Станция невозвращения. Глава 1. Человек ниоткуда.

Глава 1. Человек ниоткуда.
Темные туннели Метро.
Их боялись все – по-другому было нельзя. Точнее, боялись не самих туннелей, а извечную тьму, которая их заливала. Здесь, на глубине в полсотни метров, темнота была полноправным хозяином. Сначала люди не замечали этого, ежедневно спускаясь в метро и погружаясь в неизменную людскую толчею часа пик живущего в бешенном темпе мегаполиса. Тогда, до ядерного Апокалипсиса, все казалось простым и привычным. А зачем задумываться над простыми вещами? Вполне хватает собственных забот. В них и проходила вся жизнь под привычное басовитое гудение метропоезда, яркий белый свет, заливавший платформы, и специфический, никогда неисчезающий запах – смесь разогретого машинного масла и старого железа. И не было никакой тьмы – вернее, она клубилась по углам, за выступами бетонных тюбингов, там, куда не доставал яркий свет платформ, и будто ждала своего часа.
Тьма умела ждать.
И ее час наступил, когда огненная волна ядерного урагана вдруг ударила расширяющейся окружностью, сметая бетонные коробки и зданий и ставя жирную точку на том, что называлось жизнью во всех смыслах этого слова.
Все, кто остался жив после этого кошмара и сумели сохранить искру разума, теперь обязательно ставили предлог «до» или «после».
«До» означало жизнь со всеми ее чаяниями, надеждами и планами; «после» - медленное угасание глубоко под землей в темных туннелях Метро.
А вот тьма ожила – сейчас наступило ее время. Теперь она казалась не просто темнотой, а какой-то плотной, почти физически ощутимой субстанцией. Словно бы мир вокруг залили непроницаемой черной тушью – по- другому и не скажешь. И еще темнота обрела голос. Раньше говорили, что темнота и тишина – родные сестры. Но пришло время, и одна из них исчезла. Теперь темнота звучала. Здесь, в длинных, скованных мраком перегонах, никогда не было абсолютно тихо. Шелест туннельного сквозняка, писк расплодившихся без меры крыс, шорох осыпавшегося мелким крошевом бетона – все это наполняло пространство каменной паутины, именуемой метро. Но не только это. Еще был зов тоннелей. Его еще называли голосом метро. Люди боялись говорить о нем открыто – это считалось дурной приметой. И лишь замутив разум дозой некачественного алкоголя местного производства осмеливались рассказать пару-другую баек о тех, кто ушел во тьму, повинуясь зову…
Тьма жила. И брала неизменную дань в виде человеческих жизней.
Это признавали все ныне живущие в метро, но никто не осмеливался произнести вслух, словно этим самым расписался бы в собственном бессилии перед ней, неосознанно отдавая власть над всем сущем тому, что клубилось в длинных перегонах туннелей.
Вот и сейчас она была совсем рядом – там, в тридцати шагах, где луч не слишком мощного прожектора уже терял свою силу, превращаясь из мощного, рубящего темноту светового меча, в размытый столб света.
Павел Шорохов смотрел в темный зев туннеля, не отпуская вытертой, рифленой рукояти ручного пулемета. Холодная сталь оружия успокаивала и придавала сил, светящаяся точка ночного прицела – уверенности в том, что он сможет остановить любое кошмарное порождение туннелей.
Но на этот раз дежурство на блокпосту выдалось спокойное – лишь пару раз в темноте раздавались шаги, охрана хваталась за оружие, но это оказывались торговцы, следующие транзитом в Полис. Вот и сейчас, бросив еще один взгляд в темное жерло тоннеля, Павел повернулся к горевшему в паре шагов костерку. Небольшое пламя достаточно разгоняло сумрак и делало огороженный бруствером из мешков с песком участок поста относительно уютным. У костра, сидя на все тех же мешках, двое охранников увлеченно резались в карты.
Павел плюхнулся рядом, привалившись к стене.
- Ну что, Егор, еще не весь боекомплект просадил?- усмехнувшись, спросил он у взъерошенного парня в затертом военном бушлате, камуфлированные разводы которого давно вылиняли, отчего одежда приобрела какой-то неопределенный цвет.
Тот кисло улыбнулся, не отрывая глаз от карт.
- Сегодня непруха какая то, - буркнул он.
- А у меня пруха! – расплылся в улыбке другой – невысокий полноватый парень с наголо обритой головой. Он демонстративно шевельнул лежавшую тут же шапку, в которой звякнула дюжина патронов. – В игре же как? То ты, то тебя.
- Угу, - кивнул Егор.- Вот сменимся, я тебя сделаю, философ ты наш. А то тут даже масть толком не видно!
- Как же! Неча на зеркало пенять, коли рожа в саже….
- На свою посмотри, яйцеголовый….
Павел улыбнулся их перебранке – эти двое были его давними друзьями и не упускали случая подначить друг друга. Сам он был равнодушен к картам и к азартным играм вообще. Играл разве что в шахматы, но найти партнера по столь интеллектуальной игре в метро было проблемой.
Набулькав из канистры воды в закопченный помятый чайник, он повесил его на огонь. Дождавшись, когда чайник выдал белесую струю пара, Павел бросил в железную кружку пару щепоток заварки, залил кипятком и накрыл собственной шапкой чтоб настоялся.
Всякий раз, заваривая чай, он усмехался про себя – насколько все относительно в этом мире! Тогда, еще до Апокалипсиса, то, что они сейчас называют чаем, не стал бы пить ни один из самых захудалых бомжей. А теперь рады и этому. Сушеные грибы с какими то специями – предел всех мечтаний.
Он покачал головой, усаживаясь опять на мешок с песком. Кружка с чаем приятно грела руки. ВДНХ, некогда самая обыкновенная станция метро, теперь снабжала этим напитком всю подземку, и благодаря своим грибным плантациям быстро поднялась до уровня развитой, зажиточной – по местным меркам – станции. Павел никогда не был там, но, судя по рассказам торговцев, под плантации там отдано все возможное пространство – все подсобные помещения и даже часть туннелей. В этом был прямой смысл – выгодный товар, пользующийся спросом везде. Даже могущественная Ганза, не смотря множество своих разбросанных по кольцу станций с разными условиями, так и не смогла организовать производство такого чая, как делали на ВДНХ. А тамошние умельцы свое дело знали и хорошо хранили секреты. Но опять от тех же торговцев Павел слышал, что на рынках Газы еще можно купить настоящий чай – тот самый, еще из тех, доапокалиптических времен. Но цена его было просто бешенной и доходила до тридцати патронов за двухграммовых пакетик. А стограммовая пачка чая стоила ненамного меньше автомата Калашникова. Шорохов понимал, что достать сей бесценный продукт могли только сталкеры, непонятно как разыскивая уцелевшие по прошествии двух десятилетий армейские склады, непопорченные радиацией и грунтовыми водами. Торговый люд говорил еще, что от таких складов проку мало – все консервированные продукты давно пришли в негодность, и лишь чай, соль, сахар и еще немногое другое смогло избежать губительного воздействия времени. И еще кофе.
Павел откинулся на холодную бетонную стену и мечтательно закрыл глаза.
Кофе….Он обожал этот напиток. Сейчас он попытался вспомнить его чарующий, бодрящий аромат. Он всегда варил его по утрам в медной турке, по-турецки – давая закипеть, но тут же снимая с огня. И так повторяя три раза, после чего божественный напиток приобретал глубокий, с едва уловимой горчинкой, вкус.
Это было двадцать лет назад. Бездна времени.
Шорохов хлебнул остывающий чай.
«Теперь только и осталось, что жить воспоминаниями», - подумал он. Кто-то сказал, что мы все давно уже умерли, превратились в тени. Жалкое подобие на настоящую жизнь. Скрылись под землей и все маемся, ищем что-то, сами не зная чего. Словно проклятые души а темном царстве Аида. Или где там еще согласно мифам.
«Именно так, - подумал Павел. – И ведь все это понимают, но никто так и не может найти в себе сил признаться в этом».
Сейчас люди жили в основном сиюминутными чаяниями и надеждами. Не каждый мог найти себе здесь, запертый в темные, сырые подземелья, какую-либо достойную цель.
Думать об этом было просто страшно. Страх заключался в том, что таковой цели просто не было, вернее, найти ее было весьма трудно. Ежедневная борьба за выживание – свет, тепло, глоток очищенной воды, исправный противогаз, россыпь патронов к «калашу» - все это просто не оставляло времени и сил на какое то осмысление собственной жизни. Люди медленно деградировали, постепенно впадая в пучину регресса; наружу вылезали примитивные природные инстинкты, скрытые в глубине подсознания хрупким налетом цивилизации.
Прямая дорога в никуда. Павел понимал это. Именно поэтому он старался занять свой ум иными проблемами помимо выживания. Он уже привык к тем непонимающим взглядам, которые бросали на него его друзья, когда он на местной толкучке запросто отдавал десяток патронов за какую-нибудь книгу, попорченную временем и плесенью.
Осколок былого. Говорят, нельзя жить воспоминаниями. Но именно они, неизвестно почему, давали Павлу ту необходимую волю к жизни.
Ностальгия. Кому-то она была мукой, изматывавшей душу и вызывающая беспричинную злобу. Ему же она была отдушиной, в которую ускользала уставшая от серой обыденности душа.
Сейчас, попивая терпкий остывающий чай, он опять он погрузился в пучину воспоминаний, отбросив назад целую бездну времени.
….Он до сих пор ярко помнил тот день, когда, недавно окончив высшее воздушно-десантное училище, в новом камуфляже и лихо сдвинутом на бок голубом берете, спустился с трапа самолета в аэропорту. Перед ним лежал огромный город – яркий, неизвестный, манящий к себе. Кажется, даже сейчас, Павел ощутил на лице прикосновение прохладного ветра раннего утра. Яркий летний день только вступил в свои права. Небо сияло бездонной синей глубиной, и неповторимое ощущение полной свободы и какого-то толком неопределенного восторженного чувства заполнило сознание. Павел стоял и улыбался, глядя на оживающую людскую толчею огромного города, и ощущал себя полностью счастливым. Яркие лучи расплескавшегося над горизонтом солнца заливали мегаполис, звучавший разноголосым гулом нараставшего утреннего часа пик.
Начиналась новая жизнь. Впереди была целая жизнь и манящие перспективы.
И никто тогда не мог подумать, что ждало их в действительности.
Ностальгия. Кому то она теперь была мукой…
- Пашка! Ты опять мечтаешь? – голос Егора вырвал его из омута воспоминаний.- У нас вроде как гости!
Павел открыл глаза.
- Кого еще черт несет на наши головы? – проворчал Фил, тот самый лысый парень.
Он уже занял свое место за бруствером из мешков с песком и, щурясь, вглядывался в расплескавшуюся почти рядом густую тьму тоннеля через прицел пулемета.
Шорохов, тряхнув, головой, разогнал хмарь воспоминаний. Молча кивнул Егору на установленный на самодельной треноге прожектор. Тот шевельнул большой круглый отражатель. Белый столб света метнулся в сторону, выхватывая из мрака угловатые выступы бетонных тюбингов и обрывки кабелей на стенах. Сюрреалистическая пляска черно-белых теней не позволяла толком что-либо разглядеть.
- Крысы?- спросил Павел, устроившись рядом с Филом и снимая с предохранителя свой АКСУ.
- Там кто-то есть, - сказал Егор, по– прежнему со скрипом ворочая прожектор. Теперь луч метался понизу, высвечивая испятнанные ржавчиной рельсы и потемневшие от времени и сырости шпалы. – Я слышал шаги.
Павел прислушался – тишина была глубокой, гулкой. Он уже хотел сказать в ответ, когда Егор рявкнул:
- Вон он! Справа!
Луч прожектора уперся в один из тюбингов в метрах тридцати от них. На таком расстоянии он уже изрядно терял силу, превращая чернильную тьму в вязкий сумрак, который скрадывал очертания, но Павел все же сумел различить смутный контур человеческой фигуры, вжавшегося в простенок между бетонными выступами.
-Эй!,- опередив Павла, рявкнул Фил. – А ну выходи на свет!
Никакой реакции. Размытая полумраком фигура даже не шелохнулась, словно намертво прилипла к шершавому серому бетону.
- Выходи говорю! – Фил передернул затвор – лязганье механизма громко раздалось в стылом воздухе. – Ну, я тебя сейчас пошевелю, упрямый!
Он поудобнее приложился к прикладу пулемета, выцеливая фигуру человека.
- Не стреляйте…..- раздался тихий голос.
- Ты кто?! – бросил в полумрак Павел. – Выходи на свет! Руки за голову!
Секунду неизвестный медлил. За тем, осторожно ступая, в освещенное пространство вышел человек.
Невысокий. Руки держал поднятыми на уровне плеч.
- Ближе! Руки не опускать!
Незнакомец осторожно сделал пару шагов.
Шорохов, держа его на прицеле своего АКСУ, ступил навстречу.
Действительно, невысокий – ему до плеча. Одет в легкое темное пальто. Руки в черных кожаных перчатках. Павел усмехнулся – надо же, где он их достал. Совсем новые, еще сверкают темной лакированной кожей. Он таких не видел… уже давно. Если вообще кто-то в здешнем метро носит обыкновенные перчатки, а не от защитного костюма.
Лицо человека выражало искренний испуг и еще что-то, какое-то неподдельное изумление. Павел уже давно не видел у здешних обитателей таких ярко выраженных чувств – все уже давно разучились удивляться чему-либо. На лицах отражалась мрачная сосредоточенность, печать тусклой и порой бессмысленной жизни, которую впору назвать медленным угасанием. Но здесь….На лице этого человека действительно было написано неподдельное удивление, словно бы он видел все окружающее впервые, а не прозябал в этих туннелях уже ближайшие двадцать лет.
На вид ему было лет около сорока – достаточно густые волосы, тронутые у висков серебром седины, зачесаны назад, хорошо выбрит, лицо бледное… У Павла в душе вдруг что-то повернулось – слабый укол тревоги.
Таких лиц в метро быть просто не могло. И волос тоже. Это точно. Двадцать лет под землей – это совсем не малый срок. Без солнечного света, в постоянной полутьме и в условиях повышенного радиационного фона. И то, и другое неизменно оставило свои следы на всех без исключения. Кто-то остался без волос вообще, у кого-то поредела шевелюра – радиация накапливалась в организмах людей. А кожа, не получая в течение длительного времени необходимой дозы ультрафиолета, становилась тонкой и не просто бледной, а с каким-то серым отливом. Наверное, такими всегда рисовали призраков – цвет на грани с бесплотностью.
Но сейчас перед Шороховым стоял совсем другой человек. Павел вдруг понял, что его так смутило и вызвало тревогу – этот человек был нормально одет. Не в грязную, выцветшую одежду, в основном армейские камуфляжи, в цивильную, модную одежду, ладно и добротно сшитую, словно бы купил ее пару часов назад. И конечно лицо - обыкновенного цвета с едва заметным румянцем от стылого воздуха тоннеля.
От осознания этой невероятной истины Павлу на секунду стало страшно.
Невозможное возможно.
Этот невысокий человек словно бы шагнул из его воспоминаний. Ностальгия, жившая в его голове, материализовалась и вышла из тьмы тоннеля в виде невысокого человека в темном пальто и перчатках.
Зачем?..
Павел нервно сглотнул.
- Кто такой? Откуда следуешь? – голос оказался хриплым.
- Меня зовут Алексей Орловский, - сказал незнакомец и вдруг пожал плечами, словно бы был в замешательстве. – И я тут проездом…
Кажется, Павел от удивления даже приоткрыл рот.
Громко фыркнул Фил.
- Вот только обиженных Богом на голову нам не хватало, - пробормотал Егор.
- Поясни… - Шорохов поудобнее перехватил автомат. Смутное ощущение тревоги не отпускало.
Человек опустил руки и после секундного раздумья сказал:
- Я не знаю как тут оказался. Утром я как всегда поехал на работу на метро, вышел на Полянке, но потом что- то случилось… Электричество пропало… И я почему- то оказался один.
Он развел руками.
- Я пошел на свет вдалеке… И вот я здесь.
Человек огляделся, с прежним неподдельным удивлением рассматривая бруствер, выложенный из потемневших от времени мешков с песком и смотревший на него из импровизированной бойницы ствол пулемета на сошках.
Незнакомец повел рукой.
- Может, вы мне объясните, что это все значит, молодой человек? Здесь что, снимают кино? Ну, тогда бы могли хотя бы предупредить. Ну, я не знаю – объявления там всякие на входе, да и по громкой связи тоже…
-Да ты что, издеваешься, отец родной?! – рявкнул Егор. Он выскочил из-за бруствера и замер в двух шагах от незнакомца.
Тот невольно сделал шаг назад.
- Какие объявления, мать твою? Какой поезд? Какая работа? Да мы…- он ткнул кулаком в грудь человека. – Мы уже двадцать лет гнием в этих подземельях! Жрем крыс да грибы, скоро сами превратимся в туннельную плесень! И нам, знаешь ли, не до шуток! Или ты это…
Он внимательно посмотрел на незнакомца, слегка склонив голову к плечу.
- Дури хватил, да? И при том конкретно. Видно, хорошие глюки поймал. Не поделишься, а? Где брал то? Наверняка в Ганзе. Там хоть ее и запретили, но это лишь для видимости.
Егор подошел почти вплотную к опешившему человеку, пытаясь заглянуть ему в глаза.
- Чего употреблял- то? «Синий лед»? Или «Потерянный рай»? Говорят, лучше всех вштыривает. А может, уже что-то новенькое вывели? Я слышал, в Ганзе целые подпольные плантации «глючных» грибов, и работают на них дипломированные химики. Эти очкарики что угодно даже из дерьма выведут!
- Простите, но я совершенно не понимаю о чем вы….- пробормотал окончательно сбитый с толку человек.
- Егор, остынь! – Павел тронул товарища за плечо.
- Паха, да ты чего? – тот обернулся. – Так он же нам специально по мозгам ездит, чтобы на станцию пройти и пошлину не платить. Мало ли по метро свихнувшихся бродяг шатается, а мы теперь им благодетели, всех встретим и оприветим?
- Остынь говорю – он потянул Егора за рукав. – Иди лучше чаю заваргань.
-Ага. И скатерть – самобранку накрыть каждому встречному-поперечному.
Однако шагнул за бруствер и загромыхал чайником.
- Интересные вещи ты говоришь, приятель, - над мешками торчала только голова Фила, которую он подпер рукой. – Может, еще чего интересного сболтнешь?
Павел покачал головой, словно соглашаясь с товарищем.
- А это мысль, - сказал он. – Давай к нашему костерку, сказочник. Там и поговорим по душам.
Павел протянул незнакомцу помятую кружку с чаем. Тот взял ее, кивнув в знак благодарности. Осторожно вдохнул поднимающийся над ней пар.
- Что это? – он посмотрел на Шорохова. Печать удивления по-прежнему ясно читалась у него на лице, и даже стала более яркой.
- Никогда не пробовал грибного чая? – хохотнул Фил. Похоже, эта история его забавляла, в отличие от Егора, который демонстративно остался дежурить у пулемета. – Ну, ты конкретный артист, дружище!
- Посмотрел бы я на вас на моем месте, - парировал незнакомец, грея руки о горячую кружку.
- Да мне и на своем неплохо – Фил хлебнул чая.
Павел не разделял ни иронии Фила, на раздражения Егора. Тревога не улеглась, она по-прежнему плескалась на донышке души. В сознании медленно зрела мысль – сегодня случилось то, что перевернуло его жизнь. Окончательно и навсегда.
- А как вас по имени-отчеству? – Павел протянул незнакомцу пару галет.
- Алексей Владимирович.
- А я Павел, - Шорохов протянул ему руку. – Будем знакомы. Павел Шорохов.
- Очень приятно,- Орловский осторожно прихлебнул чаю и скривился – вкус был еще тот.
- Паспорт есть?
- Конечно! – Алексей Владимирович протянул Павлу документ в темной кожаной обложке.
«Орловский Алексей Владимирович» - прочитал он. – «Зарегистрирован: Москва, Казачий переулок, дом 223, кв. 17»
Шорохов перелистнул страницу. Так, дата рождения….
«20 апреля 1948 года. Место рождения: Москва»
Павел моргнул – верилось с трудом. Вернее, вообще не верилось. То есть сейчас этому человеку было восемьдесят пять лет- возраст для Метро не то чтобы солидный, а просто немыслимый!
Люди в метро никогда не выглядели на свой возраст – опять все та же радиация, просачивающаяся с поверхности. И спрашивать о возрасте как- то было не принято. Если нужно было это узнать, просто смотрели в документы, где так же стояли печати о принадлежности к той или иной станции - учет населения велся на каждой, где существовал хоть какой- то порядок и организация. Строгий учет людских ресурсов напрямую влиял на степень потребления ресурсов пищевых, это понимал каждый подросток. Павел так же прекрасно знал, что возраст в пятьдесят с лишним лет считался уже преклонным. Он даже усмехнулся – правда, таковых «долгожителей» было весьма мало и выглядели они дряхлыми стариками. Скудная пища, отсутствие нормального света и воздуха, постоянно повышенный радиационный фонд в конце концов делали свое дело, превращая в развалину еще в принципе не старого человека. Но здесь же….
Шорохов даже не знал что и думать.
Он хлебнул чаю и посмотрел на этого странного человека. Тот грел руки о горячую кружку, не притрагиваясь к чаю - вкус, видимо, ему не слишком понравился.
- Алексей Владимирович, а сколько вам лет? – Павел постарался, чтобы голос звучал буднично.
- Пятьдесят четыре, - спокойно ответил тот и пожал плечами. – Это имеет сейчас какое-то значение?
Шорохов постарался, чтобы на его лице не отразилась та гамма чувств, что вдруг полыхнула в душе. Похоже, этот тип действительно решил сыграть под дурака. Только вот смысл этой комедии был неясен. Вернее, его не было вовсе. И за такую самодеятельность на некоторых станциях могли попросту отвести в тупиковую сбойку тоннеля и пустить пулю в голову.
Фил опять фыркнул:
- Ты, похоже, нашел колодец с живой водой, дружок?
Орловский посмотрел на него с еще большим недоумением и даже с каким-то злым раздражением. Хотел что-то сказать в ответ, но вопрос Павла опередил его:
- Станция приписки?
- Я не понимаю о чем вы, молодой человек….
- Может, хватит играть в идиота? – Павел наклонился ближе к огню костерка и в упор посмотрел в лицо путнику.- На какой станции метро вы зарегистрированы?
Тот удивленно вскинул брови.
- С каких это пор в метро стали регистрировать?
«А может он действительно больной на голову?» - вдруг подумал Павел – «Ну мало ли в метро убогих ходят, не помнящих ни себя, ни родины?»
Однако эта мысль почему-то не приносила ни ясности, ни успокоения.
Павел опять открыл паспорт на нужной странице. Никаких отметок станционных миграционных служб не было. Да и сам документ был какой- то странный… Шорохов вдруг понял – паспорт просто был чистый и аккуратный, не чета тем замызганным, засаленным и вымазанным непонятно чем «личным документам», которые водились у каждого в метро. И фотография – четкая, аккуратно заламинированная прозрачной пленкой, вместо размытой, просто наклеенной канцелярским клеем.
- А ну, Фил, обыщи нашего непонятливого друга,- Павел встал с мешка с песком.
- Один момент! – Фил тут же оказался рядом – Руки подними, дружище!
- По какому праву…- начал было Орловский, но руки поднял.
Фил быстро обыскал его, вываливая в пустой цинк из-под патронов содержимое карманов: бумажник, расческа, блестящая авторучка, носовой платок…
- Ну надо же…. – в руках у него оказался мобильный телефон-«раскладушка». – Это что же, мобильник что ли? Ни фига себе! Мне про них отец рассказывал…
Он с неподдельным изумлением уставился на черную коробочку телефона, экран которого светился ровным синим светом.
Павел взял у него телефон – сверкающий, ни царапины. На экране мигала надпись: «Сеть отсутствует».
«Сплошная вереница загадок» - подумал он.
- Вот еще, - Фил протянул ему бело-синий картонный прямоугольник. – Что это?
Это был билет в метро – так же новый, даже непомятый. С одной стороны стилизованное изображение метропоезда и надпись «Московский метрополитен», с другой – номер и правила использования. И еще дата – 8 сентября 2002 года.
Взгляд Павла застыл на этой короткой надписи.
Он опять ощутил легкий укол ностальгии – в руках его была вещь из прошлого, того самого, что кануло безвозвратно в темную реку времени. Или в огненный вихрь ядерного апокалипсиса.
- Это билет для проезда в метро,- запоздало ответил он на вопрос Фила.
Поднял глаза на Орловского. Тот теперь смотрел даже с вызовом.
Какая-то смутная догадка шевельнулась в сознании Шорохова, настолько необычная что он усилием воли загнал ее в угол сознания.
- Вы поэтому билету спустились в метро? –он протянул картонный прямоугольник.
-Да! И что? – Орловский оказался раздражен не на шутку. – Что вы тут устраиваете, молодой человек? Что за обыски и игры в войну? И это все…
Он обвел рукой вокруг – сложенный из мешков с песком бруствер блокпоста с установленным на нем пулеметом, фигуру Фила с «калашом» через плечо, мерцавший небольшим пламенем костер….
- Что это? Что вообще здесь происходит?
- Скажите, когда вы спустились в метро? – Павел говорил медленно и глухо, слова срывались словно пудовые гири.
- Сегодня!
- Сегодня – это когда? – Шорохов не отрывал взгляда от возмущенного лица незадачливого путника.
- 8 сентября 2002 года!
Молчание разлилось вокруг как густой сироп.
Немая сцена. Минута вдруг растянулась в вечность….
Попытка понять непостижимое и невозможное…
Даже Фил замер, не веря своим ушам. Егор, наблюдавший эту сцену со стороны, прилип к брустверу.
Орловский нервно посмотрел по сторонам.
- Что… Что случилось?
Павел, наконец, выдохнул.
- Алексей Владимирович, как вы думаете, какой сейчас год?- смутная догадка вырвалась из закоулков сознания и обрела право на существование.
Орловский смотрел на него, не в силах что-либо сказать.
- Две тысячи второй…- наконец сказал он настолько тихо, словно бы боялся этих слов.
- Добро пожаловать в будущее,- Павел даже кивнул головой.
- Ну и дела,- усмехнулся Егор. – Ведь кому скажу - за дурака примут….
Какая-то нервная гримаса исказила лицо человека- смесь испуга с полнейшим непониманием. Он опять оглядел освещенные неверным, трепещущим пламенем костра фигуры охранников.
- Что вы хотите сказать?.. – неуверенно начал он.
- Сейчас две тысячи тридцать третий год, - сказал Павел. – И, похоже, на работу вы теперь точно не попадете.