Фрагмент ("Ф.Б.")

3
Тепло нахлынуло внезапно, затянуло канавы, тропинки и сельскую дорогу густой сочной зеленью. Смородина под окнами цветет бледно-розово, пахнет, притягивает взгляд изумрудными листочками. Невзрачные её цветки превратятся скоро в маленькие кислые ягодки, которые мы будем обрывать горстями и есть, морщась, не дожидаясь, когда они созреют. Черемуха клонится белыми ароматными сугробами, не дает проходу, манит к себе. Встаю на цыпочки, тянусь к ней, прячу лицо в душистых соцветиях, улыбаюсь им, прикасаюсь губами. Нежные. Трава под черемухой кое-где присыпана мелкими белыми листочки – опадает цвет, оставляя после себя мелкие темно-зеленые ягодки. Поспеют они не скоро – ждать и ждать ещё.
Хорошо постоять под черемухой! Гладкий ствол пропитан солнцем и пахнет терпко, волнующе. Смолка, как слеза, бежит сверху из маленькой трещинки в коре. Муравей увяз лапкой, не может выбраться. Сорвала сухую травинку, поддела муравья осторожно, перенесла подальше от смолы. Воробьи купаются в пыли, между корнями дерева, чумазые, толстенькие, распушились. Лопухи расправили свои шершавые жилистые ладошки, тянутся к тропинке - не пройти. Молодая крапива прячется среди них, коварно бьет по босым ногам, жжется. Прошлогодняя полынь закрывает небо над головой, царапает руки, пахнет пылью. Молодые побеги ее столпились у подножия старого стебля, ухватились цепко за корень, тянутся к солнцу – высокие, сочные. Легонько тронула полынь - ладошка запахла горечью.
Свернула с тропинки налево - на дорогу, на сельскую улицу, где стоят всего несколько деревянных домов, окруженных старым, почерневшим от времени, покосившимся штакетником. Расставшись с одним забором, нужно пройти большое расстояние, прежде чем встретишь следующую ограду - так редко стоят дома.
Покосившийся забор кончился, вскоре исчезла крыша последнего дома: сколько ни оглядывайся, не видно его. Отправилась путешествовать по окрестностям. Я почти всегда хожу одна.
Справа вдоль дороги – плотные заросли шиповника. Укрывшись зеленью, он стал совершенно непроходим: тропинка, по которой можно было пройти еще совсем недавно, словно исчезла, растворилась, затянутая травой и молодой колючей порослью.
Над кустами шиповника медленно летают большие шмели, покрытые красивой блестящей шёрсткой. Жужжат деловито. Один полосатый летун завис неподалеку, словно рассматривает что-то. Я остановилась - страшно идти, когда он рядом. Украдкой поглядываю на него, делаю вид, что остановилась просто так, чтобы он не подумал, что я его боюсь. Поднялась на цыпочки, заглядываю в густые заросли шиповника – там, на ветках, маленькое круглое гнездо из мелкой соломки. Наверное, в гнёздышке кто-то живет. Хорошо бы подойти поближе и посмотреть, кто там, но шиповник не пустит, колючий, расцарапает руки и ноги.
Шмель снялся с места, зажужжал дальше. Я тоже двинулась. Так идем, с остановками, я - осторожно, с опаской, шмель – любопытно разглядывая что-то в молодой зелени и совсем не замечая меня.
Шиповник закончился, а дорога уводит все дальше и дальше от поселка. Справа и слева, повсюду - высокая трава колышется волнами под теплым летним ветерком, убегает туда, где чернеет лес. Деревья вдоль дороги ложатся к ногам прохладной тенью, шепчутся листвой, завораживают высотой и размахом кроны.
Совсем заблудившись, узкая, поросшая травой дорожка привела меня к старой полуразрушенной ферме. Здесь капельку страшно, но очень интересно. Ступила на пыльные доски и оказалась в тени старого заброшенного коровника. Прохладно.
Под крышей, на деревянных балках – гнёзда. Много гнёзд – приклеены плотно друг к дружке. Очень красивые, похожи на маленькие плетёные корзинки. Ласточки сами делают их из грязи и соломы, клювиком - я видела. И мне всегда хотелось посмотреть, что у них там, у ласточек, в гнёздах. Да, там птенцы, я знаю - слышала не один раз, как они пищат. Но мне очень хочется посмотреть птенцов, подержать их в руках.
Обошла ферму, заглядывая в кормушки, в каждый уголок. Нашла. Длинную толстую палку – едва поместилась в руке. Тяжело, но любопытство сильней.
Подошла туда, где больше всего гнезд, ухватила палку двумя руками, подняла, ударила, целясь в гнездо. Хрустнуло мягко, податливо, словно живое охнуло что-то. И посыпалось сверху – глина, перья, пыль, что-то ещё завертелось в воздухе, падая. Лицо запорошило, глаза. Отплевываюсь, отряхиваю пыль с лица.
Ласточки пронзительно кричат, беспокойно мечутся вокруг, разрезая воздух крыльями. Они почти касаются моей головы и рук, бросаются на меня, словно хотят остановить, защитить гнездо. Высоко задрав голову, снова ударила. Продолжая орудовать палкой, наблюдаю, как треснула очередная глиняная корзинка под потолком, и острая деревяшка вошла внутрь гнезда. Куски глины, скорлупа и перья посыпались, запорошив густой пылью лицо и руки. Что-то бледно-розовое мягко скользнуло вниз вслед за палкой, которую я тут же подняла для очередного удара.
Голый птенец упал, глухо ударившись о грязные доски. Лежит неподвижно, распластавшись в пыли. Следом упали еще два птенчика, уткнулись головой в пол, замерли. Пятнистые скорлупки хрустнули под ногами, рассыпались. Опустила палку, отбросила в сторону. Подошла, подняла одного птенца, рассматриваю. Этот совсем еще голый, у тех, что остались на полу уже редкий серый пушок на тонких прозрачных крыльях. Бросила птенца, снова взялась за палку, выбрала новое гнездо, ударила с силой, пробила дно.
Голые птенчики падают к моим ногам, лежат неподвижно, а я продолжаю бездумно крушить хрупкие гнезда. Яйцо упало, всхлипнув, ударилось о грязные доски, скорлупа разлетелась в крошево, выплюнув птенца. Отложила палку, присела, рассматриваю, что там упало. Маленький, скорчившийся в неестественной позе, птенец словно прилип головой к собственному телу, подвернув тонкую шейку. Сквозь синюю прозрачную кожу видны темные пятна внутренностей. Отодрала остатки скорлупы, приставшей к спине птенца, потрогала его - теплый, мягкий. Отбросила маленькое мертвое тело в сторону, пошла к следующему гнезду.
И снова тяжелая палка ударила в дно птичьего домика, старательно приклеенного к деревянной балке под невысоким, просевшим потолком заброшенной фермы. Ласточка, сидевшая там до последней минуты, выпорхнула, закричала жалобно, закружилась надо мной, заметалась, словно призывая кого-то на помощь. Из проломленного дна выпал, кувыркаясь в воздухе, птенец, покрытый пухом, шлепнулся о доски и зашевелился, затрепыхался у моих ног. Бросила палку, подняла его, разглядываю. Погладила по голове, по спинке. Живой, теплый, хорошенький. Растопырив крылышки, он мелко подрагивает у меня на ладони, раскрывает маленький клювик с ярко-желтыми полосками по бокам, тонко попискивает.
Ласточка мечется так близко, словно хочет отнять у меня птенца, стрелой проносится рядом, рассекая воздух, кричит, возвращается, и снова крылья-бритвы режут воздух у самых моих глаз. И кричит, кричит. Пронзительно. С болью. Плачет.
Я отпрянула, отшатнулась, словно отброшенная криком птицы, уперлась спиной в полуразрушенную деревянную кормушку. Птенец выпал из рук с мягким стуком, задвигал крылышками, зашевелился на полу. Живой.
И я поняла вдруг своим пятилетним умом, что я натворила. "Ласточка - его мама. Он - живой. А другие – мертвые. И этот умрет тоже. Я сломала их дом. Я убила его. Я их всех убила".
Широкий солнечный столб прямо передо мной шевелится своими пылинками, заглядывает мне в глаза, смотрит внимательно и строго.
Стыдно. Боже, как стыдно! И страшно! Что-то нехорошее натворила я.
Отвернулась, спрятав взгляд от солнечного луча, не оглядываясь, быстрым шагом пошла туда, где раньше были ворота, а теперь толпилась полынь и лебеда, загораживая проход. Выскочила из-под крыши, остановилась. Солнце ударило по глазам, ослепило. Зажмурилась, привыкая к яркому свету.
Тишина вокруг и слышно в этой тишине, как тревожно и жалобно кричат ласточки, плачут, мечутся под крышей. Вылетают, ныряя в солнечный диск, стригут небо острыми крылышками, и вновь бросаются вниз, оплакивая своих птенцов.
Прочь отсюда, прочь!
Бегу, не разбирая дороги. Трава хватает за ноги, рвет кожу. Толстые стебли полыни кинулись мне навстречу, сбили с ног, бросили на землю. Острые камни больно ударили, разодрали кожу на коленях. Поднялась, всхлипывая. Сквозь пыль на ногах проступила кровь, щиплет больно. Мелкие камушки впились в ладони, обжигают огнем. Колючки репейника вцепились в одежду, царапают. Стою, окруженная травой: полынь и лебеда накрыли с головой, стебли клонятся ко мне, смотрят, как я размазываю слезы по щекам, смешивая с пылью. Едва различимая тропинка под ногами нырнула вправо, скрылась, бросив меня одну.
Страшно и хочется поскорей уйти, убежать от любопытных глаз, которые, кажется, смотрят на меня со всех сторон, убежать от мертвых птенцов, убитых мной, от крика ласточек. Страх толкает меня в спину, и я мчусь, не замечая, как хлещет трава по лицу, по рукам. Бегу, а в голове - одна-единственная мысль: Бог накажет меня за это. Я слышала, что нельзя разорять гнезда ласточек - Бог накажет за это. Я - разорила. Бог накажет меня за это.
Тропинка прыгнула на дорогу и пропала. Я вылетела вслед за ней из бурьяна, остановилась. Отдышавшись, пошла в сторону поселка, прислушиваясь к шорохам, боязливо озираясь по сторонам.