Пассионарий

Буня бросил курить. И завязал пить. Не кодировался, не лечился- так завязал, сам.
Он и раньше-то пил не очень чтобы… Как все: на праздники, с мужиками в бригаде, на разных именинах- похоронах… Всяко, конечно, было, но в длительный запой не уходил. И на тебе! Совсем завязал!
Мужики первое время подсмеивались:
-Чего ты?.. Может, болезнь какая-нибудь, что пить нельзя? Печень там… СПИД… рак?..
Буня- тридцатипятилетний Матрешкин Анатолий Григорьевич по паспорту- матюгался под нос и отмалчивался.
Мужики потихоньку отстали от него. Даже зауважали в какой-то мере насчет выпивки: во мужик! Сказал- как отрезал! Характер!
Самое интересное было то, что все праздники-пирушки Буня продолжал посещать, как и прежде. Говорил, может, только поменьше… Да и чего балаболить-то с сухим горлом? А в остальном- все по- старому: закусывал, забивал «козла» и даже стакан свой со всеми поднимал. Правда, с чаем.
Но стали мужики постепенно замечать, что даже то, немногое, что он излагал, как-то не стыковалось с общим настроем компании. И тем более- с прежним образом жизни Буни.
Буня ненавязчиво, тихой сапой, как горьковский Лука, проталкивал в массы идею о вреде алкоголизма. То вдруг ляпнет тостом «Дай Бог последняя!» или «Не быть добру!». То притащит брошюру о зачатых по пьянке детишках- калеках. То вдруг, сволочь такая, вспомнит умершего пять лет назад от алкоголизма Степку Чернова из их бригады. Степка, на самом-то деле, попал под товарняк, но шибко выпимший был, посему все считали: водка сгубила! Вот как после Буниных слов ее в себя вливать?! Комом в горле встанет!
Николаич, степенный и рассудительный бригадир, уже пару раз предупреждал того.
-Толь, ты дурак, что ли? Чего выпендриваешься? Чего под кожу лезешь? Сидишь с нами- и сиди, язык засунь куда-нибудь… Иль разговор общий поддерживай, не доводи до конфликта…
-А чего я?.. Сочиняю, что ли?
-Тьфу! И впрямь дурак! Буня- он и в Африке Буня!..

И вот пришел праздник: день сталевара. Ребята, правда, к сталеварному делу не имели прямого отношения- сантехникой заводской занимались, но завод –то сталелитейный! Они до этого и (кто симпатизировал афроамериканцам) день Анжелы Девис праздновали, и за болгар пили в день взятия Шипки, и закон о малых народах Севера обмывали… А тут… Да безо всяких раздумий! Грех великий пропустить!
Собрались, скинулись, сели после работы.
Водка была малость теплой (с заморозкой в литейке всегда напряженка), но мужики «осаживали» ее солеными болгарскими огурчиками да зеленым лучком с хлебом. До мясного- «докторской» колбасы- не притрагивались: водки было еще много. И до горячего, до чая, было далеко.
Хорошо сидели, душевно.
И вот опять этот дефективный завел свои апокрифы: ежели б не Петр 1- хрен бы нас Штаты догнали и перегнали! Трезвый народ- он, как папа Карло, пашет и пашет! А нам, из-за этого Петра, лишь бы ряшку нарубить! Споил, гад, Россию!
Николаич пару раз попробовал одернуть его, один раз даже пнул под столом в колено. Но Буня только сморщился от боли и продолжал свое, как при словесной диарее. И все это- закусывая и отхлебывая чай из граненого стакана!
-Пропили Россию. Куда не плюнь- в больного попадешь! И по сердцу бьет, и по печени, и по заднице…
-Нет!- твердо встрял в монолог геморроидальный Колька Устинов. –Водка геморрою не помеха!
Буня осекся, замолк на мгновение.
-На потенцию влияет…- продолжил он неуверенно.
Теперь уже козлом заржал многодетный Николаич: наличие пяти сыновей и трех дочурок его, видимо очень развеселило.
-Это ж каку еще-то потенцию надо, чтобы поболее, а? Помолчи, Буня, дай спокойно посидеть! Ишь чего удумал!- опять хохотнул он. -«Потенция»… Дурак дураком! Да без этого ни у Распутина, ни у Казановы не работало!
-Они вино пили,- хмуро оппонировал Буня.
-Один хрен!- решила бригада. –Все-равно спиртное! И еще надо учитывать, сколько выпито! Ежели вино 12 градусов, то…
Шумно занялись подсчетами. Цифры друг у друга не сходились: один принимал 200 грамм водки за 400 грамм вина, а другой- за поллитру. Но общий знаменатель подвели: много предки пили, намного больше потомков.
-Мы- то что!..- надрывался Колька Устинов. –По-слегка- да по домам! На своих двоих! А их каретами развозили! Да слуги раздевали!
-Не ори,- одернул его бригадир. –Чего разорался?
-А чего он здесь провоцирует?- тыкал Колька на Буню. –Сам ни фига не знает, а туда же: «геморрой, геморрой!»
-Ну-ну,- многозначительно отозвался Буня и- хрусть! огурцом.
Кольке не понравилась такая многозначительность. Он набычился, напрягся. Попробовал подняться.
-Сиди, Коля!- Николаич твердо надавил ему на плечо. –А ты, Буня, вспомни, как еще месяц назад с нами сидел, человек- человеком… Тебя кто-нибудь из наших жизни учил? Не пьешь сейчас- помалкивай в тряпочку, не лезь под кожу…
-Да вас же, идиотов, жалко!- взорвался притихший было Буня. –Гробите себя этим пойлом! Семьи рушите! Россию пропиваете! Э-эх, з…цы!
Этого уж бригада не стерпела! Вскочили. Но подличать не стали: толпой не наваливались, давая разобраться с Буней Кольке Устинову, как наиболее обиженному.
Николаич по-пенсионерски поспел последним, но вовремя: к первой крови. Оттолкнул Устинова к ребятам, поднял Буню с расквашенным носом, усадил за дальний конец стола, подальше от справедливого гнева народных масс.
-На, Толян,- сунул ему чистую ветошь. –утрись. Я ж тебя предупреждал, недомерок…
-Чего они…- всхлипывая красными пузырями гундосил Буня. –Правду же говорил… С кулаками сразу… Жлоб! Я ж, как лучше… Думал: всех уговорю…
-А тебе накой это надо?- внимательно посмотрел на него бригадир. –Горбачева переплюнуть хочешь?
-Не-е… Трудно мне, Николаич… одному… не пить… «Рено» хочу… «Логан»… Думал, накоплю, куплю, потом… попью… покурю…
У Буни опять надулся красный пузырь.
-Утрись! Иди в душевую, умойся…
Буня, оглядываясь на ребят, поплелся в душевую, прижимая ветошь к разбитому носу.
-От сучонок!- задумчиво проговорил Николаич, провожая его взглядом. –«Россия гибнет… поднимать надо…» Я и вправду подумал… Крохобор! И Петра Великого еще приплел… Мужики!- повернулся он к ребятам. –Мы сколько примерно выпиваем за месяц? А скоко «Рено Логан» стоит? Скока?!! Да вы что! Вот это да! Ни хрена себе! Это ж сколько лет он, падлюка, нас мытарить хотел?