Люська

Пустынно. Глубокая ночь.
Она так же глубока,
Как колодец.
В ней звезды,
И плещется синева,
Твоих глаз.
Наверно сейчас
В тишине
Рождаются слова,
Которые говорят
Один раз.

- Твоя шмара?
- Люська- то?... Моя.
- Ваше здоровье, мадам.
Люська была довольна, что их угощают. Припухшие от беспробудного пьянства и побоев глаза оживились, помолодели.
Она чувствовала, что это из-за нее сегодняшний банкет. Было лестно, она даже пригладила волосы растопыренными пальцами, и положила ногу на ногу для пущей привлекательности.
"Уведет - подумал он - Молодой, шустрый. Прошлый раз на нее пялился."
- Последнее наверно тепло, щас как холода закандечат.
Он не отвечал. Зато Люська щебетала и улыбалась, ну что - ты, невеста!
"Как пить дать уведет», - опять мелькнула неприятная мысль. Но алкоголь уже разливался по телу, сглаживая шероховатости жизни, освобождая от неприятных мыслей.
«Может и ничё. Может он к нам прибиться хочет, к зиме –то. Один же не будет бродяжить, определяться надо.
Рубаха- парень, угощает.»
- Ёк, ёк, макарёк
Птичка ма-а-ахонькая.
Запел он хрипло. Ему поднесли еще стаканчик.
Он проснулся на скамейке, там, где пили.
Долго вглядывался в темноту мутными, еще не протрезвевшими глазами.
Ни Люськи, ни парня не было. Рядом со скамейкой валялись пустые бутылки и мятые стаканчики.
Он поднялся. Побрел к дороге.
Пустынно.
Изредка проносились машины, просвистывали мотоциклы на бешенных скоростях ночной Москвы.
Он присел на бордюр у тротуара, и так застыл, со сгорбленной спиной, руками в карманах.
Ночь дышала ознобом. Он начал трезветь. Хотелось по малой нужде, но встать не было сил.
Он смотрел на то, что когда-то называлось ботинками, грязное и бесформенное.
«Увел, сука…И ведь пошла…» Он почувствовал боль в груди и стал раскачиваться из стороны в сторону, чтобы унять боль.
« Что с её взять… баба …Смирная баба…не крикливая…Вон я ей по глазу…Другая бы визжала полдня, а эта ничего… Две зимы друг о дружку грелись…Привык к ей…Как теперь…»
Он продолжал раскачиваться, но боль не унималась.
На язык просились слова, откуда-то из глубины этой боли. Но слова были не знакомые, никогда не произносимые, какие-то нездешние, из далека, из чего-то забытого наглухо. Боль ворочалась, недовольно выталкивая их наружу.
«Люсенька» - наконец выдохнул он.
«Люсенька…прости …хорошая»
Он снял вязаную шапку и стал размазывать ею слезы по лицу, и сморкаться туда же.
Из темноты вынырнул одинокий прохожий, плотный, коренастый мужчина.
-Извиняюсь, мелочью не поможете?- обратился он к прохожему по привычке.
-Нет, друг, не помогу.
-Люсю у меня увели.
-Кого?
Он не ожидал, что поинтересуются, вздрогнул и поглядел на толстяка.
-Жену.
-Ну, ты мужик, даешь. Жену! Ты еще скажи, что у тебя тёща есть.- И пошел довольный своей шуткой. Даже походка стала легче, как он был доволен.
«Надо пойти пос…, а то при такой погоде, с мокрыми штанами.»