Олеся

Она не верила своим глазам! 
Их было ровно пять - тонких, хрупких, филигранных. В солнечном свете они казались полупрозрачными, исчезающими в пространстве. Вне времени.
Олеся, не дыша, подставила свою ладошку, и маленький сиреневый пятилистник скользнул в нее теплой звездочкой.
«Коль нашла цветочек сирени с пятью лепестками, будет счастье скоро!» - любила приговаривать бабушка. 
Когда это было? В далеком и небезоблачном детстве? 
Олеся задумалась.

Ей не повезло с самого рождения: непонятно по каким причинам, маленькая девочка не развилась согласно законам онтогенеза и родилась с уродством - спинномозговой грыжей. Операцию сделали уже на вторые сутки существования ее на этом свете, но неудачно, и правая нога на веки вечные осталась «нерабочей» - тонкой и короткой. А больше всего огорчала стопа - болталась, как вывешенная после стирки на весенний ветерок тряпочка. Хозяйку не слушалась, хлопала при ходьбе.
«Олеська, ты похожа на петушка - так же высоко и горделиво ножку поднимаешь, когда идешь! И гребешок у тебя золотой!» - смеялась бабушка. 
Насчет горделивости Олеся всегда сомневалась, но золотой гребешок - в самую точку! Рыженькой она была. Густые кудрявые волосы цвета меда с горчицей сверкали на солнце, волновались на ветру, как зрелая рожь. И глаза - как васильки во ржи: голубые, яркие и светящиеся. Похожи на бабушкины, только у той они - блеклые, выцветшие от слез. 
Плакала бабушка много, тайком, когда думала, что Олеся не видит. Жалела ее, тогда еще неразумную девчушку. 
Нет, не петушком была Олеся, а перепелочкой со сломанной ножкой. 
В больницах провела треть своей жизни. Безрезультатно. Хромой осталась на всю жизнь.

Но характер у девчонки был бойцовский. Не жаловалась никогда. Терпела. Насмешки и дразнилки молча сносила. С детства любила бальные танцы: по телевизору смотрела - аж дрожала вся! 
Но… 
Не дано, значит - не судьба. 
Зато рисовала лучше всех в классе. И рисунки у нее были полны движения - скачущий конек-горбунок, летящая в ступе Баба Яга. А цветок сирени, кружащийся в весеннем беспокойном ветре, занял первое место на районном конкурсе детских рисунков.
После школы пошла в художественное училище. Педагоги только ахали, глядя на Олесины работы: как она, без знаний техники рисунка, может такие шедевры выдавать? Объемные, дышащие, живые.
А девушка и сама не знала. Понимала просто своим седьмым или восьмым чувством, как именно нужно  краску положить или штрих добавить, чтобы ожил рисунок. На чистую лазурь - крапинку черного, мрачного, и - пожалуйста: коршун в небе парит недобро, зловеще, высматривая белую голубку. Берегись!

А потом бабушки не стало. 
Умерла как раз вскоре после ее, Олесиного, совершеннолетия. Тихо, во сне. С улыбкой на добром и красивом лице. 
И осталась девушка одна. 
Мамы своей она не видела никогда: явила та на свет Олесю, и тихо отошла душа ее. 
Видно, крепко разозлилась тогда судьба на маленькую девочку. А может, просто не в духе была. 
Потом, правда, одумалась, и по жизни Олесе помогала: хороших людей привечала, плохих - отваживала.
Так и дожила Олеся до восемнадцатилетия. 

И сейчас сидит на старенькой парковой скамейке, удачно спрятанной от света белого пышными благоухающими сиреневыми кустами,  глядит на счастливый цветочек и улыбается нерешительно.
Чего бы ей пожелать в жизни? Здоровья - смысла нет: нога не вырастет. Счастья? Так, вроде бы живет не хуже других: любимое дело, повышенная стипендия - не бедствует, словом. 
Любви?
Тут покраснела Олеся. 
Очень хотелось ей встретить родного человека, чтобы полюбил ее такую, какая есть. Хромоножку и мечтательницу. Все знакомые парни были просто друзьями. Уважали Олесю, восхищались ее талантом, вместе праздники студенческие встречали. Но на свидания не приглашали - понятное дело: кому охота с инвалидкой встречаться. Олеся на них не обижалась. Но сердечко нет-нет - да и встрепенется, заболит в отсутствии любви и ласки.
«Да, пусть встретится мне когда-нибудь мой единственный!» - подумала Олеся.
Раскрыла ладошку, подставила ее легкому ветерку - и полетело сиреневое счастье в дальние дали.

- Скажите, это - ваши рисунки?
Олеся вздрогнула. Рядом на скамейке сидел молодой человек и выжидательно смотрел на нее.
Красивый парень! Глаза темные, горячие. Волосы русые, коротко постриженные. Взгляд добрый. Смущается немного - руки, держащие ее походный альбом с рисунками, чуть дрожат.
- Да, мои. Нравятся вам?
Заулыбался. Головой закивал. 
- Знаете, я только одним глазком посмотрел - и оторваться не смог! Заворожили просто. А как вас зовут? Я - Гриша.
Так быстро Олеся еще ни с кем не знакомилась. За минуту! Разговорились с Гришей - и незаметно два часа пролетели.
Почему так бывает - вроде бы, совершенно незнакомый человек вдруг становится близким и родным? У Олеси даже голова закружилась. Какой же хороший этот Гриша! Умный, веселый, добрый. Тоже студент. Учится в радимеханическом, на втором курсе. Ровесники, значит. И родились даже в один день - шестого июня. 
Вот она, судьба!
Обо всем забыла! 
Где маленькая хроменькая перепелочка? Нет ее. Горделивый петушок хлопает крыльями, встряхивая золотым гребешком. 
И поет кто-то - звонко и радостно. Может быть, ее душа?
- Олесь, заболтал я тебя! - спохватился Гриша. - Поздно уже - тебе, наверное, домой пора? Давай провожу! 
И добавил, глядя в Олесины радостно-тревожные глаза:
- Ты похожа на Лорелею - такая же красивая и нежная.
Сказал - и сам смутился. Вскочил, покраснел. Переминается с ноги на ногу.
- Пойдем, Лорелея!

Ах, как же некстати сейчас эта правая тоненькая ножка в ортопедическом уродливом ботинке! И палочка-тросточка тоже. 
Олеся с трудом поднялась. Восторг в Гришиных глазах сменился непониманием. Потом - растерянностью. И жалостью.
Вот чего Олеся не переносила - так это неловкой жалости! Почему нормальные люди не могут так же нормально воспринимать людей, непохожих на них? Мало ли какие у тех и других недостатки! Терпимее надо быть.
Покраснела даже - от обиды, что и Гриша такой же. 
- Не надо провожать - я недалеко живу. Пока, Гриша!
Он смущенно пробормотал:
- А как же… Давай, завтра встретимся? На этом же месте, в четыре?
Посмотрела внимательно. Взгляд Гришин мечется - то на нее, то на сирень. То на ногу в ботинке - и сразу, как обожженный, прочь! 
На сирень, на скамейку, себе под ноги…
- Хорошо, увидимся!
И пошла сразу. 
Не пошла - поковыляла, как обычно. Ни разу не обернулась.

Ночь не спала. Думала. Придет - не придет? Может, растерялся просто. Не ожидал. Вспоминала, как глядел на нее. Глаза - темные, горячие. «Лорелея!» - надо же…
Идти - не идти?
«Бабушка, ты-то мне что сказала бы?»
И сразу же - она. Смотрит, головой качает. 
«Олеся, петушок мой горделивый! Люди - добрые. Хорошего в них больше, чем плохого. Сама подумай: если человек обманет кого или дурное дело сделает - сам себя стыдится. Любой. Пусть хоть на минутку, но неуютно ему делается. Думай сама, девочка…»

И все-таки, пришла. 
Без пяти минут четыре на скамейке сидела. Хотела опоздать специально, да не утерпела - ноги сами на заветное местечко принесли.
Видно, напрасно торопилась. Нет Гриши. 
И день пасмурный. Тучи бегут, ветер поднялся. 
Не пришел. Такой же, как все.
Вспомнилось, как на студенческих беззаботных вечеринках во время танцев на диванчике сидела. Вид делала, что весело, а сердечко сжималось от боли! Одна-одинешенька. 
Подружки-одокурсницы на парнях виснут, вытанцовывают, хохочут, а она пластинки перебирает - дескать, музыкой увлечена. Не выдерживала: вставала и на кухню уходила - благо, работы всегда находилось немало: посуду помыть, мусор убрать. Руки дело делают, а в голове - в ритме вальса, доносящегося из комнаты, стучит: «Никому не нужна…»
Никому. 

Глаза защипало. Плакать не любила - толку мало. Вверх посмотрела, чтобы слезы не потекли…
И глазам не поверила!
Их было ровно пять - тонких, хрупких, филигранных. В пасмурном свете они казались полупрозрачными, исчезающими в пространстве.  Вне времени…
А сквозь дождь, хлещущий наотмашь косыми струями, слышалось громкое и отчаянное:
- Моя Лорелея!..