Роман "Симулянты" часть I глава 8

Глава 8

«Склонность к побегу»



Не очень-то это приятное занятие – этап, хочу я вам заметить. К тому же, унизительное. Но после трех месяцев пребывания в бетонном склепе, куда меня, по возвращении с процедуры амбулаторного освидетельствования, можно считать, что замуровали заживо (а в общей сложности набралось около полутора лет, - и это только по последнему обвинению) предстоящая мучительная перетрубация поначалу воспринималась как величайшее благо, как легкий экстрим или развлечение, а едкий специфический запах железнодорожной насыпи, на первом же вздохе, бил по мозгам, как стакан распитой с кем-то, за компанию, в привокзальном буфете бутылки дешевого портвейна, от которого, впрочем, через пять минут уже начинало мутить и желудок сводило как после порции сильнейшего яда, вот-вот все обратно полезет. Причем, на виду у пассажиров дальнего следования, судя по их раскрепощенному поведению и свободному летнему одеянию курортников, высыпавших с подножек тамбура, как горох из надорванного мешка и прохаживающихся по узкой, видимо, по известной сызранской бедности заменяющей перрон, асфальтовой дорожке, разминая затекшие без движения в пути конечности или, как еще говорится, для кратковременного променада перед возобновлением, хоть и, наверняка, долгожданного, но несколько утомительного путешествия, которое по всем признакам должно было вызывать только приятные эмоции, а тут вдруг мы – этапники, одним своим измученным, нелицеприятным видом, всю благообразную картину мира им портили. Это сразу же было понятно по их брезгливо-сконфуженным лицам, которым, не иначе как, по причине отсутствия должного воспитания, они просто не умели придать выражение чопорного английского безразличия. И хоть расстояние между нами было приличное, и зрелище для нашего российского менталитета, да плюс еще и полицейского государства мы представляли из себя весьма и весьма заурядное, они глазели на нас неотрывно, будто и посмотреть там было больше не на что, и как на ранее невиданных изгоев, или, разодетых кто во что горазд, бомжей, которых только что выловили по подвалам и, вместе со всем их нехитрым скарбом, отправляли теперь, под конвоем из собак и автоматчиков, куда-нибудь подальше от глаз людских, за город, на свалку, да бог знает куда еще. И ладно хоть не в лютый мороз. Рассказывал же мне как-то в спецприемнике один бездомный татарин, по имени Рашид, схожую историю о том, как омоновцы его периодически вывозили из Казани на милицейском «Пазике», заодно с другим подобным ему отребьем, и бросали там, за ее пределами, предварительно отвесив приличных тумаков, дабы окончательно отбить у всех них всякое желание возвращаться обратно и засорять своим присутствием, кичащуюся процветанием, тысячелетнюю мусульманскую столицу. Якобы, такое зверское распоряжение отдавал своим подчиненным их непосредственный начальник, а ему кто-то свыше. Только все это было бестолку, ибо бомжи ни в какую не хотели становиться кочевниками и, как гром среди ясного неба, пугая сусликов, обживать исконно принадлежащие тем степи, ибо, их, как муху на мед, тянуло назад в родные городские трущобы, дабы заселить в них опять, временно пустующие и по случаю обустроенные уже какой-нибудь выброшенной на помойку богатеющими на очередной нефтедолларовой волне квартиросъемщиками рухлядью – летом чердаки, зимой нулевые этажи зданий, те же подвалы. Где они, по его словам, подбивались в разнополые сообщества и коротали долгие беспросветные вечера за бутылкой горячительного и веселыми байками за прошлую преуспевающую жизнь, которая у каждого из них, несомненно, не сложилась по тем, либо иным чисто фатальным и, разумеется, независящим от их личных качеств обстоятельствам. «Но все это поправимо», верили они, намеренно не касаясь страшных тем из современных реалий, где они чудом не были еще убиты распоясавшимися, ментами, либо скинхедами. И никому вроде бы, своим никчемным существованием не мешали и не причиняли никакого вреда. Пока силовики, в очередной раз не выпроваживали их с тех самых, только что описанных «прихватизированных» ночлежек, как в достопамятные коммунистические времена власти выселяли всех неугодных из Москвы, за 101-вый километр…



И вот однажды, как продолжал рассказывать Рашид, проделали это как нарочно в сорокаградусный крещенский мороз, в темень, когда на трассе Казань-Чистополь не ходила ни одна случайная машина. И многие из них в ту злополучную ночь замерзли и померли. А он, благодарением Аллаха и своего крепкого закаленного организма, выжил и, на первой же предрассветной попутке, отбыл в направлении Самары, откуда собирался уже добираться «зайцем» на проходящем поезде куда-нибудь поюжнее и где стало быть так безжалостно не губит людей ночная стужа и ни с того, ни с сего, взъевшаяся на них, по его же заверениям, республиканская администрация. Но был «отловлен» на железнодорожном вокзале, вездесущими «царскими опричниками» и посажен – за неимением «тугриков» на откуп – в спецприемник, где, кстати, и познакомился со мной, задержанным и содержавшимся уже в нем за мелкое правонарушение – якобы, я выражался нецензурной бранью у местного отделения милиции – ну, в общем все как обычно у нас в стране, - а на самом деле за участие в правозащитной деятельности. Так сказать, оказался не в том месте, не в тот час, ибо, как убеждённый анти глобалист и нейтральный миро созерцатель, специально никогда не лез в политику. Так вот, а к полудню следующего дня, мы с ним оттуда уже бежали, «закосматив», - по его же оригинальному выражению, - под острое инфекционное заболевание. В народе, в просторечье, обозначаемое, как понос, а по научному, значит, диарея. Не сразу, конечно, а дождавшись пока нас отвезли на скорой помощи в больницу, так как конвой «суточникам» не полагается, то мы тут же оттуда и сбежали - я в Тольятти к мамкиным беляшам, а он в Анапу к виноградной лозе и морю. Сотрудники спецприемника, как сейчас помню, перед посадкой в «мапузовскую» колымагу озабоченно спрашивали меня: «А ты не слиняешь оттуда?» «Как же, не дождетесь!», - без тени сомнения отвечал им я, - «У меня же тут остаются изъятые у меня при аресте дорогие вещи – очки от «GUCCI» и ремень от «BOSS». «А-а-а», - понимающе кивали они, с глупыми выражениями на лицах. Очки с ремнем, конечно, жалко. Фирменные были. Ну, да, хрен как молвится с ними, за то лето погулял, пока меня по новой, теперь уже по серьезному, как бегающего от охотника зайца, не изловили. Знай себе не унывай, не сегодня-завтра из тебя рагу изготовят! Однако, и эта головокружительная история с мнимым расстройством кишечника и обманом наивных сержантов и сердобольных врачей, не прошла для меня бесследно – местные, тольяттинские, оперативники из УВД откуда-то про нее прознали и, уже по этому - как и то административное, так сказать, шитому белыми нитками - уголовному производству, предусмотрительно зачислили меня в разряд «побегушников», колоритно прочертив их неотъемлемый символ – красную полосу, жирной биссектрисой из угла в угол и поперек моего личного дела, хранящегося в толстой канцелярской папке, с соответствующим вкладышем внутри. А потому, когда нас высадили из автозэка, то мне одному, из всего нашего разношерстного спецконтингента, тут же нацепили на руки «браслеты», при этом даже не подумав о том, как же я теперь буду тащить свою необъятную пропиленовую сумку, путающуюся под ногами и тянущую меня мертвым грузом, как пудовая гиря утопленника, на всем протяжении пути. Был бы я овчаркой, я бы сообразил и взял ее в зубы, но, я то как ни как родился человеком и не мог никак отрешиться от этой глупой иллюзии, прямо таки, не зная, как мне дальше быть. Пока другие этапники, видя мое замешательство, не пришли мне на помощь и не подхватили ее за обе ручки, любезно взявшись донести ее за меня до места посадки. Тогда, как я шел, рядом с ними, на легке, поглядывая по сторонам и не только легкими, а буквально всеми фибрами, своей истосковавшейся по воле души, впитывая в себя этот казавшийся мне сладким пресладким вокзальный воздух. И не удивительно, что уже через пару минут хотьбы в обход, стоящей перед нами сплошной стеной зеленой гусеницы вагонов, к четвертому пути, у меня возникло острое желание воспользоваться ситуацией и дать деру, бросившись наперерез идущего навстречу нам по левую сторону локомотиву. Я даже мысленно обыграл эту стремительную сцену в действии. Вот я протискиваюсь между ковыляющими рядом со мною гуськом бедолагами в телогрейках, отталкиваю от себя конвоира, который от внезапности может потерять равновесие и завалиться на рельсы за секунду до того, как по ним простучат тяжелые, все перемалывающие на ходу, колеса, неудержимого и бездушного в своей многотонной инерции состава. Раздастся пронзительный человеческий вопль и возникнет паника, но я уже буду бежать вперед, мало что соображая, задыхаясь и покрываясь потом. На долго ли меня хватит? Вряд ли. Ибо я уже не тот кем был раньше и за все эти, будто проведенные в невесомости, дни и месяцы малоподвижной жизни, мышцы мои настолько отрафировались, а легкие ослабли, что я задыхаюсь после пяти минут ходьбы, как дряхлый старик, страдающий астмой или болезнью сердца. То есть, не чего было даже и думать ни о каком рывке или кроссе, в этом-то я как раз отдавал себе четко отчет. Зато можно было, проскочив перед носом стремительно приближающегося состава, тотчас же запрыгнуть на одну из его многочисленных подножек, ухватившись руками за поручни, - тешил я себя другой мыслью, но опять же не надолго, ибо я прекрасно сознавал, что проделать столь виртуозный трюк мне будет не по силам даже, если бы я был таким же ловким и прыгучим, как, допустим, китайский киноактер Джеки Чан, как известно, не терпящий замены каскадерами , и так как руки мои были предусмотрительно закованы в наручники и мне не стоило забывать об этом в любом случае, тем более, в таком ответственном намерении как побег, о котором, как выясняется на деле, я неустанно подсознательно думал. «Снять бы их?» - мелькнуло у меня под черепной коробкой. Только таким образом? Да и знай я даже, к примеру, как это делается, - а что потом? – также молниеносно размышлял я о последствиях, и приходил к выводу, что в этом-то и заключается весь фокус, неоправданной рискованности данного предприятия, потому как деться-то мне в этой проклятой стране в общем-то некуда. К родственникам в Самаре? Да они меня на другой же день, из-за создаваемых им, моим вынужденным присутствием, неудобств, сами в милицию сдадут, мотивируя это подленькое решеньице, благими целями и не взирая на то, что я у них единственный племянник, и они мне приходятся по материнской линии – дядей и тетей. В отчий дом, в «хрущебу»? Так там через пару часов уже, после успешно осуществленного побега, все обложат менты и везде, где бы я не появился, по прошлым адресам, меня будет поджидать круглосуточная засада из них. Пуститься на утек за кордон, где у меня никого из родных и знакомых нет, но где мне жить точно уже хуже, чем в этом типичном Майдане или Освенциме, иначе именуемом Российской Федерацией, не будет – это, конечно, можно. Но вот автоматчика, этого проклятого жалко. Его ведь, как в мясорубке, точно тогда со всей амуницией и патронами перемелет. А вдруг у него дети? Это вечное вдруг, разочарованно вздыхал я, глядя вслед идущим впереди девчонкам, постоянно останавливает меня от решительных действий. Короче, я повязан с этой «гребанной» отчизной по рукам и ногам, погряз в предрассудках и, к тому же, арестован. Я весь в противоречиях, но при этом, правда, до сих пор еще, как ни странно не сошел с ума и в моих венах по-прежнему, как в хорошо отлаженной радиаторной батарее, циркулирует горячая кровь, порождая в мозгу неизбывную тягу к свободе и неиссякаемую ностальгию по родному дому. Вплоть до того, что, по возвращении, я готов упасть перед ним на колени и в отчаянии расплакаться и взмолиться Богу. В которого я, кстати сказать, никогда особо-то и не верил. И не потому даже, что воспитывался под бдительным оком партии и комсомола, правящими, больше полвека умами масс и нетерпимо относившимся к религиозным настроениям каждой отдельной личности. Нет! Не поэтому. Просто не испытывал потребности и все тут, хотя сам за собою частенько замечал, что нет-нет соотношу свои, выстроенные в словесный ряд, помыслы с именем Господа. Причем, даже не знаю по какой причине я это делаю. Так уж, наверное, просто у русского человека принято, подобно многим другим, тянущимся к вере, народам и малым народностям, сопоставлять свои поступки и волеизъявления с устоявшимися нравственными ценностями, в данном случае делая это через проповедующий их религиозный символ.



Эх, как там сейчас интересно поживает мой бездомный приятель Рашид, чудом уцелевший при окончательном изгнании из Казани, и куда я теперь почти добровольно еду. Надо мне это больно! И почему я, вместе с ним, тогда не «отвалил», по его выражению, бродяжничать в Анапу, а вернулся в свой недружелюбный Тольятти. Говорил же мне этот правидец-бомж, говорил… и почему я его, в тот раз, не послушал? А другого уж, конечно, не будет. Валялись бы мы сейчас с ним дружненько на горячем южном песочке, любовались оголенными фигурками девчонок, плевали виноградными косточками в небо. Эх, что сделано, то сделано и нечего теперь горевать об этом.



Занятый этими тревожными мыслями, надо сказать, так я ни на что отчаянное и не отважился. Благоразумие возобладало. Глупости - то всегда успеть по наделать можно! Мою неподъемную сумку (вроде, ничего такого тяжелого и не положил в нее?) спасибо им – так и донесли до «столыпинского» вагона мои случайные попутчики. А я, глядя на это, еще раз пожалел о том, что тюремные шныри, наотрез отказались оставить ее, до моего возвращения, в каптерке прикрываясь каким-то сомнительным предписанием, которое, якобы, не позволяет им хранить вещи, пусть даже и временно отбывающего оттуда спецконтингента.



Конвоиры, держа оцепление, приказали нам присесть на корточки и дожидаться дальнейших распоряжений. В то время как кто-то старший из них, видимо принялся оформлять документы по передаче нас своим коллегам, специализирующимся строго на железнодорожно-надзирательной деятельности, находящимся внутри вагона, внешне ничем не отличающегося от других, относящихся к основному пассажирскому составу. Только окна у него были укреплены изнутри стальными прутьями, но разве это разглядишь с первого взгляда? Да ещё снаружи. Едва ли! Вся эта неприглядная сцена, по-прежнему, разыгрывалась на глазах у курортной публики, которая, вероятно, из любопытства, так и крутилась возле нас, копошась, как цыплята в дорожной пыли, по обеим сторонам путей на захудалой станции Сызрань-город, - явно не оправдывавшей эту заложенную в названии широко идущую перспективу. Деревня она, как говорится, и в Африке деревня! «Барышни» живо писали дряблыми, цвета куриных окорочков ляжками, выпиравшими вниз из под узких обтягивающих коротких юбочек и шорт, а их кавалеры, будто беременные бабы, прикрывавшие свои неразрешенные от бремени животы, одетыми на выпуск футболками, блуждали возле них, очумело попивая из горла бутылочное, либо баночное пиво. Безусловно, я сознавал, что то был не девятнадцатый век, когда этапируемых по Руси каторжников, по всем населенным пунктам, встречали с состраданием и участием, повсеместно оказывая им посильную помощь – кто табаком, кто хлебом, кто добрым словом. Вертухаи, обычная солдатня, ругаються, но разве же это кого-то остановит! И это, опять же, если верить нашим гуманистам-классикам, которых при всем моем к ним уважении, на свою беду, я начитался за свою бытность, похоже, несколько чрезмерно.



Но тут началась погрузка, и мне уже некогда было «накручивать», - из любимых речевых штампов моей мамы, - себя дальше на этом, как бы начинающем уже входить в привычку пессимистичном анализировании. Хотя я успел все же, всему этому вольному, жестокосердному сословию, пялившемуся на нас с высока своего независимого положения в обществе, на прощание состроить такую препротивную звериную гримасу, что они, как мне показалось, аж, в ужасе «ломанулись» от меня и чуть не по передавили друг друга, прячась по вагонам. Доктор Лектор из американского триллера «Молчание ягнят», против русского зэка, теперь им пай-мальчиком покажется, - пусть они только себе для сравнения этот DVD-диск включат. Размечтался я, довольный достигнутым результатом. Но и это, как не трудно догадаться, далеко не все еще мои проделки на этой, если, конечно, можно так выразиться, арестантской ниве. Были и другие. Но о них, скажу я вам, предстоит узнать только заглянув в продолжение нашей, не терпящей отлагательств и, надо отдать ей должное, раскрывающей себя всегда, с самых неожиданных сторон, хулиганской поэмы. Любопытно? Вот и читайте.