой вот очередной жесткой встряски, осталось.



И вот в этот-то самый, рутинно-обременительный, для всякого заключенного, час, когда ты уже выведенный из камеры и названный на этап, тащишься по путанным тюремным переходам, как по горным тропам, навьюченный под завязку мул, я вдруг и повстречал своего давнего знакомого и бывшего оперативника УВД г. Тольятти Петра Мельника, о резком и сокрушительном падании которого, прямо-таки в тартарары, с карьерного олимпа, я кое-что и от кого-то, признаться, ранее уже слыхал… Иными словами, для меня это было уже не новостью, и я не сильно удивился, когда, в тот самый день, среди других, уже выходивших со склада и только что – прошу заметить, не сдавших, а буквально скинувших – туда, перед отправкой, эту никудышную, но строго подконтрольную, спальную принадлежность, урок, по стечению обстоятельств, «был счастлив» лицезреть этого, теперь уже стало быть, призванного к ответу бывшего оборотня в погонах – тоже мне откровение!



Перемена в нем, как это сразу же бросилось в глаза, была разительной. Ибо раньше на допросах, помниться, он все время франтился, как один в один вышедший из бандитской прослойки, удачливый коммерсант, блистая в своем собственном кабинете, многорядьем пуговиц куртуазного пиджака, подобранного в фасон отглаженных в стрелочку брюк и слепящего белизною воротничка, опоясывающего лоснящуюся жиром, тюленью, шею, помпезно переходящую в, как у живого небожителя, позирующего скульптору, монументальную голову. А тут ни то ни сё, все равно, что окончательно опустившийся бомж, переночевавший в первом же подвернувшемся ему подвале или же на пустующей городской лавке, и не успевший, после вчерашней, сопровождаемой дракой с собутыльниками, попойки, как следует еще прийти в себя. Вот так перевоплощение. Впрочем и тут как бы ничему особо-то не стоило удивляться – тюрьма, как известно, не красит никого!



- Петь, привет, - не скрывая ехидной улыбки, тот час окликнул его я, - Ну как ты? Жизнь не сахар, видать, глядя на тебя.



Ни испуга, ни оттветной радости, как я честно сказать на то расчитывал, не последовало – это был живой труп.



Ну нельзя же в самом деле притворяться так. Я имею ввиду доподлинно. Тем более, что к нашей встрече он заранее не готовился и не такой уж в общем-то был по жизни монстр, чтоб самообладания ему было не занимать. А вот очевидна деморализованность его, как говорится, была невооруженным глазом видна.



- Осудили тебя уже? - не отставал от него тот, с кем, вероятно,ему не привиделось бы оказаться в одинаковом положении и в самом страшном сне. То есть с Графом Монтекристо. Простите, зарапортовался, речь, несомненно, идет обо мне.

- Угу.



- Сколько дали то?



- Семь с половиной, - каким-то утробным звуком и все так же на ходу, выдавил он нехотя мне. Видно, своими фамильярными атаками, балаболя, я уже начинал конкретно действовать ему на нервы.



- «Касачку», наверное, будешь писать? Представляю, как, должно быть, разуверился в справедливости-то ты, а? Раньше все сам сажал, а теперь, гляди-ка, как судьба-то, злодейка, самого «кантонула» тебя! А по этапу как ездишь? Случаем, не пытались еще подлые зэки, за «мусорское» прошлое, потребовать какой-нибудь непристойной компенсации с тебя?



- Ну че привязался-то, а? - как-то по бабьи, в конце концов, взмолился он.



До приоткрытой двери ближайшего «отстойника», куда нас с ним перед поименной погрузкой в автозэк, и что он, конечно, знал уже не хуже меня, должны были, в компании с другими заключенными, поместить, заперев под замок, оставалось не более десяти шагов, как вдруг этот самый милицейский изгой и мой архаичный враг, к которому я в принципе, за былые его грехи, и ненависти-то уже никакой не питал (переболело давно!), неожиданно для меня, взял и отклонился от маршрута, так что я, продолжая идти вперед, краем уха только услышал, как он, приблизившись к стоящим в коридоре продольным, принялся настойчиво убеждать их в том, что ему, вроде как, необходимо срочно зайти в вещевую каптерку, чтобы забрать из нее свои, как их здесь называют, вшивники.



- Так ты же только что получил их! – искренне поразились они. После чего бывший мент уже перешел на панический полушепот, явно добиваясь от людей при власти, чтобы они защитили его от меня. «Оттаял, значит. А то вон с каким неподъемным сугробом шел на голове», не без внутреннего ликования подметил я для себя, оставляя его позади.



Во всяком случае, «в превратку», вслед за мной его не привели и в соседнюю, судя по всему, не отсадили тоже, ибо я бдительно следил потом, на протяжение всего пути, не объявится ли, в последствии где-нибудь он – в том же «стакане» или в соседнем «кармане» автозэка. Ну не в водительскую кабину же с собой его конвой посадил – нужен он больно им там, как думалось мне.



Так, очевидно, и сняли непожелавшего быть, в тот день моим попутчиком, оборотня с «воронка» а, вернее, с этапа. Был человек и пропал, будто и не было вовсе его, и вся эта, выше описанная сцена лишь померещилась мне. Летучий голландец на грани крушения с четким обозначением «Петр Мельник» на борту. Хорошее сравненьице, не правда-ли?»



- Бр-р-р, хоть крестись?



Ну, а прежде чем перейти к подробнейшему изложению последующих событий, давайте-ка мельком коснемся пока того, как мы с Серегой Платоновым, искренне друг другу обрадовались, сверкая глазами и до хруста в ребрах обнимаясь, наконец-то, после стольких месяцев разлуки свидевшись, в том самом, по другому говоря, тюремном отстойнике, куда по легко угадываемым причинам, изощренными стараниями, не дошел, только что упомянутый виновник нашего с ним уголовного преследования и к которому, у моего уже со временем ставшим закадычным дружка, я полагаю, тоже нашлась бы парочка, другая наводящих вопросов, разумеется произведенных на эмоциональном взрыве; и я не ручаюсь, что только на словах.



Что, в общем-то, было ни ему, ни мне тогда совсем не нужно.



Новые статьи, новые заявления…



Складывалось такое впечатление, что власти намеренно подобные той, только что описанной и своевременно предотвращенной, провокации устраивают, сталкивая «лбами» «палача» и жертву, на одной территории, и вот так вот как бы невзначай.



Хотя умом-то прекрасно понимаешь, что это далеко не так, и может служить лишь еще одним, дополнительным подтверждением того, насколько все-таки безалаберный подход к выполнению служебных предписаний у наших многочисленных, силовых ведомств.



Да и меня тоже, зная вспыльчивую, неуравновешенную натуру, своего стараниями властей, подъегоренного подельничка, спрашивается кто за язык тянул – нет бы взять и о своей недавней встрече, с этим использованным материалом системы ничего ему не говорить, ибо он потом всю дорогу, пока мы ехали, только и делал в автозэке, что совсем не слушая меня, головой крутил - ну, где там Петя, ну, где там Петя?



Хотя, если вдумчиво рассудить, то ведь и промолчать тоже было нельзя, ибо это касалось нашего общего с ним дела. Поэтому я предлагаю впредь считать, что в порожденных моей спонтанной открытостью или, как точнее будет сказать, откровенностью последствиях, повинен не только я один, но и фатальные, непредвиденные обстоятельства, которые из неподверженного дурным наклонностям парня, чуть было махом не сделали хулигана и насильника, - ведь он, на психозе от услышанного, мало того, что кулаки, то и дело, недвусмысленно чесал, так еще и попеременно укладывал ясно что, в нулевом периметре своей ширинки.



И моя попытка перевести разговор на другую, отвлеченную тему, положительно не возымела успеха - мономания явно брала свое!



Пока в итоге, его нервозная зацикленность на той, чуть было несбывшейся мечте о расправе над, говоря на чистоту, нашим общим заклятым врагом, не передалась и мне, и мы уже с ним вместе, до самого приезда, высадки и распределения по разным камерам предварительного заключения (и как это собственно и должно быть, согласно их же инструкции, всегда, ибо мы то с ним, как ни как, проходили в качестве обвиняемых, по одному уголовному делу) не стали с тупой упорностью выискивать в общей, безликой арестантской массе того, единственного типа, который, опять же, если хорошенько разобраться, то вовсе и не был истинной причиной всех наших бед, а всего лишь инструментом или плохо управляемой силовой, полицейской машиной, которая от сбоя в программе и недопустимого перегрева, идя в разнос, обычно понаделает такого … да, еще и погубит саму же себя. Только попробуй-ка объясни это двум самым, что ни на есть закоренелым диградантам, для которых в этом мире, найдено даже специальное определение - «пересидок». Это же все равно, что взяться успокаивать разъяренного в рукопашном бою солдата, когда его враг еще оказывает сопротивление и не сложил оружие, одним словом, беда!



А я еще надсмехался над этим, погоревшим, если верить газетным статьям, на «крышевании» БРэМовцем, а ведь вон он как быстро сориентировался в обстановке, от меня сбежав. А то еще живой труп, живой труп… Подика достань теперь его!



За всеми этими отвлекающими факторами, я даже не успел, подобающим образом, воспылать дежурным восторженным чувством к своему любимому городу, как на фазе приближения к нему так и на стадии, чуть ли не плотского слияния с ним. Какая-то. необратимая, безысходная обыденность овладела моим измученным, постоянными переживаниями, сердцем. А ведь раньше ностальгия, как у идущего на первое свидание юноши, признаться, охватывала меня мгновенно и, независимо от того, в каких условиях я находился - был уже, на тот момент, арестован либо пока что еще нет. Как и передвигался на вполне обычном, а точнее,предусматривающем обзорные окна, или же в лишенном их, транспортном средстве, иначе «воронке».



Интеллектуальная галлограмма типовых новостроек автограда рисовалась вне зависимости от того.



Вероятно так видят слепые, прозревая внутри себя. Секундочку, секундочку…



- Тольятти, ну здравствуй! Как поживаешь ты тут без меня?

2



Я полагал, что Серегу Платонова и меня повезут, на отложенное на время психиатрической экспертизы и спустя полгода возобновляемое заседание, на следующий же день от этапного, как это, впрочем, обычно и бывает, но оказалось, что нет: доставили нас на ИВС в четверг, а процесс был перенесен с пятницы на понедельник, так как у судьи, по слухам, что-то случилось с каким-то близким родственником. И вообще, дело наше, как выяснилось, пока мы ездили по «казаням», объединили еще с одним и, в результате этого, теперь нас уже будут судить не районным, а областным судом, и, разумеется, другим судебным составом да, еще и как членов организованной преступной группировки. Это было, конечно, не очень-то приятной новостью. А донес до меня ее, тем же вечером, неожиданно, объявившийся там адвокат, которого, как я понял, заботливо наняла мне, моя дорогая мама, ибо он уже представлял ее интересы в какой-то незначительной гражданской тяжбе – ну заодно уж взялся и за меня! Это был довольно живой еще и болтливый старичок, интеллигентной наружности. В прошлом, прокурорский работник, а с развалом Советского Союза, беженец из Узбекистана, о чем он мне, с первых же минут знакомства и поведал, запанибратски представившись Сан Санычем. Мы сидели с ним напротив друг друга, в следственно-адвокатском закутке, расположенном на том же, втором этаже здания, где и находилась, отведенная мне на период судебного «вояжа», камера, и у меня вдруг, во время разговора, почему-то промелькнула мысль о том, что вероятно мама очень даже правильно поступила попросив его защищать меня на процессе, ибо речь его лилась плавно и убедительно, манеры были мягкими и вкрадчивыми, как у мурлычущего, при виде сметаны, ухоженного кота, и все это закономерно подавало надежду на то, что он, быть может, сумеет найти общий язык и повлиять как-то положительно на нашу Председательствующую, которая, как мы уже заостряли на этом внимание в рассказе, была та самая, явно обделенная мужским вниманием мегера, а тут вдруг получалось, что сам Бог послал ей родительскими стараниями, ухажера да, к тому же: а) схожей с ее юридической профессии и; б) одного с нею преклонного возраста. Поразмышляй я чуть подольше над этим, то я бы непременно восстановил в памяти, ранее сообщенное мне потенциальным дамским угодником - адвокатом, известие о том, что у Сереги и у меня, по независящим от нас обстоятельствам, поменялся судья и, следовательно одно с другим уже никак в логический ряд не выстраивалось и неизбежно означало, что все мои надежды на такой вот, благоприятный поворот, в деле, были по меньшей мере призрачными, но он уже на тот момент, всецело завладел всеми моими мыслями, не дав мне как следует сосредоточиться на чем-то одном и попутно донеся, не менее ошеломляющую, в числе других, информацию о том, что, перед тем как посетить меня, он успел уже заскочить в суд и ознакомиться в нем, с поступившими только недавно туда из Казани, нашими, со вторым «касилой»-попутчиком судебно-медицинскими заключениями, из которых, по его заверениям, выходило, что оба, мы что я, что Серега, признаны вменяемыми, но я еще, при этом, симулянт, а он неврастеник. Ничего себе новость так новость, за такую, кажется, на месте прибили бы в прошлые времена. Но и в нашем, впрочем, не отличающемся особой гуманностью столетии, для чего-то же администрация изолятора постоянно держит прикрученными пепельницы - к столам, а табуретки - к полу, именно в этих, скажем так, всемерно располагающих к эмоциональной разгрузке кабинетах, где помимо встреч обвиняемых с адвокатами, их допрашивают следователи и оперативники.



- Так вы его тоже защищать будите? - поинтересовался я у него, не выказывая своего, по поводу услышанного, сильного расстройства.



- Кого?



- Серегу.



- Нет, конечно.



- А с какой же стати тогда, вам в суде сообщили результат второго, то есть его, обследования. За красивые глазки, что ли?



- Хороший вопрос. В этом, молодой человек, и заключается, на мой взгляд, основной талант адвоката - своевременно выведать у противной стороны как можно больше сведений, дабы попытаться потом, в дальнейшем, с максимальной пользой использовать их в интересах своего клиента. Так-то, дорогой мой, так-то…



- Не плохо шпарите. Как по книжке. Ну и какие, на основании всего этого, у вас приблизительные выводы?



- Пока, увы, не утешительные, - прямо и без обиняков, заметил он привставая, - но будем бороться, - и собирая разложенные по столу вещи: перчатки, спортивную шапочку и папку для бумаг, поспешил со мною на этом распрощаться, - так, привет я тебе от мамы уже передал… чувствует она себя хорошо да, и выглядит прекрасно, хотя, что это я опережаю события. В понедельник сам все увидишь… короче, до процесса.



Три дня я «проваландался» в камере, в ожидании. Вставать с нар, без особой нужды как-то не хотелось - ведь прохаживаться там (как в общем-то и везде, где я раньше сидел) особо- то было негде. Извечный дефицит квадратных метров! Да и народу в ней содержалось, попросту говоря, «под завязку», а точнее по одному на каждое спальное место, (они там были понаставлены чуть ли не впритык). И это еще нормально, ибо было же время, когда нам приходилось спать по очереди в две или три смены. Но и в тот раз, без преувеличения можно сказать, что мы все, туда помещенные, были исключительными уникамами, заслуживающими пристального научного изучения, ибо жить друг у друга на головах и дышать одними человеческими испражнениями, по всему, было нельзя, но мы-то как-то же умудрялись это делать. Да еще и не день и не два, а по месяцу и более - у кого сколько суд длился.



Опять же, это в тюрьме «намордники» с окон давно уже сняли, а там-то они как висят, на сколько я знаю, по сей день – это я так, на всякий случай, делаю уточнение, а то вдруг, мол, кто не сведущ.



Но вот ведь что поражает: неимеющие дурных привычек, физически крепкие, нормальные люди, от этого, быстренько в течение двух, трех дней с лица спадали и, что снедаемые каким-нибудь тайным недугом, на глазах чахли и чахли. Зато худосочные, заморенные наркоманы, оказавшись в аналогичных с ними условиях как выпеченные на пасху и облитые сладкой глазурью куличи, так и крепли и пышали здоровьем. «Перекумарят» на скоренькую и в ус себе не дуют! Эту, как мне кажется, неподдающуюся логическому объяснению особенность человеческой физиологии, кстати, я уже давно заметил. Правда, это я уже несколько отхожу от темы.



Я, конечно, не настолько оптимист, чтобы утверждать, что жизнь прекрасна и в помойной яме, но и в ней побороться за нее, по-моему, все-таки стоило. Так, спасаясь от клопов и не имея в наличии шарфа и перчаток, я надевал, по старой памяти, на ночь на руки носки, а шею и лицо заматывал, как уже «до нельзя» обмороженный и отступающий по смоленской дороге француз, простым вафельным полотенцем - и многим, между прочим, из моих соседей по камере, этот мой мученически разработанный прием, пришелся весьма и весьма по душе, ибо они, глядя на меня, начали поступать точно также. О, великий народ, о, крепкие, как гвозди люди!



К тому же, в какой-то степени, меня успокаивала мысль о том, что не очень-то я и страдал, по историческим меркам, ведь было же время, пусть и в далёком прошлом, когда неугодных, за все подряд, в два счета заковывали в кандалы и безвылазно годами держали с крысами и мышами по мрачным и сырым подземельям. А тут хоть канализация тебе, пожалуйста, а к ней и вода из крана, - и ничего, что только холодная, ведь ее, при желании, и самому подогреть кипятильником, а то и на «дровине», по старинке не трудно. Не хватало, безусловно, прочих удобств, таких, например, как для тела - матраца и подушки, а для души - самого что ни на есть «писклявого» радио (я уж не говорю, о телевизоре), чтобы можно было из него, пусть не музыку, но хотя бы какую-нибудь новостную болтовню, для восполнения информационного вакуума, слушать. Но и это само собой как-то устроилось: постель мне заменила свернутая и положенная под себя фуфайка, под голову зимняя шапка, а накрывался я, как кочевник, возимым всегда с собою одеялом. А что касается культурного досуга, то его, стоит заметить, на первое время, с избытком обеспечил, определенный на одни со мною и прочими уголовными элементами бедовенькие, квадратные метры, редкостный чудик: азербайджанец по национальности, на удивление хорошо знавший мировую историю. Это был исключительный самородок, который, по его утверждению, специально на это никогда и нигде не учился, а все узнавал, путем самообразования, по книжкам. Вот его-то, заскучавшие арестанты, а, соответственно, и я в том числе, то и дело, пользуясь его безотказностью просили: расскажи да расскажи…



Для чего он, отлично понимая что так быстро теперь от нас не отделаешься, устроившись поудобнее, для полноты обхвата аудитории, в центре камеры, часами безпрерывно посвящал нас в эти взрослые сказки, из жизни великих мира сего – кто кого на престоле сменил, какую битву выиграл, между странами и в каком столетии. А мы, вот уж действительно, ненасытные слушатели, все просили и просили его продолжить, настолько это нас всех тогда захватывало, как людей ничем не занятых, да и в массе своей, следует признать, темных. И наличие высшего образования, у некоторых из нас (не будем показывать пальцем) как водится, еще ни о чем не говорило.



- Ну ты, в натуре, как Радзинский или Басовская, - преисполненные неописуемого восторга, в перерывах, осыпали мы его благодарностями, и ко всему прочему, определяя ещё и, как «расухаренного» профессора.



А вот до всего остального и, как это, видимо, чаще всего и происходит со всеми гениями, он был полный профан, и осудили его с адекватным отношением, должно быть, сразу разглядев в нем это довольно удобное для галочки в ментовской раскрываемости, качество.



Думаете я голословен? Отнюдь. Он показывал нам всем, как-то свой приговор, который был до того безалаберен и надуман, что его нельзя было воспринимать без горькой улыбки любому мало-мальски смыслящему в этом вопросе дилетанту, а уж какому-нибудь профессиональному юристу, тем паче. Правда, в нем не было нижней половины первого листа, так как наш самородок, тире Басовская-Радзинский, ну и так далее, с его слов, по святой простоте, в тот же день, по получении письменного вердикта, додумался же таки его кому-то пожертвовать. И знаете на что: под выпрошенную мимоходом у него же «заварушку» чая. Однако, и сохранившегося, с лихвой было достаточно для того, чтобы во всем отлично разобраться, ибо на всех оставшихся целыми страницах, судья неизменно величал его по погонялу: «Федя пошел туда-то и сделал то-то…», хотя как по регистрационным записям, так и в миру его звали Фейзулой, и родился он, нежели это было указано в приговоре, годами десятью раньше, и не в нашем провинциальном Таганроге, а в столице Азербайджана городе Баку. И, следовательно, он не являлся, как там писалось, гражданином Российской Федерации, а был иностранец. А что касается материалов «состряпанного» против него уголовного дела, то… Хотя что это я, в самом деле, придираюсь-то ко всему, когда и так же, без дополнительных разъяснений, делается ясно, что это всего лишь на всего мелкие неточности и незначительные опечатки. Кстати, вполне допустимые по нашему, отечественному процессуальному Кодексу!



Отсюда и приговор у него был, выражаюсь на здешней фене, исключительно «детский», и за все про все: за убийство человека, с отягчающими последствиями, ему дали всего-то ничего - пять лет (с «хвостиком»). Ибо когда судья прекрасно понимает, что ему (или ей) прокурорско-следственные органы подсунули «на расправу» совсем ни того, кого нужно, и все доказательства вины подсудимого, зиждятся фактически на одних лишь бредовых домыслах, а оправдывать его из-за отсиженного срока вроде как уже поздно, ибо это ж надо тогда будет ему, как лишь за зря продержанному под стражей, материальную компенсацию из госбюджета выплачивать, за что соответственно, при установившихся правилах игры, немудренно и самим «по шапке» получить, да не просто, а как следует, вот тут-то и срабатывает этот непреоборимый и кощунственный принцип нашей отечественной Фемиды, согласно которому невиновного все одно за что-нибудь да осудят, либо дадут за прежнее (как в его случае), «меньше меньшего», или же ограничатся отсиженным, ибо, давно известно, что Россия - страна виноватых, и, разумеется, исходя из этого мягко выражаясь не утешительного вывода, что признавать свои ошибки, да, если это еще и «бьет – пусть даже и не по своему, а по государственному – карману», кто ж захочет. Шариковы или Швондеры, (вернее, их не столь отдаленные потомки), да что вы! Люди без принципов – да никогда! А если так, то с таким самоваром, как судебная реформа, как мне кажется, бессмысленно заявляться в данный калашный ряд. Вот пройдёт время, сменится не одно поколение, может тогда?

3



В понедельник четвертой недели месяца января 200? года, я проснулся рано. Видимо, во мне сработали биологические часы, которые я сам того не желая, умудрился все-таки выставить, как будильник, на нужный час, ибо внутренне давно уже готовился к тому, что именно в этот день мне предстояло ехать на суд, на который, как я уже имел представление по прошлому аналогичному опыту, так уж принято на ИВС, что надзиратели называя заключенных пофамильно выводят их из камеры, сразу после короткого завтрака и примерно в седьмом часу утра. И не потому что автозэк подъезжает к изолятору к этому времени - нет, конечно! - его не будет еще примерно пару часов, а только лишь из-за того, что подуставшим уже за сутки и тянущим свою, без сомнения, нелегкую трудовую лямку сотрудникам учреждения при передаче смены, очевидно, так удобнее поступать. Да и что им в самом деле до нас?!



Подход отлаженный и весьма простой, если грубо не сказать скотский. Заранее распределили подопечных по камерам предварительного заключения, при этом, набив их в притык, так что даже не продохнуть, и сиди себе спокойно ни о чем не беспокоясь, чай в дежурке попивай, пока они там, а в данном случае значит, это мы с вами читатель, как оловянные солдатики, в детской коробке, прижавшись друг к дружке, часами покорно, дожидаясь пока о нас вспомнят, стоим и стоим. А возмущаться будем, так по инструкции, им можно и усмирительные средства применить против нас, как-то: дубинки и слезоточивый газ! А если «башню», предположим, сорвет как у того же, майора Евсюкова, у кого-то из них, то и вообще, из тянущего карман оружия, могут начать по нам на поражение стрелять. А то кобура, кобура, по карманам они его носят – по пробуй-ка запрети!



– Чё стучите-то, чё стучите?



– Фельдшера? Так она ж еще не пришла… Вентиляции нет. Так на кой… она тут нужна? Я вам так, на это, граждане преступники скажу: мы вас сюда не звали да, и не в вашем как бы положении к хорошему-то привыкать, - обычно еще и умничал кто-нибудь из них.



Вот и поспорь с таким, ведь ни для кого же не секрет, что как только ты попадаешь, в нашем разлюбезном отечестве, в эти изолированные от внешнего мира стены, ты уже, вроде как, не человек, и о свежем воздухе, с прочими бытовыми удобствами, стоит смело уже и на долгие годы забыть, ибо как только на тебя заводится уголовное дело, и тебе схематично, через суд (а раньше через прокуратуру), избирается мера пресечения в виде заключения под стражу, то все, песенка твоя, безусловно, спета и по статистическим данным, ты уже узаконенный отброс общества и не имеешь никакого права на скорую реабилитацию (в последующих поколениях, быть может… и то, вряд ли), ибо Большой брат, он ведь не ошибается, он-то знает. Бывают, конечно, исключения, но, опять же только на 0,4 процента, от общего количества признаваемых Фемидой виновными подсудимых, которые, соответственно, почти не в счет, ибо это же, как мелкая статистическая погрешность в каком-нибудь сложном и трудоемком производстве, где расчеты производятся с точностью на миллиметры, а большие расхождения, от задаваемых, ни в коем разе не допустимы. Да только хочу заметить, не в нашей, за что ни возьмись, делающей все спустя рукава стране, (при коммунистах может и было по другому, но только не сейчас) где не соответствия при производстве с конструкторскими, порой составляют до полутора метров. Скажете вру? Куда там! Я ведь не пропущу никогда интересную газету. Так вот, мне как то попалось на глаза интервью в «Аргументах недели» за 2008 год с известным российским дизайнером (фамилию, к сожалению, не помню) «раскрашивавшим» по заключенному с ним заинтересованными сторонами контракту многообещающий национальный проект - пассажирский лайнер «Супер-джет», а до этого, обучавшийся по «закардоном» и работавший на «Тойоте». Он-то и приводит эти цифры.



- И что, это еще и полетит? - кажется так, предает он огласке свой разговор с производителями, хорошо еще помня о том, что расхождения в полтора миллиметра, в только что в указанной нами выше заграничной фирме, считались предельно возможными. А тут, как ни как, сразу в полтора метра!



- У-у-у! Запросто! – если верить газетному тексту, посмеиваясь, уверенно разубеждали его в напрасности возникающих на этот счет сомнений наниматели-оппоненты.



Но это я к чему все: отталкиваясь и выплясывая, как от печки, дальше от этого, не смеха ради приведенного, сравнения, теперь уже самостоятельно умозаключаешь, что у нас в России, только карательные органы и трудятся безупречно. При чем, во всех их неисчислимых подразделениях.



И о, ужас! не кому, не кому, в конце-то концов, вывести их на чистую воду и призвать, за все их неисчислимые злодеяния, к ответу!



Опять захотите поспорить?



Напрасно!



Номинально-то, конечно, такие организации существуют, вот только, как примитивнейшие паровыпускалки, то есть, исключительно для отвода глаз и отнюдь не выполняя возложенных на них обязанностей и обусловленных столь ответственным статусом функций. Да и сами посудите: ну, какие, - извиняюсь, за резкость, - на хрен, контрольные органы или же уполномоченные по правам человека могут быть при хунте?! «Мыльные пузыри» одни, как это не горько осознавать!



Но вернемся-ка к нашей … «превратке».



И тот час подытожим: вот и попробуй-ка потом, когда тебя уже наконец-то доставят в суд, предварительно продержав пару часиков в той удушливо-отравляющей атмосфере и минут сорок проморозив в «воронке», (да к тому же не сразу, подняв из судебного подвала на верх) выработать полноценную линию защиты, неотрывно следя за процессом, если за тобой самим кому-нибудь уже присматривать нужно, чтобы ты ненароком, как бы не боролся там с сильнейшим измождением, все ж таки засыпая не грохнулся, что Чебурашка из апельсиновой коробки, на пол, с лавочки во время слушания, исключительно под всеобщий смех. Верьте на слово – проверено не раз!



Вот она прошу заметить чисто изуверская, ново-гулаговская технология в действии, когда не нытьем так катаньем достигается стопроцентный результат. С молчаливого согласия общественности, разумеется, с восторгом перечитывающей солженицинский «Архипелаг».



День, другой и тебе уже становиться абсолютно все равно, на какой тебя и за что обрекают решением суда срок. Хоть ни за что и вплоть до пожизненного, - лишь бы только все это побыстрее завершилось и твои мучители уже больше, прикрывая бюрократической казуистикой свои неповоротливые свиные задницы не использовали тебя как пушечное мясо, и не возили туда бес четное число раз и издевались по садистки так. А то может кто-то думает, что китайские пытки самые изощренные из покон веков – ну-ну! В общем, в кафковскую мнительность впадать тут, несомненно, не приходиться, ибо сил уже на это просто не остается, а среди прочего, все чаще припоминается, по аналогии накрепко отложившийся в сознании из книжек, суд инквизиции над бедной, несовершеннолетней девочкой Жанной д,Арк – это пока ее еще заживо сожгли на костре, а до этого, процесс за процессом, «марьяжили» не меньше чем нас.

Но она не сдавалась…



Какой выдающийся пример.



- Жанна, держись! – ой, извиняюсь, это уже у меня был бред, вызванный переутомлением и внезапно навалившейся дремотой. А так-то, я вполне владел собой.



Только не надо думать, что мы только и делали, что сидели там повесив носы, как обезволенные кролики перед удавом. Нет, конечно. Мы этому пресловутому «удаву» такое задавали, что он порою, как мне казалось, сам себя чувствовал не добитым и не доеденным травоядным, а, между делом, и насколько хватало сил, дискутировали друг с другом на непосредственно касающиеся всех нас, общие темы, успев уже за это время, духовно сблизиться между собой. Ведь, как я уже ранее замечал, судили-то нас не день и не два, и, в связи с этим, «варясь в одном котле», мы давно уже успели получить о каждом из нас в отдельности определенное представление и сблизиться, чтобы можно было, нет-нет по неискоренимой человеческой потребности и душу друг другу излить.



Я не имею ввиду те, пустые разговоры, которые как бы невольно проистекают во всяком, подвергаемом правовым репрессиям и насильственно сплачиваемом коллективе, что, мол, Председательствующий тот-то или та-то берет (в смысле деньги) или какой-то адвокат входит в «золотую пятерку». Хотя кто и когда присутствовал при первом и проводил рейтинг второго, стало быть, не известно. Зачем нам эти сплетни? В большинстве своем, всех нас, готовых к худшему, занимало тогда другое - это как нам обжаловать потом собственными силами и законными методами при такой-то, откровенно шельмоватой Фемиде, будто с обвинительного заключения списанный несправедливый приговор.



- А адресочков-то, куда кляузы строчить, случаем ни у кого нет?



- А что толку государевым людям на государевых же жаловаться-то, когда наперед ясно, что они там, как в разбойничьей шайке все заодно, и один против другого никогда не попрет!



- И то, верно, как при крепостном праве, «барину» пишешь, а «барин» тебе и отвечает, - изо дня в день слышалось одно и тоже со всех сторон.

4



Как бы мы этого не хотели, но факт оставался фактом и судили нас с Серегой Платоновым теперь уже в составе «карасевской» преступной группировки, прославившейся на весь город, во многом благодаря вездесущим СМИ, своей бесчисленной наркосетью, реализовывавшей, оптом и в розницу сотни килограммов героина и собиравшей с этого, в долларовом эквиваленте, миллионные барыши.



В тех же источниках, подробно объяснялось, что назывались они так используя производную от фамилии своего непререкаемого лидера Вячеслава Карасева, бывшего спецназовца, после демобилизации из армии, так сказать «ушедшего на вольные хлеба» и подбившего себе для этого, в основном из спортсменов, без преувеличения самую настоящую банду, но перед ее повальным арестом, загадочным образом исчезнувшего из поля зрения правоохранительных органов, а то и вообще из города и, якобы, даже похищенного каким-то более мощным и конкурирующим с ними криминальным сообществом, с целью вытеснения его с такого доходного, хоть и черного рынка, а, возможно, что даже и с параллельной задачей попытаться выкачать из него приличную сумму из средств переведенных и отложенных где-нибудь на счетах иностранных банков в той же Швейцарии или на Кипре, с расчетом на «черный» день.



Впрочем, в это уже мало кто верил.



Не относительно денег, конечно.



В этом-то как раз никто и не сомневался, ибо они у него водились и в таком несметном количестве, которое, обычно, в народной молве выражается кратким понятием «куры не клюют»; одних машин только в его личном пользовании насчитывалось штук под двадцать, и все больше дорогущие и престижные иномарки: Порш «Кайен», Мерседес «Брабус», Хаммер, БМВ седьмой модели и т.д. и т.п., а дачи, а коттеджи да, что там! А вот в то, что он по своей неосмотрительности, так легко отдался на растерзание похитителей было более, чем сомнительно, во всяком случае для тех, кто хоть отдаленно, но знал его. «Не тот это человек, не тот…», размышляя об этом и, видимо, имея ввиду его неисправимую подозрительность и чуть ли не бесовскую хитрость, как сговорившись, категорично утверждали подряд все любители поперемывать чужие косточки, и скорее сходились на мысли о том, что он, дескать, заблаговременно предупрежденный тесно сотрудничавшими с ним на этой почве деятельности «двуручничающими» ментами о неминуемо надвигающейся и неизбежно сулящий полное разорение и немалый срок, как ему самому, так и всей его преступной группировке со стороны госнаркоконтроля, не откладывая предпринял необходимые меры и скрылся, по поддельным документам куда-нибудь подальше за границу, где теперь, должно быть, и попивает в каком-нибудь там солнечном Таите, в свое удовольствие ведрами ананасовый сок.



Так с какого же тогда бока-припека никогда до этого не входившие в его банду и, более того, как от триперной девки, шарахавшиеся всю жизнь от любого, пусть даже самого поверхностного, соприкосновения с наркотиками, вдруг очутились притянутыми, к этой сомнительной компании, мы с Серегой Платоновым невольно возникнет у всякого здравомыслящего читателя вопрос. Вот и я не в силах до сих пор этого понять? Ну не вяжется одно с другим – и все тут! Да только нашим шибкоумным крючкотворам из прокуратуры и Фемиды, как видно «завсегда» видней, раз уж они каким-то невероятным изломом ума, взяв во внимание то, явно нестыкующиеся никоими пазами обстоятельство, что вмененные нам, в качестве обвинения в краже и, как это квалифицируется на блатном жаргоне, «повешенные на нас», два автомобиля ВАЗ-21010, принадлежали именно этому маргинальному междусобойчику и расценили одно это как вполне достаточное и весомое основание для объединения таких разных по мотивировочной части и степени вины уголовных дел. Я понимаю, если бы кто-нибудь из «карасевских», допустим под давлением милиции, (что, кстати, в наше время случается сплошь и рядом) и извлекая из этого для себя какую-то непосредственную выгоду, в виде героиновой дозы или же изменения меры пресечения на подписку о не выезде, вынужденно оговарил нас, так нет же, даже этого не было (да и, в действительности, не знали мы с Серегой никого из них до этой самой злополучной минуты, пока не оказались запертыми в одну с ними судебную клетку, и это уже не говоря о том, что не крали мы с ним никаких машин), а просто-напросто, как я думаю, кому-то из зарвавшихся и бессовестных карьеристов от правоохранительной системы, дабы спасти от неминуемого развала возбужденное в отношении меня и него, абсурдное и неподкрепленное неопровержимыми доказательствами уголовное дело, да еще и попутно заработать на этом повесомее звездочки для погон, пришла вдруг, не знаю уж с какого там бодуна, чудовищная по своей изворотливости - ну что у убийцы замывающего следы - мысль, путем такого вот предосудительного объединения двух по существу ничем не связанных уголовных производств, сокрыть одно в другом, то есть наше в том; потому как, если уж мелкие то дела, ни одна из последующих и вышестоящих надзорных инстанций, не удосуживает себя, с подобающим, добросовестным подходом изучить, то уж про крупные тут не чего даже и говорить, ибо так уж получается, что все эти, типа блюдущие за соблюдением законности, различные силовые ведомства, на практике, как выясняется, созданные все больше для того, чтобы одни другие, по цепочке, в вопиющем произволе покрывать. (Это, между прочим, у них означает «сохранять лицо». А я бы сказал мурло, ибо, как говорится, вещи-то надо своими именами называть!)



И что бы, так сказать, не возникало лишних вопросов, в самом начале заседания, Председательствующий ознакомил всех присутствующих со спецально вынесеным, касательно этого, постановлением об объединении двух, ранее находившихся в отдельном судопроизводстве, дел. И тут уж, получается, жалуйся куда хочешь, когда тебя уже начали таким вот наглым «макаром», по здешнему выражаясь, «крепить». Адвокат мой, понятно, по началу, для порядка и чтобы хоть как-то поддержать свою марку, взялся было что-то там против этого возражать, но как то быстро скис, пустив все на самотек и, очевидно, по опыту зная, что это бесполезно, сделал вид, что как бы даже и вовсе уже о произошедшем забыл, умышленно, не наводя меня, при коротких беседах, на этот, явно щекотливый для его деловой репутации, разговор.



------------------------



После подвального помещения, где нас не менее двух часов продержали, наконец-то доставив в здание теперь уже не Центрального, а имеющего ответвления областного (так как им нас теперь и судили) Комсомольского районного суда постепенно глаза у меня привыкли к льющемуся сквозь не задернутые шторами окна дневному свету. Но так как зал был большой, вмещавший множество посетителей, то мне не сразу удалось отыскать в нем, с моим заметно ослабевшим зрением, маму. И хорошо хоть, что она, в последние годы, закрашивая седину, осветляла себе волосы каким-то специальным раствором (видимо, перекисью водорода), а то бы, при всех тех сложившихся условиях и побочных факторах, дальше кротовьего щурения у меня бы дело с этим, скорее всего, не пошло. А так хоть я ей тот час, встретившись взглядом, улыбнулся и приветственно помахал рукой. Да и мой не менее горемычный визави Серега Платонов времени зря не терял и вполне успешно перемигивался, прижавши смазливо-улыбчивое и какое-то неисправимо полудетское личико, к стальным прутьям клетки, с той самой рано обабившейся и «зафакстроченно»-размалеванной секретаршей, которая за полгода до этого влюбилась в него и, помниться даже, писала ему в сызранскую тюрьму признательные письма, а тогда, значит, явилась туда преднамеренно в числе родственников и посторонних наблюдателей, чтобы наконец-то с ним там увидеться, так как процесс у нас был открытым, а она, в связи со всеми ранее указанными в рассказе, обстоятельствами, была уже отстранена от участия в нем и его стенографировала какая-то другая, работающая под юрисдикцией нового (как выше разъяснялось, областного, а не районного) суда, секретарша, а та, получается, очень уж по своему избраннику соскучилась. Такая вот романтическая история…