Затерянное племя.Митя

Чем занимается твоя знакомая?

- Она писательница.

- Скажешь тоже! Писательницы в красивых странах живут - Париж, Италия. Пьют кофе в кафе на тихой респектабельной улочке. Все такие утонченные, на руках браслеты. Пишут о ванильном снеге.

- Только так? И по другому не бывает.

- Насколько я знаю, так. Здешних трудно назвать писательницами: необразованные бывшие жены миллионеров с Рублевки; коньюктурщицы - детективщицы; домохозяйки, у которых была пятерка по русскому за сочинения. Вот такой контингент.
- Хм

- Сам подумай, о чем здесь писать? О бомжах? Нет, можно и о бомжах, но для этого нужно иметь слегка отстраненный взгляд. Как можно отстраниться, если они здесь везде?

- То есть, написала главу и пошла прогулялась по модным магазинам Милана, окутанная шлейфом дорогих духов?

- Именно, именно так.

//

В ту зиму выпал ванильный снег.


-Митя, сынок, не загостился ли ты среди нас? Смотри, затянет. Наша дорожка склизкая, долго по ней не ходят. Вернулся бы, казенный дом, да все лучше.
-Ослеп, Матвеич? Интерес у Митьки здесь, червовый.
Бродяги заулыбались разбитыми, распухшими губами. Щелочками глаз поглядывая на Митю и Владу.
Митя смущенно молчал, уткнувшись лицом в воротник куртки.
Семнадцатилетний юноша, высокий, худощавый с мягкими чертами лица и открытым взглядом прибился к честной компании бродяг в начале весны. Когда подул особый весенний ветер, будоражащий юные сердца, зовущий куда-то. Он услышал его зов. И, вместо того, чтобы вернуться из школы под родную крышу детского дома прыгнул в маршрутку до Москвы. Переполненный восторга, нырнул вместе с толпой по липким, подтаявший снег с грязью, ступенькам в метро и оказался на Курском вокзале.

Никто не чаял весны так, как это бродяжье племя - обмороженные, потерявшие за зиму конечности, чаще пальцы на руках, с гангреной ног, день и ночь, долгие месяцы они вели битву с холодами.
Морозы ослабевали, зима сдавала позиции. Наступало, наступало золотое для бродяг времечко. Весна!
Не нужно было искать теплое место.
И за полночь, когда город успокаивался, они собирались за палатками у Курского. Для самых откровенных разговоров.
- …Ушел от первой, жены-то…куда деваться…квартира её была.
- А чего ушёл? Чего не поделили?
- Да всё мы делили…разлюбил просто.
- Ты смотри! Ну, а что она некрасивая, что ли была?
- Да нет… справная бабёнка…всё при ней.
Собеседник выжидающе молчал.
- Один недостаток имелся…пальцы она облизывала (рассказчика передернуло), … когда ела… «Хороша свининка!», и пальчики свои оближет. С начала-то вроде ничего…потом раздражать стало, до невозможности.
- А Люська, значит, не раздражает?
Люська повернулась разбитым лицом, окинув приятелей сумрачным взглядом.
- Она …не раздражает…Люсю я люблю.
Люська презрительно отвернулась: « Вельветово мне твоя любовь»
Горделиво зашмыгала носом и приосанилась.

Слоняясь по вокзалу, пьянея от свободы, Митя твердо решил не возвращаться в детский дом.
«Я был отпетый хулиган.
И часто лез не в свой карман.
Но как бы не ложилась масть
Чужую жизнь не стал я красть»
В углу, за вокзалом, не обращая внимания на людской поток,а может быть для него, пели бродяги.
Мите понравилось, как поет один из них, молодой парень. Звонко, чисто, с переливами, цепляющими сердце. Прохожие останавливались, чтобы послушать, давали деньги.
Митя подошел ближе и присел рядом.
Так началась его скитальческая жизнь. Спаси и сохрани.
Спать где придется, прижавшись спиной к ветродуям, в заброшенных домах на картонке, в социальном автобусе, сидя. Есть, что придется. Быть предоставленным самому себе. Никому ничего не быть должным. Вот она, настоящая свобода!
Митя пил ее взахлеб.
Ему нравились эти люди. Никто ничего не требовал, делились, тем, что имели – едой, теплой одеждой. И эта странная молчаливая женщина, Влада, даже в такой обстановке привлекавшая внимание мужчин. Те, кто проходил мимо в дорогих куртках и модных пальто задерживали на ней взгляд.
Не зря Митя, увидев ее в первый раз, почувствовал тепло в груди, словно глотнул водки.
-Интерес, говоришь, ну-ну.