Роман "Симулянты" часть I глава 14

Глава 14

«Владикавказские негры»



Молодой конвоир «автозэка», пытавшийся урезонить вверенных ему и не на шутку раскурившихся поселенцев, оказался довольно-таки сообразительным парнем, в придачу не лишенным чувства юмора. Видя такую непреклонную реакцию на свои слова пожилого кавказца, до того настрадавшегося уже в «столыпине» без табака, что готового ради последней затяжки пойти на очевидную глупость, повторив подвиг героя Отечественной войны прошлого века Александра Матросова, как известно, заслонившего грудью автоматическое оружие, этот, фактически в сыновья ему годящийся, представитель власти не стал с ним пререкаться, а хитро сощурив и без того, узкие, азиатские глазки и улыбнувшись одними краешками, как это зачастую, среди здешнего «истеблешмента», словесно живописуется, вытянутых писей губ, нарочито торжественно, с явным уклоном на публику, провозгласил:



- Хорошо, ты можешь курить, а все остальные пусть бросят.



Юмор его был оценен по достоинству.



Напряжение вдруг, возникшее между исполнительной властью и ее адептами, мигом улетучилось, как эфир из разгерметезированной емкости, попавшей на открытый воздух.



Измученные многодневным этапом поселенцы, как бы устыдившись собственной несознательности, один за другим, сделав еще по затяжке, начали тушить кто обо что горазд, включая подошвы задремавших было товарищей и хорошо хоть, надо заметить, как это иной раз на ходу бывает, не об их бороды, свои недокуренные сигареты.

А выскочивший было, как чертик из табакерки, бесстрашный осетин, недоуменно похлопав глазами, безвольно опустился на прежнее место, за наваленными тут и там сумками, вообще пропав из виду.



- Была бы вентиляция – другое дело. Уж потерпите еще немного – скоро приедем, - придя к согласию вдогонку увещевал их, на этом, заметно успокоившийся автоматчик.



В Казани две тюрьмы: «первая» и «вторая». Это было мне заранее известно от побывавших уже в них задолго до меня зэков. Единственно, что они не уточняли – это какое по официальным бумагам, они имеют абривиатурное обозначение. Да и это меня, если уж на то пошло, на тот момент, не очень-то и интересовало, ибо, во-первых, мы еще ни до одной из них не доехали, а, во-вторых, в посылаемых, время от времени, с «воронка» моей дорогой мамульке телепатических письмах, не требовалось указания обратного адреса, как это делается на обычных почтовых конвертах и, следовательно, с выяснением такового пока, что можно было и не спешить. Кроме того, среди отличительных особенностей этих двух оплотов государственности, я помнил то, что наиболее древняя из них, по утверждению самих же арестантов, была не иначе как «екатерининская». (Хотя, как мне кажется, с последним они заблуждались все же. Ибо Екатерине Великой, вечно не за свои грехи незаслуженно достается – что за продажу Аляски, что еще за что-либо…) А располагалась эта условная арифметическая единица и носительница старины, как не сложно было в этом, путем как того же, социологического опроса, так и собственного логического размышления разобраться в самом центре города – ведь все они, по большей части, из века в век разрастаются - и в основном принимала под свою крышу местную криминальную публику, тогда как «вторая», судя по всему, не так давно отстроенная и более современная, обосновавшись где-нибудь на окраине и в районе новостроек, преимущественно ориентировалась на ближайшие к республиканскому центру провинции, не отказывая, правда, во временном гостеприимстве и посланцам из других субъектов Федерации, добиравшимся через нее по железнодорожной ветке до пункта своего непосредственного назначения и вынужденных порой по неделе и более ожидать разнарядки на следующий «столыпин». Другими словами, выполняла функцию «транзитной».



Из тех же, обобщенных источников, которым врать, в общем-то, не имело смысла, я уяснил для себя, что нашу честную компанию «Бармалеев» повезут на «первый» Централ, а вот обреченных на длительные скитания южан, скорее всего, высадят во «втором», где они и будут томиться, как щи в печи, до своего «спецрейса» в Киров. А вот, как поступят, в этом отношении, с теми двумя, подбившимися с нами в один этап распрекрасными дурочками, об этом оставалось только гадать, как по ромашке, потому как во «второй» тюрьме их вряд ли разместят, из тех, хотя бы соображений, что до своего конечного пункта – «принудительной психушки», которая, по существу, является тем же самым казенным домом, только с больничным уклоном, им всего-то необходимо было какой-нибудь десяток лишних километров, по широким городским проспектам, чуть ли не на «нейтралке» докатиться, а «первая», как исключительно мужская, тем более их не примет. Значит, невольно напрашивался вывод, что их, в последствии, могут повезти напрямую в стационар и, тогда уже, точно мы потеряем с ними на неопределенное время друг друга из виду. А может быть, даже и навсегда! Я ставлю тут восклицательный знак, потому что я то, допустим, это переживу, да и «Лелик» - тоже, а вот «Бешеный пес», как человек серьезно влюбленный, определенно, будет не способен перенести равнодушно эту, равную критической, эмоциональную нагрузку и, бьюсь об заклад, отреагирует на нее крайне несдержанно или, как это еще по иностранному обозначается, неадекватно – возьмет, к примеру, и пнет опять в лоб кого-нибудь из лиц, так сказать, находящихся при исполнении, своим массивным, «сорок пятым» или же ненароком за что-нибудь не то, из той же плотской части, это самое должностное лицо, укусит, в итоге, попадя, в очередной раз, на страницы желтой прессы и заработав дополнительную «раскутку». А то и вообще судьбу себе (не говоря уж о его, потенциальной, жертве) испортив, - ведь среди жизненноважных органов у каждой полноценной особи мужского пола, как известно, наличествует имеющий свойство вечно не по делу выпирать, отвлеченно обозначаемый, двадцать первый палец, покушаться на который, пусть даже он и принадлежит злейшему врагу, по неписанным арестантским законам, строго настрого не рекомендуется, ибо даже состояние аффекта, не послужит тут никому из тюремных самураев оправданием. Со своим делай, мол, что хочешь, а вот от чужого лучше держись на безопасном расстоянии, как при езде, на любом из скоростных видов транспорта, по скользкой и заполненной машинами, трассе, вот и вся местечковая мудрость. «Соблюдай дистанцию», то есть. Ну и здесь также, впору хоть обзаводись аналогичной наколкой! Если ты не гей, как наш «Лелик», конечно. Минуточку, а где он, кстати? А-а, вон он притулился на сидорах, в милицейском «предбаннике», заметил я его, неожиданно вспомнив. И тот час чуть было не прикусил себе язык, трясясь на кочках. Вот тебе и город, с его хваленым асфальтом, одним словом, деревня; причём, будь-то в России, будь-то в Татарии – какая-то державная болезнь прямо! Из серии: «дураки и дороги», - и тут уже, стало быть мы – за исключением поселенцев – были к месту. Хот это утешало…



- «Ветер», а «Ветер»…



- Что тебе?



- Послушай, только сейчас до меня дошло, а ведь это и есть самая настоящая, скрытая форма работорговли, - видимо, решив вначале не привлекать всеобщего внимания, вкрадчиво заявил «Бешеный пес», слегка ко мне наклонившись, но все больше при этом распаляясь.



- Ты это о чем?



- А ты не понял? О поселенцах, конечно.



- Тогда о ком.



- Не умничай, пожалуйста, а…



- Да это я себе сказал.



- Неважно. Опять меня из себя выводить начинаешь, - со всем уж безосновательно накинулся он на меня, так как я хорошо помнил, что никакого прецедента, для столь категоричного заключения, в наших с ним отношениях не было и это я, выходит, впервые вызвал в нем столь бурное раздражение. Вероятно, просто, постепенно накопившаяся, дорожная усталость сказалась, отнесся я к этому с пониманием. Хотя и, в стилистике устоявшихся, здешних выраженьиц, про себя недовольно подумал: «Тоже мне, золотой пи…ы колпак выискался», но виду, правда, не подал. И правильно сделал, ибо итак все «пассажиры» «воронка», привлеченные нашим, происходящим на повышенных тонах, разговором стали уже коситься на нас, как на настоящих умалишенных, удивленно разинув свои по стариковски беззубые пасти. По чему беззубые? Да потому что, если вдруг кто не знает, в этой системе, за отсутствием квалифицированных специалистов, вылечить зубы обычно бывает целая проблема, - не хотят белые халаты, за предлагаемую им низкую зарплату, идти сюда работать, не хотят… да и стоматологического материала, как правило, нету, - а вот вырвать, хоть пол челюсти разом, опять же, всегда пожалуйста, запишись на прием только! Впрочем, это я уже отвлекаюсь от начатого разговора, потому как Димку, занятого другими мыслями, похоже, все это, на тот момент, мало пока волновало, и он, знай себе, продолжал уже взахлеб горлопанить, изрядно эпатируя этим, кстати сказать, как-то сразу притихшую транзитную публику:



- Ну чем они, спрашивается, отличаются от негров? – по ораторски жестикулировал он, рискуя проткнуть чью-нибудь из вертикально возвышавшихся к потолку сумок, (а то и глаз, допустим на кочке), выставленным вперед указательным пальцем, при этом, задавая вопрос и сам же себе на него отвечая, - Да ничем. Как тех, когда-то сотнями тысяч американские работорговцы и эксплуататоры привозили, не спросив хотят они этого или нет, из Африки рубить сахарный тростник на своих плантациях, так и этих теперь наши заправилы теневого бизнеса от ГУФСИНа, в несметных количествах, насильно направляют из далекого Кавказа через всю страну валить лес в Кировскую область. «Поменять на лес», называется. Между прочим, давно уже узаконенная практика, в нашем псевдодемократическом обществе. Или как еще говорят, «стране двойных стандартов».



- Все-то ты знаешь! – трудно было не изумиться его просвещенности, как и тому, с чего это его так понесло только? С чифира, что ли? Так, мы его когда уже пили…



- Так вот, что я хочу сказать, - не успокаивался он, - на мой взгляд, колонизаторы Дяди Сэма по отношению к неграм все же были гуманнее наших выпестованных безнравственным обществом коррупционеров, во всяком случаи они, учитывая теплолюбивые организмы африканцев, не отправляли их этапом гнуть спину на Аляску, где, насколько мне известно, климат во многом с нашим северным будет схожим: те же, что и у нас в Кировских лесах морозы под минус сорок и снег, чуть ли не круглый год по колено, и где они неминуемо бы замерзли, а наши своих заклейменных приговором суда рабов целыми партиями насильно помещают в этот земной морозильник, в тоже время не мало не заботясь о том, как они будут переносить холод. Ты когда-нибудь морозотерпимых попугаев видел? И я нет. А они их, между тем, знай себе, из года в год огромными популяциями, будто в насмешку природе, выводят, сами, к тому же, небось, поражаясь – как, дескать, они еще не сдохнут?



Потянулась недолгая пауза, требуемая ему, видимо, на передышку. И я еще удивлялся, как за время нее, никто из «Владикавказских негров», - это я, значит, идя у него на поводу, так прозвал их для себя мысленно, - еще не набил ему в отместку морду. Я бы лично, на их месте, вряд ли удержался. Особенно за попугаев, ибо тут уже он их обзывал до обидного напрямую. Толи они его просто не поняли, толи за откровенного дурака принимали, с которым, как люди благоразумные, просто связываться не хотели. Скорее всего, второе, конечно.



- Вы хоть лес-то когда-нибудь в живую видели? – не удовольствовавшись, видимо, замешательством поселенцев, атаковал их Димка по новой.



- Видели.

- Я не про пальмы говорю и про школьные репродукции, а про сосну высотой с девятиэтажный дом – корабельную, про кедр неохватный, а заодно с ними, и про тугую и хлесткую, как сабля в бою у казака, вековую ель. Не видели? А что валить их тогда, спрашивается, туда, почти добровольно, как стадо баранов, едете?



- Э-э, ты не борщи, - тут уже, еле слышно, возмутился кто-то из них, - везут же…



- Везут? Так повскрывались бы, в знак протеста, всем этапом, прямо в «превратке» - и все тут! Чтобы не один «столыпин» вас уже не принял. Хошь не хошь, им пришлось бы, в таком случае, свое решение менять. Или думаете, что, кроме вас, там мошкару кормить больше не кому, что ли? Конкуренцию хотите составить местному зверю, да? Молчите. Слушайте тогда мой совет: при первой же возможности связывайтесь как-нибудь со своими родственниками и настропалите их, на то чтобы они в срочном порядке ехали в Москву и вставали у Министерства Юстиции с транспарантами: «Свободу баранам, то бишь попугаям!» (Ну это я шучу, конечно, а остальное серьезно) «Верните, мол, наших сыновей, мужей и прочее, живыми на Родину!» - и так далее и тому подобное.



- А если не получится? У нас же власти, вон какие упертые, - никогда не прислушиваются к общественному мнению! Или, допустим, за кого, - вон, как я, сирота, - похлопотать с воли не кому?



- Сам отказывайся от работы, - немедленно сосредоточился он на одном, сидевшем напротив него и как бы украдкой выглядывавшем из-за наваленного между ними багажа, совсем еще юном собеседнике, - Ну отловишься пару-тройку раз за это хорошими, мягко выражаясь, тумаками, а потом, делать им будет нечего, и они пересмотрят тебе в судебном порядке режим – с поселкового на общий, и отправят обратно, в твою родную Осетию, в лагерь, до конца отбывать наказание. Все лучше, чем шастать, пугая медведей с волками, по таежным лесам и болотам. И где, между тем, если заблудишься, то никогда уже оттуда целым и невредимым не выберешься, будь у тебя с собою хоть компас, хоть навигатор; потому как они все там, как правило, непроходимы. Невольно сам от отчаяния на луну, по-звериному, завоешь: у-у-у!



С последним, правда, Димка явно переборщил, ибо тут они уже, как-то все разом, причем нас обоих (хотя я и рта не раскрывал) недвусмысленно спросили:



- А вы случайно не в дурку чалите?



- В дурку.



- Тогда понятно. Повезло вам…



- А как же.



На этом разговор был окончен.



Да и автозэк, на котором мы все тогда ехали, видимо, наконец-то достиг намеченной цели и ненадолго притормозив перед (как не трудно было догадаться, по издававшемуся, снаружи металлическому скрежету) открывающимися, к его появлению, раздвижными воротами, безраздельно завладел нашим коллективным вниманием, вкатившись во двор тюрьмы. Какой вот только? «Первой» или «второй»? Впрочем, определить это было совсем не сложно, по одному тому, кого в ней начнут высаживать – поселенцев или нашу легендарную троицу – меня, Димку и Колю, при этом, опять же, не беря во внимание девчонок, которых по всему должны были повезти напрямую в психушку.



Оставалось только набраться терпения.



Я и набрался. Откуда вот только, из астрала, наверное? Чтобы через минуту другую уже убедиться в верности своих суждений, прощаясь с оставляемыми во «второй» пенитенциарной «крепости» теми, исчисляемыми не одним десятком, замечательными «Владикавказскими неграми». Иначе, «морозотерпимыми попугаями», но это уже как кому нравится. И готовясь, не знаю уж на этом ли или же на каком другом «воронке», продолжить наше, эдакое развеселое, арестантское путешествие.



- Давайте, не болейте! Пишите мне, если что, по электронной почте, - шутливо напутствовал их неисправимый балагур и мой дорогой тольяттинец Димка, - мой сайт в интернете легко запоминаем: «Бешеный пес», точка RU, так и знайте. Но это, соответственно, если у вас там в лесу компьютер будет. В противном случае, пробивайте мне по сосне чем-нибудь тяжелым морзянку. Можно каской. А за не имением иной, шулюмкой, которую многие, из вашей поселенской братии, как я слышал, виртуозно вшивают в целях безопасности, прямо в шапку-ушанку. Чтобы сучком от падающего дерева не убило, значит. Так что покеда. Я отзовусь, не сомневайтесь.



- Привил ты им нервоз, надо сказать, конкретно, - заметил я ему, когда мы с ним остались одни в пустом «кармане», - А так-то, вероятнее всего, правильно сделал. Пусть лучше к худшему будут готовы, а лучше, как говориться, само придет, ведь там, на поселении, как известно, «закон – тайга, а медведь – прокурор», и ни писать, ни жаловаться будет не кому, любой «кум», любая хамская рожа при звании полнейшую власть над тобой имеет – что захочет, то и сделает. Я сам это неоднократно от тех, кто через эту земную преисподнюю прошел, слышал. А люди, надо думать, зря болтать не будут. Соврать может кто-нибудь один, ну, от силы двое, трое, но не все же сразу!



Все шло своим чередом и вслед за определенными под казенное лоно поселенцами, тот час весь наш разрозненный спецконтингент, в силу независящих от нас обстоятельств, и злого рока, подбившийся на одном жизненном отрезке и содержавшийся, за исключением нас с Димкой, порознь, друг за дружкой пересадили в стоящий по близости автозэк, к слову, оказавшийся не таким вместительным как «Камаз» и, в некотором смысле, из-за своей низкой посадки и более менее приглядного вида, представившийся мне даже уютным. Так, после бессонных ночей, подложенный под голову камень может показаться мягче любой пуховой подушки, а сырая земля под открытым небом удобнее и приятнее самой воздушной на свете перины, постеленной под королевским балдахином. Это был неприметный серенький «ГАЗон», в каких чаще всего по городу перевозят продукты и малогабаритные грузы, только изначально предназначенный и оборудованный для иных целей. Именно в нем, в результате вышеуказанного перемещения особи женского пола очутились в одном «кармане», мужского в другом, а в предусмотренный там, как и в других автозэках, изолированный каземат вскоре привели «пыжика». То есть, осужденного на пожизненное заключение, которого как мы в последствии, поговорив с ним, выяснили, звали Валидом, и везли его одновременно с нами в «столыпине» из одной тюрьмы особого режима, в обиходе «крытой», в другую, как он сам предполагал в Чистополь, но о чем его вполне понятно в известность не ставили. Он то и дело кашлял, без всякого желания отвечал на наши вопросы и, так как передавать ему было ничего нельзя – ни чай, ни сигареты, ни конфеты, а попусту беспокоить не хотелось, то, в дальнейшем, из заложенных в каждом человеке эгоистических наклонностей, мы просто перестали обращать на него внимание, возобновив словесную пикировку с заключенными через тонкую железную перегородку от нас неунывающими дурочками и, по очевидному недомыслию своему, поддержав этим самым, добрую старую традицию пиров во время чумы, непроизвольно перенёсшуюся в нашу духовно очерствелую современность из метавшейся в тупой безысходности древности. Думаете преувеличиваю? Да нисколько. Ведь рядом-то как ни как содержался уже фактически живой труп, чрезвычайно жестоким обращением, методично сживаемый со свету, а то и недвусмысленно подталкиваемый к суициду. Ох, уж мне эта мода на показушный гуманизм, только отсрочивающая исполнение смертного приговора!



И тут началась самая настоящая чертовщина: оказывается конвой «воронка» - КАМАЗа, на котором мы туда приехали, или же параллельно следовавшего от вокзала до Централа – еще одного, такого же, (это уже, что называется, было покрыто мраком), впопыхах увез с собой ключи от отсеков принявшего нас «ГАЗона», а может быть, даже и от замка зажигания, потому как наша передвижная темница с той самой минуты, как мы в нее пересели, так и стояла во внутреннем тюремном дворике, будто прикованная, и никто из служак не пытался, взломав замок, завести двигатель и сдвинуть ее с места. Это была истинная пытка. Ведь в туалет-то нас так до сих пор и не сводили, и все наши надежды по скорому разрешению этого, как физиологического так и технического осложнения, связанные с быстрым переездом до следующего каземата, моментально рухнули, тем самым вынуждая нас ориентироваться, как девственников на первом свидании, строго по обстановке. А вернее, методом тыка. Тем более, что обстановка, вполне это позволяла: рации шипели, конвой, вышагивая снаружи, переговаривался между собой, пытаясь выйти из этой, прямо скажем, патовой ситуации, но никто из них уже и не думал заглядывая оттуда во внутрь, контролировать нас – хоть что там делай! Пусть даже, после довольно таки продолжительной радиоперебранки, сопровождающейся взаимными обвинениями на двух языках: русском и татарском, мало, конечно, отвечающей требованиям строгой воинской дисциплины и этическим нормам, и больше напоминающей заурядную склоку каких-нибудь подвыпивших уличных «бакланов», ну и тех самых, какие в достопамятные, былые времена, обычно происходили у каждой, дешевой пивнушки, здравый смысл все же возобладал над «твердолобым» упрямством и эмоциональным безумием, и подложившему нам такую откровенную свинью автозэку решено было вернуться обратно, чтобы исправить досадную оплошность и возвратить номинальным хозяевам вверенную им государственную собственность, без которой, как поется в одной старой и развеселой песне, «и не туды, и не сюды». А все потому, что «Бешеной собаке», как водится, лишних сто верст не крюк (но ее, между тем, почему-то, в отличии от нашего «Бешеного пса», который ей по сути является родственной душой и тезкой, за это не подвергали уголовному преследованию и не везли на обследование в психушку?) и, если судить по киношной продукции последних лет о наших горе-вояках, то гонять им в холостую боевую технику давно уже было не привыкать, и это еще хорошо, что они не на истребителе или не на подводной лодке с ключами от нашего «воронка» куда-нибудь в неизвестном направлении проследовали. Ибо ищи их тогда, свищи! А тут, все как бы укладывалось в норму и нечего нам, выходит, было понапрасну за чужую безголовость расстраиваться, а предстояло только, относясь по всему по-философски, постараться протянуть там, в ожидании, как-нибудь по веселее время тем паче, что, как людям подневольным, торопиться-то нам и вправду было не куда – срок идет и ладно! А то, что он документально и численно еще не определен, так это же для нашего чисто полицейского государства, прошу извинить меня за очередное повторение, сущие мелочи! Потому как доказательная база тут и не требуется – любая, сфабрикованная ментами, абракадабра на ура пойдет! И суд, безусловно, являющийся продолжением следствия, уже фактически выписал каждому из нас обвинительный приговор – оставалось только, после соблюдения некоторых формальностей, зачитать его. Эх, неужели и дурка нас не спасет? У девчонок же вон получилось, чем же, спрашивается, мы тогда мужики будем их хуже? – устал я уже об этом в сотый раз размышлять. И это притом, что попутно думал о том, как бы всей нашей благолепной, содержащейся в одном «кармане» троице, не позорясь, с учетом весьма условного бытового разделения, перед представительницами прекрасной половины человечества, «с честью» выйти из того затруднительного положения с малой нуждой, когда будь мы там одни, безусловно, милицейский «предбанник», давно бы уже превратился в большую канализационную запруду, и раз уж за приставленными к нам «семи няням» в погонах, как показывала неумолимая действительность, за самими уход требовался, а мы как были, так и оставались без присмотра.

Я заглянул под лавку и, к великой своей радости, сразу же обнаружил там пустой двухлитровый «ваучер», по другому бутылку, с плотно завинченной пластмассовой крышкой, отвернув которую мы тот час ею и воспользовались для своего спасения и приведя потом в первоначальное герметичное состояние; ну, а саму, заметно потяжелевшую емкость, соответственно, оставив на память всему военизированному казанскому конвою, щедрым сюрпризом, засунутым назад под довольно вместительный прогал под сидением. Один в один лимонад по виду – не перепутали бы случайно!



«Мысли в воздухе витают», - утверждают умные люди и, видимо, не ошибаются в этом, потому как наши великолепные дурочки, прежде одолевавшие сопровождающих нас служак-контрактников одной и той же настоятельной просьбой сводить их на оправку, теперь воспользовавшись их отсутствием и пошуршав через стенку от нас целлофановыми пакетиками, как-то разом подозрительно притихли, не пытаясь даже, при этом, каким-нибудь задорным, отвлекающим пением, заглушить журчание, откуда-то взявшегося на их половине, громогласного ручейка. «А че, это вы делаете там, а?» - невольно напрашивался вопрос, который, разумеется, мы не стали им задавать, как истинные в душе джентльмены и просто вежливые «по жизни» парни, по сущему недоразумению находящиеся пока под арестом и только по этому не дарящие им цветы и не приглашающие на ужин в какой-нибудь дорогой ресторан. А вместо этого, можно сказать, совместно и аскетически скромно коротающие время в новеньком автозэке на промежуточном Централе, из которого мы даже не в состоянии, по независящим от нас причинам, были выехать на «рандеву-прогулку» по тысячелетней Казани, перед тем, как нас с ними разлучат на веки вечные, развезя и поместив кого куда – предположительно повторюсь, нас в «первую» тюрьму, а их в «принудиловку». Это как мы, так и они, по-моему, прекрасно понимали, однако не желая вешать носа перед судьбой-разлучницей, с полчаса еще весело балаболили, как хорошие добрые знакомые, на разные темы. А отделяющая нас железная преграда, была отнюдь в этом не помеха. И пока, наконец, наше «полуночное такси» не тронулось и не повезло нас с незабываемым «шиком» по ночному и призрачному городу, который, к сожалению, при всем старании мы не смогли бы толком разглядеть через забрызганное с наружи грязью и укрепленное изнутри стальными прутьями окно входной двери, вдобавок еще и размещенное не так уж и близко от нас, а точнее, за отсекателем и в паре метрах, с правого бока. Но и это, при наших-то разнообразнейших талантах, было вполне решаемо, и то, что не представлялось возможным увидеть, стоило только постараться и легко можно было домыслить и с восхищением заключить, как же он все таки прекрасен – этот ярко освещенный мегаполис с тысячью жилых домов, культовых сооружений и культурных центров, которые в часы досуга посещают милые добрые татарстанцы; опять же до тех самых пор, пока их «не за здорово живешь» не подвергнут, как и нас самих, аресту и не отправят лет этак на несколько по изоляторам, лагерям или же психушкам. Власть то везде установлена одна – российская, а значит, - если вспомнить последние слова того же Димки, - антинародная, двуличная, преступная, и рассчитывать на то, что здесь, как в обособленном национальном конгломерате, с людьми обращаются как-то по-другому, согласно, допустим, тем же мусульманским догмам, гуманно и человечно, было по меньшей мере глупо! Ибо за два срока диктаторского правления страной полковника ФСБ Путина правовой беспредел повсеместно принял узаконенные формы и мы сами, (что уж тут кого-то винить!) граждане России, не препятствуя его перманентному правлению, докатились до того, что давно уже, одновременно существуем в двух социальных формациях, когда с одной стороны, не отвергается еще, как это, с подачи своих вождей, подобострастно делается в некоторых отсталых, первобытных племенах, технический прогресс, а с другой, у нас уже давно во всем господствует застой и как при Иване Грозном, что не чиновник – то опричник! Такое понятие как гуманизм, стало не популярным, люди ожесточились и неудивительно, что за все эти годы не было проведено ни одной масштабной амнистии, акты помилования погрязли во всевозможных бюрократических проволочках, что равно полному их аннулированию, а условия содержания подследственных и осужденных из-за неизменной переполненности тюрем и зон только ухудшились. Издревле мудрецы говорят, что «каждый народ имеет ту власть над собой, которую он заслуживает». Получается, что на данном этапе мы достойны диктатуры. А там посмотрим…



Не знаю, чтобы я там себе еще на этот счет надумал, но тут вдруг, к моему прибольшому удовольствию, в полутемном контуре единственного окна, ранее уже упоминаемого в рассказе, отчетливо проявилась прославленная казанская мечеть, - так хорошо она отовсюду освещалась, напоминая собою волшебный дворец изумрудного города, величественно вознесшийся в поднебесье и, словно скопированный с рисунков из книжек детского писателя Волкова, той еще советской эпохи, со сменой которой, на жесткий вульгарный капитализм, теперь уж и, не берусь сказать, читаемого ли вообще нынешним подрастающим поколением, ибо, как их не послушаешь, то все у них на языке один Гарри Потер, с его заплесневелым Туманным Альбионом. Сомнительная замена, конечно.



Ах, детство, детство, вроде, вчера еще было, а не вернешь же… Я так размечтался, что даже не заметил как мы доехали.



- Прощайте же, наши милые девчонки, прощайте! И берегите там «в дурке» от «болючих» уколов свои расчудесные нежные попки, - посылали мы им, сквозь дверную клетку воздушные поцелуи, задержавшись на секунду у их отсека, перед тем, как спрыгнуть с «воронка», сбросившего газ, не заезжая во внутренний дворик, у лишь на метр, для нашего пешего пропуска, раздвинувшихся, массивных, железных ворот, теперь уже, видимо, готового нас принять, «первого» Централа и с очевидным намерением везти наших писаных красавиц и этапных попутчиц дальше – в психбольницу закрытого типа, - в точности, как я и предполагал это раньше.



Слезы сами наворачивались на глаза – ну, как тут не разрыдаться, такая получалась душещипательная сцена! И будто жизнь, в разлуке с ними, теряла для нас уже всякий смысл. Глупо, но приятно.



– Эх, гудбай Америка (пфу ты, оговорился), наши милые подружки!



А между тем, вероятно, все было не так уж и плохо - ведь затеянная мною прохиндиада продолжалась. Правда, с переменным успехом. Но об этом чуть позже.