ЭШАФОТ

ЭШАФОТ




Бой то затихал, то разгорался, и с новой силой разрывал уже уставшие перепонки. Земля вперемешку со снегом, летевшая от взрывов снарядов, проникала повсюду: она скрипела на зубах, отдавая солоноватым привкусом крови, она забивалась в нос и за шиворот, царапая при каждом движении кожу, словно наждаком.
При каждом новом взрыве Таня вжималась в развороченную землю и прятала лицо в свою полевую сумку с красным крестом. Она медленно передвигалась от воронки к воронке, а ее воспаленные глаза искали Николая.
- Где же ты, дурачок, ну где ты? – твердила она, и чувство отчаяния охватывало ее все сильнее. «Ведь мы же договорились всегда быть вместе, я в ответе за тебя» - хотелось закричать Татьяне.
Меж тем все смешалось, и в наступивших сумерках сложно было понять, где свои, а где чужие.
Что-то большое и черное виднелось впереди, и, подползая ближе, Таня поняла, что это немецкая бронемашина. С виду совсем целая, она наполовину уткнулась носом в воронку и была более не страшна.
Таня поднялась с земли и, обойдя машину, у левого борта наткнулась на раненых солдат. Ее сердце радостно забилось: среди бойцов она увидела, наконец, Николая.
Николай сидел, прислонившись к гусеницам бронемашины, и даже в темноте было видно, что лицо и голова его в крови.
- Мика, ну что с тобой? – спросила Таня, суетливо открывая санитарную сумку. – Сейчас, сейчас, подожди немного, - говорила она.
- Таня, не волнуйся, со мной все нормально, помоги, лучше, ребятам.
Николай был контужен, а осколок снаряда оставил на его голове глубокий разрез, не задев при этом кость.
Наскоро перевязав Николая, Таня занялась бойцами. Трое из них были тяжело ранены, но держались мужественно и лишь постанывали, когда она принялась их перевязывать. Этих троих Таня не знала, а четвертый, сидевший рядом с Микой, сам узнал ее и грустно улыбнулся:
- А, товарищ военврач. Ну вот, видите, Танечка, так и не взял я у вас пилюли от головы, а теперь, видно, уже и ни к чему.
Таня, наконец, вспомнила этого балагура и веселого гармониста. Звали его Степаном, родом он был из Курска, чем почему-то часто хвастался. А переливы его гармошки собирали бойцов после боя, и начиналось веселье. Матерные частушки про Гитлера, анекдоты про него же, шутки, прибаутки – таким она вспомнила Степана и совсем другим видела его сейчас. Он был ранен навылет в плечо. Рана не серьезная, но потеря крови обессилила Степана, и он уже не шутил, а лишь слабо улыбался.
Мороз усиливался, и нужно было что-то решать: не замерзать же прямо на поле боя.
- Мика, Степан, - позвала Таня, - давайте перебираться в бронемашину. Помогите раненым ребятам.
В бронетранспортере на месте водителя сидел застывший труп гитлеровца: пуля каким-то чудом попала ему прямо в лоб.
Пока Николай со Степаном вытаскивали немца, Таня занялась ранеными. Состояние их было неважное. У двоих – ранения в грудь, а у самого маленького на вид, молодого солдатика осколок застрял в левом боку. Парнишка терпеливо перенес перевязку, но сильная кровопотеря сказывалась и на этом молодом организме. Было видно, как ему больно, он был бледен и тяжело дышал. Всем троим требовалась операция, и надо было быстрее доставить их в госпиталь.
Наконец вернулись ребята, и Степан сел на место водителя.
- Ну, что, попробуем фрицевскую технику, - сказал он, пытаясь включить зажигание.
Какое-то время казалось, что двигатель умер, но вот что-то щелкнуло, зажужжало, и машина завелась.
- Куда едем, лейтенант? – крикнул Степан задремавшему Николаю.
- Если бы я знал. Потерял я свой планшет, Степа, а там и карта, и компас, - ответил Николай.
- Ну, тогда левее вон того леска. Держись, братва! – крикнул Степан.
И бронемашина, взревев дизелем, тронулась вперед…

Таня и Николай были вместе со школьной скамьи. Жили в одном маленьком подмосковном городке, учились в одной школе и даже в политех поступили вместе. Закончить институт так и не удалось: после второго курса началась война, и все отступило на второй план. Учеба, мечты о скорой свадьбе – все теперь стало таким не важным и, казалось нереальным.
Мика – как часто называла Таня Николая – прибежал к ним домой сразу же, как только услышал по радио о начале войны. Ворвался в комнату, как ураган, и бросился к Тане.
- Таня, я завтра иду в военкомат. Мы должны остановить эту коричневую нечисть…
Через несколько дней Мика был откомандирован в Омское военное училище. Уже в октябре Николай в звании младшего лейтенанта был на фронте. А Таня, закончив медицинские курсы, стала искать его и нашла. Вновь они были вместе и вместе гнали немцев от Москвы.

Декабрь тысяча девятьсот сорок первого года был крепок на мороз, и фашистам приходилось нелегко. Они мерзли и от этого, казалось, зверели еще больше.
Сегодняшний бой в районе села Гремячее тоже был совсем нелегким, немцы отступали, но жестоко огрызались, несмотря на мороз.

… Едва поднявшееся солнце, красное в морозной дымке, осветило своими первыми лучами заиндевевший бок едущего по дороге бронетранспортера. Дорога вела вдоль леса, а впереди, едва узнаваемые в тумане, виднелись крыши какой-то деревеньки.
Степан был бледен и от потери крови временами впадал в забытье, и тогда машина начинала петлять по дороге, не слушаясь руля, казалось, пьяного водителя.
- Таня, впереди деревенька, может, там найдем врача, - сказал Николай.
Он уже вполне пришел в себя и с тревогой наблюдал за манипуляциями Степана, который вел машину, казалось, из последних сил.

Деревенька Дудкино была до сих пор «под немцами». Здесь расположилась моторизированная №-ская часть Вермахта и несколько взводов эсэсовцев.
Дежуривший у наскоро сделанного из ствола молодой березы, шлагбаума, немецкий ефрейтор заметил движущийся в сторону деревни бронетранспортер. Бронемашина была «своя», со свастикой на броне. И, хотя петляла из стороны в сторону, опасаться было вроде нечего: ну, выпили ребята шнапса, что с того?
Но машина, не сбавляя скорости, пробила шлагбаум и, съехав в кювет, взревев последний раз дизелем, замерла.
- О, майн готт! - вскрикнул ефрейтор. – Ганс, беги к полковнику, живо! – бросил он в сторону другого солдата.
Через минуту немцы с автоматами уже окружили машину.

В бывшем красном уголке деревенского клуба расположился командный состав немцев: полковник Вилли Штраух и начальник эсэсовцев группенфюрер Хельмут Диц. Играет патефон, вкусно пахнет хорошим коньяком и дорогими сигаретами.
Раскрасневшийся на морозе лейтенант что-то шепчет на ухо группенфюреру Дицу.
- Что там случилось, Хельмут? – спросил полковник.
- Мой денщик сообщил, что к нам в гости приехали русские. Но не надо волноваться, полковник, это всего лишь пятеро раненых солдат и молодая санитарка.
- Как они к нам попали? – спросил Штраух.
- Они угнали нашу бронемашину. Очевидно, пробивались к своим, но сбились с дороги. А русская фройляйн санитарка, говорят, симпатичная. – засмеялся группенфюрер.
- Завидую я вам, Хельмут, для вас везде находятся симпатичные русские девки. Что касается меня, - полковник вздохнул пыхнул сигаретой, - этот вопрос для меня почти не существует. Мой геморрой не дает мне покоя, ну и все остальное…
- Ну, полковник, я не поверю, что вы настолько стары… Нет, не верю. А от геморроя я знаю отличное средство…
Он наклонился к Штрауху и что-то зашептал. Затем оба громко захохотали.

Сарай, куда немцы затолкали раненых бойцов, продувался всеми ветрами насквозь, и в нем было не теплее, чем на улице. Правда, в сарае было сено, куда они и легли, прижавшись друг к другу. Таня поменяла всем повязки и радовалась, что немцы не отняли ее санитарную сумку.
Молодого солдатика, раненого в бок, зовут Санька. Двое других – среднего возраста, лет тридцати, оба женаты, имеют детей. Светловолосого сержанта зовут Егором, его товарища – Петр. Ранение у Петра самое тяжелое: пуля, очевидно, задела легкое, и он часто кашляет кровью.
- Эх, и угораздило же, - говорит Степан, - это я виноват, ребята. На минуту сознания лишился и вот на тебе! Командир, не молчи, что делать будем?
- А что тут поделаешь? – отвечает Николай. – Расстреляют поутру или сожгут вместе с сараем… Обидно, конечно, бить их надо, да, видать, не судьба…
- Мика, Петр опять потерял сознание, - говорит Таня, присев на корточки рядом с Петром. – У меня, Мика, больше нет лекарств, да и бинты кончились. Может, попросить у немцев?
- Не думаю, что они пойдут тебе навстречу, Таня, - отвечает Николай.
Степан, присев на корточки у дальнего угла сарая, разгребает остатки сена и видит полупрогнившие бревна стены.
- Идите сюда, лейтенант, - слышится его громкий шепот.
Какое-то время они что-то делают там внизу у угла, затем подходят к Тане.
- Таня, отсюда можно выбраться, - говорит Николай, - мы со Степаном вытащили гнилые доски. В этот лаз вполне можно пролезть.
- Короче, доктор, как стемнеет, можно уходить, - говорит Степан.
- А как же они? – кивает Таня на раненых. – Петр все время без сознания, да и Санька с Егором просто не дойдут.
- Что ты предлагаешь, Таня? – спрашивает Николай.
- Бегите вдвоем. Успеете – приведете наших. А я останусь с ними, я должна быть с ними.
- Таня, можно тебя на минутку? – говорит Николай.
Когда она подходит к нему, он горячо шепчет ей в ухо:
- Ты с ума сошла, Таня? Ты хочешь умереть? А как же наша любовь? Неужели, ты не видишь, что им уже вряд ли поможешь?
- Мика, я очень люблю тебя, но я так не могу. Мне страшно, сильно страшно. И я хочу жить. Но оставить раненых ребят я не могу. Прости меня, Мика, - плачет Таня и говорит сквозь слезы, - наверное, я еще глупая молодая девчонка, и я знаю, что больше тебя не увижу, но я НЕ МОГУ их бросить.
- Мы успеем, Танюша, вот увидишь, успеем. Рано утром тут будут наши, - торопливо говорит Николай и тоже не может сдержать слез.
Как только становится темно Николай и Степан прощаются с Таней и пролезают в лаз.

Ночью, холодной морозной ночью совсем не до сна в окаменевшем от холода сарае.
Петр бредит и все время просит пить. Хорошо, что в дырявом сарае кое-где есть снег. Таня собирает его, растапливает в своих маленьких ладошках и поит Петра.
«Мама, моя милая мама, как же ты теперь без меня?» - думает Таня. Она вдруг вспоминает, как пряталась под столом, когда мама уходила в ночную смену на работу. Всюду ей мерещились тени и шорохи. Мама смеялась потом и, качая головой, говорила: «Ай-я-яй, такая большая девочка и боится оставаться одна!». Как давно это было…
Таня достает из полевой сумки осколок зеркальца. Из зеркальца на нее смотрит курносая шатенка с голубыми заплаканными глазами и не успевшими пропасть веснушками.
А еще Таня вспоминает свои книги. У них с мамой всегда были книги, совсем неплохая библиотека. Поэтому, когда Таня оставалась одна, она не скучала: с ней всегда были ее книжные герои – герои Стефана Цвейга, Джека Лондона, Александра Дюма… Как славно было сидеть на стареньком продавленном диване и, укрывшись полосатым пледом, включив маленькую настольную лампу, читать, читать…
Таня зябко поежилась и, спрятав замерзшие руки в рукава фуфайки, наклонилась к раненым.
- Как вы, ребята? Потерпите, они обязательно дойдут.
Раненые не спали, даже Петр пришел в себя.
- Ничего, Танюша, мы потерпим, - прошептал он.

Николай и Степан благополучно выбрались из деревни и уже около часа идут по заснеженному морозному полю.
- Лейтенант, ты хоть знаешь, куда мы идем? – спрашивает Степан.
Он все чаще отстает и бредет, шатаясь, за Николаем.
Николай уже и сам не понимает, где они. Ему кажется, что от мороза замерзли даже глаза, а изо рта при дыхании вылетает не пар, а иней.
- Лейтенант, - слышит он хриплый голос Степана, - впереди стог, предлагаю согреться в нем до утра, иначе не дойдем.
Николай не согласен, он отрицательно качает головой, а ноги его сами ведут к стогу. Он останавливается и, когда подходит Степан, берет его двумя руками за воротник шинели.
- Мы не успеем, понимаешь ты, не успеем, - говорит он и тут же падает на колени, идти дальше нету сил.

В жарко натопленной комнате красного уголка во всю гудят две «буржуйки». Красные языки пламени вырываются из их щелей, словно пытаются заявить о своем необходимом участии в процессе обогрева. Ефрейтор Клаус снова и снова подкладывает в «буржуйки» дрова.
Рядом стоят две металлические кровати. На одной из них сидит в накинутой на плечи шинели полковник Штраух. Он зевает, мысленно проклиная русский мороз и все на свете.
Хельмут Диц – командир роты эсэсовцев – тоже проснулся. В своем черном страшном мундире он сидит в плетеном кресле и не спеша смакует французский коньяк.
- Слышали новость, полковник? - говорит он. - Двое русских ночью сбежали. Но я и не отправлял никого, чтобы их поймали: мороз наверняка уже сделал свое дело. Я думаю, далеко они не ушли. Даже русским не справиться со своим морозом, - добавляет он смеясь.
- Что это за стук на дворе? – поднимает руку полковник Штраух.
- Ах, это… Это готовят эшафот для наших «гостей», - отвечает Диц. – Казнь ровно в десять. Будем гуманны, полковник, и не дадим нашим гостям замерзнуть раньше, чем мы их повесим.
Он громко смеется.
Полковник морщится и смотрит на Хельмута.
- Проклятый геморрой не дает мне покоя, - говорит он.
- И еще: я приказал обить красным ситцем эшафот. Это будет эффектно, - говорит группенфюрер, - красные на красном эшафоте!
Он снова громко смеется.
- Я слышал, Хельмут, что почти все они сильно ранены, это так? – интересуется Штраух.
- Да, полковник, они действительно изрядно изранены. Поэтому я отменил допросы, которые они вряд ли выдержали бы. Мне ничего от них не нужно, полковник. И даже девицу медсестру я не тронул, только потому, что приготовил для них куда более интересный спектакль…

На пригорке в самом центре деревни Дудкино, посреди копошащихся возле него солдат был приготовлен красный эшафот с перекладиной, к которой были привязаны четыре веревки с петлями. Под веревками стоит длинная скамья, тоже обитая красным. Неподалеку безмолвствует кучка местных жителей: человек двадцать женщин и с десяток мужчин пожилого возраста. Два ледащих немца в мятых шинелях привозят на санях большую бочку с водой и устанавливают неподалеку от эшафота.

Морозное яркое солнце ослепляет Таню, она щурится и закрывает на мгновение глаза. Но, подгоняемая прикладами солдат, продолжает идти вперед. Таня поддерживает под руку Петра, и тот, обессиленный с трудом шагает рядом. Чуть позади немцы под руки просто тащат по снегу остальных раненых.
Перед эшафотом пленных раздевают, оставляя в одних гимнастерках. Затем всех ставят на красную лавку и надевают на шеи петли.
Штраух и Диц стоят рядом с эшафотом, закутанные в меховые полушубки. У Дица в руках термос с горячим чаем с коньяком.
- Хотите чаю, полковник, - спрашивает Диц, протягивая Штрауху серебряный стаканчик.
- С удовольствием, Хельмут, я, признаться, уже начинаю мерзнуть… Давайте начинать.

Тане, почему-то, совсем не холодно, но очень страшно: она совсем не герой, она ведь ужасная трусиха. «Я всегда боялась темноты» - шепчет она. Таня смотрит на небольшую группу людей, согнанных, чтобы те могли увидеть, как она и ее товарищи будут умирать. Затем переводит взгляд на шеренгу построенных немцев, всматриваясь в их лица.
Лица у солдат разные, но никто не улыбается, а один из них даже в ужасе смотрит на эшафот и на Таню и ее товарищей, которых поддерживают сзади три автоматчика.
И только группа офицеров во главе с двумя, наверное, самыми главными, периодически смеется, очевидно, рассказывая анекдоты.
Страх проходит, и его место занимает злость.
- Мы не боимся вас! – кричит Таня. – И нам совсем не холодно!
Петр, стоящий рядом с Таней, смотрит на нее, и подобие улыбки появляется у него на губах.
- Что крикнула эта молодая шлюшка? – спрашивает Штраух, поправляя меховой воротник. - - Она сказала, что ей не холодно, - отвечает Диц.
- Но мы это сейчас поправим, полковник!
Диц машет лайковой перчаткой, и двое солдат с ведрами воды взбираются на эшафот и обливают водой Таню и ее товарищей.
«Прощай, мама!» - успевает подумать Таня прежде, чем ее тело покрывается ледяной коркой, и из-под ее ног выбивают скамью…

Вечером того же дня полковая разведка Армии генерала-лейтенанта Мартиросяна вышла к деревне Дудкино и увидела этот самый эшафот. Разведчики узнали Таню – их молоденькую, веселую медсестричку…
Наступление, запланированное на завтрашний день, началось тем же вечером. В плен было решено никого не брать.
А еще вспоминают старожилы, что в поле в стогу сена через несколько дней после этих событий нашли двоих замерзших насмерть советских солдат.


ЭПИЛОГ


Каждый год девятого мая у скромного обелиска, поставленного в память о той трагедии, появляется седой постаревший человек. Он кладет на постамент маленький венок, на ленте которого написано: «Тане от Мики».




11.12.2012




Дмитрий Савельев (Беляков)



Посвящается Андрею Лифке