Шаляпин перед сном

«Следуй своей дорогой, и пусть люди
говорят, что угодно»


Данте Алигьери



…Я любил оставаться в мастерской отца, особенно если в это время в ней никого не было. Таинство созидания, происходящего здесь, будоражило мое сознание: вот только что этого холста касалась кисть, нанося нежный мазок в сложнейшую палитру цветов, превращая их во что-то вдруг узнаваемое и явное, но еще не рожденное до конца. И эта таинственная недосказанность завораживала, рождая нетерпение познать тайное превращение буйства красок на холсте в законченный – рожденный – пейзаж или портрет.
В мастерской всегда царил творческий беспорядок, на полках на стене стояли бутылочки и баночки с краской и всевозможными лаками, а в воздухе витал ни с чем ни сравнимый запах творчества – это пахли краски, смешиваясь с запахом отцовских сигарет. Картины стояли и висели повсюду. Когда-то блестящий лаковый паркет местами был покрыт каплями краски, словно причудливыми цветами. В больших стеклянных банках стояли кисти, и я, как и всякий любопытный мальчишка, часто брал их без спроса, пока отец, видя мой интерес к живописи, не стал заниматься со мной всерьез.
Свою подмосковную дачу отец получил много лет назад от правления Союза художников СССР, и тут же переделал часть этой дачи в мастерскую.
Но кроме мастерской на нашей старенькой даче оставалась еще довольно-таки большая комната с верандой, куда мы и переезжали каждое лето все вместе: мама, отец и я.
До самого конца лета, а то и глубокой осени на даче кипела жизнь: приезжали знакомые и друзья родителей, художники, писатели, музыканты. И до темна в саду кипел самовар, разыгрывались шарады и устраивались какие-то забавные конкурсы.
Когда же, наконец, все разъезжались, отец любил поработать в мастерской еще какое-то время перед сном, заодно обучая меня этому волшебному процессу.
В углу на стуле играл старый патефон, и в мастерской пел Шаляпин:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»


…В большой, дорого обставленной гостиной было жарко натоплено. Пляшущие язычки огня в камине отбрасывали причудливые тени на стены и, казалось, были увлечены этим бесконечным бесшумным танцем.
В кресле-качалке дремал человек, на вид лет сорока пяти, одетый в черный шелковый халат с рисунком в виде белых иероглифов. Голова его была откинута назад, а рот приоткрыт. Он то и дело просыпался от собственного храпа, но тут же засыпал снова. Кисть его правой руки, безвольно свесившись, была унизана несколькими золотыми перстнями. Рядом с ним на полу лежала немецкая овчарка, бдительно охраняя его неспокойный сон. Каминные часы пробили десять раз, окончательно разбудив человека, он безмятежно потянулся и придал грузному телу вертикальное положение.
Дверь в гостиную тут же открылась, и в нее, неслышно ступая, как-то боком прошел человек в темном костюме.
Не доходя до кресла, он остановился посреди гостиной.
- Анатолий Николаевич, вам тут бандеролька пришла, - сказал он, протягивая небольшой сверток.
- Что ты мельтешишь, Тихий, какая, на фиг, бандеролька? Мне посылок ждать вроде неоткуда. Ну-ка, распечатай.
Анатолий зевнул и, пожевав губами, посмотрел на сверток.
В свертке оказался диск, и Тихий, состроив недоуменную физиономию, протянул его Анатолию.
- Ну, диск. И что? – спросил Анатолий. – Давай послушаем, что за музыка тут нарисована.
Тихий тут же метнулся к аудиоаппаратуре и поставил диск.
Анатолий закурил сигару и приготовился слушать.
В колонках мощной аппаратуры сначала послышалось потрескивание, какое бывает от старой пластинки, а затем гостиную наполнили звуки старинного романса:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»

- Это что за бодяга, Тихий? – спросил Анатолий. – Похоже на Шаляпина.



В цейсовскую оптику была отлично видна и гостиная, и два человека, находящихся в ней.
Человек в белом маскировочном костюме поудобнее устроился на старой сосне, находившейся метрах в двухстах от коттеджа. Издалека человека можно было принять за снежную шапку между ветвями.
Он осторожно снял правую перчатку и тонким указательным пальцем тронул курок. Затем прильнул к окуляру, и его плечо дернулось от выстрела. Снег осыпался с веток, а вместе со снегом в сугроб приземлился и человек в белом.


«Похоже на Шаляпина…» - это были последние слова Анатолия Быкова по кличке «Бык». Бык успел повернуть голову на странный звук пробиваемого стекла, и пуля вошла ему в правый глаз, чтобы выйти слева из уха, вместе с кусками этого же уха…

Серега Никитин – следователь районной прокуратуры – приехал к месту убийства следом за опергруппой.
Возле особняка Анатолия Быкова толпился народ, и, судя по некоторым рожам, народ, в основном, блатной. Никитин попросил лейтенанта из опергруппы усилить оцепление и выпроводить посторонних.
Убранство и отделка комнат в особняке кричала об очень хороших доходах хозяина этого особняка: сплошь мрамор, дуб и много чего другого.
Пройдя в гостиную, Никитин увидел человека, лежащего на ковре, возле которого уже колдовали эксперты.
- Всем привет! – поздоровался Никитин.
Девушка, сидевшая на корточках возле убитого, встала и протянула руку Никитину.
- Привет, привет, сыщик!
- Ты знаешь, Наташка, никак не запомню твою фамилию: Сленкина? Степкина?
- Не паясничайте, товарищ капитан, фамилия у меня простая – Семкина. А вот сама я очень злопамятная!
Никитин посмотрел на Наташку: симпатичная деваха, черт возьми! «И почему до сих пор не замужем?» - подумал он. Наташа и впрямь была очень недурна собой: длинноногая шатенка с голубыми глазами, грудь и бедра тоже были в порядке.
- Так бы смотрел и смотрел на вас, товарищ младший лейтенант, несмотря на вашу злопамятность, - сказал Никитин. – Но ближе «к телу».
- Ну, с «телом» все понятно, - сказала Наташа. – У «тела» пулевое в голову навылет. И, по-моему, Сережа, это «глухарь».
Никитин наклонился к убитому. Анатолий Быков лежал, уткнувшись носом в ковер, в позе пловца, готовящегося к прыжку в воду.
- В момент убийства кто-то был рядом? – на всякий случай спросил Никитин.
- Да, я был, начальник.
Голос принадлежал человеку, сидевшему на кожаном диване. Странно, но Никитин его сразу и не заметил.
- Вы кто? – спросил Сергей.
- Тихий я, гражданин начальник. Извиняюсь, вернее – Тихонков Павел. Помощник я был у Быка. Ну, там смотрел за всем, короче.
- Ну и что вы видели?
- Да че, хозяин спал в кресле. А тут бандерольку принесли. Я пошел доложить. А он, давай, говорит, включай, послушаем.
- Что «включай»? Не понял, - спросил Никитин.
- Ну, я же говорю, в бандерольке диск был. Ну, я и поставил его прослушать. А там какой-то мужик пел, ну старинное что-то. Ну, Бык только спросил про этого мужика, и тут – смотрю – завалился на бок, и пол башки нету.
Никитин подошел к аппаратуре и после нескольких секунд ознакомления с нею нажал кнопку «плей». В гостиной зазвучал романс Шаляпина:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»

- Да это «Элегия» Шаляпина, - сказал Никитин, - Хороший романс.
Он с нескрываемой гордостью посмотрел на Наташу.
Наташа поймала его взгляд и улыбнулась.
Никитин еще раз осмотрел гостиную и увидел большой, в полный рост портрет, висящий на стене. На портрете был изображен сам хозяин, видимо, со своей овчаркой. В наброшенной на плечи дорогой шубе, он опирался на трость и задумчиво смотрел вдаль.
«И как ему удалось задуматься, с такой-то физиономией, собака выглядит куда умнее», - подумал Никитин.
На дворе разыгралась метель, и старенький «Форд» Никитина неодобрительно ворчал, иногда пробуксовывая на поворотах.
- Может, зайдешь, Сережа? Чаем угощу, - спросила Наташа, когда они подъехали к ее дому.
- А дома мама, да? Вопросы, допросы… Нет, Наташка, в следующий раз.
- Следующего раза, товарищ капитан, может и не быть.
Она показала ему язык и вышла из машины…


…Эрик внимательно смотрел, как тонкие длинные пальцы отца держат кисть, и кисть эта скользила по холсту, останавливаясь на секунду, чтобы снова и снова положить нужный мазок, словно каплю живой воды – и портрет оживал. «Просто голубые» глаза на портрете становились вдруг глубокими и думающими, а губы – до этого лишь набросок карандаша – чувственными и, казалось, влажными.
Попасть к отцу и заказать ему портрет было непростым делом. Вначале он общался с заказчиком и подолгу говорил с ним о чем-то. И если заказчик ему нравился и соответствовал минимальному набору его требований, отец брался за его портрет. Но чаще заказчики уходили ни с чем. На вопрос Эрика отец отвечал: «Я не продаю портреты, сын, я не фотограф и не лавочник. Просто я дарю свое искусство людям, которые, по моему мнению, заслуживают этого. И не отказываюсь от хорошего вознаграждения». «Когда-нибудь, Эрик, из тебя получится хороший художник, - говорил ему отец, обнимая его. – И ты научишься отличать ремесло от искусства». От отца приятно пахло краской, его карие глаза излучали любовь. А по вечерам в мастерской опять играл патефон, и Шаляпин снова пел свой романс.
Однажды Эрик спросил у отца, почему у них в доме нет портрета мамы .«Наверное, потому, что я очень люблю ее и не хочу сравнивать копию со стареющим оригиналом», - ответил тот…


…Они оба раздражали меня все сильнее. Мало того, что мне приходится писать их обнаженными, так они еще пытаются заняться сексом при мне. Наглая, рыжая морда. И чем ты мог ей понравиться? Эти дряблые ручонки, лишенные намека на мускулатуру и при этом сильно покрытые веснушками. А этот идиотский смех? Да и интеллектом клиент, явно, не озабочен.
- Пожалуйста, меньше двигайтесь, мне тяжело так работать, - сказал я вслух.
Да он просто животное. Да и она хороша – ни капли смущения.
- Ну вот, я закончил, - произнес я.
Они вскочили с пола и в чем мать родила подошли ко мне.
- Ну, давай, писатель, показывай, что наваял, - сказал рыжий.
В руке он держал бутылку виски, другой обнимал свою подружку.
- А ниче, Вовик, классно получилось! Скажи?
Вовик то и дело прикладывался к бутылке, прищуривался и наклонял голову то в одну, то в другую сторону.
- Сейчас я ее забираю, а через пару дней, когда высохнет лак, привезу ее вам уже навсегда, - сказал я.
- Окей, договорились. Звони, писатель, - сказал Вовик заплетающимся языком.
Уложив картину в багажник я сел за руль и поспешил выехать из этого вертепа. Мне было неприятно находиться здесь.
У Вовика был даже не особняк, а замок. Владимир Мельников, больше известный в кругах блатной публики по кличке «Мельник», считал себя удачливым бизнесменом. На самом деле был не просто вор – ворюга. По мелочам не распылялся, а воровал вагонами. Почему он до сих пор не находился в местах, всем известных, было загадкой.
Я иногда напоминал себе героя известного фильма «Берегись автомобиля» Юрия Деточкина. Но если Деточкин крал у ворюг машины, то я пошел намного дальше – я краду у них жизни.
Отец, отец, как ты был прост и наивен! Ты, умный и образованный человек, известный художник, не соглашался писать портреты негодяев. Они искренне не понимали, как можно отказываться от таких денег, которые они предлагали тебе за работу. Но однажды тебе заказали написать портрет слишком влиятельного вора, и твой отказ оскорбил его. Простить этого он не мог.
Все закончилось внезапно, теплым майским вечером. Закончились встречи с друзьями-художниками и чаепития во дворе нашей дачи, веселые конкурсы, анекдоты и песни, которые пели твои друзья. Ничего этого не стало. Опустела твоя мастерская, и никто уже не слушал романс Шаляпина перед сном. В тот теплый весенний вечер вы с мамой решили прогуляться. Вы любили гулять недалеко от дачи. Недалеко от нее вас и нашла наша соседка. Мне сказали тогда, что ваши головы были изуродованы и разбиты, очевидно, прутьями арматуры. Еще кто-то якобы видел проезжающий внедорожник и больше – никаких следов.
Конечно, тогда никого не нашли. А я в шестнадцать лет остался один, похоронив сразу и отца, и маму.
С тех пор прошло пятнадцать лет. И вот я уже – известный художник, мои работы высоко ценятся, ко мне всегда очередь. Я, в отличие от отца, не отказываю никому. Я пишу всех, кто может заплатить. Ну, конечно же, я навожу справки о своих клиентах, чтобы не ошибиться в правосудии.
Вот только не ошибся я еще ни разу…

…В подъезде жутко пахло мочой, впрочем, в лифте пахло не лучше. Эрик поднялся на самый верх и вышел из лифта на последнем этаже.
Дверь на чердак со скрипом открылась, и он оказался в затхлом чердачном помещении, усеянном пустыми пивными банками, презервативами и прочей дрянью. Он правильно все рассчитал: из чердачного окна хорошо была видна квартира напротив.
Эрик расстегнул свою дорожную сумку и стал собирать винтовку. Устроившись поудобнее, навел оптику на нужные окна и стал ждать: мальчик посыльный должен был принести диск этому животному ровно в десять часов.
В квартире на кухне за столом сидел и сам бывший клиент, портрет которого Эрик писал месяц назад.
Он вдруг вспомнил, что когда впервые увидел заказчика, удивился: неужели у этого неказистого косолапого мужичка могут быть деньги, чтобы он расплатился с ним за работу? Мужичок вкрадчивым голосом приглашал его прийти к нему домой, так как он хотел быть написанным в домашней обстановке. Эрик назвал сумму и думал, что мужичок откажется. Но ничуть не бывало: тот, не моргнув глазом, достал толстыми сальными пальцами из кармана деньги.
В назначенный день Эрик стоял у довольно обшарпанной двери клиента. Но когда дверь открылась, его сомнения исчезли. Квартира напоминала дворец арабского шейха, и чего тут только не было! Персидские ковры, мрамор и бронза, кожаные диваны и позолоченные люстры.
Клиент пожелал быть запечатленным у камина из черного мрамора со своей любимой левреткой в обнимку.
Мужичок, как выяснилось позже, не принадлежал к криминальному миру. Он работал заведующим продовольственной базой и был обыкновенным вором. Но Эрик уже все решил, и мужичок был обречен.
Ровно в десять вечера мужичок вскочил со стула и посеменил в прихожую, откуда вернулся вскоре с пакетом в руках. Боязливо оглянулся и стал судорожно распаковывать его. В его руках оказался диск. Он с недоумение его рассматривал, а потом пошел в комнату и включил аппаратуру. Затем мужичок опустился в кресло и стал слушать.
Эрик выждал несколько секунд и, поймав голову мужичка в перекрестье, плавно нажал на курок…

…Никитин не мог понять, почему преступник оставляет такую улику, как этот диск с романсом Шаляпина. Кто это? Маньяк, помешавшийся на Шаляпине, или просто сумасшедший?
- Ты понимаешь, Николай, - говорил Никитин сослуживцу, - неужели он не понимает, что сам себе роет могилу. Так явно и нагло убивать людей и оставлять после себя одно и то же: этот диск. Зачем он повторяется, неужели настолько самоуверен, что мы его не найдем? Или хочет сказать этим что-то важное? Кстати, я установил, что незадолго до убийства все убитые пользовались услугами художника, т.е. заказывали собственные портреты.
- А кто художник? – поинтересовался Николай.
- Художник – личность достаточно известная. Это – Эрик Садомский.
- Ну, вот, теперь еще и известного художника доставать начнут, - засмеялся Николай.
- Что делать… Но пару вопросов у меня к нему есть, - сказал Никитин.


… Мы созвонились с Эриком Садомским и договорились встретиться на его подмосковной даче. «Давно я не был на природе: все кабинет, кабинет…» - вспомнились слова актера Этуша. Нет, на самом деле просто здорово: хвойный лес, дача, соловьи…
По случаю поломки моего авто, ехать пришлось на электричке, но это даже радовало: когда еще прогуляешься вот так по лесу. Сбивая палкой волчьи ягоды с кустов, я наконец-то добрался до дачи Садомского.
Дача с виду была старой, но большой деревянный дом был ярко освещен солнцем и выглядел очень уютным. Я постучал по почтовому ящику на калитке и через минуту увидел Эрика. Он шел меня встречать по тропинке из плоского кирпича.
Эрик был среднего роста, худощавый шатен с зелеными глазами. Длинные волосы были сзади перетянуты резинкой. Черты лица правильные… Что это я, будто фоторобот составляю…
- Вы Эрик? – спросил я его.
- Да, это я, - ответил он. – Чем обязан прокуратуре?
- Да вот есть у нас к вам несколько вопросов, Эрик…э… Извините, как по отчеству?
- Нет, зовите меня просто Эрик, - ответил он. – Хотите беседовать на воздухе или пройдем в мастерскую?
Я ответил, что на воздухе, наверное, лучше, и мы устроились в летних креслах под яблоней.
Я рассказал ему об убийствах и о том, что все они произошли после того, как он написал портреты убитых.
Он помолчал.
- У вас есть улики против меня? – наконец спросил Эрик.
- Ну, что вы, улик нет. Есть догадки, а , возможно, просто совпадения и…
- А вы не думаете, что таким образом кто-то просто хочет подставить меня, - перебил Эрик. – Ведь у меня, как и у любого талантливого человека, полно недругов.
Он был прав, «масть не шла, игра рассыпалась». Возможно, возможно… Я смотрел на Эрика, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Ну, хорошо, считайте, что я удовлетворен вашими ответами. Может, покажете вашу мастерскую?
- Да, конечно, конечно, проходите, если вам интересно, - ответил Эрик.
Одна из больших комнат дачи была переделана в мастерскую. Она была полна света, и я увидел, что даже потолок в мастерской был из стекла. Всюду у стен стояли картины, на больших деревянных мольбертах стояли загрунтованные холсты. В воздухе приятно пахло краской.
В углу на стуле я увидел патефон и не удержался от вопроса:
- Это ваш?
Эрик и ухом не повел.
- Нет, это патефон отца. Жаль, не работает. Храню его как память о нем.
- Ну, что ж, - ответил я, - считайте, что я удовлетворен. Кстати, может и мой портрет напишете?
Эрик почему-то погрустнел, а потом ответил:
- Это очень дорого.
… Я положил готовый портрет рыжего недоноска в багажник, а в карман моего костюма – пистолет с глушителем и диск. Это хорошо, что «Вовик» живет один. В таком-то доме! Не надо ничего придумывать, лазать по деревьям и чердакам. Чувствуешь ли ты, мерзкий червяк, что сегодня перестанешь отравлять воздух, а, возможно, и чью-то жизнь?
Меня уже ждали. И как только я подъехал к дому, автоматические ворота уехали в сторону, приглашая меня проехать во двор. На ступеньках стояли Вовик и его дама. Вовик курил сигару, другая рука была занята бокалом виски.
- Художник, я рад тебя видеть! – начал Вовик. – Картинку привез?
Я утвердительно кивнул и, открыв багажник, достал портрет.
- Вовчик, ты посмотри, мы как живые! – заголосила, припрыгивая от радости, девица.
- Прошу в дом, художник, в дом, в дом…
Вовик взял меня за локоть…
Мы сидим за столом уже около часа. Картина стоит в кресле напротив. Вовик уже успел порядочно налакаться и говорит, то и дело икая.
- Ну, лады, худ…дожник. Эмка, неси премию!
- Вы уже расплатились. – говорю я.
Но он не хочет слушать.
- Вот еще пять штук… За достоверность, - говорит Вовик. – Эмка, включи музончик, что мы сидим, как на похоронах!
«Ох, как ты прав, Вовик!» - думаю я, а вслух говорю:
- У меня с собой как раз хорошая музыка. Эмма, поставьте, пожалуйста.
Эмма идет ставить моего Шаляпина. Вовчик затягивается сигарой. А я нащупываю в кармане пистолет.
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?
Где шум лесов,
Пенье птиц,
Где цвет полей,
Где серп луны,
Блеск зарниц?...»

Вовчик вслушивается и в недоумении морщит рыжий лобик. А пока он морщит лобик, я достаю пистолет. И вот уже Вовчик обмяк в кресле, а из уголка его рта течет струйка крови.
Эмма широко открытыми глазами смотрит на ствол, направленный на нее, но крик, готовый вырваться из ее горла, застывает навеки.

«…Все унесла ты с собой,
И солнца свет,
И любовь, и покой!
Все, что дышало тобой лишь одной!...!


«Как символично!» - думаю я, вслушиваясь вновь в знакомые с детства слова романса Федора Шаляпина.
Еще раз мысленно благодарю «рыжего» за то, что живет один, вернее – жил.
Немного жаль Эмму, но, в сущности, и она достойна такого финала.
Я сажусь за руль в прекрасном настроении. Нужно торопиться, торопиться жить и творить! И я надеюсь, что теперь мне будут поступать заказы от добрых и умных людей. Скорее, в центр, в Москву за новыми красками и холстами!...
… Кофе закончился в самый неподходящий момент. Я сидел на кухне, курил и пытался почувствовать, увидеть этого Эрика. Что-то не давало мне покоя, какая-то деталь вырывалась из контекста. Может, я слишком настойчив в отношении Эрика? Художник – и художник. Немного заморочен чем-то своим, как, впрочем, и все творческие люди.
А вот я, чем, собственно, заморочен я? Обыкновенный сыщик, всю жизнь кого-то и что-то ищущий. До сих пор не женатый, хотя уже и тридцать пять… Вспомнил, надо бы починить телевизор. Хотя, я все равно его почти не смотрю… Да, творческих заморочек у меня нет…
Зазвонил мой мобильник. Знакомый Наташкин голос.
- Ну, что, сыщик, не пора ли нам уже встретиться?
- Да, да, конечно, Наташка, давай завтра, вечером.
- Ну, созвонимся…
Я вдруг вспомнил о патефоне на даче Эрика. Если есть патефон, то непременно должны быть пластинки. Нужно ехать и поискать, хорошо бы без наличия хозяина.
Добраться до дачи Эрика мне удалось только ближе к вечеру. Солнце садилось, и в сумерках дача уже не казалась такой большой и светлой. Отовсюду повылезали невидимые днем тени. Казалось, вся дача ощетинилась, как цепная собака, и ждет момента, чтобы напасть.
Слава Богу, Эрика не было. Я искал всюду: и дома, и в мастерской.. Но ничего не находил. Наконец, вернувшись в мастерскую, подошел к патефону и покрутил ручку. Диск закрутился. А ведь Эрик говорил, что патефон не работает!
Когда я совсем уже собирался покинуть дачу, случайно заметил в глухой, как мне казалось, стене едва видимую дверь. Это была небольшая кладовая. В ней стоял старый диван, лежали подрамники и прочая художественная ерунда.
Я пнул ногой старый чемодан, а потом присел возле него и открыл. В чемодане не было ничего, кроме одной-единственной патефонной пластинки. И я уже знал, что это за пластинка. Надпись на красной этикетке пластинки гласила: «Федор Шаляпин. «Элегия», романс».
Пластинка легла на диск патефона как раз в тот момент, когда в мастерской зажегся свет. И я увидел Эрика.
Он приближался ко мне с направленным на меня пистолетом в руке.
- Я до последнего надеялся, что это воры, - сказал Эрик. – Как жаль, что это вы! Вижу, нашли пластинку, поздравляю! Опять все так символично! Вы нашли пластинку? Ну, так заводите патефон, послушайте Шаляпина перед сном…
- Я еще не собираюсь спать, - ответил я. – И, пожалуйста, опустите пистолет, Эрик.
Эрик стоял метрах в трех от меня, и я понимал, что не успею выбить пистолет из его рук: пуля окажется быстрее.
- Зачем вы это делаете? На вашей совести столько жизней! Неужели, вы думали, что так будет продолжаться и….


… Сыщик пытался меня заговорить, чтобы быстрее добраться до пистолета, моего или своего – неважно.
При этом он медленно приближался ко мне.
Ну как объяснить этому капитану, что я давно все для себя решил, и финал мне известен.
Я еще раз взглянул на него и сказал:
- И все же мне жаль, что это оказались не воры.
Пистолет в моей руке дернулся, вылетела дымящаяся гильза.
Обойдя лежащего на полу капитана, я подошел к патефону, несколько раз крутанул ручку, и игла коснулась старой пластинки.
В мастерской запахло свежей масляной краской. У мольберта стоял отец. Его тонкие пальцы держали кисть. Движения были выверены и точны, он наносил мазок за мазком и улыбался мне…

«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...
Где шум лесов,
Пенье птиц,
Где цвет полей,
Где серп луны,
Блеск зарниц?
Все унесла ты с собой,
И солнца свет,
И любовь, и покой!
Все, что дышало тобой лишь одной!

О, вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны!
В сердце моем нет надежд следа!
Все, все прошло и навсегда!»





Дмитрий Савельев (Беляков)



17 августа 2012 г.




Посвящается моему отцу Белякову Юрию Петровичу