СВЕТЛЫЙ ДУХ СТАРОЙ ОРЕШИНЫ

Из всей бойкой и говорливой череды расторопных торговцев рисового ряда в крытом колхозном рынке «Баракат» один пожилой таджик привлёк моё внимание. Выглядел он скромно и, в то же время, не был лишён торжественности.

Его старинный наряд, пошитый, возможно, десять веков назад, был соткан из нежности и тепла, как пышная зелень восточного лета соткалась из любви солнца, неба и земли. А сам человек, бритый, с белой бородой и морщинами на лбу, будто волны лет застыли на поверхности океана Вечности, подобно светильнику, озарял рыночной окрест и разливал вокруг себя благость Всевышнего. И люди купались в ней, как дети в солнечный день купаются в тёплой и ласковой реке, и становились душевней и внимательней друг к другу.

Он торговал желтоватым и удлинённым рисом.

Я подошёл к нему, спросил о ценах на рис и о том, какой рис годится на плов, а какой – на шавлю, и между нами завязалась беседа. Мы разговорились по душам, и продавец с просветлённой улыбкой на лице поведал мне удивительную историю. В своё время, по словам старика, когда он был ещё мальчиком, эту сказку услышал от своего отца, а тот был участником всех замечательных событий, свидетельствуя о могуществе и мудрости Аллаха.

Сегодня настало время открыть эту чудесную историю всему подлунному миру, не упуская ни одного слова из услышанного рассказа…

Уважаемый отец торговца рисом в дни своей молодости проживал в одном из кишлаков Варзобского ущелья. И уже тогда он вёл такую благообразную жизнь смиренного человека и доброго мусульманина, что кишлаки Варзоб, Хушьёри и Зидды до сих пор оспаривают место рождения верного друга Корана, достойного святости, благодаря своему милосердию. Звали его Мухиддин-мельник, поскольку он жил близ реки и имел небольшую мельницу.

Однажды в пятницу, когда клонился на закат седьмой день Рамазана, небесная грудь вздохнула и устало опустилась на землю, отяжеленная россыпью звёзд. Земля забылась коротким сном до рассвета, чтобы после, юной и свежей восстать ото сна. А небо вздохнёт и снова поднимется над привычным земным миром. Тогда уже глубоким зимним вечером в холодный домик Мухиддина, уж который день нечем было растопить очаг и приготовить еду, когда мельник, терпя нужду, с тихой молитвой на устах благодарил бога за свою долю, пришёл чужестранный старик. Поздний гость назвался Рустамом, и попросил ночлега. На правой щеке старика, вроде зигзага молнии, замерла красная родинка, делая лицо зловещим. Только глаза, чистые и голубые, сглаживали это неприятное впечатление и лучились добротой и теплом, что на старой кошме Мухиддина-мельника сразу затренькал согретый сверчок. Хозяин не смог отказать в просьбе запоздалого путника, ибо сказано: самое хорошее угощение путнику – радушие и приятные речи.

Мухиддин извинился, что не может подать гостю горячую душистую лепёшку, но предложил поменять бельё – шёл мокрый снег, тучи затенили звёзды – и спросил, где тот проживает.

Старик с тихой улыбкой отказался от предложения радушного хозяина, и от улыбки его на стенах, как золотистые рыбки в светлой воде, заиграли лунные блики, и он ответил:
- Да вот в этих самых горах, недалеко от Вашего кишлака, дорогой хозяин. В Кривом ущелье, где стоят две мраморные глыбы, Два Брата, и протекает целебная вода, Солнечный источник, растут три старые орешины. Так вот, в дупле самой древней из них я и живу, полагая жизнь аскета за проявление мудрости Аллаха на земле.

Мухиддин вспомнил две скалы, вспомнил источник, вспомнил и три старые орешины, одна из которых, более старшая, действительно, была дуплистым деревом. Лет сто назад, говорили старожилы кишлака, в неё ударила молния, как разящий меч Всевышнего. Сказано в священной книге правоверных: нет мощи и силы, кроме как у Аллаха. Молния настигла чёрное семя шайтана, бродившее по земле, и с той поры в ущелье безлунными ночами стали твориться удивительные и странные вещи, что всякий путник сбивался с дороги, почему и прозвали ущелье Кривым. Только старика добрый мельник не мог никак приметить в уголках своей памяти, как не силился и не старался. И чем больше он вглядывался в ночного гостя, тем ярче и живее видел перед собой, как змея молнии падает на старую орешину.

- Что за наваждение?.. – подумал Мухиддин и прочитал молитву, ибо сказано: молитва – оружие правоверного и опора религии, свет небесный и земной.

Наваждение исчезло, и старик обратился к Мухиддину:
- Поступай с людьми так, как ты желаешь, чтобы они поступали с тобой.

Сказал священный хадис и молитвенно возвёл руки, пряча улыбку в бороде.

Хозяин проникся доверием, ибо сказано: истинный мусульманин не обидит брата своего, и стал вести беседу. Старик говорил бойко и остро; был краток и немногословен – его речь, как песок золотоносной реки, была богата крупными самородками священного писания. Мухиддину это понравилось, ибо сказано: чтящий и соблюдающий Коран не осквернит свою душу неверными делами и словами. И принёс мельник горячий отвар горных трав, наполнил кипятком самую красивую пиалу, что досталась ещё от деда, и с поклоном, и с благоговейной молитвой протянул её запоздалому гостю. Тот принял подношение, ответно помолился, поклонился хозяину в знак благодарности, сидя на кошме, и стал пить. И Мухиддин, и старик пришли в доброе расположение духа.

Хозяин уже и не видел, как его «товарищ по пиале» подошёл к пустому очагу и движением рук своих и глаз разбудил голубое газовое пламя, накрыл Мухиддина старой кошмой и покинул гостеприимный дом мельника. Когда в небе засеребрится новый месяц, он снова постучится в двери благочестивого хозяина.

Старик уходил и за своей спиной не оставлял никаких следов. Мокрый снег был только во дворе Мухиддина, а за дувалом его стояла сухая и стоглазая ночь.


Прошло время, и он вернулся, и хозяин принял его ещё радушнее, чем прежде.

И поклонился тогда Мухиддин старику, и посадил его на почётное место, и сказал гостю три последние строки из кыты Абдуррахмана Джами: «Живи в достатке, но не будь богат, и пусть приходит разделить досуг к тебе надёжный и сердечный друг». И на этот раз старик ответно поклонился, выказывая уважение хозяину и благодарность за его гостеприимство, и сказал такие слова:

- Благодарю, уважаемый Мухиддин, и, ценя Вашу доброту и дастархан, я не вправе уже хранить свою тайну – мне следует открыться перед Вами. Я – Светлый Дух Старой Орешины. До этого я был чёрным девом, но справедливая рука Аллаха настигла меня и сожгла в моей груди всякое зло, что мешало возносить хвалу и благодарение Вседержителю мира. И вот, живя в дупле старого дерева, я смотрел, чтобы низкая душа не осквернила священные воды источника.

Здесь он замолчал, принял из рук Мухиддина пиалу горячего чаю, выражая во всём своё восхищение перед радушным гением мельника, сделал два-три глотка и продолжил свою повесть:

- Порой безлунными ночами выходил я наружу светящимся облаком, чем и наводил страху на случайных прохожих. Против собственной воли, я снискал всему ущелью дурную славу, а себе глубокую душевную боль, и эта мука по предопределению неба длилась сто лет кряду. А я искал только общения, искал тепла и внимания – любви, и не находил. Но срок истёк, заклятье спало с меня, и я пришёл в твой дом, великодушный хозяин, чтобы вознаградить тебя за твоё доброе сердце и добрые руки…

И он закончил свой рассказ.

Наступило молчание, и ночь склонилась к первой четверти, прежде чем Мухиддину вернулся дар речи, и он заговорил:

- Простите, светлейший бобо Рустам, Вы ошибаетесь. За свои двадцать пять лет, которые провёл на земле по милости Аллаха, я себя ничем ещё не отметил, чтобы удостоиться милости Светлого Духа Старой Орешины.

- Двадцать пять лет молодости – это не десять лет детства. Десять лет - это не десять тысяч лет вечности… - начал старик свои объяснения, но взглянул на собеседника и понял, что истинный смысл сказанных слов остался лежать на дне сундука неизвестности, - глаза и сердце Мухиддина не тронула речь старика, и почтенный старец поспешил пролить солнечный свет на душу хозяина: - Вспомни, Мухиддин, когда тебе было десять лет, ты забрёл к Двум братьям ранней весной. Ты освежил лицо в водах источника, поднялся и увидел, что злая рука чужого человека надломила низкую ветку старой орешины, и капает сок из надлома. Ты пожалел дерево. Земляной жижей обмазал место древесной боли, как учили тебя старики, перевязал поясным платком и ушёл, а ветка принялась, впитав твою доброту, и со временем стала плодоносить. Каждый год я собирал орехи с чудесной ветки, чтобы подарить их тебе по окончанию срока моего заточения. И вот Великий и Всемилостивый исполнил волю свою, и канул срок, как капля дождя падает в землю, и я принёс мешки орехов, которые, по сути своё, напитало и взрастило твоё доброе сердце. Бери их, они твои … - и с последними словами старик развязал на себе поясной платок, в котором Мухиддин-мельник признал свой собственный платок, каким пятнадцать лет назад повязал на дерево, и бобо Рустам вынул из платка семь больших мешков, доверху полных орехами.

- Спасибо, бобо, - тихо сказал Мухиддин и в знак высокой благодарности склонился к ногам старика, и коснулся их губами прекрасной молодости – лучшего он и не придумал сделать. – Спасибо тебе, Светлый Дух Старой Орешины; только зачем они мне, одинокому алефу? – он хотел отстранить дорогой подарок.

- Не торопись, Мухиддин: долг платежом красен, - остановил его чудесный старик и улыбнулся, и снова от просветлённой улыбки его скромное жилище мельника озарилось тёплым золотистым светом. – Сказано: Всевышний не любит скупых.

- Знайте: чистота души, языка и тела зависит от честно добытого хлеба, – ответил на это хозяин мельницы и добавил: - Наилучший из видов поклонения – неповиновение корысти.

- Это не корысть, а твой честный заработок – Аллах наградил тебя за твоё душевное служение истине мира и за твоё радение, – заговорил старик, – более того, смотри… - бобо Рустам выбрал в одном из мешков самый невзрачный орех, разбил его, и в открытую ладонь старика упал огранённый кристалл изумруда.

Светлый Дух Старой Орешины взял его и повертел перед своими глазами на свету очага:

- Ты посмотри: какой красавец, а! – и так в каждом орехе и в каждом мешке.

- Зачем мне это?! – удивился мельник и сказал, видя такое несметное богатство, - Жизнь даётся не для стяжения имущества и славы, а для стяжания веры и добронравия.

- Хорошо … - согласился старик. – Пусть будет по-твоему. Но когда тебе потребуется помощь, хлопни три раза в ладоши, скажи: «Офтоби ман!» («Солнце моё!»), и появится мешок орехов, и ты устроишь свои дела. А сейчас они исчезнут, будто и не было их вовсе…

Последние слова ещё не затихли, а Светлый Дух Старой Орешины ударил три раза в ладоши, сказал: «Мохи ман!» («Луна моя!»), и мешки исчезли – растаяли в воздухе, будто призрачные видения миража.

Волшебник улыбнулся, озарив комнату радостным светом, внимательно взглянул на своего собеседника, а тот уже в своей руке держал кристалл и смотрел на него прозрачными глазами. Найдя хозяина далёким и печальным, старик заговорил.

- Если тебе не по нутру Светлый Дух Старой Орешины, то подай мою обувь моего одиночества. Я уйду, и не буду больше омрачать твоё лицо. Не стану смущать твою душу, и не стану приходить в твой дом, чтобы не огорчать уважаемого хозяина… - заметил он с грустью, вздохнул, и погасла улыбка на его лице, и стало мрачно и холодно в доме мельника, и старик продолжил свои речи, не лишённые надежды: - Только, знай, у меня с тобой давняя предопределённая связь. Вот я и решился внести свою дружбу в твой гостеприимный дом. Беды не будет, а только – радость, если ты доверишься мне и не станешь чураться, узнав, кто я…

Мухиддин взглянул на старика влажными глазами любви и признательности.

- Если под луной есть место для счастья одному мусульманину, то будет счастлив и другой. – Приложив руку к груди, разрешил Мухиддин все страхи старика и с тихим поклоном протянул тому кусок лепёшки.

Итак, Мухиддин не отверг просьбу старика, и тот остался в доме обретенного друга. Друзья помогали друг другу во всём, делили между собой радость и горе. Бобо Рустам на правах старшинства вёл себя как мудрый хозяин дома и отец, а Мухиддин слушался его и во всём повиновался, как и подобает любящему сыну.

Вскоре мельник женился – время идёт, годы берут своё, и негоже, когда мужчина покидает пёстрый мир, не оставив после себя детей. Но прошёл год-другой, а детей всё не было. И скатал Мухиддин ковёр радости, и положил его на высокую полку своей печали, и червяк бездетного горя поселился в сердце мельника, и стал точить его. Стал Мухиддин ссыхаться и увядать, как лист пергамента без письма, ибо пергамент славен письменами, а мужчина – своими детьми.

И вот по происшествию некоторого времени – в середине очередного Рамазана – разговорились друг с другом два приятеля, и один посокрушался на свою бездетность, а другой ответил, что продлятся корни Мухиддина и принесут прекрасный плод - сына, достойного своего отца и по святости, и по мудрости, и по радушию, и по одной крови.

Мухиддин отказывался понимать услышанное.

- Да, мой друг, - продолжал старик, - по велению судьбы, как определило мне великое небо, счёт моим годам склонился к земле, и уже наступает срок моего испытания. Скоро я совсем иссякну. Но я не боюсь, ибо добрая память о человеке продлевает его дни на земле, а он, тем самым, врачует чужие души своей добротой, и доброта эта – бессмертие, – сказал старик и загадочно улыбнулся.

- Но ведь избранникам Аллаха, детям веры и закона, волею свыше уготована вечность. Почему Вам, уважаемый Светлый Дух Старой Орешины, предстоит уйти на этих годах?

- Увы, сынок, - ответил на это бобо Рустам и покачал седой головой, подтверждая свои слова, готовые слететь с языка, - никому из смертных и бессмертно-блаженных не дано понять предопределение Аллаха и угадать пути его воли, и я должен уйти – и так задержался в твоём доме, злоупотребив твоим радушием и гостеприимством…

- Ну что Вы, отец, что Вы! – закричал испуганный и уязвлённый Мухиддин и вскочил на ноги, - они сидели за дастарханом и пили горячий чай – и подбежал к старику, вопрошая: - Зачем Вы так жестоко говорите?

- Я говорю уместно… - поправил его старик, встал и ушёл из дома, а Мухиддин пошёл следом, сделал несколько шагов и остановился. Он увидел за спиной старика ровный чистый снег, когда вокруг пели птицы и зеленели деревья. Светлый Дух Старой Орешины шёл по-над саваном зимы, едва переступая усталыми ногами земного странника и, в то же время, с каждым шагом поднимаясь, всё выше и выше, пока не растаял в голубой вышине раскинувшегося неба. В природе стоял погожий летний день.

А ночью Мухиддин увидел бобо Рустама во сне, и старик сказал мельнику, что по прошествию двух лет милосердный дом хозяина огласится детским плачем. Это Аллах Всевышний проявит милосердие и участие к бездетной судьбе своих истинных, чистых и верных тружеников жизни, и будут радость и счастье в этом доме. Тут старик улыбнулся спящему названному сыну своей лучезарной улыбкой, и сразу стало светло вокруг, и Мухиддин проснулся.

Так и вышло, прошло два года с тех пор, как чудесный старик оставил дом благочестивого мусульманина, и жена понесла от своего мужа. В положенный срок разрешилась она мальчиком. И сын в то утро уже, по-детски заплакав попервоначалу, после стал тихонько лежать возле матери и внимательными глазами обозревать скромное убранство родительского дома. Когда он вошёл в возраст, то стал отличаться от своих сверстников и других людей быстрой, острой и мудрой речью и светлой душой. На губах играла добрая приветливая улыбка, и каждый, кто видел её, радостно думал, что на губах ребёнка блистает солнце. Потому и прозвали мальчика так, Дарующий Солнце.

С ранних лет к нему пришла признательность его сородичей и жителей других краёв и земель, которые спешили обратиться к нему за помощью и советом, и никакую просьбу, идущую от чистого сердца, он не оставлял в стороне. Был добр и внимателен к каждому просителю, не взирая на его веру, возраст, чин и знания – мужчины и женщины, старики и дети обретали покой и уют, здоровье и душевное равновесие под богом хранимой крышей великодушного мельника. Каждый возвращался в свой дом, неся в исцелённой душе свет и тепло Дарующего Солнца.

А в Кривом ущелье давно прекратились странные и страшные вещи, и люди без страха стали ходить в глухие безлунные ночи и в полнолуние, и никто не сбивался с пути. Дорога делалась короче, и чья-то рука вела тебя к родному очагу, и никакой ночной гость уже не мог обидеть одинокого путешественника. И некогда страшное ущелье уже называли не иначе, как Цветочным, ибо по весне начиналось буйство цветов и красок, и всякий человек восхищался прозорливостью и красотой Всевышнего…

На этих словах старик-продавец остановил свои дозволенные речи.

Я спросил старика о дальнейшей судьбе Мухиддина-мельника, его жены и чудесного юноши, но торговец риса промолчал – ничего не ответил, а только улыбнулся. И от улыбки его сумрачное помещение колхозного рынка вдруг осветилось ярким праздничным светом, и на сердце стало теплее.

Поклонившись ему, я улыбнулся в ответ и засобирался уходить, а он тихим движением остановил меня и сказал:
- Если кто и придёт в Цветочное ущелье, найдёт Двух братьев, Солнечный источник и три орешины, ударит три раза в ладоши и скажет: «Офтоби ман!», как тут же появится мешок грецкого ореха, таящего под скорлупой изумруд.

Тут он развязал свой поясной платок, вынул табакерку, открыл её, достал что-то нежной щепотью и протянул мне. Это был дивно огранённый изумруд с голубиное яйцо, да такой, что хоть сейчас в оправу – и только!

- Он твой – бери! – сказал мой необыкновенный собеседник.

- Спасибо, отец… - поблагодарил я, развернулся и направился к выходу.

- Только каждый приходящий в Цветочное ущелье должен иметь доброе сердце, чистую душу и щедрые руки… - раздался за моей спиной то ли шорох, то ли шелест.

Я оглянулся, но старика уже нигде не видел. Зато в моей руке лежал и горел зелёным огнём прекрасный изумруд, а под крышей колхозного рынка звучала торжественное треньканье согретого сверчка.

Был пятнадцатый день Рамазана.