Суд

И вот этот день настал. Савельич ждал его без малого пятьдесят лет, готовился к нему и всячески старался приблизить.
Наконец-то, наконец-то он будет свободен! Не придется более скандалить из-за пульта от телевизора, выполнять поручения жены в магазине, выносить мусор после долгого и трудного рабочего дня.
Остались далеко позади все «да прибей ты полку, что ты как не мужик совсем! За сорок лет ни копейки лишней не заработал, а этот ковер нам на свадьбу моя мама подарила!»
Прощайте, занудные «где зарплата, почему так мало, ты меня не любишь, я отдала тебе все».
До свидания, великовозрастные детки, три сестры жены и живучая тетка из области, к которой Савельич каждый год отправлялся на каторгу картошкокопания и дровопиления.
Свобода! Долгожданная, манящая, вдыхающая новые силы и заставляющая расправлять опустившиеся плечи. Теперь все будет наяву, а не в мечтах, как привык Савельич.
С тоской подумал он о моментах прошлого, которые останутся теперь только в воспоминаниях. Вот как оно раньше было? Придет, бывало, Савельич со смены, голова чугунная, тело ватное, в желудке уже и гастрит повесился и все почечные камни от стыда и голодухи растворились.
А тут жена и дети опять со своими скандалами, предложениями, покупками и новостями. Закроется Савельич в своем подземном бункере-сортире и давай в тетрис на телефоне резаться. И не нарисованные кубики да палочки ему виделись, а вязкий бетон будущего фундамента свободного форта. Не фигурки и картинки складывал он в стройные ряды, а любовно клал кирпичик за кирпичиком в новые стены личного жилища, навеки свободного от любых родичей и нахлебников.
И такая радость на лице Савельича в те моменты просыпалась, что Бог на небе умилялся и слезы в бороде прятал от истинного света любви и добродетели, какие наполняли Савельича в минуты уединения.

И что только не делал бедняга, чтобы этот день приблизить. Пил, курил, матерился, по бабам шлялся – молодые завистливо языками цокали, а все нет и нет.
А вот сегодня мечта сбылась – помер Савельич.
Радостный, кружился он рядом с телом своим, тыкал прозрачным кулаком жену под ребра, только сейчас, наконец-то, различаяя их под слоями сала. Раздавал затрещины дочерям и сыну, от души отыгрываясь за все годы своей занятости.
«А что мне теперь? – весело опуская духовную морду в жидкий суп, думал он. – Куда меня? В Ад, конечно, куда ж еще-то. И что? А ничего. Чего я в том Аду не видел? – он задумчиво ковырнул пальцем, прошедшим насквозь, кусок вяленой рыбы. – Да я в армии на Камчатке служил, после армии еще на флоте три года отходил по Балтике. А тут какой-то Ад! Да если бы черти полчаса в атомоходе под сивушный перегар капитана и духан его портянок посидели, они бы свои конторы только у нас и открывали, бля!»
Савельич крякнул.
«Тоже мне, напужали меня шилом в жопе! Да я после флота пожарным до конца жизни батрачил. А они мне – Ад, сковородки, маслице! Хоть бы и в Аду масло то, загранишное, похлебать. Из чего оно у них там? Маслята? Гардины? Маслины! Да знали бы они, как лакокрасочные заводы на заре горят, мать перемать, там такие температуры, что Ад Раем покажется прохладненьким!»
Обрадовался Савельич и от буйной своей фантазии даже собственный гроб чуть раскачал, чтобы гостям повеселее жрать было.
Надеялся он, чего уж скрывать, сильно надеялся именно в бесовскую обитель и убечь. А рассуждения Савельича были просты, как ботинки фабрики «Зоря».
«Я же сквернословил еще до того, как говорить научился, жене изменял до самой смерти, что чуть на чужой бабе не издох, пил, как сапожник, пока силы были, и по квартире всех кулаками гонял – будь здоров. А значит, место мне в Аду. На личной своей сковородочке, возможно, что и с маслицем даже».
Заулыбался Савельич, весело взглянул в свое безмятежное лицо в гробу и увидел, что посмертная гримаса его похожа на счастливую улыбку идиота.
«Да мне даже черти все уже, как родные стали! – продолжил радоваться он. – Я же с ними и рюмочку накатить, и по душам поговорить, и за жисть, и за долю свою, а уж как мы на спор вилами в портреты вождей кидались, так приятно вспомнить! Я же этих тварей рогатых по именам знаю лучше, чем собственных детей!»
В этот момент в комнату, распихав тощими плечами скорбящих за салатами родичей, вошел мужик в элегантном костюме. Все зашибленные новостью о потере кормильца отошли в сторонку и сделали вид, что нового гостя даже не приметили. Мужик со скучающим выражением на холеном лице подобрался поближе к улыбающемуся Савельичу и, протянув руку с «ролексом», представился:
- Старший уполномоченный по отказным делам. Можно просто сокращенно Суд.
Савельич заподозрил что-то нехорошее, но улыбаться не перестал.
- Дык… я это… - помялся он и осторожно пожал хрупкую ладонь Суда.
- Знаю, все знаю. Только помочь ничем не могу, - как-то отрешенно, словно по шаблону, ответил Суд и стал что-то искать в маленьком кейсе. – Вот, - он протянул помятый листок Савельичу, - ознакомьтесь, распишитесь и проваливайте, у меня работы много. Вы у меня тут не один сегодня, - продолжил рассеянно бормотать черт, ковыряясь в кейсе, - а у нас теперь, как в столице, регламент, по пять минут на пациента, как в лучших поликлиниках города.
Савельич вырвал долгожданный листок из рук беса и торопливо пробежал взглядом. Лицо его по мере чтения вытягивалось все больше и больше.
- Нет… - в ужасе прошептал он, быть такого не может… - Савельич схватился, было, за сердце, но вовремя вспомнил, что уже умер. – Вы с ума сошли?! – возопил он, тряся несчастным листком перед лицом невозмутимого черта. – Как?! Почему?! Я же пять кошек своими руками через форточку на мороз выбросил! Одного так вообще в олифе утопил! Я жене изменял, я в церковные праздники работал, я все заначки на любовниц спускал, я детей не воспитывал, а ремнем бил!
Савельич перевел дух, тяжело дыша и сверкая глазами.
- Не могу я туда, никак не могу, - взмолился он. – Там же опять она будет, - он бросил затравленный взгляд на жену, тоскливо жующую салатик. – А потом и эти, - он мотнул головой в сторону детей. – Мне их тут хватило, а вы меня опять?
- Ничего не знаю, положено в Рай, значит – в Рай, - сказал, как отрезал, черт, клацнув замками кейса перед носом Савельича.
- А я… Я… - Савельич набрал в грудь побольше воздуха, - я в Бога не верю! Я религиозный импотент, вот!
Черт вскинул брови, недоумевая.
- Кто? – осведомился он.
- Импотент, - кивнул Савельич. – Религиозный, - уточнил он, подумав. – Не верю в Бога, не возбуждается у меня внутри ничего при словах его, заветов не соблюдал и греховничал почем зря.
- Та-а-ак, - протянул бес, вздыхая. – Ну, давайте разбираться… Прелюбодеяние, значит, говорите?
Савельич кивнул.
- А я вам скажу, что жена ваша – ведьма, приворот на вас наложила, а значит, любовница ваша была истинной женой от Бога, ибо вы со своей женой по магии жили, а не по любви. Что у нас там еще? Кошек со свету сживали? Так то ж для их же пользы. Дома бы они у вас сдохли, а так, на вольных хлебах, до старости каждый дожил, потомство богоугодное оставил. Одного олифой потравили? Ну так животное же воплощение последнее пред человеческим, считай, услугу оказали душе.
Савельич тихо заскулил.
- Пили, говорите? Так то опять же от приворота бесовского, жизнь была не в милость, вот и тянулись к чарке полной. Курево да воспитание детей ваших – еще проще: строгость отцовских заветов и сигареты вместо наркотиков – считайте, что чуть палку перегнули. Но так вы же сами на Пасху каждый раз каялись в этих грехах. Какие теперь счета?
Савельич зажмурился, понимая, что пропал.
- В праздники вы работали? Так то ж пожарным, жизни спасали. Помните, как на день Николая Чудотворца двух ребятишек из пожара на себе вынесли? А про деньги на любовниц я вообще молчу, не ворованные – значит, нет греха, а одна только сплошная альтруистическая благотворительность.
На этом моменте Савельич понял, что теряет сознание, даже будучи мертвым.
- И что, - пролепетал он, - совсем ничего нельзя сделать?
- Ну почему же? – искренне удивился бес. – Вот если вы в образе полтергейста сейчас свою пьяную жену до смерти напугаете, в могилу, так сказать, подтолкнете, то будет на вас смертный грех убийства.
Бес в дорогом костюме приятно улыбнулся, мельком взглянув на часы, а Савельич, не помня себя от радости, со всего маху треснул кулаком по крышке гроба. Крышка подскочила и ударила проходящую мимо жену Савельича точно в висок. Женщина рухнула, как мешок с навозом, а Савельич радостно протянул руки к черту.
- Вот! – подскочил он к нему. – Теперь можно в Ад?
- Можно, можно, - осклабился черт. – Вот сейчас супругу вашу захватим, а то ее уже заждались там.
- Как, - дрогнувшим голосом пролепетал Савельич, - как супругу? Зачем? Почему? Я не хочу!
- Так я же вам сказал, - удивился бес, - ведьма она была, ворожила, людям жизни ломала, к себе привязывала. А это, знаете ли, грешно. Да и любовник у нее был колдун, дети-то его все. Все деньги она на казино да карты спускала, в посты с любовником в постели была, на работу сроду не ходила, всех собак в округе потравила своим колдовством, ребенка соседского сглазила…
- Ах ты, паразитина! – раздался рядом голос взбешенной супруги. – И отсюда меня достал? Нищеброд! Да какой ты мужик, если даже сдохнуть без меня не смог?
Савельич закатил глаза и мешком рухнул в обморок, а в голове его отдаленно шелестел голос жены, пытающейся обольстить черта и выторговать себе местечко получше, в новом квартале Ада, да чтобы за беспроцентную ипотеку и со всеми удобствами…

20.12.13