Роман "Симулянты" часть I глава 3

Глава 3

«Город по имени Пальмиро»



Тольятти, Тольятти – мой родной и любимый город. После, показавшихся десятилетиями двух-трех месяцев разлуки мы снова вместе. И пусть меня опять как какого-нибудь заправского урку не заслуженно прячут от тебя маргиналы при должностях и погонах по мрачным, окруженным со всех сторон, как неприступные крепости, высоченными заборами, темницам, как им заблагорассудиться, определяя то в одну, то в другую из них, и я не смогу пройтись как прежде по твоим пьяным дворам, как их в шутку зовут в народе (но, как известно, в каждой шутке есть доля правды), и мне не удастся вдохнуть полной грудью этой омерзительной автомобильной гари, к которой, впрочем, мои слабые легкие приучены с детства, и я не зайду в полумрак знакомого до слез подъезда, чтобы подняться на восьмой этаж на исписанном детьми допотопном лифте, и не позвоню в квартиру, где живет, одна одинешенка, моя старушка-мама, чтобы в кои и то веки увидеться с нею. Нет! Доставленый в глухом автозэке я буду пока сидеть в одной из камер ИВС, что находиться на улице Садовой и ждать когда меня повезут на психиатрическое освидетельствование, чтобы наконец-то выяснить: кто я есть на самом деле – умный или дурак? раз до сих пор еще живу в этой безумной стране под названием Россия, где меня то и дело сажают в тюрьму по каким-то сомнительным обвинениям и откуда по освобождению у меня все никак не хватает мужества уехать куда-нибудь в более добропорядочные города и страны, за границу, как это сделали многие и многие из моих соотечественников, не пожелавших сложить тут голову за убеждения или за свой же, вроде бы, легальный бизнес. Хотя, что уж тут скрывать, такого в нашем уникальном государстве просто-напросто не имеется и ты работаешь либо под теми, либо под этими – будь-то менты или бандиты, а если нет, то неминуемо оказываешься, в назидание остальным, временно отправленным на покой, до окончания, выписанного тебе подконтрольным им судом, приличного лагерного срока или же на вечно, на чудом пустующих еще трех метрах земли на одном из окрестных погостов, которые, стоит заметить, просто не в состоянии уже принять всех прибравшихся по естественным или насильственным причинам и требуют срочного, если не переноса, то расширения. Но и с этим неотложным вопросом постоянно происходят вполне закономерные для нашего суверенного бардака неувязки, и только чиновники из городской администрации продадут кому-нибудь из коммерсантов этот выгодный «тендер», как этого самого «счастливчика» тот час взорвут или застрелят конкурирующие фирмы, желающие единолично поучаствовать в этом сулящем не малые прибыли проекте. И так без конца – жмурики есть, а кладбища нет! Как и крематория, в общем-то, тоже.



Так что жить на этом, едва заметном на развернутой российской карте, пятачке земли обозначаемом как Тольятти выясняется не очень то и безопасно и о таких, как я, ловцах удачи, знающие люди обычно говорят, что нас тюрьма спасает. Посидишь вот так вот в зоне годик, другой, третий… «откидываешься», а на свободе из твоего ближайшего окружения, изъясняясь по-народному, кого уж нет, а кто далече. И тут то вот и призадумываешься невольно, кому из нас повезло больше – тебе или им? – в этой злополучной жизни. Классический пример, когда нет худа без добра, только вот как-то не поворачивается язык поблагодарить судьбу, как и ныне правящую власть за это. Тем более, как показывает жизненная практика, не мало не беспокоясь о твоем благополучии, она только и радеет о том, как бы тебя всячески и далеко не правовыми способами туда, откуда ты только что вышел, назад упрятать. То есть в тюрьму. Для чего? Да так, на всякий случай – что б не думалось. И так, мол, стране вон как не легко на одних только нефтедолларах и когда экономика ни черта не работает, по их же выражению, с колен-то подниматься . А тут сразу, одним махом, все вопросы решаются и ни трудоустраивать, ни пособия по безработице выплачивать тебе уже не надо, а, если, дескать, не протянет долго на хозяйских харчах кто-нибудь из таких как я, не приносящих никакой материальной прибыли граждан, так что ж теперь – одним больше, одним меньше, когда это у нас человек сам по себе как личность в цене-то был, а? Да никогда! Была бы такая возможность, так и сейчас бы, как в свое время, поговаривают, тех же чувашей Петр Первый на гвозди и русских бы на что-нибудь поменяли. Ну не на гвозди, так на газ, как обошлись недавно, по утверждению радиостанции «Эхо Москвы», со ста сорока тысячами русскоязычными жителями Туркмении, оставшимися там после развала Советского Союза, но имевшими, однако же, двойное гражданство, и помимо их желания, лишив их его и обрекая, тем самым, на полное рабство. Это ли не предательство? Характерный пример, правда? А подобных ведь не мало…



Словом, хорошее не предвиделось…



А точнее вырисовывалась самая, что ни на есть пессимистичная картина…



Да и сама поездка, говоря на чистоту, была чисто формальная, не предвещавшая никаких существенных изменений и подвижек на лучшее. Единственно в чем мне, бесспорно, до сих пор везло это в том, что я пока что арестован, а не убит в числе прочих и прочих, не поддающихся подсчету моих дорогих горожан, бесславно, а главное бессмысленно сложивших головы в борьбе за выживание в нескончаемых уличных разборках, охвативших страну с начала девяностых годов прошлого века, да и по сей день, собственно, продолжающихся. Хотя, по правде сказать, и я едва не преуспел в этом нехитром деле – ведь стреляли же мне однажды в живот в подъезде, как некогда (уж извините меня, пожалуйста, за такое нескромное отождествление) в той же самой «хрущебной западне» (разумеется, не разбираясь даже в том, талант перед ними или не талант) безжалостные и тупые современники, тыкали Венечке Ерофееву, шилом в горло. А Пушкина с Лермонтовым, по аналогичной беспредельной глупости приняв за ровню, выражаясь на нынешнем тарабарском языке, «замочили» на дуэли. Стоп, стоп это одно, а вот, пришедший мне сейчас на ум, известный жизнелюб Мандельштам, адресовавший душегубу Сталину вызывающие, обличительные строки и умерший потом, в расцвете сил, в пересыльной тюрьме, не играл ли он, таким образом, сознательно со смертью, как обезоруженный тореадор, не могущий уронить лицо перед замершей в ожидании публикой, дразнит на арене обезумевшего быка – до последнего, до победного! Эх, объясненьице-то знать, кроется в личности, а не в эпохе! Как и не в Державе, в общем-то. Потому как у каждого из нас, естественно, независимо от нее, свой путь – либо в бунтари, либо в приспособленцы.



Кстати, мой соучастник по симуляции и второй фигурант по уголовному делу Серега Платонов, опередив меня, неделей раньше, уже прошел эту нехитрую процедуру, съездив на нее, по установленной схеме, на автозэке, в составе еженедельно по четвергам подбиваемой из десяти-пятнадцати человек группы и хотя с результатом его еще не ознакомили, о чем он мне вкратце излагал, по возвращении, все в той же бесконвертной форме, но самой возможностью, как я понял, развеяться от однообразных тюремных будней, был весьма и весьма доволен, ибо, по складу характера, увальнем он никогда не был и находиться длительное время взаперти, с проистекающей от нее бессменностью обстановки, являлось для него совокупно с неопределенностью, одно мучение. Ко мне же власти отнеслись в данном вопросе чуть посерьезнее, отделив меня от общей массы и, в индивидуальном порядке, как сейчас помню, в среду, утром, положенного дня, прислав за мной в «приютивший» меня после Сызрани тольяттинский изолятор двух уже встречавшихся мне на следствии оперативников, которым, стоит заметить, специально не задаваясь этой целью, я, видимо, успел уже когда-то изрядно потрепать нервы, так как едва завидев меня, выведенного из камеры и идущего им навстречу из сумрачной глубины коридора спецзаведения, они с плохо скрываемым ехидством дружно воскликнули в один голос:



- А, Васек, давно не виделись!



- Еще бы столько, - недвусмысленно ответил я на это дурацкое приветствие, стараясь не ступить на валявшегося на полу гражданина в потрепанной одежде и с вывернутыми за спину и закованными в наручники руками, который, надрывая глотку, без перерыва и в одной тональности орал первую букву алфавита:



- А-а-а-а-а, - вероятно, даже и не думая переходить на вторую и невольно напрашивающуюся: б-б-б-б-б.



- Вот автоугонщик Ветров знает, где надо косить, а где не надо. А это что? «Смех один», - комментировали оперативники, выводя меня под роспись в журнале за ворота учреждения и уже в машине спрашивая: «А ты там что собираешься делать? Лаять или мяукать?»



- Цитировать по памяти Европейскую Конвенцию прав Человека, которую наша горячо любимая Родина в 1998 году имела смелость ратифицировать и наглость, по сей день, не соблюдать, - заверил я их, не отводя взгляда от прикрепленного по центру лобового стекла зеркала, и где поочередно отражались их небритые физиономии, хорошо видные мне с заднего сиденья.



- Ишь ты.



Безусловно, они поняли, что на процедуре психиатрического освидетельствования я обязательно что-нибудь вытворю, вот и взялись за меня персонально, желая воспрепятствовать этому, а иначе, «ни в жизнь» бы за мной не приехали, размышлял я по дороге, даже и не думая посвящать их в свои, пока что не подлежащие широкой огласке, планы – пусть, мол, это будет для них сюрпризом. Скорее всего, озадачивающим.



Город, город… мой ровесник, у которого помимо фамилии Тольятти есть еще и имя Пальмиро, ибо он был назван так, а точнее переименован властями из Ставрополя на Волге, вначале шестидесятых годов прошлого века исключительно из популистских побуждений в честь итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти, потому как в то, теперь уже далекое десятилетие, «макаронники», а именно так их в обиходе и зовут по всему миру, строили для нашей, вероятно, как и сейчас мечтающей об индустриальном прорыве страны, автомобильный завод и отечественные партократы, подобрав для него подходящую территорию, по этому случаю, вспомнили про ихнего партократа, но, вместе с тем, однако же, вряд ли даже удосужившись выяснить, была ли вообще у этого человека сохранена как девственность – при его-то напряженной политической деятельности – честь, как бы даже возбраняемая, на этом жизненном поприще. И это не говоря уже об его по сути утопических марксистско-ленинских взглядах, от которых, как от завалявшихся на складах и вышедших из моды (и если еще и не подпорченных к тому же) товаров, в наше просвященное время, пожалуй, только ленивый нос не воротит. Столько они, эти самые коммунисты, в неравнозначный противовес к хорошему, всяких гадостей, за свою семидесятилетнюю экспансию успели понатворить для государств и народов Земного шарика, что аж, как молвится, до сих пор у всех сидят в печенках.



И так ближе к полудню, погожего дня, мы проезжали знакомыми улицами – Лесная, Мичурина, Южное шоссе. Как я отвык уже от всего этого вольного великолепия: машины «навороченные» одна шикарнее другой – десятками, сотнями, так и мелькают мимо по проезжей части, а по тротуарам дефилируют в коротких юбочках, приблизительно в равном, количественном соотношении и, будто не спешащие никуда, улыбчивые девушки; и что примечательно, все как на подбор – красавицы! Голову, глядя на них, свернешь. Боже ты мой, Боже ты мой! – восторгался я от всего сердца пока мы колесили, маневрируя, с превышением скорости и с разделительной полосы на разделительную, к намеченной цели.



- Лучше калымить в Гондурасе, чем Гондурасить на Колыме, - вещал по вмонтированному в панель радио знакомый голос Николая Фоменко.



- Это уж точно. Ни к тебе, Васек, относится?



- Разве только ко мне? От тюрьмы и от сумы, как говориться, не зарекайся. Кто его знает, как еще жизнь у каждого из нас сложится? Ваших БэРэМовцев*, между прочим, тоже не меньше, чем нашего, не замаранного по этой паскудной стезе, брата на кладбищах покоиться, по подвалам бомжуют и в лагерях сидит.



- Это ты к чему клонишь, сучий потрах? К чему?



- За дорогой смотри. Приехали, - осадил я его с ходу.



На такой повышенной ноте, заглушающей звук мотора, мы и вкатили, едва не врезавшись в бетонное крыльцо, на старенькой «восьмерке» во двор многопрофильного заведения, чтобы через минуту уже идти на запланированное судом мероприятие по первоначальному выяснению моей вменяемости в рамках уголовного производства и нашей, не укладывающейся ни в какие бюрократические формальности, вольнолюбивой поэмы. Тем же составом: я, конвой и читатель следом. Вперед же, вперед!



* БэРэМовец – бывший работник милиции.