Роман "Симулянты" часть II глава 1

Часть 2

«Апож»



Глава 1

«Роман с сульфазином»



Мои успехи превосходили все ожидания.



Старушка-санитарка, в комнате для переодеваний приемного покоя, которой, видимо, надлежало поменять мой вольный гардероб на больничный, едва завидев меня, в сердцах закачала головой: «Ну и дурак!» - пребывая в полной уверенности, что я ее не понимаю, если даже и слышу. Это меня слегка приободрило. Ведь незадолго до этого, как я помнил, она проделывала тоже самое с явным безумцем, у которого пена шла изо рта, глаза были стеклянные, и поведение оставляло желать лучшего, так как он был, к тому же, еще и агрессивен, что бык реагировавший на красную тряпку; однако, такого она ему не говорила – это я для себя отметил. И как мне было это не сделать, если происходил данный «ритуал» в непосредственной близости от меня, когда я еще сидел на кушетке в соседней комнате и упорно отмачивался перед двумя врачами-психиатрами – мужчиной и женщиной, оформлявшими за разными и стоявшими напротив и впритык друг к другу столами все необходимые для моего определения на экспертизу документы, а я, значит, в это самое время, с деланным безразличием, со стороны через щель в слегка приоткрытой двери, наблюдал за тем самым по завершении переоблачения еще и «укутыванием» в смирительную рубашку предыдущего пациента, в котором, к слову, заодно с хрупкой бабулькой участвовало два здоровенных санитара, и при этом, очень надеясь, что со мной к подобным мерам прибегать не будут – ведь я то, как ни как, вел себя смирно. Хотя «видок» у меня, похоже, и в правду был еще похлеще, чем у этого психбольного, раз уж многоопытная санитарка и та не удержалась, чтобы не одарить меня таким неутешительным комплиментом, - самокритично подметил я, дождавшись своей очереди, и покорно вылезая из поношенных джинсов и, соответственно, продолжая себя вести так, будто меня это и не касалось вовсе – ибо хорош бы я был дурак, если бы, задетый ее замечанием, вдруг взял и проговорился, начав ей доказывать, что дескать, мол, я не такой и, на самом деле, вполне нормальный и это только обстоятельства вынуждают меня придерживаться данной чудаковатой линии поведения, не предусматривающей вступление с окружающими в какие бы то ни было словесные контакты. А вот мимикой, так сказать, за всегда, пожалуйста, и если желающие, конечно, на таких условиях пообщаться со мной найдутся. Театр, как известно, по Станиславскому начинается с вешалки, вот и приходилось мне, взяв это в расчет, терпеливо следовать этому харизматичному правилу, если уж я хотел добиться успеха в своем благородном начинании и не позволить властям сделать из себя натурального дурака, путем вынесения мне по сфабрикованному уголовному делу явно не правомерного приговора. Метод, говоря на чистоту, был, конечно, далеко не исключительный, но и других-то ведь, альтернативных ему, тоже, к сожалению, не имелось, а вернее, все они были давно исчерпаны и, как не давшие положительных результатов, поочередно отвергнуты. Ибо если суд трактует законы по своему, идя на поводу у обвинения, да еще и постоянно шельмует, все переиначивая не в твою пользу, то будь ты хоть семи пядей во лбу и безупречно юридически подкован, то все одно ты никому ничего не докажешь, и лишь посмеявшись над тобой, - да простит меня читатель за резкость выражения, - эти откровенные подонки уполномоченные от имени Российской Федерации вершить правосудие вынесут отнюдь не оправдательное решение, пусть ты даже совершенно невиновен. Это было заранее ясно. И дабы потом уже не думалось, что вроде как был у меня еще один в запасе вариант, позволявший побороться за свою свободу, а я его, поленившись, не использовал, (хотя, быть может, он то как раз и был самый эффективный) вот я и ударился в это откровенное лицедейство, с первых же шагов по прибытии туда, вживаясь в образ полного идиота. Естественно, в меру и, если, не исходя из принципа, что все в этой жизни должно доставлять тебе удовольствие, то хотя бы стараясь избегать откровенных перегибов, чреватых, как водится, большими, а то и вообще необратимыми издержками, как в том, где-то мною вычитанном случае, произошедшем во вторую мировую войну, с одним французским актером вызвавшимся, дабы ввести немецкую разведку в заблуждение, сыграть генерала де Голля и, по заданию генерального штаба, намеренно, периодически, скажем так, «нарисовывавшимся» в местах скопления, якобы подготавливаемых к открытию второго фронта, войск, на которое и надо было отвлечь дивизии противника, дабы позволить, с наименьшими потерями, высадиться десанту союзников, совсем в другой береговой зоне, а, когда уже операция была успешно завершена и наш мнимый генерал де Голь, мог преспокойно отправиться восвояси, играть в театре или же в кино кого-нибудь еще, ну Гамлета там или Отелло то вдруг выяснилось, что он уже не мыслит себя в иной роли, до того он сжился с расставленными повсюду макетами танков и выданной ему на время генеральской формой. Так и оправили человека полечиться в психушку! Не знаю уж надолго ли? Поэтому, я хоть и хорошо продумал свое поведение и начал перевоплощаться (по Станиславскому) в намеченный образ прямо с порога тюрьмы и задолго до прибытия в приемный покой республиканской психиатрической клиники, в частности проявлявшееся в том, что, будучи названным на этап и выведенным из камеры, не стал отвечать на вопросы приехавшего за мною конвоя, которому, видите ли, не только хотелось услышать от меня по стандартной процедуре мои имя, фамилию и отчество, статью и год рождения, но еще и по житейски расспросить кто, мол, я да откуда, и будто они от тюремных оперативников, как пить дать, якшавшихся с ними от нечего делать, как в служебной так и во вне служебной обстановке, все это не могли удовлетворив свое праздное любопытство выяснить, как говориться, в «пять сек». Вот и дальнейшие события мои опасения на этот счет только подтвердили.



- По какой статье сидишь? По сто пятьдесят восьмой. Что украл-то? Не хочешь отвечать, ну как хочешь! – поначалу пытались было меня разговорить врачи приемного покоя.



- Машины угонял, - охотно пояснял им за меня конвой, расположившийся поблизости, на соседней кушетке.



- У нас?



- А то… Там, у себя, в Тольятти. Это нам уже знающие люди доложили. Тот еще, между прочим, мафиози.



- И из-за этого «косит»? Лучше бы нам подогнал какого-нибудь новенького «Жигуленка», а то уже на своих двоих на работу добираться надоело, мы бы ему точно тогда все как надо написали.



- Во-во.



«Прикольно», как выразился бы, послушав их, какой-нибудь оголтелый малолетка, видимо, решив для себя, что взрослые дяди и тети просто шутят. Хотя в действительности юмором-то тут и не пахло. И исходя из этого, к сожалению, приходилось признать, что в Казани медики ни чуть не лучше наших местных, из направившего меня туда на освидетельствование чудо-города с итальянским названием. Просто от глупости поразвязнее да побеспардоннее будут. Ибо если тольяттинские «воротилы» от психиатрии о своей продажности прилюдно и не заикались даже, а неизменно старались «обстряпывать» такого вот рода темные делишки через посредника, обычно адвоката, то эти, стало быть, ничего уже не стеснялись, заявляя о своих намерениях в открытую, будто речь шла о чем-нибудь вполне обыденном и само собою разумеющемся – что о заключении договора со страховщиком по «автогражданке».



Об одном они не подумали – это о том, что если бы за меня было кому с воли хлопотать или же если бы я, имея с чего, догадался отложить на черный день, столь откровенно запрашиваемые ими внушительные суммы, то неужели же я бы стал доводить дело до суда, да еще и поперся без протекции в такую даль, опять же, к кому – к психиатрам, когда это можно было бы с тем же успехом решить со следователем на месте. Или эта чиновничья прослойка общества на взятки менее падка. Куда там! Только предложи и не подумают отказаться даже. Тем более, если речь пойдет о «конкретной цифре». Бывают, конечно, отдельные случаи, когда, что означает, и чешется и колется, и из-за боязни самим за это пострадать, они, при всем желании, ничем помочь тебе не смогут – это, допустим, если заказ политический и исходит из Администрации Президента – и то, ведь, безусловно, попытаются, - извиняюсь за еще один штамп, - погреть на этом руки; потому как в нашу, с размытыми духовными ценностями и зацикленную на материальной выгоде, эпоху, увы, но идейных патриотов, - что уж тут лукавить, - днем с огнем не сыщешь, да и в общественном мнении, они давно уже приравниваются, к тем же, идиотам.



А идиотам, где надлежит быть? Правильно – в дурке. Вот я, значит, хоть и несколько иным путем, и будто в подтверждении древней мудрости, гласящей, что все пути приводят в Рим, все таки сюда прибыл. Так что мне можно было отныне, следуя этой не хитрой логике, смело считать себя патриотом. К тому же, документальное подтверждение этому не требовалось – справки той же или диплома. Хотя, разумеется, что за деньги, в нашем страдающем болезненной тягой к поборам обществе и таковые приобрести, если понадобится, было бы совсем даже не сложно. А вот даром или, так сказать, за красивые глазки, получается бесполезно, как впрочем, и в случае, с диагнозом, за которым я туда приехал. А я еще тешил себя, касательно этого, какими-то иллюзиями. «Эх, дурак, дурак», корил я себя мысленно, «пусть и официально до сели таковым не признанный». Вон как, стало быть, быстро расставились все точки над «ы» - не успел я еще дойти до отделения, прямо с приемного покоя. Выходит, нечего было сюда и ехать, как-то сам собою напрашивался вывод. Но отступать я тоже не собирался, ибо, в моем понимании, это было бы просто не по-мужски – не ввязавшись еще в бой, признать свое поражение. А потому я так и продолжал по-прежнему переть на пролом, строя из себя, через раз понимающего что-либо и ни с кем не разговаривающего, недоумка. В то же самое время, в тайне все-таки рассчитывая, по неисправимости человеческой натуры, на чудо – а вдруг, мол, да и получится, и я добьюсь желаемого результата, что в переводе на русские народные поговорки означает: «чем черт не шутит», «и на старуху бывает проруха» и т.д. и т.п.

За что и осуждать-то меня, в общем-то, не стоит – все мы в какой-то степени наивны! А оправдывало меня, в собственных глазах, то, что никому от моих чудачеств не было никакого вреда. (А то, что это казне встало в копеечку, ну так что же! сами напросились: нечего фабриковать уголовные дела против невиновных граждан!) И больше никаких, включая моральные, издержек, все только на пользу. Я и сам чувствовал, что после по мертвецки однообразных тюремных будней, смена обстановки действовала на меня оживляюще благоприятно. Любопытство мое разгоралось. И открывающаяся передо мною удручающая картина переполненного психически больными людьми учреждения, с сопутствующим спертым воздухом, если и настораживала, то все же до вполне терпимых пределов. Я чувствовал себя студентом-медиком, вздумавшим на славу науки испытать на себе «все прелести» до сих пор не применявшегося ни к кому экспериментального лечения. Естественно, не подразумевающего летального исхода. Для этого мне пока не хватало самой малости – «отмороженного» энтузиазма. Зато во всем остальном я преуспел не мало, даже не напрягаясь и не прикладывая со своей стороны ни чуточки усилий. Я будто был вовлечен в великий водный круговорот, и меня уносила за собой его ни чем неудержимая и необъятная масса. Все сделала за меня сама система, отлажено подгоняя мою какую ни какую, а индивидуальность, под общую безликую, однообразную массу. Так, должно быть, умелый лесоруб, вооружившись одним лишь топором, в считанные минуты способен превратить любое самое роскошное дерево в стандартное бревно или полено. В данной ситуации из меня выстругивали доподлинного шизонда. Я уже был приведен в казенное соответствие и ничем не отличался от больных, валявшихся на кроватях в огромных, как спортивные залы, помещениях, когда меня проводили мимо них из отделения в отделение. На мне были надеты тонкие брюки серого цвета с оторванными пуговицами, которые с трудом доходили мне до колена и, если не придерживать их рукой, препятствуя ходьбе, зловредно устремлялись на пол. Хорошо, хоть толстая фланелевая рубашка, очевидно, долженствующая заменить мне пижаму, была, как у Пьеро, на три размера больше, а иначе, спади они вдруг с меня, то конфуз был бы неизбежен, так как трусы с меня почему-то сняли. А вот наручники, вынужденно отстегнутые на время переодевания, были возвращены на исходную позицию и могли бы выдать меня наблюдательному оку; впрочем, такового там просто не было, а длинные рукава костюма Пьеро успешно довершали эту нелепую метаморфозу. Я шел, как по проходному двору: безразличие врачей, санитаров и пациентов было неизменным; как ко мне самому, так и к сопровождающему меня милицейскому конвою, который, по идее, одним своим видом должен был потревожить чью-нибудь расстроенную психику и, в связи с чем, ему там, в общем-то, было совсем не место. Но, однако же, он не привлекал ничьего внимания, настолько, видимо, все давно уже привыкли здесь к подобным крайностям ущербного социума. Странно, правда? Я не имею ввиду, конечно, тех безнадежных больных, которые были затянуты в смирительные рубашки и корчились тем временем в страшных муках на своих «прокрустовых» ложах. Это сразу делалось ясно по их искаженным, молящим о спасении и пощаде, лицам, в которых напрочь отсутствовало всяческое отражение внешнего мира. А точнее, нынешних его проявлений. Вот уж кому действительно не до нас-то было! Ну, им-то, допустим, простительно, зато все остальные разлюбезные мои соотечественники, кто был в состоянии еще воспринимать все это буйное биологическое действо под названием жизнь, во всех ее открытых и глубинных проявлениях, со всеми ее повседневными страстями и заботами, скачущими от горестей до радостей, как в переменчивую погоду шкала барометра то в одну сторону, то в другую, или что биржевой маклер, играющий то на повышение, то на понижение, но, при этом, не чувствующих в себе сил на активное взаимодействие и решительно отгораживающихся от всего, замыкаясь в ограниченном сдавленном пространстве собственного тела, по другому изъясняясь, мирке, как улитка в раковине, будь то медицинские работники или больные, - какие же они все таки, если говорить на прямую, были откровенные сволочи. Меня лишили свободы и вели под конвоем неизвестно куда: может быть, на пожизненную изоляцию от общества, а то и на процедуру по надрыву лобных долей и полную нейтрализацию мыслительных способностей мозга, а они и палец о палец не ударили, чтобы воспрепятствовать этому. Даже не соизволили повернуть головы и поинтересоваться у пленивших меня молодчиков – в, между прочим, сплошь и рядом используемой маньяками, грабителями и убийцами, в своей преступной деятельности, милицейской форме – куда мы следуем и насколько это законно? Им просто не было до меня никакого дела. А начни я, опять же таки, орать и просить у них помощи, они, скорее всего, сочли бы меня за сумасшедшего и были бы только рады, если бы мне вкололи лошадиную дозу какого-нибудь подавляющего волю препарата и бросили на специальную койку «на растяжку», по примеру многих и многих уже там лежащих, лишь бы я только не покушался на из добровольное затворничество. Хотя, что уж тут не договаривать-то, ведь и на свободе люди ведут себя точно также, как и эти. «Неужели наше общество – та же самая «дурка», только увеличенная в размере? Похоже, так оно и есть», - совсем уж расстроился я, когда меня подвели к оборудованной глазком и обитой на старомодный манер дермантином двери. Стоящий слева от меня детина с сержантскими погонами на кителе, нажал на вмонтированную в косяк кнопку звонка и, насвистывая что-то себе под нос, с отрешенным видом, будто ему не было ни до меня, ни до своих коллег по работе никакого дела, терпеливо дождался пока она откроется. Так мы оказались внутри небольшого, сваренного из металлических прутьев шлюза, в котором, в дополнительно отведенном закутке девушка-милиционер, сидящая наподобие вольного вахтера на приставленном к письменному столу стульчике, вначале осуществила наш «фейс-контроль» по предъявленным моим конвоем документам, а затем уже, развернувшись к нам спиной и произведя необходимые записи, потянулась за лежащим у нее под рукой возле раскрытого регистрационного журнала большим железным ключом, и только после этого поднялась и вызволила нас с его помощью оттуда, позволив пройти дальше за отворившуюся железную дверь-клетку, из которой самой, ей видимо, выходить не полагалось, ибо на этом, вероятнее всего, ее обязанности заканчивались. Впрочем, как всякая представительница прекрасного пола, она их несколько превзошла, успев сразить меня, пока писала, очаровательным овалом, выглядывающей из-под, разумеется, не спроста, как у всякой искусной соблазнительницы, укороченной юбки – обтянутой черным, тонким капроном икры. «Бог, ты мой, а я уже, грешным делом, и забыл о существовании подобных прелестей!» - приятно подивился я, буквально захлебываясь как тот еще пропащий кобель, при виде, по Есенину, «истекающей соком суки», и чтобы не распалять себя, да и не расстраиваться попусту, дальше, постарался как можно быстрее переключить внимание на поджидающих нас уже, в выложенным белым кафелем холле, пожилых низкорослых женщин, все как одна одетых в белые больничные халаты, которые, как нельзя лучше, выказывали их принадлежность к медицинскому персоналу и попутно отвлекали от всяких там не нужных мирских страстишек. Еще бы это, нам мужикам, так же быстро, как хотелось, всегда удавалось, а то, ведь, как только, один из конвоиров снял с меня наручники и я убрал руки, машинально определив их в положение по швам, то неожиданно поднявшийся детородный орган, тот час предательски выпер у меня из-под плохенькой одежды наружу, представ во всей своей могучей красе ошеломленным старухам.



- Бабаньки, смотрите-ка, какой к нам завидный жених-то приехал, - отнюдь не смущаясь, восторженно запричитали они, при этом, давясь от смеха, - Сынок, ты, случаем, не сексуальный маньяк будешь?



Ну что я мог им на это ответить? Да еще и с учетом, заранее избранной, безмолвной линии поведения. Конечно же, ничего! Ну и, чтобы не выказать своего смущения, видимо, залившего уже мое лицо огненной краской, а так же дать успокоиться, торчащему из ширинки, виновнику столь массового переполоха, я предпочел от них по быстрее отвернуться. Было бы еще куда! Ибо теперь, я по новой подверг себя воздействию все того же, полового раздражителя, пиковой точкой которого были соблазнительно маячащие в «предбаннике» прелестные женские коленки и которые, соответственно, только усилили в моем организме подъем кровяного давления, а значит и приток крови в нежелательное место. В итоге, моя интуитивная попытка быстро выйти из неловкого положения потерпела неудачу и мне ничего не оставалось, как вернуться в исходную позицию, к своему великому стыду, повернувшись опять лицом – ну и не только им, естественно, - к зубоскалящим санитаркам. Хоть беги сломя голову, как от воинственных амазонок, куда подальше от них. Прикрыться и то было не чем – сумку с вещами я сдал или, как правильнее будет сказать, у меня ее забрали в каптерку, а ни на рубашке (ниже пояса), ни на штанах, как это уже писалось, как на зло, пуговиц не было и в помине, а ладошками Он, что фиговым листом, все одно не загораживался, так как через чур был большой по размеру. Я машинально пытался это сделать пару раз. Иначе бы и не говорил. И все бес толку! В пору хоть на корточки, по-девичьи, приседай, тем самым, автоматически выдав себя как человека вполне разумно оценивающего и реагирующего на происходящее. Нет уж, я решил сколько можно держаться – а там, мол, само собой все успокоиться и придет в норму. Только нервы у меня все одно сдавали, и я, то и дело, дергался, чуть ли не пускаясь в пляс и привставая на цыпочки, что балетный танцор, выглядывавший неподоспевшую к нему ещё по чему то, во время ключевого действия на сцене, партнершу.



- Да не крутись ты так… а то еще, ненароком, своим «мечем» кого поранишь! – между тем, мешая мне собраться с мыслями и на что-нибудь другое, нейтральное, отвлечься, галдели вокруг прямо-таки осатаневшие бабки, - «медички» мне тоже! – Бромчику что ли ему наведите! (Ха-ха, да, ха-ха.) Привязать ему его чем к ноге, что ли?



- Я вам привяжу. Тоже мне раскудахтались. Будто мужика возбужденного никогда раньше не видели, - вступилась вдруг за меня, подошедшая откуда-то средних лет медсестра, с невыразительным, почти не накрашенным личиком и увела за собой, взяв за рукав рубашки, в правое ответвление холла, со словами: «Пошли пока постельные принадлежности получишь, а потом я тебя провожу в палату».



- Ну, вот и отбила у нас жениха, - послышались нам в след их однотипные плоские шуточки, - Столько ждали, ждали…



- Эх, и хулиганки, - не оборачиваясь, посмеивалась и она, при этом, похоже, нисколько не злясь на них за это.



Вот, значит, какое оно, между тем, размышлял я, это самое знаменитое в дурных головах по нашему поволжскому региону, 18 отделение казанской психиатрической клиники, где, как правило, вершились судьбы спалившейся на мокром деле криминальной публики, так как по всем остальным, и менее тяжким статьям уголовного кодекса сюда возят крайне редко, ибо следственным и судебным органам, как это просачивалось из их же кулуарных разговоров, обходится довольно не дешево, вот они и экономят на пусть даже и психически не здоровых задержанных, пытаясь уложиться в выделяемые им ежегодно на все про все денежные суммы и независимо от того, насколько это бывает оправданно и правомерно. Так что я в этом отношении был большим исключением из правил. Хоть и не «шизик», а добился направления сюда! И если бы только я, так и мой второй фигурант, по сфабрикованному против нас обоих, уголовному делу, Серега Платонов тоже. Кстати, где он теперь? Может застану его еще здесь? – крутилось у меня в голове, - эх, и «нагреем» же мы с ним, если вдруг выясниться, что я и он, на пару, «косим» - нашу «бабу ягу», ибо Председатель суда и ее непосредственный начальник точно не простит ей тех денег, что были потрачены на эту поездку, а если и простит, то обязательно выскажет – мол, Людмила Александровна, они-то симулянты, а вы-то после этого кто теперь будите? А она уже, соответственно, отыграется на нас. Это было, как пить дать, ясно, а, значит, не оставляло, нам с Серегой, возможности для отступления – хочешь не хочешь, приходилось соблюдать последовательность. Не плохо было бы, конечно, поделиться с ним всеми этими размышлениями, дабы довести до его сведения, всю серьезность происходящего, а то может он вдруг, по своей молодецкой инфантильности, думает, что это все, так сказать, шуточки - прибауточки и, дескать, всю эту затеянную нами многоходовую комбинацию по введению в заблуждение судебных органов – пусть даже и предусмотренную законом, в рамках отстаивания собственных прав и свобод – в любой момент есть шанс безнаказанно переиграть. Если бы! Тут, как в поговорке: либо пан, либо пропал. А третьего, стало быть, не дано. Должен же он был это понимать? Хотя как знать, как знать…



Палата, в которую меня поместили, обозначалась номером 5. На целую арифметическую единицу не дотягивая до хрестоматийной чеховской. Что, по-моему, разумению, было хорошим предвестником для более оптимистичного развития последующих событий, чем заключала в себе та пресловутая шестерка, которая сто с лишним лет уже в экранизированных и театральных постановках несет в себе отрицательный заряд, после того, как о несчастной судьбе ее обитателей заявил в прозаическом жанре всеми почитаемый классик. Каково же было мое удивление, когда войдя в нее, я обнаружил, что в ней никого нет. Или это мне только так поначалу показалось? Ну да! за исключением таращившегося в потолок «Бешеного пса», который, между прочим, даже не соизволил обратить на меня внимание. Тоже мне друг называется! А я еще имел неосторожность, не так давно, в тюремном карантине, посветить его в свое святая святых – симулятивную программу. От благородного негодования, мне безотлагательно захотелось отпустить по его адресу пару ласковых – а там и, вообще, отвесить тумаков, как не благодарной сволочи. Однако, я благоразумно сдержался, и все потому, что за мною следом туда вошла та самая, доброжелательная медсестра, что и вызвалась проводить меня до палаты, а перед этим помочь мне получить постельные принадлежности.



И тут случилось непоправимое.



Бросая на выбранную мною – среди аж, четырех пустующих – койку матрац, я как то упустил из виду, фактически держащиеся на мне на честном слове штаны, которые тот час и упали, обнажив мои по обезьяньи волосатые да, еще к тому же и кривые, как у какого-нибудь не слезающего с коня монгола, ноги. Так-то ничего страшного, конечно, ведь мы же все таки были не на подиуме, да и не на банкете, но все одно - неприятно!



Правда, я, проявив находчивость, постарался обратить эту досадную оплошность в свою пользу, сделав вид, что ничего не произошло и меня, мол, как дурака, это вполне устраивает – валяются, так чать и пусть валяются, что ж с того то?



- Жопу-то че оголил? Бриджи-то свои подними, - игриво поддела меня медсестра, - Не хочешь? Ну, уж извини, мне за это тоже не доплачивают, так что будь добр разбирайся со своим гардеробом сам, - и с той же фамильярной простотой, которая, если как-то и задевала, мое самолюбие то, единственно своим полным безразличием, перевела разговор на «Бешеного пса», непреднамеренно напомнив мне, уже слышанную где-то прежде, его необычную фамилию, - Вот, Молчун, еще одного немого к тебе привела. Что бы, выходит, не скучно тебе было. Будете теперь на пару молчать. Только он, судя по его фамилии – Ветров, должен еще и подвывать периодически. Ты как думаешь?



В общем, болтушка она, похоже, была еще та, но так как отклика, на эту ее импровизированную эскападу с нашей стороны не последовало, то вскоре разочаровавшись в нас не только как в собеседниках, но и в слушателях, ибо ей, видимо, даже не ясно было понимаем ли мы ее, она как-то по-утиному вихляя задом, в вразвалочку покинула палату, после чего поджидавший ее на выходе милиционер, которого я и разглядеть-то толком не успел, поэтому уж, извините, описывать не буду, затворил за ней, ничем не отличающуюся от тюремной дверь – тот же прикрывающийся снаружи резинкой глазок и оббитая как и она сама металлом дверное окошко. А я так и остался, что покинутый всеми бедный родственник, стоять возле не заправленной кровати, да еще и в одной рубашке. Это меня так разозлило, что я, подняв штаны с пола, в едином порыве подошел и выбросил их наружу, в коридор, через оставленную открытой только, что упомянутую выше «кормушку», дабы белые халаты впредь знали, что со мной у них такой номер не пройдет, и либо они пусть обеспечат меня нормальной одеждой, либо пусть помогают мне, как человеку может даже напрочь невменяемому, таковые одевать. А уж доплачивают им за это или же не доплачивают это уже, по большому счету, меня не касается вовсе! Вот, когда разоблачат, что я симулирую, тогда другое дело, а пока что я для них требующий к себе пристального внимания плохо соображающий пациент. Грубо говоря, дурак. Я понимал это так.



- Привет, - услышал я вкрадчивый шепот за спиной. Несомненно, это был «Бешеный пес». Я узнал его хрипловатый голос и, отходя от двери, на него повернулся. Обращенный ко мне жизнерадостный взор моего вновь обретенного друга говорил яснее ясного – он был вменяем.



- Ух-х-х, - облегченно вздохнул я, разобравшись в этом.



- Переволновался. Это ладно, скоро привыкнешь. Я тоже поначалу думал, что у меня ничего не получится, а потом пообвыкся и вышло все олрайт, как будто немым и родился. Ты, кстати, тоже вполне реально держишься. Для начинающего очень даже неплохо «косишь», - менторским тоном оценил он мою симуляцию и, не повышая тона, сразу же стал посвящать меня в курс происходящего, - Тут до тебя все койки были заняты, еще четыре человека лежали, но их перед твоим приходом, одного за другим перевели в другие палаты, видимо, из-за того, что они в отличие от нас с тобой, разговаривали. Неспроста это. Как пить дать, психиатры что-то задумали?! Так что, как бы там ни было, но впредь общаться надо осторожнее – медсестры то и дело подходят к двери и подслушивают. Ты лучше ложись пока отдохни, а ближе к ночи, когда часть из них, сдаст смену и по домам разбредется, а другая, выбившись из сил, где-нибудь по кабинетам, спать завалится, я тебя поподробнее во все, до чего сам уже до кумекал, посвящу. А я, между прочим, знал, что тебя сегодня привезут.



- Откуда?



- Потом расскажу.



Только он закрыл рот, как железная дверь с шумом распахнулась, и в камеру-палату ввалился целый консилиум судмедэкспертов, - видимо, во главе с заведующей. Ну может не консилиум, конечно, но то что одна из них была начальница, а остальные ее подчиненные, не вызывало никаких сомнений. Ну и ну! – от неожиданности я аж, присел на ближайшую от меня и голую, как и моя задница, койку, у которой, вместо привычной панцирной сетки, во всю длину каркаса, был вварен цельный лист железа. Краска на нем давно уже пооблупилась и отлетела, и лишь местами, редкими бежевыми вкраплениями, на общем ржавом фоне сообщала о своем некогда полновластном присутствии, как грустное напоминание о безвозвратно ушедшем золотом веке, на развалинах какой-нибудь древней Империи. Ощущение было такое, будто я напоролся на ежа, вдобавок ледяного, ибо сварочные швы, в этом месте не были обработаны (ох, уж мне эти халтурщики, умело вписывающиеся в любую эпоху), да еще и металл, как известно, сам по себе, всегда поражает температурным контрастом при соприкосновении с обнаженным телом. Поэтому я по инерции подскочил и чуть, было не сбил с ног, уже успевшую приблизиться ко мне, главу свиты; кстати, наименее симпатичную из всех них, и это еще мягко выражаясь: лет эдак пятидесяти с хвостиком, всю в жировых складках и морщинах, а по поведению ну, что гремящая секция мусоропровода, так что, признаться, я был не в большом восторге, обнимая, ради удержания равновесия, ее за даже не предполагаемую талию:



- О-о-о, - лишь на секунду растерявшись, как опытная руководительница, ну и повидавшая всякое гром – баба, быстро овладела она своими эмоциями. Чем, безусловно, только упрочила свой авторитет среди подчиненных и чуть не вогнала меня в краску, - Что же вы молодой человек на женщину-то так сразу бросаетесь – поухаживали бы вначале.



Медсестры на это, естественно, дружно прыснули со смеху.



О таких как она, в народе обычно говорят, что на них пробы ставить не где. Точная характеристика, правда? Вот и я так подумал, в испуге отступая от нее на шаг.



- Так вы еще и без штанов! Где же это вы так понастродались-то, молодой человек? (опять смешки) Молчим? Не разговариваем, значит? И второй тоже? – строго взглянула она на претворяющегося спящим Димку, - сульфазина им вколоть… кубов по десять.



- Да что вы, Роза Зульферовна, это же много, - писклявым голосом посмела было возразить приготовившаяся уже записывать ее указания прехорошенькая медсестра, так что я искренне пожалел о том, что, не далее как минуту назад, ни к ней так тесно прижался, - Эх, вот бы я тогда получил истинное удовольствие – не оторвать бы было! И пусть потом говорят, что я маньяк или бабник, - промелькнуло у меня в голове.



- Ничего подобного. Колоть, я сказала, колоть…, - получил продолжение, отличающийся верхом бестактности, их профессиональный диалог. Причем, я сразу понял, что это они так специально на нас с Димкой, как это формулируется на жаргоне, «жути гонят». Но все одно было страшно!



- А если не выдержат и…



- Так им, стало быть, и надо!



- А если одумаются и заговорят?



- Вот тогда и отменим. Мы же не изверги в конце-то концов какие…



Стоит ли упоминать даже, что наше с «Бешеным псом» состояние, после того как они удалились, с уверенно-оптимистичного молниеносно трансформировалось в резко упадническое, так как мы оба с ним, до смерти боялись уколов и уже заранее машинально прикрывали себе ягодицы руками, чуть ли не в слезах шепча друг другу ставшее уже привычным в наших долгих скитаниях, умоляющее: мама!!!



А я так даже и штаны, кем-то из сотрудников отделения подобранные с пола в коридоре и, без уведомления, положенные на открытое дверное окошко, со страху обратно на себя надел – и будто мне это и, в самом деле, могло бы хоть чем-то помочь в дальнейшем!



- А говорили, на экспертизе не колют.



- Как же … Сам же слышал.



И каким же надо быть законченным садомазохистом, чтобы все это еще и досконально описывать. Я лично, упраздняюсь. И даже с тем, что там понаплел про все это в следующей главе своей высокопарной поэмки этот известный литературный негр Сергей Минин, принципиально знакомиться не буду, ибо на это никаких нервов уже не хватит - чтобы по новой, да добровольно, пережить такое… Нет, уж увольте! Если только из чувства солидарности с тобою читатель? Тогда другое дело. Только, при этом, следует сразу договориться – чур, без всяких там извращенческих смакований, а сразу – запоем! На счет три, начали…