СМЕРТЬ НИКОДИМЫЧА

Замечательному писателю и киносценаристу Феликсу Канделю

Старик Никодимыч помирал уже последние лет десять. Каждый день после полудня он выползал из подъезда и садился на лавку посреди двора. Лавок вокруг было много, но он выбирал именно эту, потому что отсюда было удобно обозревать всё, что творилось вокруг.
Двор, вернее, дворик был окружён со всех сторон старыми панельными пятиэтажками с облупленными стенами. Публика в этих домах обитала большей частью небогатая. Те, кто могли держать нос по ветру, давно перебрались в более престижные районы, а тут жили люди попроще, которые, как и в прежние времена, тяжело работали и неумело отдыхали, скоропостижно женились и неожиданно умирали, шумно веселились и отчаянно ссорились, тем не менее, уже прикипели друг к другу и покидать свой обжитый уголок не собирались. Жизнь каждого обитателя двора проходила на виду, а что-то скрыть или сделать тайно здесь было, наверное, просто невозможно.
Никодимыч, как старожил двора, знал всё про всех, как, впрочем, и его жизнь была для всех как на ладони. Свою старуху он схоронил лет десять назад, а его взрослый сын жил с семьёй в далёком Сургуте и с отцом почти не общался. Оставшись в одиночестве в своей малогабаритной двушке, Никодимыч первое время не находил себе места, а потом постепенно успокоился. Всё равно ничего не изменишь, так что же теперь убиваться? И чтобы не сойти с ума в четырёх стенах, Никодимыч большую часть дня проводил во дворе. Даже телевизор почти не смотрел. Разве что утренние новости и передачи про здоровье, которые потом, устроившись на своей лавке, обсуждал с дворовыми завсегдатаями. Но собеседников у него со временем становилось всё меньше, потому что старушки занимались внучатами, а тех, кто помоложе, волновали совсем другие вещи – работа, деньги, семья. Даже мужики, периодически собиравшиеся за столиком поиграть в домино и опрокинуть по стакану портвешка, не звали его в свою компанию. Больно уж скучным и занудным стариканом он им казался.
И вот Никодимыч, как и обещал всем уже не первый год, умер. Выяснили это только на третий день, когда кто-то случайно заметил, что его не видно на привычном месте. Вызвали милицию, вскрыли дверь и обнаружили его сухонькое, почти не тронутое тлением тельце на кровати со старыми, давно нестиранными простынями.
Тут же вызвали сына из Сургута, который смог прилететь только на второй день. К его приезду Никодимыча привезли из морга, и соседи всем двором купили вскладчину гроб, обрядили покойника в найденный в шкафу праздничный костюм и стали дожидаться похорон.
Толик, сын Никодимыча, приехал один, без семьи.
- Знаете, сколько стоит билет на самолёт до Москвы, а потом ещё ночь на поезде сюда? – мрачно объяснил он кому-то. – Никаких денег не напасёшься! Ничего страшного, что внуки не увидят дедовых похорон, батя на них за это не обидится.
Когда ему кто-то заикнулся, что не мешало бы покойника проводить по христианскому обряду, он отрицательно замахал руками:
- Батя был коммунистом и попов на дух не переносил. Лучше я на сэкономленные деньги поминки для всего двора сделаю. Батя при жизни уважал хорошее застолье… Кстати, сколько и кому я должен за гроб, хлопоты и прочее?
Но никто во дворе денег брать не захотел.
Полдня Толик носился по городу, улаживал вопросы с кладбищем, грузовиком и автобусом для провожающих, потом хотел было устроить поминки в ресторане, но ограничился покупкой ящика водки и продуктов, которые отдал женщинам во дворе, чтобы те приготовили что-нибудь к столу. Похороны он назначил на четыре часа дня. А что тянуть-то?
Соседи стали собираться уже в три. Кто-то отпросился пораньше с работы, кто-то отложил какие-то неотложные дела, и даже местные выпивохи ходили трезвые и благочинные, хитро рассудив, что наверстают вечером на поминках.
Толик несколько раз выходил из подъезда и поглядывал на часы в ожидании машин, потом снова возвращался домой. Слесарь Филимонов из соседнего подъезда где-то нарезал еловых веток и набросал их возле подъезда. Находиться рядом с ветками люди не захотели и разбрелись по квартирам, но высыпали на балконы, чтобы следить за происходящим.
Около четырёх Толик распорядился вынести гроб с Никодимычем на улицу и поставить на табуретки в ожидании машин.
- Время поджимает, - объяснил он двору. – Надо успеть помянуть батю и бежать на поезд. А он в двенадцать ночи.
- Давайте поставим гроб около любимой скамейки Никодимыча, - предложил кто-то, - пускай старик последний раз побудет во дворе. Он так любил это место…
Гроб перенесли в центр двора и поставили рядом с лавкой. Филимонов забрал еловые ветки от подъезда и уложил вокруг табуреток. Толик снова недовольно глянул на часы и удалился в квартиру. Во дворе почти никого не осталось. Все теперь разглядывали гроб с Никодимычем сверху с балконов.
- Ишь, как лежит, - нарушила молчание пожилая домохозяйка Онопко, - как живой. Будто вышел из дома, как обычно, и прилёг отдохнуть…
- И глаза у него полуоткрыты, - заметила молодая мамаша Гусева, прижимая к себе своего первенца Яшку, - словно всех нас снизу разглядывает и что-то сказать на прощание хочет.
И все тотчас принялись всматриваться в лицо покойника.
- И в самом деле, - выдохнул кто-то испуганно, - будто на нас смотрит. Как живой…
- А что ему нас разглядывать? – усмехнулся со своего пятого этажа местный буян и пьяница Никоша. – Он уже своё отсмотрел. Всего повидал в жизни, и хорошего, и плохого…
- Неужели ему среди нас плохо было? – возразил ему стоматолог Лещук с третьего этажа. – Все к нему во дворе относились с уважением, никто с ним не ругался и не скандалил.
- И даже ты? – усмехнулся Никоша.
- А что я? Ну было дело, - замялся Лещук. – Когда я одно время принимал пациентов у себя дома, он сделал мне замечание, мол, много по двору посторонних шастает. А я ему выдал, что не его это собачье дело… Ни он мне ничего плохого не сделал, ни я ему. За что тут обижаться?
В другое время кто-нибудь обязательно зацепил бы стоматолога-дельца и завязался бы спор, переходящий на личности, но сегодня была не та ситуация.
- А что мы от него хорошего видели? – подала голос разгульная бабёнка Светка Антонова. – Всё подглядывал да подсматривал и ещё усмехался при этом, похабник старый… Какому же нормальному человеку такое понравится?
- Это ты-то нормальный человек? На себя посмотри – кто ты, а кто он! – тут же вступилась за Никодимыча молодая мамаша Гусева, чей супруг изредка захаживал к Антоновой, и весь двор об этом знал, но делал вид, что это тайна. – Чужих мужиков уводишь и думаешь, что этого никто не видит!
- Не я к ним хожу, - огрызнулась Антонова, - они сами ко мне летят, как мухи на мёд!
- Знаем, какое у тебя место мёдом намазано!
- А у тебя почему не намазано, если к тебе не летят? Одного себе захапала, и тот на сторону смотрит.
- Ну, девки, хватят лаяться! – возмутилась домохозяйка Онопко. – Нашли время! Вон, Никодимыч, небось, лежит и посмеивается над вами…
Все снова стали разглядывать Никодимыча, а тот и в самом деле словно прислушивался к разговорам и сквозь приоткрытые веки поглядывал вверх на балконы.
- Эх, Никодимыч, - вздохнул сверху Никоша, - хороший ты был мужик. Никогда не жадничал, когда кто-то просил у тебя взаймы. Бывало, встанешь поутру, трубы горят, в глазах темно – дай, говорю, Никодимыч, до получки на флакон беленькой, так никогда не отказывал. Не ныл, как другие, мол, то да сё, пенсия маленькая, едва на хлеб да на молочишко хватает, и нравоучений никому не читал. За что его и люди ценили.
- Да тебе легче дать, чем отказать! – ухмыльнулся слесарь Филимонов.
- Оттого меня и бабы любят! – заржал Никоша, но тут же спохватился и настороженно посмотрел на гроб. – А он и в самом деле, братцы, смотрит, даже глаза вроде бы поворачивает на того, кто говорит.
- Ну, это ты уже маху дал, - уколол его Филимонов, - наверное, ещё со вчерашнего дня не просох.
- Между прочим, он неплохо в шашки играл, и чемпионом двора один раз был! – подал голос пенсионер-общественник Морозов со второго этажа. – Даже у меня пару раз выигрывал.
- А ты кто – чемпион мира? – ядовито поинтересовался сверху Никоша.
- Чемпион не чемпион, а играю неплохо… Лучше его.
- Он уже своё отыграл, - вздохнула домохозяйка Онопко и смахнула жалостливую слезу, пожалуй, единственная изо всех. – Я вам вот что скажу. Человек он был большой души… Не то что этот его боров Толик! Нет чтобы людям в пояс поклониться за то, что старика помогли в последний путь собрать, а он только деньги суёт… Будто кроме них ничего больше в мире нет – ни сострадания, ни уважения к сединам!
- А сколько он совал денег? – поинтересовался Никоша.
- Тебе столько за раз не пропить!
- Ой, мать, ошибаешься! Плохо ты меня знаешь.
- В том-то и беда, что хорошо, - вздохнула Онопко.
- Что вы всё про деньги да про выпивку?! Других тем для вас нет? – снова подала голос Антонова. – Лучше бы вспомнили, какую он жизнь нелёгкую прожил. Войну прошёл, ранение получил, на комсомольско-молодёжной стройке ударником был, даже правительственные награды у него имеются. Он мне показывал…
- А жене он изменял? – не удержалась молодая мамаша Гусева.
- Со мной точно нет! А вот с тобой – не знаю! – обрубила её Антонова.
И снова наступила тишина, лишь было слышно, как на соседней улице надрывно завывает автомобильный мотор.
- Это, наверное, к нам грузовик, - предположил Филимонов. Дорога у нас, тудыть её растудыть, ухабистая, и грязь на ней никогда не просыхает. Наверняка колесом в яму залез и теперь выбраться не может.
- Ну, и что нам теперь бежать, плечом подталкивать? – проворчал стоматолог Лещук.
- Вряд ли от нас помощь будет большая. Сам как-нибудь выберется. – Филимонов неспеша прикурил сигарету и выпустил струю дыма. – Эх, Никодимыч, не хочет тебя наш двор на погост отпускать. Вот так бы и лежал ты у своей любимой скамейки и смотрел на всех снизу вверх.
- Не городи глупости! – возмутился общественник Морозов. – Покойники должны лежать на кладбище. Так испокон веков заведено. А то, ишь, чего надумал!
Наконец во двор въехала старенькая полуторка, на которой рыночным торговцам развозили картошку, закупленную на селе, и шофёр, молодой парень в сиреневой майке и бейсболке с Микки Маусом, выскочил из кабины. Тут же появился Толик и стал помогать опускать борта кузова.
- А где автобус? – спросил он у шофёра.
- Не смог проехать по вашим ухабам, - развёл руками шофёр. – Он там, в двух кварталах отсюда остановился. Пускай люди до него прогуляются.
Филимонов, Никоша и Полищук спустились вниз помогать грузить гроб, но никто больше на улицу не вышел. Все по-прежнему наблюдали за происходящим с балконов.
- Ну, едем? – спросил шофёр у Толика. – А где люди?
Тот оглянулся по сторонам и, вдруг подняв голову кверху, громко спросил:
- Кто с нами на кладбище?
Никто не ответил, поэтому он молча забрался в кабину к шофёру, а Филимонов, Никоша и Полищук в кузов, где устроились на скользкой деревянной лавке у кабины. Двигатель затарахтел, из выхлопной трубы повалил едкий чёрный дым, и машина тронулась.
- Смотри-ка ты, - заметил кто-то с балкона, - у Никодимыча глаза были всё время полуоткрыты, а теперь наконец-то закрылись. Всё, уходит он от нас…
Все стали жадно напоследок вглядываться в лицо покойника, но машина уже выезжала со двора, и разглядеть ничего не удалось.
Потихоньку балконы опустели, лишь пенсионер-общественник Морозов вышел из своего подъезда и, крадучись, подошёл к лавке, рядом с которой всего пять минут назад стоял гроб с Никодимычем. Сперва он хотел присесть на неё, потом передумал и, огорчённо покачав головой, примостился на лавку рядом. Некоторое время он что-то напряжённо раздумывал и вдруг посмотрел, слепо прищурившись, вверх на балконы. Совсем как покойник Никодимыч из гроба.
- Тьфу ты, померещится же такое! – пробормотал он, потом, вздыхая, поднялся и быстро поковылял в свой подъезд.