СКАЛА АНОМАЛЬНАЯ ЗОНА
Diogeniya | | Категория: Проза
Размышляя, я сам не заметил, что уже иду, иду по всё более различимой под ногами тропе, с холмика на холмик, всё глубже уходя в Скалу. «Е-о-и-и! И-и-и-ись!» – как сквозь вату донеслось до меня, и Олимпиада с козлятами, совсем рядом, вдруг сорвались с холма и галопом, скачками понеслись в сторону улиц, к домам. Что, собственно, нам и требовалось. Я повернулся. У самого края пустыря стояла мать, рупором сложив руки у рта, словно продолжала кричать, как я догадался: «Не ходи! Вернись!»
– Мам, ты чего! – засмеялся я, помахав ей рукой и направляясь назад пройденной тропой.
Но тропы сзади не было. Я шёл, шёл напрямик, глядя на мать, которая будто всё продолжала кричать и звать, словно не видела меня. Тогда я побежал. Я бежал изо всех сил, как никогда. Всё более темнело, уже показались в небе россыпи звёзд, уже начали они выстраивать созвездия, уже я задыхался от бега, а преодолеть полоску пустыря, отделявшую меня от мамы, от дома, от всего мира, не мог.
Мать уже давно опустила руки, только теребила и комкала край передника, только с невыразимой тоской смотрела и смотрела... почти на меня. И, видимо, в какой-то миг что-то уловила, потому что дрогнуло лицо её, вся она рванулась, потянулась в мою сторону, но не двинулась с места, закричала, я видел, что она кричала, но голос доносился, как из очень далёкого далека:
– Сынок! Не ходи!
Я остановился. Почти растерянно: куда не ходить? Я ведь возвращаюсь.
– Подожди меня здесь! Не двигайся с места! – вдруг что-то явно придумала мама и почти бегом направилась к соседней улице, таким же лучом отходящей от пустыря.
Я сел в траву и стал ждать. Я не знал, что хотела мама, но зря она ничего не скажет. Поэтому я буквально не шелохнулся, пока не показалась она из-за угла, ведя за руку какую-то женщину. Когда они подошли поближе, я увидел, что женщина эта – почти девчонка – никто иная, как... В общем, жениться я пока не спешил, но была она мне очень даже по сердцу. И сейчас, увидев её, испуганную, встрёпанную, в косо, наспех застёгнутом халате, я подумал: какая она всё-таки... родная... дурашка моя! Выходит, от мамы действительно ничего не скроешь. Но зачем она её привела сюда?
Девчоночка моя тем временем, глянув в мою сторону, охнула и, вырвав руку у матери, кинулась ко мне с какими-то безумными причитаниями:
– Ой, родненький! Ой, подожди, я сейчас!
Ничего не понимая, я встал и кинулся ей наперерез, чтобы и её вдобавок не затащило в эту аномалию. Я даже действительно продвинулся на несколько шагов. Похоже, мама отметила это продвижение, потому что удовлетворённо закивала. Сейчас она стояла спокойно на краю, лишь наблюдая за нами.
– Мама! – упрекнул я её. – Ну, зачем ты её привела?! – и остановился, удивлённый поведением своей подруги. Она делала такие движения руками, словно что-то отбрасывала в сторону, что-то разгребала. И всё продолжала причитать:
– Сейчас, сейчас я помогу тебе! – потом на миг обернулась к матери и крикнула ей вовсе уж странное: – Лопату же надо! Сбегайте за лопатой!
Мама грустно покачала головой и не сдвинулась с места.
– Брось, милая, – сказала, – не отроешь. Не то ты видишь. Оставь. Иди.
– Иди! – сказал я, ещё ничего не понимая, но догадываясь, что мама в своём рассказе очень многое не договорила. – Иди, – повторил я подружке, мысленно прощаясь с ней, с такой вот – растрёпанной, зарёванной, родной... – вызови спасателей, а мне мама пока поможет. – И грустно проводил глазами её светлый халатик, замелькавший вдоль улицы.
– Почему ты к ней не вышел? – печально спросила мама. – Ты же вроде любишь её?
– Ты же видела... – вздохнул я, вновь садясь в траву. – Ты лучше скажи, что не досказала, пока спасатели не приехали. Отец знал что-то о Скале? Он нарочно пошёл?
Мама тоже тихо опустилась в траву там, где стояла. Чуть помолчала, по привычке теребя передник.
– Да, он всю жизнь за ней наблюдал, за этой Скалой. И Андрея Семёновича он вызвал откуда-то, из Перми, что ли. Он говорил, – я плохо понимала: не вникала в это – «каждый видит то, что мешает ему видеть». И ещё он говорил, что кто троп не видит, тому безопасно, но они видят что-то неприступное. Потому, когда ушёл у всех на глазах... он мне заранее сказал... чтобы кричала, свидетелей собирала... Андрей всех опросил. Кто-то видел – оползнем накрыло, для кого-то – в болоте утоп, другие говорили: на скалу полез, да и сорвался с обрыва. Все, все по-разному сказали. Андрей – тот вовсе бесконечную стену плотного тумана видел. Хоть уговорились они, что он опросами будет заниматься, в Скалу не полезет, а не утерпел – рванул в тот туман, что видел. Отец его там перехватил. Вышвырнул. Его можно было: он троп не видел. Я ходила в больницу к нему, пока он помнил всё – всё рассказал. А потом... смешалось у него всё. Осталось только – Скала и рука отпихивающая. – Мама помолчала, поглядев в сторону города, где вдалеке слышались завывания сирены и заторопилась. – А отец так и не вышел. Забрала его Скала. И тебя вот забрала... Всё за ваши сомнения! Всё за ваши поиски! Не живётся вам! Сказал же Господь: «Люди вы! Живите!» Что ж вам ещё?! Чего не жить?! Бегите всё, бегите – от жизни, от семьи, от проблем... Тот семерых кинул... Ты тоже... – «не так она видит», гляди! А девка-то – и хорошая, и добрая...
Уже подъезжала машина спасателей. Встала мама, посмотрела на меня и тихонько почти прошептала:
– Да Бог вас простит! Ступай! Только не ходи путями неправедными. Всегда помни, что забыл, что оставил, к чему шёл.
И вдруг резко, как переключившись на другую программу, завыла-заголосила:
– Ой, сыночку! Ой, зачем же тебя туда понесло?! – а сама перекрестила и махнула рукой, мол, ступай!
А я рванулся к ней. Я не хотел уходить в эту Скалу! Я не собирался туда уходить.
– Мама! – кричал я, задыхаясь на бегу. – Мама, забери меня!
Я бежал до рассвета. Бежал без остановки на третьем, пятом, десятом дыхании. И до рассвета пара спасателей упрямо пытались – один отрыть меня из-под завала, а другой всё тянул в мою сторону длинную жердь, приговаривая: «Хватайся, хватайся, парень!»
А двое других, вместе с шофёром, только сочувствующе поглядывали на товарищей, между делом заполняя какие-то бумаги.
Мама стояла и только ждала. Она не смела сделать шаг, потому что – я понял это – она тропы видела. И потому что дома её ждала семья – любимые – все любимые: дети, внуки, коза с козлятами... Наверное, она видела, что я бежал. Потому что, когда, вовсе выдохнувшись, я упал, так и не добравшись до границы Скалы, она опустилась на колени против меня, потянулась рукой, так и не дотянувшись потрепать мои волосы, как в детстве трепала. «С Богом, сынок! – прошептала. – Ступай с Богом!»
Потом поднялась, молча подписала у спасателей бумаги, взяла за руку мою выревевшую все слёзы подружку и, не оглядываясь, пошла к дому.
Я посмотрел на по-разному спасающих меня ребят из МЧС и, пожалев их, встал и медленно, пятясь, отошёл вглубь Скалы. Оба сперва засуетились, потом, уже беззвучно для меня, явно выругались и прекратили свои тщетные и нелепые с точки зрения других попытки. И, тем не менее, было похоже, что спасать от Скалы им приходилось не раз: слишком привычно не вмешивались в их действия друзья. Не живётся людям!
Сказали спасибо (1): snovao
snovao
* * *
Размышляя, я сам не заметил, что уже иду, иду по всё более различимой под ногами тропе, с холмика на холмик, всё глубже уходя в Скалу. «Е-о-и-и! И-и-и-ись!» – как сквозь вату донеслось до меня, и Олимпиада с козлятами, совсем рядом, вдруг сорвались с холма и галопом, скачками понеслись в сторону улиц, к домам. Что, собственно, нам и требовалось. Я повернулся. У самого края пустыря стояла мать, рупором сложив руки у рта, словно продолжала кричать, как я догадался: «Не ходи! Вернись!»
– Мам, ты чего! – засмеялся я, помахав ей рукой и направляясь назад пройденной тропой.
Но тропы сзади не было. Я шёл, шёл напрямик, глядя на мать, которая будто всё продолжала кричать и звать, словно не видела меня. Тогда я побежал. Я бежал изо всех сил, как никогда. Всё более темнело, уже показались в небе россыпи звёзд, уже начали они выстраивать созвездия, уже я задыхался от бега, а преодолеть полоску пустыря, отделявшую меня от мамы, от дома, от всего мира, не мог.
Мать уже давно опустила руки, только теребила и комкала край передника, только с невыразимой тоской смотрела и смотрела... почти на меня. И, видимо, в какой-то миг что-то уловила, потому что дрогнуло лицо её, вся она рванулась, потянулась в мою сторону, но не двинулась с места, закричала, я видел, что она кричала, но голос доносился, как из очень далёкого далека:
– Сынок! Не ходи!
Я остановился. Почти растерянно: куда не ходить? Я ведь возвращаюсь.
– Подожди меня здесь! Не двигайся с места! – вдруг что-то явно придумала мама и почти бегом направилась к соседней улице, таким же лучом отходящей от пустыря.
Я сел в траву и стал ждать. Я не знал, что хотела мама, но зря она ничего не скажет. Поэтому я буквально не шелохнулся, пока не показалась она из-за угла, ведя за руку какую-то женщину. Когда они подошли поближе, я увидел, что женщина эта – почти девчонка – никто иная, как... В общем, жениться я пока не спешил, но была она мне очень даже по сердцу. И сейчас, увидев её, испуганную, встрёпанную, в косо, наспех застёгнутом халате, я подумал: какая она всё-таки... родная... дурашка моя! Выходит, от мамы действительно ничего не скроешь. Но зачем она её привела сюда?
Девчоночка моя тем временем, глянув в мою сторону, охнула и, вырвав руку у матери, кинулась ко мне с какими-то безумными причитаниями:
– Ой, родненький! Ой, подожди, я сейчас!
Ничего не понимая, я встал и кинулся ей наперерез, чтобы и её вдобавок не затащило в эту аномалию. Я даже действительно продвинулся на несколько шагов. Похоже, мама отметила это продвижение, потому что удовлетворённо закивала. Сейчас она стояла спокойно на краю, лишь наблюдая за нами.
– Мама! – упрекнул я её. – Ну, зачем ты её привела?! – и остановился, удивлённый поведением своей подруги. Она делала такие движения руками, словно что-то отбрасывала в сторону, что-то разгребала. И всё продолжала причитать:
– Сейчас, сейчас я помогу тебе! – потом на миг обернулась к матери и крикнула ей вовсе уж странное: – Лопату же надо! Сбегайте за лопатой!
Мама грустно покачала головой и не сдвинулась с места.
– Брось, милая, – сказала, – не отроешь. Не то ты видишь. Оставь. Иди.
– Иди! – сказал я, ещё ничего не понимая, но догадываясь, что мама в своём рассказе очень многое не договорила. – Иди, – повторил я подружке, мысленно прощаясь с ней, с такой вот – растрёпанной, зарёванной, родной... – вызови спасателей, а мне мама пока поможет. – И грустно проводил глазами её светлый халатик, замелькавший вдоль улицы.
– Почему ты к ней не вышел? – печально спросила мама. – Ты же вроде любишь её?
– Ты же видела... – вздохнул я, вновь садясь в траву. – Ты лучше скажи, что не досказала, пока спасатели не приехали. Отец знал что-то о Скале? Он нарочно пошёл?
Мама тоже тихо опустилась в траву там, где стояла. Чуть помолчала, по привычке теребя передник.
– Да, он всю жизнь за ней наблюдал, за этой Скалой. И Андрея Семёновича он вызвал откуда-то, из Перми, что ли. Он говорил, – я плохо понимала: не вникала в это – «каждый видит то, что мешает ему видеть». И ещё он говорил, что кто троп не видит, тому безопасно, но они видят что-то неприступное. Потому, когда ушёл у всех на глазах... он мне заранее сказал... чтобы кричала, свидетелей собирала... Андрей всех опросил. Кто-то видел – оползнем накрыло, для кого-то – в болоте утоп, другие говорили: на скалу полез, да и сорвался с обрыва. Все, все по-разному сказали. Андрей – тот вовсе бесконечную стену плотного тумана видел. Хоть уговорились они, что он опросами будет заниматься, в Скалу не полезет, а не утерпел – рванул в тот туман, что видел. Отец его там перехватил. Вышвырнул. Его можно было: он троп не видел. Я ходила в больницу к нему, пока он помнил всё – всё рассказал. А потом... смешалось у него всё. Осталось только – Скала и рука отпихивающая. – Мама помолчала, поглядев в сторону города, где вдалеке слышались завывания сирены и заторопилась. – А отец так и не вышел. Забрала его Скала. И тебя вот забрала... Всё за ваши сомнения! Всё за ваши поиски! Не живётся вам! Сказал же Господь: «Люди вы! Живите!» Что ж вам ещё?! Чего не жить?! Бегите всё, бегите – от жизни, от семьи, от проблем... Тот семерых кинул... Ты тоже... – «не так она видит», гляди! А девка-то – и хорошая, и добрая...
Уже подъезжала машина спасателей. Встала мама, посмотрела на меня и тихонько почти прошептала:
– Да Бог вас простит! Ступай! Только не ходи путями неправедными. Всегда помни, что забыл, что оставил, к чему шёл.
И вдруг резко, как переключившись на другую программу, завыла-заголосила:
– Ой, сыночку! Ой, зачем же тебя туда понесло?! – а сама перекрестила и махнула рукой, мол, ступай!
А я рванулся к ней. Я не хотел уходить в эту Скалу! Я не собирался туда уходить.
– Мама! – кричал я, задыхаясь на бегу. – Мама, забери меня!
Я бежал до рассвета. Бежал без остановки на третьем, пятом, десятом дыхании. И до рассвета пара спасателей упрямо пытались – один отрыть меня из-под завала, а другой всё тянул в мою сторону длинную жердь, приговаривая: «Хватайся, хватайся, парень!»
А двое других, вместе с шофёром, только сочувствующе поглядывали на товарищей, между делом заполняя какие-то бумаги.
Мама стояла и только ждала. Она не смела сделать шаг, потому что – я понял это – она тропы видела. И потому что дома её ждала семья – любимые – все любимые: дети, внуки, коза с козлятами... Наверное, она видела, что я бежал. Потому что, когда, вовсе выдохнувшись, я упал, так и не добравшись до границы Скалы, она опустилась на колени против меня, потянулась рукой, так и не дотянувшись потрепать мои волосы, как в детстве трепала. «С Богом, сынок! – прошептала. – Ступай с Богом!»
Потом поднялась, молча подписала у спасателей бумаги, взяла за руку мою выревевшую все слёзы подружку и, не оглядываясь, пошла к дому.
Я посмотрел на по-разному спасающих меня ребят из МЧС и, пожалев их, встал и медленно, пятясь, отошёл вглубь Скалы. Оба сперва засуетились, потом, уже беззвучно для меня, явно выругались и прекратили свои тщетные и нелепые с точки зрения других попытки. И, тем не менее, было похоже, что спасать от Скалы им приходилось не раз: слишком привычно не вмешивались в их действия друзья. Не живётся людям!
* * *
Карма. У людей, не способных к абстрактному мышлению, это слово вызывает ассоциации связи с Богом (это при случае, когда знают происхождение этого слова), с сотрудником, заместителем, либо инструментом Бога. Таким людям трудно представить, что какое-то слово может не нести за своим значением вещественного. Им обязательно нужно всё если не «о-существить», то хотя бы «о-веществить». На самом же деле, карма, как слово – наименование процесса работы причинно-следственных связей.
(из дневника отца)
Карма. У людей, не способных к абстрактному мышлению, это слово вызывает ассоциации связи с Богом (это при случае, когда знают происхождение этого слова), с сотрудником, заместителем, либо инструментом Бога. Таким людям трудно представить, что какое-то слово может не нести за своим значением вещественного. Им обязательно нужно всё если не «о-существить», то хотя бы «о-веществить». На самом же деле, карма, как слово – наименование процесса работы причинно-следственных связей.
(из дневника отца)
Сказали спасибо (1): snovao
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии в данной новости.
Группа: Редакторы
Регистрация: 16.03.2010
Публикаций: 245
Комментариев: 8545
Отблагодарили:1508
А дальше - как снежный ком... - покатяться, "налипая" слоями...
"Обычно думают, что стиль — это сложный способ выражения простых вещей. На самом же деле это простой способ выражения вещей сложных."
/Ж. Конто/