Признательность

Бушевало дальневосточное лето. В температуре за тридцать выше нуля и влажности за девяносто процентов зелень безудержно наливалась соками и сыто разваливалась по земле. Пахло июлем. Ноздри просто забивал сладкий, устоявшийся запах июля.
- Мам, смотри!
На крыльцо деревенского дома выскочила за какой-то надобностью молодая девушка в одном белье. Духота, отсутствие хоть какого-то шевеления воздуха и температура, словно в микроволновой печи, не предполагали другого наряда. Тело, загорелое здоровое тело, блестело от выступившего пота. Отодвинув одной рукой занавеску, служившую дверью, она продолжала что-то рассматривать в траве, перевесившись через перила:
- Мам, иди сюда, смотри!
- Ну что там ещё? – со вздохом вышла на крыльцо женщина бальзаковского возраста, вытирая руки вафельным полотенцем. Она так же, как и дочь, была лишь в белье, только присутствовал ещё и передник: уже начались ранние заготовки на зиму. Как известно, в это время день год кормит, поэтому на кухне была в прямом смысле этого слова парная. Выйдя вслед за дочерью на крыльцо, женщина вдохнула полной грудью – после духоты на кухне духота на улице показалась благословенной прохладой.
- Что у тебя? – снова спросила и растерянно уставилась туда, куда дочь ткнула пальцем.
В траве перед крыльцом сидел поползень. Словно отдыхал. Потом с трудом сдвинулся с места, пару раз подпрыгнул – и снова замер. Правое его крыло безвольно волочилось за ним следом по траве, движения были неуклюжи, а вся маленькая, хрупкая фигурка птички выражала полную обречённость.
Девушка легко сбежала с крыльца и осторожно подхватила поползня на руки. Серая птичка полностью уместилась в небольшой ладошке и даже не попыталась освободиться. Только сердечко, и без того бьющееся с неимоверной скоростью, ещё более ускорило свой ритм.
Подняв с земли птичку и удерживая её в одной руке, девушка другой ладонью прикрыла аккуратный ротик и расширившимися от внезапно нахлынувших противоречивых чувств глазами взглянула на мать. Та, вторя ей, тихонько ахнула. Тоненькие ножки поползня спутывала швейная нить противного бледно-морковного цвета, которая тянулась ещё метра на три в траве. С одного из игрушечных пальчиков был сорван коготок, и ранка сочилась сукровицей. Правое крыло так и висело серой пернатой тряпочкой, без осмотра было ясно, что оно сломано.
- Как же его кошки не сожрали до сих пор? – отмерла, наконец, мать.
- Куда ж ты попал, бедняжка? – обратилась к птичке готовая заплакать девушка. – Что с тобой теперь делать, глупенький?
Боясь прижать к себе страдальца, боясь сильно сжать хрупкое тельце в ладонях, она осторожно, словно каждый её шаг мог причинить птице боль, поднялась на крыльцо, держа руки с драгоценной ношей чуть на отлёте. Женщина только покачала головою и протяжно вздохнула.

***
Его посадили в нашедшуюся в кладовой небольшую клетку. Ранку на пальце обработали, она больше не кровоточила, а со сломанным крылом… По идее надо было на место перелома наложить шину, но как это сделать с птичьим крылом – никто не знал. Поэтому всё оставили, как есть, хоть и горестно вздыхали, глядя на нахохлившуюся фигурку.
Впрочем, хохлился лесной гость недолго. Очень скоро он начал с любопытством вертеть миниатюрной головёнкой, поглядывая из-за прутьев клеточки на своих спасительниц глазками-бусинками. Будто зная, что он находится в относительной безопасности за своеобразными стенами импровизированного домика, он часами мог переглядываться с домашней кошкой, которая (надо отдать ей должное) без всякой плотоядной мысли часто задумчиво созерцала птицу.
Проблема рациона, остро вставшая в первые дни, отпала сама собой: ничего, кроме семечек, поползень упорно не хотел употреблять. Теперь каждый домочадец был обязан являться в родные пенаты с кульком вожделенных семян подсолнечника. Поедал их пациент травматологической клетки с искусством фокусника: взяв в игрушечный клювик семечку, он ловко поворачивал её язычком – и по обе стороны от клювика летели идеально разделённые створки. Из-за этого действа на трапезу поползня можно было смотреть, и смотреть, и смотреть…
Через три недели птица резво носилась по клетке и нагло требовала полюбившихся семечек. Крыло пернатый держал уже в нормальном положении, на пальце красовался мягкий молодой коготок, глазёнки были то требовательными, то любопытными, и никогда – обречёнными. Было принято решение попробовать выпустить лесного жителя на волю.
Клетка была торжественно вынесена во двор и поставлена на траву. Дабы не пугать поползня, доставать его руками не стали, а просто открыли дверцу клетки. Почуяв волю, пернатый легко соскочил на траву… и, как самолёт по взлётной полосе, побежал, набирая скорость и расправив крылья. Но так и не взлетел. Стало ясно, что крыло ещё не срослось.
- Срастётся ли? – вздохнула дочь и стала ловить поползня. Тот упорно не хотел возвращаться в заточение: убегал и кусался – Но чувствует он себя явно лучше, - засмеялась она, когда птицу удалось, наконец, водворить обратно в клетку.
Этот спектакль повторялся ещё три раза с интервалами в неделю. В последний, четвёртый, раз поползень встряхнулся, расправил крылья – и взлетел. Пока он не скрылся из виду, обе женщины – молодая и в возрасте – глядели на выздоровевшую птичку из-под козырька руки, затем в унисон вздохнули и одна за другой вошли в дом.

***
Май пришёл благоуханным пышноцветьем. Сады утопали в переливах красного, белого, розового. Над роскошью цветущих плодовых деревьев плыл пьянящий аромат смешавшихся запахов вишен, яблонь, груш, складываясь в неузнаваемый, но такой сладостный букет. Даже прохладный капризный ветерок был не в силах сделать его менее крепким. Мир был ярок, казалось, это сады дают свет и тепло солнцу, а не наоборот.
Девушка, подметая крыльцо, то и дело останавливалась, чтобы насладиться пригревающим солнцем и ароматами сада. Её крик застал мать, возившуюся, как всегда, у плиты, врасплох. С тревогой (ох, запомнила она прошлогодний июль!) в усталых глазах и каким-то непонятным предчувствием в душе поспешно вышла женщина на звонкий голос дочери:
- Мам, иди сюда! Смотри! – Девушка указывала изящным пальчиком на цветущую яблоню, роняющую нежные ароматные лепестки на крыльцо, и счастливо смеялась, слегка запрокидывая голову. – Он прилетел! Поползень!
В этот момент что-то сдвинулось в ветвях дерева, и изумлённая женщина действительно увидела поползня. Он то перелетал с ветки на ветку, то бегал вверх-вниз по стволу, то постукивал по нему крепким клювиком. При этом птичка лукаво взглядывала на женщин блестящими глазками – смотрите? оцениваете? – и демонстрировала правое крылышко, то расправляя его, то вновь складывая.
- Кто бы мог подумать, - покачала головою мать, - запомнил же нас, и прилетел… А ещё говорят: «мозги птичьи»! Людям бы такую память на добро, как у этих птичьих мозгов.