Роман "Симулянты" часть I глава 11

Глава 11

«Бешеный пес»



Сомнений не оставалось. Мы ехали в ад. Шум в вагоне стоял потусторонний. Это только для вида нас прицепили к пассажирскому поезду. Так упырь заметает свои следы, следуя тропинками ночи. (Впрочем, я уже где-то читал подобную фразу.) Компания подбилась что надо – мы-грешники и охранники-черти. Только еще не известно кто из нас и кого на конечном отрезке поджарит, ибо, не взирая на то, что мы были заперты в клетки, безоружны и практически беззащитны, но, однако же, при всем при этом, «слугам тьмы» никак не удавалось завладеть инициативой и воздействовать на нас своей злой и непреклонной волей. Их никто не боялся и не слушался, и лишь из субординации мы обращались к ним уважительно – «старший», для сглаживания и без того напряженной обстановки, и, как это принято, в большинстве российских тюрем, - а вот, чтобы их по киношному звали: «гражданин начальник», я, честно скажу, что-то ни разу не слышал. Да и какие они, опять же таки, были нам начальники, как и старшие, в общем-то, тоже – так чистой воды условность, - потому как, рассадив этап по «обезьянникам» того, специализированного транспорта и отгородившись довольно надежной преградой из железных, сетчатых дверей, снабженных крепкими запорами, они как бы добились совсем противоположного, одновременно утратив на нас свое влияние, распространявшееся на период сверки документов и полагающегося в таких случаях досмотра. Потому как для дубинок мы теперь уже были недосягаемы, а «орошать» зэков в усмирительных целях слезоточивым газом было весьма и весьма проблематично, ибо, после этого, им самим уже пришлось бы тотчас убираться куда подальше оттуда; причем надолго – ведь пока еще вагон проветрится! Ну на ходу-то ладно, поезд длинный – есть куда им спрятаться, а вот, если, предположим, по расписанию намечается станция, которую, соответственно, не проскочишь, а на ней в срочном порядке надо принимать и ссаживать очередную партию, таких же, как и мы сами, неугомонных «отморозков», что им делать, спрашивается, тогда! Другими словами, у нас было более выгодное положение перед ними и с этим ничего уж было поделать нельзя – жизнь, как говориться, диктовала свои правила игры, - и в связи с этим весь наряд смены ограничивался в нашем утихомировании лишь формальными одергиваниями и фактически закрывал глаза на многие недозволенности, предоставляя нам полную свободу действий. Естественно, в пределах разумного. Чем мы, опять же, не преминули тотчас и воспользоваться, общаясь в полголоса с расположившимися по соседству девчонками и передавая им через коридор и просунув пальцы в узкие отверстия, все, в чем они нуждались – сигареты, спички и конфеты, - желая этими самыми, пусть даже и довольно разорительными для нас самих, знаками внимания, хоть немного скрасить им дорогу и поднять настроение, при этом дав почувствовать насколько сильно мы в них нуждаемся и что красота и очарование их отнюдь не утрачены, вследствие выпавших на их долю и терпеливо переносимых тягот. А уж заслуженно и в рамках закона или нет – это уже, так сказать, было дело третье, ибо, нас оно ни в кой мере не касалось – в себе самих бы хорошенько разобраться; кстати, именно от них мы узнали, что добрую половину вагона занимали поселенцы из Владикавказа, которых везли отбывать наказание, по ГУФСИНовской разнарядке, в Кировскую область; а также, что конвой у нас был волгоградский, а не какой-нибудь там самарский или вологодский, у которого была совсем уж не добрая слава. А каким образом, наши милые попутчицы, успели все это так быстро выведать, составляло уже их священную тайну. Видимо, перед прекрасным полом, даже в арестантской жизни, все двери открыты.

И как я не уклонялся от этого, мне все ж таки пришлось побеседовать с «Бешеным псом» на его излюбленную тему, а именно, если это уже успело забыться, о нем самом, представшим во всей красе со страниц бульварной прессы и ни то, чтобы он меня взял измором, а просто это уже, в моем понимании, надо быть последней свиньей, чтобы остаться к столь сильным переживаниям другого человека совсем уж безучастным, ибо когда я, как это в предыдущей главе писалось, отрешившись от кромешного, что ночь, сна и последовавших за ним красочных, что рассвет, воспоминаний, спустился со второго яруса вниз, ощутимо отдохнувшим и бодрым, то застал его все в том же, предшествовавшем нашему расставанию, упадническом состоянии, очень уж, на мой взгляд, приближенном к тому, какое, не имея на то специального образования и как я с чьих-то слов знаю, в психиатрии называется ступором. Надо было срочно спасать человека! Связанное с нашим с ним знакомством, оживление быстро прошло и он все так и сидел, как я его оставил, задумчиво понурив голову и не отрывая остекленевший взор от разложенной у него на коленях и, безусловно, не заслуживающей такого пристального внимания, весьма поверхностной газетенки «Тольяттинское обозрение». «Зри в корень», данное бесспорное высказывание Козьмы Пруткова, это было, конечно, ни ее амплуа. Наплести всякую околесицу, сыграв на низменных чувствах читателя, в погоне за тиражом, ни более того. И как бы в подтверждение этому, с ее лицевого листа на меня скалило зубы озверелое создание, в общем-то ничем не походившее на лучшего друга человека – собаку, а, тем более, на моего кроткого попутчика Димку, пусть и показавшегося мне поначалу «Бармалеем». Собака, как известно друг человека. Там же, на, вероятно, скаченной с интернета и размещенной во всю ширь, на шероховатой, без намека на титульный глянец, бумаге – это был уже неукротимый хищник, в любую секунду готовый наброситься на тебя, чтобы рвать, терзать, грызть и расчленять. Б-р-р. Впечатление складывалось вполне реальное, а слабый свет с продала, проникавший в нашу, по-монашески скромную, обитель, только усиливал это ощущение. Эх, были бы мы еще добровольные схимники, а то ведь по принуждению, и что, разумеется, всегда во стократ хуже. Но это я уже отвлекаюсь, а вот Димке, похоже, это вряд ли удавалось – мы были точно в ночном лесу, где нам и повстречался этот вселяющий лютый ужас огромный зверь, и не было у нас под рукой никакого оружия, чтобы от него отбиться или путей отступления, чтобы от него убежать; мы были загнаны в угол, вот он – перед нами!



- Ох, - испуганно вздохнул я, оглядевшись. Умеют же нагнать жути на доверчивых респондентов эти пройдохи – журналисты.



Спасибо хоть однотипный и не притязательный сельский вид, открывающийся по ходу движения поезда сквозь приспущенную шторку окна напротив незаметно вернул меня к мирной, благополучной действительности. Аж, не верилось, что такое бывает, настолько сильно я отвык от воли. А вот в самой камере – «купе», том же «обезьяннике», окна, к сожалению, не было (предвижу, как кто-нибудь, прочтя это, воскликнет – мол, размечтался!) более того, оно там даже и не подразумевалось, а на его месте во всю стену тянулся серый фанерный лист, плотно подогнанный на стыках, ну точно в непотопляемой субмарине или в бункере у Сталина или Гитлера; хотя, если не много подумать, то может и это не совсем верно – ведь я там никогда не был. Просто мне пришли тогда на ум эти случайные, надуманные сравнения, и я не удосужился напрячь мозги, чтобы поменять их на более подходящее. Да и не до того мне, признаться, было, ибо, для этого необходимо спокойствие, а в нашем «столыпинском» общежитии постоянно что-нибудь случалось, не давая развиться как следует мысли; так, дополняя в кровь адреналин, к уже имеющемуся, к нам туда неожиданно влетели три летучие мыши, сделали быстрый, стремительный круг и вырвались наружу – это были тени от тянувшихся вдоль железнодорожного полотна бетонных столбов. Я вот успел это быстренько осмыслить и не удариться в панику, зато «Бешеный пес» перепугался до смерти, прикрывшись от них той самой, с изображением оскалившейся псины, (то бишь, по мнению редакции, его точный аналог) печатной продукцией.



- Что это было? Что?



- История твоей болезни. Ну-ка, покажи-ка лучше, что там про тебя четвертая власть пишет? Похвально! – начал я заговаривать ему зубы. Весь лицевой лист тебе одному отдан. «Бешеным псом» тебя называют. Ну это, допустим, уже ни для кого не новость.



Вероятно, от нечего делать, я бы позубоскалил об этом гораздо дольше, но тут вдруг «обиженный» Коля, неудачно повернувшись во сне, упал к нашим ногам с верхней, третьей полки. Сам-то не пострадал, зато зацепился растопыренной пятерней за так и не убранную еще после ознакомления газету, которая – каюсь! – к моему превеликому удовольствию, разлетелась на клочки, что конфетти, из взорванной хлопушки. Я думал, что «Бешеный пес» убьет его за это. – такая невосполнимая утрата, как же…



- Ты что, придурок, вообще «офонарел»? Привязываться нужно, - накинулся он на него быстренько снятым с ноги тапочком, так как подобную категорию арестантов-отщепенцев, по тюремным, «воровским», понятиям порядочному люду, бить кулаками не полагается – вроде как не мараться чтобы. А ногами, стало быть, жестоко очень.



- Тише, тише… Только без живодерства. Со всяким бывает. Кстати, я вспомнил, мне попадалась уже раньше в руки эта статейка. Я тебе сейчас расскажу, о чем в ней пишут, - попытался я, в очередной раз, отвлечь его внимание, ну и заодно разрядить обстановку.



-Правда?



- Да. Сейчас только этот «Чебурашкин» уберется от сюда. Ты не ушибся случайно господин хороший? Или не очень хороший. А то и совсем не хороший, - как тут обратиться точнее даже не знаю. Так что, живой, что ли?



- Вроде да.



- Ну, тогда давай «чехли» куда подальше – видишь же сам, что развернуться негде, - напутствовал я его, не церемонясь.



После чего, выполнив свое обещание, я подтвердил «Бешеному псу» вкратце свою осведомленность, касательно того, за что он был привлечен к уголовной ответственности, некогда почерпнутую мною из местной прессы, в которой, в частности, с излишним, пожалуй, пафосом разъяснялось, что житель нашего города Дмитрий М., находясь в изрядном подпитии, совершил противоправные действия в отношении представителя власти, пытавшегося его призвать к порядку, и далее все таким же казенным текстом и, как говориться, в том же духе, отчего через пять минут уже на зубах начинал скрипеть песок, а в голове жужжать бормашина. Читать, конечно, невозможно, а потому я попытаюсь это несколько сгладить. Добросовестного литературного перевода, с учетом отсутствия у меня такового навыка (ибо, как писал Пушкин в «Евгении Онегине»: мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь) правда, не гарантирую, но все что зависит от меня, для этого, сделаю. И так, начнем все сначала: двадцатишестилетний безработный нашего города Дмитрий М., проживающий в однокомнатной «хрущевке» по адресу: улица Карла Маркса, дом такой-то, в поисках случайного заработка, «сшиб» себе сторублевую купюру, в народе «сотку», поучаствовав, как это следовало из материалов уголовного дела, в разгрузке овощей, на близлежащем от места его постоянной прописки, «Колхозном» рынке. На что приобрел там же, в одном из продуктовых павильонов, бутылку самой дешевой и, по всей видимости, «паленой» водки, а, вместе с ней, и полкило вареной колбасы, которая, если судить, при нынешних-то «кусающихся» ценах на продукты питания, по ее весьма условной стоимости была приблизительно того же, что и спиртное, низкого качества. В пользу этой же версии говорило и то, что на все про все ему хватило, только что появившейся у него и истраченной до копеечки современной «Катеньки», на которую теперь в приличном магазине и минералку себе не купишь. Но распивать «сорокоградусную» где-нибудь по соседству, в ближайшей подворотне, в компании таких же, как и он сам, алкашей, тем не менее, не стал, что в принципе отнюдь не вяжется с его антисоциальным образом жизни, а отнес «поллитру» и «закусон» к себе домой, на радость ютящемуся с ним на одних квадратных метрах и порядком оголодавшему коту по кличке «Пушок», заведенному еще в те, прошлые, однако, светлые и стабильные, по сравнению с настоящими, годы; и который, очевидно, в связи с тем, что решительно не употреблял спиртного, но как неотъемлемый член семьи четко осознающий свое право на определенную долю в скудном аскетическом питании, умело компенсировал одно другим, мигом распределив добычу поровну и воспользовавшись тем, что хозяин ненадолго удалился мыть в ванную комнату руки, просто взял и стянул с кухонного стола колбасу, должно быть, моментально учуяв ее на запах. А запах, по его представлениям, скорее всего, у нее был обворожительный, стойким дурманом, пробивающийся даже через плотную целлофановую обертку, которую, можно себе представить, как потерявший разум комнатный хищник раздирал, прямо на ходу, без всякого затруднения клыками и когтистыми лапами, что тигр шкуру какой-нибудь несчастной газели, добытой им во время удачной охоты. Правда, и возмездие последовало незамедлительно. Или почти незамедлительно, так как предусмотрительный «Пушок», успел все же смыться со своей добычей под бельевой шкаф, стоящий в соседствующей с кухней комнате, откуда его не так-то и просто было выгнать обнаружившему пропажу хозяину, даже с помощью специально прихваченной для этого в туалете всепроникающей швабры. Озлобившийся кот ни в какую не хотел с ним делиться. Он уворачивался, прячась за массивной ножкой допотопной мебели и стоически превозмогая боль от приходившихся по его спине, хвосту и лапам ударов, все ж таки не найоту не сдавал своей оборонительной позиции, упорно продолжая поедать колбасу, даже если за это ему пришлось бы заплатить ценою собственной жизни, и, грубо говоря, «в одну харю» - как по мнению хозяина, могла поступить только редкостная сволочь или отъявленный эгоист, которого он, можно сказать, что, рано оторванного от матери, вынянчил на своих руках, кормя его, как человеческого детеныша, чуть ли не из соски. Но теперь, конечно, такого больше не будет – баста! Так он решил для себя. А кот, даже не подозревая об этом, так и не вылез оттуда, чтобы хоть как-то сгладить свою вину, пока не съел ту, злосчастную колбасу всю без остатка и, при этом, едва не подавившись, поразительно, прочной синтетической оберткой, используемой явно не по назначению, потому как такие высокотехнологичные материалы, безусловно, удобнее было бы применять где-нибудь в военно-космическом комплексе, либо же в производстве презервативов, но ни как не в пищевой промышленности. Короче, обычная для России история. Вот и пришлось Дмитрию М.опохмеляться без закуски, так как на хлеб у него, заработанных в тот день, денег не хватало, а в доме такового просто на просто не было. Не идти же, в самом деле, спрашивать его у соседей? И время сейчас не то, и люди не те, что были раньше – добрые, радушные отзывчивые и гостеприимные, с которыми «бывалоче» если и гуляли, то месяцами на пролет, «не просыхая» и всем подъездом. Только все они, стоит заметить, с этой проклятущей «паленки» поприбирались как-то очень уж быстро или же были выселены «черными риелторами», по тому же небесному адресу, что и первые. А те, что «заехали» в их квартиры после, разве же они способны на такой размах, на такие широкие жесты, а точнее, пьющему соседу не дать с голоду умереть, - все эти, как он их за глаза называл, только изображающие из себя новых русских, обыкновенные мелкие бизнес-сошки. Ибо, по настоящему богатый человек, в его понимании, конечно же, предпочтет себе для жизни элитное жилье, которого, кстати, не мало уже возводилось по городу, а не будет, как они размениваться на фактически подлежащее сносу ветхое строение, да еще и наводить в нем евроремонты. Другими словами, люди совершенно не надежные, от которых ничего хорошего ожидать не приходилось.



Сам же хозяин «Пушка» был, по аналогии с индейскими племенами, последний из «могикан» того, некогда цветущего и под воздействием неумолимого рока постепенно выродившегося поколения. Жена от него давно ушла и, хоть за муж ни за кого больше не вышла, но все одно даже на порог его к себе не пускала, когда он приезжал, чтобы увидеться с малолетней дочкой,– и, скорее всего, правильно делала, потому как той лучше было бы не видеть его в таком опустившемся виде. Вот он и коротал, заливая горе алкоголем, свои беспросветные, полные скрытой печали дни, вдвоем с облезлой масти (едва ли отвечавшей тому, будто данному ему в насмешку и уже сообщённому читателю прозвищу) котом, который, как ни неприятно было это признать, после стольких лет их совместного проживания, оказался тем еще, отпетым типчиком. И не взирая на то, что Дмитрию М. было всего ничего – двадцать семь лет отроду, - выглядел он на все сорок. А в приступе «белой горячки», которую он ласково называл «белочкой», и того больше – дед-пердет – триста лет, констатируя на фольклоре. Только это было ошибочное впечатление, ибо любой другой бы, на его месте, опорожнив стакан за стаканом на пустой желудок бутылку сорокоградусной, несомненно, упал бы замертво; но только не герой нашего повествования, потому как безостановочно измываясь над своим организмом вышеописанным способом, он все же сумел сохранить в нем определенную выносливость и, когда изрядно обожравшийся и утративший бдительность кот вылез наконец-то из под оборонительного укрепления – шкафа, затаивший обиду и близкий – от количества выпитого спиртного – к безумию хозяин, в качестве возмездия, не мешкая, поймал и запер его в пустующей, по известным причинам, духовке, в которой, вдобавок еще и включил на полную газ, а затем поднес зажженную спичку. Неизвестно сколько живодер продержал его там, но только, когда он приоткрыл тугую железную дверцу, видимо, на тот момент, прилично уже поджарившийся «Пушок», вылетел оттуда стремительнее камулитивного снаряда или трассирующей пули.



Причем, прямиком в закрытое окно.



И пробив, при этом, двойное стекло и выпрыгнув на улицу.



Да так, что только его и видели…



А вернее будет сказать, что совсем уже больше не видели. Ибо пропал страдалец – кот, и если не умер от полученных ожогов где-нибудь в муках то, значит, просто не пожелал вернуться к такому нерадивому, как Дмитрий М., хозяину. Который, правда, на следующий же день осознав всю тяжесть содеянного и по случаю где-то опохмелившись (возможно, что, вместе с дружками-бомжами, все на том же «Колхозном» рынке), отправился искать его по дворам и закоулкам, обозначаемого, по территориальной принадлежности, как место его жительства, Центрального района города. В следствии чего, порядком утомившись, забрался на голубую ель у мэрии, видимо, чтобы получше оглядеть округу, и, затем уже, задержавшись на ней сверх всякой меры и будучи замеченным, укусил за палец пытавшегося его снять оттуда представителя правопорядка.



Это уже второго, а до этого, пришедшему на помощь своему коллеге-сослуживцу, первого пнул со всей силы в лоб ботинком. Отчего тот потерял сознание, перед этим невзначай проглотив портативную рацию, которая долго еще, на радость понабежавшим отовсюду зевакам, выкрикивала позывные из его брюха, будто поселившаяся там квакушка.



Впрочем, утверждать не буду, вполне возможно, что она просто завалилась ему под рубашку, а то и в трусы, отчего и складывалось о месте ее нахождении такое отвлеченное представление.



Короче, сие так и осталось тайной, ибо милиция, в тех же СМИ, очевидно, блюдя честь мундира, от комментариев по этому поводу категорически отказывалась, а газетчики ограничивались догадками, ни без иронии поясняя, что на хозяина пропавшего «Пушка», за в общем-то не такое уж и значительное, и только что пересказанное правонарушение, было заведено уголовное дело, в рамках которого его и отправили на психиатрическое освидетельствование, в связи с тем, что основную часть содеянного он решительно не помнил (и получается, не отдавал отчет своим действиям) и по дороге куда, опять же таки, этот, беспечно распиаренный газетчиками дебошир нам и повстречался, и где не ясно еще кем его признают – вменяемым или умалишенным, и какое за этим последует наказание? То есть, почти как у нас с Серегой Платоновым, с той лишь разницей, что он-то был вполне реальный пациент, а мы, с моим вышеуказанным подельником, всего лишь навсего к этому стремились или, как будет правильнее сказать, под этот спасительный диагноз, самодеятельно симулировали, добиваясь чтобы и нас с ним признали таковыми же и, защетив от предвзятого правосудия, временно определили в какую-нибудь из психиатрических клиник, ибо пожизненно мы туда, естественно, не собирались. Впрочем, я уже повторяюсь, и дабы избежать этого не лучше ли будет прейти к прочтению следующей главы, а перерыв, допустим, использовать как в телевидении на рекламу, которая, как известно, «двигатель прогресса», ну что «План Путина», в общем. Была же, помнится, такая! А как бы она, к примеру, на «столыпинском» вагоне актуально смотрелась. Не сиди я тогда, сам бы повесил, ибо все же прекрасно понимали, что это откровенная лажа, а, стало быть, там ей и было самое место!