Ноктюрн для водосточных труб

НОКТЮРН ДЛЯ ВОДОСТОЧНЫХ ТРУБ



«…Я сразу смазал карту будня,
Плеснувши краску из стакана.
Я показал на блюде студня
Косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
Прочел я зовы новых губ.
А вы
Ноктюрн сыграть
Могли бы
На флейте водосточных труб?»

(В.Маяковский)






Поезд упруго пощелкивал колесами на перегонах. За окнами вагона мелькали дежурные огни тоннеля, а в открытые форточки залетал воздух московской подземки. Постепенно и явно замедляя скорость, поезд, наконец-то, выкатил на станцию и остановился, зашипев открывающимися дверями.
«Станция Щелковская, поезд дальше не идет» - просипел голос из динамиков.
Пассажиры последнего вагона, которых оставалось в этот поздний час совсем немного, потянулись к выходу.
Подхватив свой кожаный портфель мужчина средних лет в демисезонном сером пальто не спеша подходил к открытым дверям вагона, пропуская вперед двух женщин с ребенком.
- Извините, я очень спешу, - нетерпеливо подталкивая руками мужчину с портфелем, произнес очкастый парень в черной кожаной куртке и, опередив того, прошмыгнул на платформу.
Человек с портфелем шагнул на перрон следом за ним, а потом вдруг остановился и, судорожно расстегнув верхнюю пуговицу пальто, приложил ладонь к сердцу. Пошатываясь, он сделал еще один шаг, а затем ноги его подкосились, и грузное тело упало на мраморный пол станции.
Очкарик в кожаной куртке меж тем поднялся по эскалатору и вышел на улицу. Оглянувшись и посмотрев по сторонам, он перешел через дорогу и открыл дверцу припаркованной у тротуара белой «Лады» четырнадцатой модели. Бросил внутрь салона небольшой футляр, оглянувшись еще раз, сел за руль. Через несколько секунд машина, взревев двигателем и набирая скорость, помчалась по дороге.

- Представляешь, у Максимки в садике ветрянка, я, пожалуй, посижу с ним недельку дома, все равно отпуск пропал. Как ты считаешь?
Ритка произносит свой короткий монолог с явным напрягом в голосе. Ну, а последняя фраза о пропавшем отпуске относится непосредственно к моей персоне.
Прости, дорогой мой человечек, что я испортил тебе отпуск, и уже не в первый раз. Виноват во всем Толян – мой давнишний приятель и сослуживец. Ну, не смог я ему отказать: свадьба у него и все такое…. Хорошо, что тебе, Ритуля, это неведомо. Тебе-то я сказал, что отпуск мне пока не дают, работы много навалилось, а народу, как всегда, не хватает, да и…
Украдкой смотрю на Ритку через зеркало в салоне: а, все-таки, она у меня очень красивая… Она перехватывает мой взгляд, я корчу «рожу», и Рита, наконец, улыбается.
На «можайке» опять пробка, и мы снова стоим. Хорошо, что время еще есть, и опоздать к Светке на день рождения мы не должны.
Сзади кто-то нетерпеливо давит на клаксон, видно, тоже торопится и плевать ему на всех. Ну, как же, «Бентли»! За рулем молодой кавказец, рядом «наша» белокурая деваха. Ну да, ну да, надо же показать девочке, кто хозяин жизни… Сейчас выйду из машины и подвину свой старенький «Форд», что бы ты проехал, ага!
Ну, наконец-то, поехали. Метров через сто вижу раскорячившийся трактор, рядом «жигуленок» с разбитым задним бампером: вот откуда и пробка.
Тучки, собравшиеся над Москвой после обеда, наконец, не выдерживают, и хороший весенний дождь обрушивается плотной стеной на ворчащую колонну авто, плетущихся по Можайскому шоссе.
Радуюсь, что не заехал по дороге на мойку, а ведь хотел, – сэкономил копеечку, и это радует. Я приоткрываю окно, и в салон врывается свежий после дождя, крепко сдобренный озоном московский воздух. Май в этом году прохладный, хотя и сухой. Это первый дождь, и он весьма кстати.
Оказывается, Ритка уже несколько минут о чет-то мне рассказывает.
- Да ты меня совсем не слушаешь, Никита, проснись!
- Извини, Марго, задумался.
Ритка подозрительно смотрит на меня и продолжает говорить о каком-то новом начальнике отдела, о Светке, которая жалуется на Серегу – тот чуть ли не ночует в своем автосервисе…
«…Что там по убийству наркомана, двигается или как? Ты, Стрельцов, сбиваешь мне все показатели по раскрываемости, понимаешь ты это или нет?...» - вспоминаю я вчерашний разговор с Киреевым – начальником моего следственного отдела.
-… А ведь сентябрь придет, и не заметишь, - врываются в мои мысли Риткины слова. – И ранец Максимке еще не купили. Он хочет с человеком-пауком, ну, аппликация такая на клапане, знаешь?...
Я успеваю доехать до Светкиного дома на Соколе и даже припарковаться, когда мой мобильник начинает дергаться, как живой, в моем кармане, разрываясь от трели звонка. Это Киреев.
- Оставь все дела и срочно ко мне в прокуратуру, я жду, давай!
Если бы можно было передать, какими глазами смотрит на меня Ритка, когда я ей об этом говорю…

- Надюша, мне, девочка моя любезная, вон тот кусочек грудинки. А еще, красавица, ветчинки свеженькой. Поспешай, поспешай, милая, мне стоять долго тяжело, ноги уже не те.
- Сейчас все сделаю, Аристарх Михайлович, одну минутку.
Надежда торопливо взвешивает выбранные деликатесы, тщательно упаковывает и протягивает все это седовласому пожилому мужчине в фетровой стильной шляпе.
- Спасибо, Надюша, - улыбается тот, поблескивая парой золотых зубов. – Ну, а это, как всегда, на гостинцы.
Холеная рука с золотыми перстнями кладет на прилавок денежную купюру. Приподняв в галантном поклоне свою шляпу, мужчина удаляется, придерживая полусогнутой левой рукой легкую трость с набалдашником из черного камня.
- Ну, Надюха, Аристарх Михайлович только тебя и «жалует», - говорит Маринка из «молочного» отдела. – Нас он так не одаривает. Завидный женишок, а? – улыбается она и шутливо толкает Надю в бок. – Был бы помоложе… А что, за ним не пропадешь: профессор, в консерватории, говорят, преподавал.
- Да, не то что ваши мужики, - отвечает Надежда, - в голове только футбол да пиво.
Аристарх Михайлович выходит из Елисеевского гастронома и не спеша идет по тротуару. У припаркованной неподалеку черной иномарки открывается дверца, коренастый чернявый парень услужливо забирает сверток из рук старика и идет рядом.
- Давай прогуляемся, Макс, погода нынче замечательная, какой вечер! «Этот май-чародей, этот май-баловник…» ну и так далее, - смеется Аристарх. – Я, знаешь ли, люблю последнее время гулять на воздухе. Впрок, видимо, а?
Усмешка на его лице открывает на секунду блеснувший золотом зуб. Но, взглянув в туповатое лицо Макса, старик становится серьезным.
- Да… - произносит он.
И странная пара удаляется.

- Что-то серьезное, Владлен Николаевич? – задаю я вопрос своему нач.отдела и сажусь в черное кожаное кресло.
- Обижаешься, что лишил тебя отдыха на вечеринке? Ничего, Никита, ничего, хватит на твой век еще дней рождений и вечеринок.
Киреев усаживается в кресло за столом и, открыв пачку «Винстона», с наслаждением закуривает.
- Вчера в метро на станции Щелковская от сердечного приступа умер известный в своих кругах ювелир и коллекционер Романцев. Ну, умер человек, ничего странного вроде: сердце – это сердце. Молодые, вон, умирают, а Романцеву шестьдесят с хвостиком было.
Киреев затягивается и продолжает.
- Но чуть позднее была ограблена его квартира. Что это, совпадение? Не похоже. Тем более, что это не первый случай такого «сердечного приступа». Месяц назад на Чистых прудах от такого же инфаркта помер прямо на лавочке бывший ректор нашего политеха и известный нумизмат Краснов Евгений Павлович. И тогда тоже была ограблена его квартира. Но, если Краснов, умерший от инфаркта, никого этим не удивил, так как у него были проблемы с сердцем, то Романцев, как утверждает его сестра, был здоровым человеком, лыжами увлекался. Короче, Никита, давай прокатись до судебно-медицинского морга, метро Царицыно, Тарный проезд, дом…
- Да знаю я адрес, Владлен Николаевич, - ответил я.
- В общем, тебя там ждут.
Шеф комкает пустую пачку от сигарет и бросает в урну.
Ужасно хочется что-нибудь сожрать да и выпить тоже не помешало бы. Ритка сейчас вовсю «отрывается» на дне рождения…
«Каждый день, в каждый час, даже если неохота, я готов ехать в морг. Что поделаешь – работа…» - я перефразирую известную песню группы «Круиз» и улыбаюсь.
На улице совсем уже темно, а в подсобке морга гудит неоновая длинная лампа, засиженная мухами.
- Давай, Михалыч, кройся, - шепелявит носатый мужик в грязном белом халате.
У Михалыча халат тоже далеко не свежий. Он трясущейся рукой выбирает карту и кладет на стол. На меня мужики, кажется, не обращают внимания. Сую им в нос удостоверение и спрашиваю, где патологоанатом.
- Да, вона, в смотровой он, спит, наверное, - отвечает носатый, и мы отправляемся в смотровую.
Из-за столика в смотровой мне навстречу поднимается мой давнишний знакомый Василий Проценко и, улыбаясь, протягивает мне руку.
- Смотри сам, Никита, - говорит Проценко и подводит меня к металлическому столу, на котором лежит прикрытое простыней тело. – Я тоже не сразу заметил: видишь, маленькое покраснение и след будто от укола толстой иглой?
Меня начинает понемногу мутить от мерзкого запаха мертвой человеческой плоти. Я вижу на боку у трупа, действительно, будто след от укола.
- А самое интересное, было бы тебе посмотреть на его сердце. Ощущение такое, Никита, словно это сердце сжали в тисках. Но никаких тисков не было, сердце у него до этого было просто замечательное.
- Так что же тогда, яд через укол? – спрашиваю я.
- Ты удивительно догадлив, мой юный друг. Конечно, яд. Анализ крови наверняка подтвердит мою догадку, это - яд золотой колумбийской лягушки, phyllobates terribilis – это на латыни. Кожа у нее, видишь ли, вырабатывает некие ферменты, и ферменты эти намного ядовитее самого сильного змеиного яда. Так что, достаточно «одной таблэтки…» - шутит Проценко. – Короче, при попадании яда в кровь – мгновенный паралич нервной системы, ну, и сердца тоже.
- Киреев сказал мне, что аналогичный случай уже был совсем недавно, с бывшим ректором политеха, - спрашиваю я.
- А, вот ты о ком. Укола я там не заметил, и так как сердечко у него и так было ни к черту… Но все может быть. Хочешь делать эксгумацию?
В это время простыня с трупа соскальзывает на пол. Мы вздрагиваем оба.
- Возможно, - отвечаю я, - возможно…

Над диваном в гостиной афиша: «Концерт, большой зал консерватории», чуть ниже шрифт помельче: «Концерт для флейты. Ноктюрн Ф.Гобера. Соло на флейте – Рудольф Заманский». На стене рядом с афишей коллекция флейт, пожалуй, всех времен и народов: блокфлейты, флейты пикколо, флейты из тростника, бамбука, свистушки и сопелки – чего тут только нет.
- Рудик, тебя к телефону, - слышится женский голос, и Рудик, отложив нотную партитуру, бредет в прихожую.
-… Конечно, Аристарх Михайлович, я обязательно приеду, но ближе к вечеру… Но я не могу сейчас, много работы, я должен успеть, скоро концерт… Хорошо…, - тихо произносит Рудик, - сейчас приеду.
Нервно обгрызая ногти на пальцах, он начинает собираться.
На пороге кухни появляется маленькая пожилая женщина и вопросительно смотрит на сына.
- Я к Аристарху Михайловичу, мама, нам нужно кое-что обсудить.
- Что хочет от тебя этот бывший профессор? – сердито спрашивает женщина. – Почему он не оставит тебя в покое?
- Прошу тебя, мама! – кричит Рудик так, что на кухне звякает посуда. – Ты же знаешь, что мой будущий концерт готовит и спонсирует профессор Шиловский.
Лицо Рудика становится красным от напряжения.
- Аристарх Михайлович очень добр ко мне, он обещал… он обещал…
- Какой концерт, Рудик, - шепчет женщина, - ведь ты давно уже не играешь.
- Нет, неправда! Я играю, когда ты уходишь или спишь. И я пишу новый концерт для флейты с оркестром. Вот, видишь? Это партитура! Ты видишь?!
Мать закрывает лицо руками, а Рудик хватает свою куртку и, хлопнув дверью, убегает.
«Лица, лица… Они все тупые и никчемные. Вы не поймете меня никогда, никогда!... Наташа Королева – концерт, Александр Розенбаум – концерт… Скоро везде, на каждой афише: «Рудольф Заманский. Концерт для флейты… Рудольф Заманский… Рудольф Заманский… Заманский… Заманский…»! …Нет, не жалею… никогда… никогда…» - бормочет Рудик, натыкаясь на прохожих. Он бледен, куртка распахнута. - «Не жалею… не жалею…»…

…Евгений Павлович Краснов не спеша прогуливался по скверу Чистых прудов.
«Хоть и середина апреля, а снегу – как не бывало» - думал Евгений Павлович, зябко поеживаясь. «Но вот сегодня опять подморозило, но это совершенно не портит моего настроения… А Ларочка уже в Сочи, хм… Ну ничего, через пару деньков и я отправлюсь туда же. Надо, наконец, ускорить наши отношения, а то все как молодые. Хотя, молодые сейчас намного шустрее нас».
Он улыбнулся и проводил пару молодых влюбленных завистливым взглядом.
«Пожалуй, стоит присесть» - подумал Краснов, поудобнее устраиваясь на холодной лавочке.
После смерти своей любимой супруги Валентины Николаевны Краснов тут же ушел из института, где они проработали с женой многие годы: Валентина – заведующей лабораторией, ну, а он – ректором. Тяжело без нее дома, а в институте еще тяжелее. По привычке, первое время он ждал, что откроется дверь, и в кабинет ворвется его Валюшка , чтобы позвать его обедать.
Евгений Павлович ушел из института и стал потихоньку распродавать свою бесценную коллекцию: до пенсии еще нужно было протянуть пару лет, так что коллекция золотых монет пришлась очень кстати.
С Ларой он познакомился месяц назад, вот здесь, на этом же сквере. Отношения их двигались вперед неспешно. Лара была человеком скромным и осторожным. Краснов все это понимал и ни на чем не настаивал, ведь недавно и Лара потеряла мужа в нелепой автомобильной аварии. Вскоре Лара пригласила его отдохнуть с ней в Сочи. Он с радостью согласился, но в институте срочно понадобилось его присутствие – нужно было разобрать кое-какие документы. Лара улетела без него. Но это не надолго, вот закончатся дела и…
- Разрешите присесть? – услышал Краснов и поднял голову.
Молодой человек лет тридцати в черном полупальто и с футляром в руках. Он уже где-то видел это лицо…, но вспомнить не смог.
Молодой человек, меж тем, сел рядом.
- Вы ведь - товарищ Краснов, это так?
- Да. А с кем имею честь беседовать? – спросил Краснов.
- Это не так важно, - ответил тот, - мне нужно кое-что вам передать.
Он пододвинул футляр к руке Краснова. В футляре что-то щелкнуло, и Евгений Павлович почувствовал, что его руку чем-то укололи.
- Что это за шутки, юноша?! – успел сказать он и тут же окунулся в темноту.
Молодой человек не спеша откинул голову Краснова на спинку лавочки и, достав ключи из его кармана, поднялся.
- Будто бы спит! – посмотрев на него произнес молодой человек и зашагал по аллее.
Вечером этого же дня двадцатого апреля квартира Евгения Павловича Краснова умелой рукой была снята с сигнализации и навсегда «избавлена» от коллекции золотых монет…

По поводу эксгумации Краснова я договорился, и при тщательном осмотре трупа и анализов ткани тоже был выявлен яд той самой колумбийской лягушки, о которой говорил Проценко.
Мы сидим в моем кабинете и подводим итоги. Мы – это я - Никита Стрельцов – и опера из МУРа Валерка Сомов и Семен Ищенко. А итогов, в общем-то, кот наплакал. Хотя, что-то все же есть.
При убийстве Краснова свидетелей так и не нашлось. А вот с Романцевым немного лучше.


- Камеры видеонаблюдения на станции Щелковская зафиксировали молодого парня, протискивающегося сзади Романцева при выходе из вагона. Я думаю, это и есть убийца, – говорит Валерка Сомов.
- И отчего такие выводы? – спрашиваю я.
- Ну, во-первых, спешит очень, да и из дверей выходит последним, отталкивая Романцева. А это – прямой контакт с жертвой, - отвечает Сомов. – Ты, Никита, помнится, говорил о том, что яд этот очень быстрого действия, а отсюда и вывод. Если Романцев успел шагнуть на перрон, то уколоть его мог только тот парень на видео.
- А что там с лицом, видно? – спрашиваю я.
В разговор вступает Семен Ищенко.
- На перроне лица у парня не видно. Черная куртка, черная шапка. А вот видео на выходе захватило-таки кусочек.
Семен прокручивает мне на своем ноутбуке фрагмент.
- Вот он, смотри. Женщина, еще одна, две девушки лет пятнадцати…, а вот и наш дружок!
Семен нажимает на замедление, и я вижу его: парень как раз поворачивает голову прямо к камере. Блеснула дужка очков, чуть с горбинкой нос, тонкие губы…
- Никита, ты видишь, что у него в руках? – спрашивает Валерка
- Да, какой-то футляр, небольшой совсем. Что может быть в таком футляре?
- Черт его знает, что там может быть.
- Ребята, я, кажется, знаю, - оживляется Семен. – Не зря я в «музыкалку» в детстве ходил. Пианиста из меня так и не вышло, но в футляре – флейта, сто пудово! К бабке не ходи!
Я откидываюсь на спинку кресла. Причем тут флейта? Убийца - флейтист? А если это просто пустой футляр? Да мало ли чудаков на свете, которые носят в таких футлярах всякую дребедень. Может, у него там чекушка водки или еще что-то….
- В любом случае, - просыпаюсь и говорю я, - нужно распечатать фото и сверить его со всеми флейтистами приблизительно этого возраста.
Ребята смотрят на меня почти с ужасом.
- Никита, а ты хоть представляешь масштаб этой акции? – спрашивает Валерка.
- Представляю, представляю, Работайте, давайте, другого пути пока все равно нет.
- Во, блин… - бубнят ребята, выходя из кабинета.
Я их понимаю, работа предстоит большая, но ничего не поделаешь.

Аристарх Шиловский находился во взбудораженном состоянии. Он нервно прохаживался из угла в угол, держа на руках своего любимца - персидского кота Моисея. Кот впивался когтями в воротник шелкового халата цвета спелых гранатовых зерен, иногда его коготки доставали до тела хозяина, и Шиловский нервно поеживался, но кота не отпускал. Моисей был для него единственным существом, который не раздражал его, лишнего не просил, обходясь чистым лотком для туалета да банкой кошачьего корма. А еще, в отличие от людей, умел быть благодарным: забирался к хозяину на грудь, лизал его в щеку, усиленно мурча после сытного обеда. Ах, люди, люди! Почему вы так эгоистичны? Стоило бы вам научиться у котов независимости и одновременно привязанности к тем, кто вас кормит!
Рудик Заманский, на которого он, Аристарх Шиловский, ставил все, оказался колоссом на глиняных ногах. А как все начиналось!
Рудик загорелся яркой звездочкой в консерватории уже на втором курсе. Победы на конкурсах молодых исполнителей, участие в престижных концертах… Шиловский торжествовал: наконец-то, среди его учеников появился гений! Теперь, пожалуй, с консерваторией можно и «завязать» полностью, занявшись продюсированием молодого талантливого флейтиста. И вот, когда планы Аристарха начали принимать реальную форму, случилось непредвиденное.
Рудик любил погонять на своих новеньких «Жигулях» - его приз за первую премию на международном конкурсе. И однажды догонялся, гаденыш…
В той аварии он выжил чудом. Многочисленные переломы, но главное, он порвал сухожилия на левой руке и сломал два пальца на ней же. С головой у Рудика после аварии тоже стало не все в порядке. Частичная потеря памяти отразилась и на мышечных реакциях, да и на психике – тоже. Короче, о звездной карьере музыканта можно было забыть.
Но, к удивлению Шиловского, через полгода Рудик вновь заиграл. Конечно, это был уже совсем не тот «Рудольф Заманский», ради которого можно было уйти в продюсирование, но… Аристарху пришла в голову идея.
Он ушел из консерватории и стал заниматься с Рудиком персонально у себя на дому. Играл он уже очень посредственно, но Аристарх уверял его, что все просто отлично и вот-вот он договорится о его сольном концерте на самых престижных сценах Москвы. Что для этого нужно? Да всего – ничего: деньги, много денег.
- За все нужно платить, Рудик, - говорил Аристарх ему, - без протекции ничего не делается…
А как найти деньги? Да очень просто! За годы своих творческих изысканий у Шиловского появилось множество знакомых, и среди них немало людей состоятельных, коллекционеров, ювелиров и т.д. Нужно только умело завладеть их накоплениями. О морали можно на время и забыть, а если схему выстроить правильно, моральные угрызения компенсируются с лихвой.
В шикарной трехкомнатной квартире Шиловского кроме кота Моисея в одной из комнат был устроен мини-зоопарк, а, вернее, террариум: среди причудливых растений за пластиковым стеклом обитали змеи и другие пресмыкающиеся.
Небольшой стеклянный домик был отделен от всей территории, там находилось несколько золотых колумбийских лягушек, коими Шиловский очень дорожил. Лягушки и в самом деле были ужасно ядовиты, чем и решил воспользоваться Аристарх. Нехитрый спусковой механизм, который Шиловский устроил в футляре от флейты, был снабжен кнопкой, при нажатии на которую из угла футляра показывалась игла, пропитанная ядом золотой лягушки. Ну, а дальнейшее было делом техники.
О своей намеченной жертве Аристарх старался узнать все, и в этом ему помогал его племянник – телохранитель да и просто слуга – Максим Крюков. Крюков жил у Шиловского уже несколько лет, заменял ему личного водителя, был прислугой по дому да и сторожил лучше всякой собаки. А еще он просто мастерски разбирался в сигнализации. Не задающий лишних вопросов, а вернее, совсем их не задающий просто потому, что лишился языка на зоне, он запросто отключал сигнализацию на квартире жертвы и ждал Шиловского: тот лучше знал, что среди дорогого барахла самое ценное.
Рудику же отводилась самая ответственная роль: убрать жертву и вытащить у нее ключи от квартиры.
В общем, схема заработала, принося хороший доход. Шиловский ликовал, выстраивая дальнейшую цепочку потенциальных жертв.
Но сегодня Рудик устроил ему истерику, кричал и топал ногами, упрекая Аристарха в обмане по поводу будущего концерта.
- Вы обманываете меня, Аристарх Михайлович! – кричал Рудик. – Сколько денег вам еще надо, сколько людей я еще должен убить?!
- Успокойся, мой друг, - уговаривал его Шиловский, - еще пару клиентов, и твой концерт тебе обеспечен. Я слышал, ты написал новый ноктюрн для флейты с оркестром? Вот и славно! Потерпи, дружок, ты должен быть холоден и спокоен. Только так мы добьемся нашей цели.
Рудик вроде успокоился и ушел вместе со своим «ядовитым» футляром.
«Наивный Рудик! Какой, к черту, концерт, больной шизофреник! А твой ноктюрн – просто чушь собачья. Нет, надо кончать этот дурацкий «ноктюрн» - думал Шиловский, глядя в окно на уходящего Заманского.
- Макс, подойди ко мне, дружочек! – крикнул Аристарх Михайлович.

Трель мобильника ворвалась в мой беспокойный сон , и я вскочил, ударившись головой об полку над кроватью. Ритка беспокойно заворочалась и повернулась на другой бок.
- Алло, кто это?
- Никита, это я, Валерка. По-моему, мы его нашли! – кричит мне в ухо Сомов.
-Кого нашли?
Я никак не могу проснуться.
- Флейтиста нашли, понимаешь?
- Ну-ка, ну-ка…
Я, наконец, концентрируюсь.
- Это Рудольф Заманский. Он уже несколько лет нигде не играет. Попал в аварию, долго лежал в больнице, а потом просто пропал. Про него уже все забыли.
- Ну и отлично, - успокоившись, говорю я. – Валер, я думаю, это терпит до утра?
- А то! Теперь никуда не денется. Ну, пока! – орет Сомов и отключается.
Я звоню Семену и прошу оставить ребят для наружного наблюдения у дома Заманского.
Без выкуренной сигареты не обходится, и только после нее я прижимаюсь к ворчащей Ритке и пробую заснуть.

Машину с крепкими ребятами внутри Макс замечает в последнюю минуту, оказавшись уже возле подъезда Рудика. Останавливаться поздно, Макс поднимается на третий этаж и давит кнопку звонка.
Дверь открывает сам Рудик, и это хорошо.
- Что ты ходишь по ночам, какого черта? – щурится он на лампочку на площадке.
Макс достает из кармана блокнот и пишет на листке: «Принеси футляр».
Рудик уходит, возвращается через несколько секунд, в его руках футляр от флейты. Макс жестом просит отдать его. И, как только футляр оказывается у него, быстро нажимает на кнопку, а затем вонзает выскочившую иглу Рудику в бок.
Рудика хватает на то, чтобы удивленно взглянуть на Макса, после чего он судорожно пытается глотнуть воздуха и падает на площадку возле двери.
Макс не спеша выходит из парадного и, чувствуя на себе настороженные взгляды из припаркованной у соседнего подъезда машины, садится в «Лексус» Шиловского, затем не торопясь выруливает и мчится к Аристарху.

Макс сидит в кресле, наблюдая, как Шиловский мечется по квартире.
- Я думал, у меня еще есть время! – выкрикивает он из соседней комнаты. – Как они могли так быстро! Что б им провалиться!
На столе появляется большой кейс, куда Шиловский, торопясь, кидает пачки купюр и золотые монеты.
- Какого лешего ты сидишь, Макс! – кричит он. – Собирайся! Или ты забыл, что я не вожу машину?
Затем Аристарх садится в кресло и пытается успокоиться.
Ну, а Максу чего собираться, все его с ним. Но он встает и идет к террариуму. Садится на корточки перед стеклянным домиком с лягушками и надевает на руку кожаную перчатку.
- Ну, что ты возишься, Макс! – кричит Шиловский, видя идущего к нему Макса. – Иди к машине, я сейчас, следом за тобой.
Макс послушно кивает, затем подходит к Аристарху Михайловичу и, прижав того коленом к креслу, одной рукой зажимает ему нос. А когда удивленный Шиловский, задыхаясь, открывает рот, засовывает туда золотую лягушку.
Агонии почти нет. И Шиловского тоже больше нет.
Макс берет со стола кейс, не спеша закрывает за собой дверь, выходит на улицу и садится в машину.



Дмитрий Савельев (Беляков)


28.02.2013