Прощение

ПРОЩЕНИЕ



Наш «пазик» подпрыгивает на крутых ухабах раздолбанной проселочной дороги. Все окна и люки этого металлического неказистого создания нараспашку, а все равно жарко. И это в конце сентября!
Олег Ремизов – мой старый товарищ и однокурсник – как обычно в окружении девиц бренчит на моей гитарке и при этом беспрерывно ржет, как молодой жеребец.
Ну, а мне совсем не весело. Второй курс нашего пединститута, успешно отработав почти месяц в колхозе «Красная звезда», едет домой. Но грустно мне вовсе не от этого.
Мимо «пазика» с треском и дымом проносится группа мальчишек на мопедах, и я вновь вспоминаю ее. Алену.
Ну, а впрочем, все по порядку…

… «На зарядку, на зарядку, на зарядку, на зарядку становись!» - заорал настенный репродуктор прямо у меня над головой. «Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику…» Мимо меня пролетает тапочек, и бодрый голос диктора, хрюкнув, обрывается на полуслове.
- Вот, зараза, разбудил, - бормочет Олег, скрипя своей раскладушкой. – Андрюха, который час? – спрашивает он, прежде чем снова захрапеть.
Наши раскладушки стоят рядом. И мы вторую неделю живем и даже добросовестно работаем, ну, положим не всегда добросовестно, в общем, работаем в этом колхозе с обычным для российской глубинки названием – «Красная звезда». Мы – это я и Олег, а еще и почти весь второй курс нашего пединститута.
Наши девчонки живут в местном клубе. А нас – мужиков – которых и всего-то шесть человек, расквартировали по избам.
Сегодня воскресенье, и в поле идти не надо. Колхозники и колхозницы, и иже с ними отдыхают, отдыхаем и мы.
Мне больше не спится, чего не скажешь об Олеге: спит, как сурок и храпит, зараза.
В комнате жутко воняет перегаром. Это мы с Олежкой постарались, до двух часов ночи пили самогон с девчонками в общаге. Ох, и хороши девчонки: кровь с молоком, одним словом, - Надюха и Оксанка. Работают в местной столовой, где мы и питаемся, и гордо называют свою столовую – «кафе». Кафе так кафе, разубеждать мы с Олегом их не стали. И вообще, пытаемся быть здесь как можно проще, избавляясь на время от городского снобизма.
В общем-то, мы с Олегом – ребята хоть куда! Он – среднего роста брюнет с голубыми глазами и небольшими усиками под хорошим таким носом. Прямо микеланжеловский Аполлон. Ну и я – блондин, похожий на немца. Парочка, короче, еще та!
Олег знает множество всяких историй, и, по возможности, охотно ими делится, как только оказывается в компании молодых девиц.
Я тоже не отстаю: неплохо играю на гитаре и пою современные злободневные песни – «Машина времени», например. Эту группу еще мало кто знает, но у Олега в Москве связи, и он достает катушки с записями.
Так что мы с ним в колхозе очень популярны. Удивляет только одно: как это нам до сих пор не «начистили рыла» местные аборигены.
На засиженном мухами календаре сентябрь тысяча девятьсот семьдесят девятого года.
Через оконное грязное стекло с улицы на меня удивленно смотри кошачья морда хозяйского кота Чака.
- Что, давно не видел мужика в майке и трусах?
Воскресенье – это, конечно, здорово. Только вот что мы жрать будем, товарищ Аполлон? Я смотрю на распластанного на раскладушке Олега. В тумбочке у нас остался один плавленый сырок. Будто читая мои мысли, дверь в комнату открывается, и хозяйка тетка Зинаида, вытирая тряпкой большие натруженные руки, улыбается и приглашает нас пообедать.
- Хватит вам валяться, ребятки, давайте-ка, поешьте, я уже и на стол собрала.
Как кстати, думаю я и тормошу Олега.
После обеда я, отрабатывая харчи тетки Зинаиды, рублю дрова во дворе, ну а Олег – скотина – опять пошел спать. На Олега я не в обиде: пусть спит себе, вечером он договорился встретиться с Оксанкой. Она – девчонка взрослая, и песенками ее не проймешь, ей нужно другое.
Рубка дров выгоняет последние остатки хмеля из моей головы, я снимаю мокрую от пота футболку и присев на ступеньки крыльца закуриваю.
За кустами малины тетки Зинаиды движется знакомая мне залапанная кепка Сереги Тимофеева. Серега – местный, и парень в деревне – уважаемый. Он неплохо разбирается в движках, недавно пришел из армии, и теперь все машины в колхозе под его присмотром.
- Здорово, Андрюха! – кричит он мне, подходя к калитке.
Серега уже минут двадцать уговаривает меня побренчать вечером на гитаре у столовой возле фонтана: там обычно собирается местная «тусовка»
Если честно, то сегодня у меня совсем другие планы. Я ухаживаю за местной секс-герл Надюхой – грудастой поварихой. И вчера мы с ней договорились за стаканчиком самогона посмотреть на закат.
Серега пристал как банный лист.
- Андрюха, ну я тебя прошу, поиграй! Девчонки тоже очень просили! А… знаешь, Андрюха, - говорит он, - я тебе свои яловые сапоги подарю, «дембельские», новые совсем!..
Сапоги мне, конечно же, как ежу зонтик, но из уважения к Сереге, а больше, конечно, из чувства гордости за свою возрастающую популярность я, наконец, соглашаюсь. И то, поиграю немного, а там и закат Надюхе покажу…

В центре фонтана – непропорциональная скульптура мальчика с огромной головой в кепке. Он протягивает руки вперед, а из сложенных лодочкой ладоней бьет маленький фонтанчик, во, бред… Мальчик выкрашен бронзовой краской и в свете уличных фонарей кажется сделанным из золота.
У фонтана уже человек десять, встречают меня как поп-звезду. Здесь деревенские девчонки, некоторых из них я знаю, и пара ребят, тоже местных, ловко сплевывающих семечную шелуху себе под ноги. Приходит и Серега с сапогами в руках:
- Во, видал?...
Начинаю потихонечку их «разогревать», пою Никольского, потом и Макаревича.
В руках «аборигенов» появляется бутылка водки и идет из рук в руки.
«…И спеть меня никто не мог заставить.
Молчание – начало всех начал.
Но если песней крылья мне расправить.
Как трудно будет сделать так, что б я молчал…»

Двое ребят крепкого телосложения появляются внезапно, из ниоткуда.
- Пойдем, прогуляемся, - говорит один из них.
Ну, вот и началось, - думаю я, - сам же и сглазил: «не начистят рыла!». Вот сейчас и «начистят»! Поворачиваю голову и смотрю на Серегу. Странно, но Серега спокоен и едва заметно кивает мне головой: иди, мол. Нехотя кладу гитару и встаю.
- Нет, ты гитару-то захвати, - слышу я, и мне становится легче: значит, сразу не «отметелят», может, спою еще. _ Мы идем проулком и вскоре заходим в калитку незнакомого мне дома. Я робко вхожу в избу, сжимая в руках гитару.
- Иди, иди, - подталкивает меня сзади один из парней.
В просторной горнице полумрак, тусклая лампочка под потолком еле коптит. Возле окна большая кровать. Всюду возле кровати в самодельных подсвечниках да и просто в стеклянных банках горят свечи. А на кровати – небесное создание, гений чистой красоты – лежит девушка.
Да, она действительно чудо как хороша. Эти густые длинные локоны, эти карие глаза!... Только вот почему она под одеялом в такую-то жару, больная что ли?
Вдруг слышу голосок:
- Я знаю, вас зовут Андрей. Андрей, спойте мне, пожалуйста! Я давно уже никуда не выхожу, но песни ваши слышала, мне нравится, как вы поете.
- А как вас зовут, милая девушка? – осмелел я, - И почему столько свечей?
- Зовут меня Алена. А на свечи не обращайте внимания, сны мне снятся страшные, вот поэтому и свечи.
Я сажусь на табурет и начинаю петь.
Как-то незаметно возле меня появляется столик с хорошей закуской и бутылкой марочного вина.
Алене нравятся песни Макаревича, я это вижу. У нее на щеках появляется румянец, похоже, что иногда она пытается подпевать мне.
Перехожу на Никольского, и настроение Алены резко меняется.
«…Поблекли нежные тона, исчезла высь и глубина,
И четких линий больше нет – вот безразличия портрет.
Глаза в глаза любовь глядит, а я не весел, не сердит.
Бесцветных снов покой земной молчаньем делится со мной…»

Алена плачет и закрывает лицо ладонями. Неосторожное движенье и – одеяло падает на пол. На Алене обыкновенный байковый халатик, но вместо левой ноги… деревянный протез.
- Хватит, хватит! – кричит Алена, - Уходи, уходи, слышишь?!...

Закат мы с Надькой в тот день так и не посмотрели.
Увиденное в избе не давало мне покоя, и на следующий день после работы я разыскал Сергея Тимофеева.
- А, вот ты о чем, а я думал, что ты знаешь! Давай пройдемся к нашему кладбищу, я тебе что-то покажу, - сказал Серега.
На деревенском кладбище тихо шелестели липы, и где-то в ветвях трещала сорока.
Сергей подвел меня к могиле с памятником из черного гранита, на надгробной плите лежал большой букет роз. Было видно, как тщательно ухаживают за могилой, да и по виду она была самая дорогая. Из глубины черного гранитного памятника на меня смотрел парень в парадном солдатском обмундировании, «дембельском», наверное.
- Давай присядем, что ли. – сказал Серега.
Мы сели на лавочку у могилы. И Сергей начал рассказывать.

…Алена и Лешка, так звали этого парня, дружили еще со школы. Пара была просто удивительная. Алена отличалась редкой красотой, и было даже странно, что она не городская, а деревенская девушка. Казалось, ей завидовали все девчонки, и даже бабки-сплетницы замолкали, когда мимо проходила Алена.
- Ох, хороша, девка, ох, хороша! – шептали они вслед.
Да, Алена была хороша. Да только вот из бедной семьи: она, мать да двое братьев. Отец ее рано умер, не оставив ей в наследство ничего, кроме старого почерневшего дома.
У Алешки, наоборот, все было хорошо. Большое крестьянское подворье его отца давало стабильный неплохой доход, и вскоре старый дом Алексея был разобран, а на его месте отстроен новый большой каменный – кирпичик к кирпичику, как говорил его отец.
Алену Лешкин отец не жаловал. Называя ее мать и братьев беспорточной голытьбой.
Но, казалось, ничто не может разлучить этих двоих молодых влюбленных. Алена на хмурые взгляды отца Алексея внимания не обращала или же делала вид, что не замечает его недоброжелательности. Лешке тоже все было «по-барабану». «Поворчит-поворчит отец, да перестанет», - говорил он Алене
Время меж тем летело, и вскоре Алешку забрали в армию. Первые полтора года он писал любимой трогательные нежные письма, тосковал и с нетерпением ждал встречи с ней. Алена отвечала взаимностью, честно ждала Алешку и на улицу лишний раз даже не показывалась.
Все изменилось, когда Лешке оставалось служить пару месяцев. Письма от него приходили все реже, пока совсем не перестали. Алена не могла понять, что происходит и поэтому очень переживала. Но вскоре ситуация прояснилась.
Отец Алексея решил женить его на дочке местного председателя. Та красавицей не была, обыкновенная, не сказать, что дурнушка, нет, - обыкновенная. Но денежки у председателя водились и, по слухам, немалые. Да еще – по рассказам бабки Дарьи – пообещал отец Алексею купить мотоцикл «Ява» с условием, если тот женится на Кате, дочке председателя.
Сказать, что Алена переживала, наверное, мало. Она сразу как-то осунулась, а глаза ее, до того живые и искрящиеся счастьем, будто бы погасли.
Вернулся Алексей из армии в мае. Ох, и замечательный был в тот год месяц май! Все цвело и благоухало – люби не хочу! Но каким этот месяц был для Алены, можно только догадываться. На улице она практически не появлялась. А вот братья ее, Михаил и Николай, по слухам, хотели уж было как следует намять Алешке бока, да запретила Алена им это делать.
Алексей будто бы и не замечал Алениного отчаяния, разъезжая по деревне на новенькой «Яве», и готовился к свадьбе.
Посудачили, посудачили бабки в деревне, да и затихли.
До свадьбы Кати и Алексея оставалась пара дней, и в тот день устроил Алешка с парнями «мальчишник». Пили, песни орали, а потом сел Лешка на свою «Яву» и ну по деревне наяривать, кур да гусей пугать.
Несется, а тут навстречу Алена. Остановила его, поговорили они минутку, а Алена и говорит: прокати, мол, Лешка, меня на своем мотоцикле, в первый и последний раз с «ветерком» прокати. Обрадовался Лешка, что Алена зла не держит, «держись крепче», - говорит. Вот Алена и села…

Серега помолчал и продолжал:

…Тут с другой стороны кладбища у дороги растет старая липа. Вот в нее они и влетели на всем ходу. Алешка разбился «в чистую», даже до больницы не довезли, умер в машине. А Алена осталась с тех пор без ноги, но жива.
Катя из деревни вскоре уехала, а отец Лешкин незаметно спился, вот только весной похоронили…»

Оставшиеся две недели полевых работ пролетели как во сне.
Я будто «на автомате» пил водку, бренчал на гитаре, «дружил» с Надюхой. Но из головы не шла Алена. Была какая-то недосказанность в рассказе Сереги, но я не мог понять, какая. Алену больше я не видел, хотя, если честно, хотелось зайти к ней, но не решился.
И вот перед самым отъездом ноги мои, сам не знаю почему, понесли меня на кладбише, захотелось мне взглянуть на то дерево, где произошла эта трагедия.
Старая липа с потрескавшейся корой стояла у дороги. А в самом низу где-то в метре от земли древесина была содрана, обнажив глубокую борозду на ее теле, будто бы сама смерть прошлась здесь своей косой…
Решив зайти на могилу Алексея, чтобы сократить себе путь я пошел через кладбище. Среди ветхих оградок и покосившихся крестов черный гранитный камень на могиле Алексея был виден издалека. Подходя ближе, я заметил у могилы чей-то силуэт. Это была девушка. Она повернулась на звук моих шагов, и я узнал Алену.
- А, это ты, Андрей. Тебе, наверное, Серега все рассказал, да? – спросила она.
Я утвердительно кивнул и сел на противоположную лавочку.
- Ты позволишь? – спросил я.
Алена не ответила, лишь поправила свое платье, пытаясь прикрыть деревянный протез.
Мы помолчали, а потом Алена стала говорить…
- Он снится мне каждую ночь, я почти перестала спать, мне страшно. Он то просит прощения у меня, то начинает обвинять меня,
- На свете нет случайностей, - сказал я, - вот Господь и наказал его.
- Господь… - Алена зло усмехнулась, потом покачала головой. – Нет, это я наказала его. Когда мы неслись на мотоцикле, у меня было одно желание – разбиться вместе с ним. И, прижимаясь к нему всем телом, понимая, что больше этого никогда не будет, я закрыла ему глаза ладонями. Он ничего не смог сделать, и мы погибли… Да, слышишь?! Я погибла вместе с ним, меня нет, понимаешь?! Нет! – почти кричала Алена.
В ее глазах блеснул огонек безумия, и мне стало не по себе.
Извинившись, я поднялся, и тут Алена посмотрела на меня.
- Я не могу простить его, а он не может простить меня. Что же мне делать?...

…Наш «пазик» вновь подскакивает на ухабе, и я возвращаюсь из воспоминаний.
Хохочут девчонки, наверное, Олег рассказал очередной похабный анекдот.
Полосатая футболка нашего водителя мокрая на спине от пота. Он пытается что-то поймать на своей магнитоле. Но кроме треска и шипа ничего не слышно.
А вот и дождик пошел, первый за весь сентябрь. Я представляю, как струйки воды стекают по граниту на могиле Алексея, а самые крупные капли сбивают лепестки роз из букета…
Как это трудно, простить, когда рвется артерия твоей души, обливая кровью сердце. Как трудно простить. И возможно ли?
Я не знаю ответа.




13.02.2013


Дмитрий Савельев (Беляков)