Clare (русско-английский роман), часть 1

Альмечитов Игорь



Clare



Постскриптум (который по понятной необходимости пришлось втиснуть в самое начало): все персонажи данного романа являются вымышленными, а сюжет “высосанным из пальца”. Если у кого-то и найдутся сомнения в вымышленности персонажей, дабы польстить самым “проницательным”, просьба считать все сходства умышленно злонамеренными.



Недостроенные замки
из песка и облаков,
нерассказанные сказки
про счастливых дураков.

Борисова Маша



…Черт меня дернул набрать ее номер. Слабые потуги спрятаться от себя за чужими лицами и чужими словами. Под чужими простынями, в чужих постелях. На окраинах малознакомых городов… И так каждую пятницу… Который год подряд… Тоскливо…

Каждый пятничный вечер я сажусь перед телефоном и начинаю листать записную книжку, пока, наконец, с завидным постоянством не натыкаюсь на номера тех, кому звонить вроде бы не следовало. Как, например, сейчас. Никаких, по сути, отношений: нудное, ни ей, ни мне не нужное знакомство, которое поддерживаешь опять же из-за бессмысленности рвать то, чего никогда не было. Кастрированные отношения двух задроченных жизнью людей. Я слушал долгие гудки в трубке и думал о том, что сейчас буду рад общению даже с ней.

- Аллё-о! – фальшиво томный, разморенный алкоголем голос. Все, как обычно. Раз за разом.

- Привет… – я как всегда не представился. Неизменные осторожность и лицемерие. Пожалуй, лучшее, что во мне еще осталось.

- О-о, привет! Ты где?

- Дома… – я пытался не купиться на ее вызывающую радость, но отчего-то стало приятно, что кому-то до меня еще есть дело. В конце концов, она никогда не умела радоваться без фальши, давно запутавшись в десятках своих ежедневных масок.

- Давай, приезжай…

- А не поздно? – по той же старой привычке, будь она неладна, я нарочно отдавал инициативу в чужие руки.
Но она уже проглотила наживку:

- Что значит “поздно”? Давай, приезжай… нормально…

- Сколько вас там? – я все еще тянул время, доигрывая роль. Вечный театр одного актера. Без аудитории и оваций. На постоянно пустой сцене, без декораций и особого удовлетворения от игры. Неприятное, наверняка, зрелище и жутковатая привычка, от которых я, как ни странно, никогда не уставал.

- Да, неважно. Давай приезжай.

- Ладно, - я усмехнулся. – Сейчас подъеду…





…Огромные, темно-свинцовые тучи лениво ползли на фоне чернеющего неба. Воздух пах дождем, скошенной травой и отчего-то бензином.

Каждые пятницу и субботу… Да, что уж тут… Каждый вечер что-то надламывается внутри, толкает к телефону, выбрасывает на улицу, заставляет совершать поступки, за которые потом мучительно краснеешь в одиночестве.
Тоскливо… Куда я ехал и зачем? С тех пор, как она исчезла из моей жизни… Хотя, нет… верно, и не в ней была причина, а во мне самом, в моей напряженной гонке за самим собой. За собственной постоянно ускользающей тенью…

Полтора года, как мы виделись в последний раз. И образ ее, совсем уже смутный, давно исчез бы из памяти, если бы не оставшиеся фотографии, которые я никогда не рассматривал, месяцами забывая об их существовании, и несколько писем, к которым не прикасался уже года два…

Я летел куда-то на такси, проскакивая светофоры… к людям, от которых собирался уйти до рассвета, надеясь, что дождь накроет меня еще до приезда туда. Постоянная игра наперегонки с самим собой… “Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…” Исчезли висячие мосты, соединяющие мой, давно уже опустевший и заброшенный храм, с кем-либо еще… Но на этот раз тьма отставала: слишком уж незначителен был повод…

Пустые улицы проносились мимо. Размазанные по асфальту пятна мутного света, задыхающиеся от пыли угрюмые дома, унылые деревья, выступающие из темноты. И ожидание…

Или мне только показалось?.. Ожидание чего? Нет, наверняка показалось…

В голове играла уже набившая оскомину мелодия. Я цеплялся за нее, боясь, что она исчезнет, а с ней пропадет и точка опоры, желание, сломя голову, нестись в другой конец города, с надеждой отгородиться от себя несколькими стаканами водки, а если повезет, то втихую допить все, что у них еще могло остаться.

Я слушал сопение водителя и думал, что такими же ночами три года назад уходил из дома, от спящей уже жены, чтобы увидеться с ней. И потом еще долго не мог отпустить ее, забывая и о сне, и отсутствии возможных оправданий дома. Сколько же воды утекло с тех пор? Уже и оправдываться стало не перед кем, стерлись из памяти десятки лиц, а ее огромные глаза все так же тревожили каждый вечер, не давая спокойно уснуть… и я все так же пытался скрыться от них за искаженными судорогами лицами, запахами чужих волос и вкусом случайных тел. Все еще искал ненужных оправданий в ее глазах бардаку в своей жизни. И не находил… А может, и не искал вовсе?..




Что в ней было особенного, отличного ото всех, что были до и встретятся после? Улыбка на дне огромных серых глаз, полные губы, которые хотелось целовать бесконечно, запах тела без примеси искусственных заплат из духов и дорогих помад? Или менталитет человека, не ждущего подсознательно каждый день очередной гнусности исподтишка?

Даже Роман, редко отвлекавшийся от своих снов и безумных проектов, заполнивших его мастерскую, ни разу, наверно, не увидевший в ней просто женщины, говорил, как всегда высокопарно, что она, как ангел – такая же чистая и красивая. Я смеялся над ним, издевательски спрашивал, где он видел ангелов, чтобы сравнить с ней, но в душе был рад, что он сумел выразить то, чего я бы никогда не произнес вслух. Он смеялся со мной, говорил, что ангелов видел во снах и что уж кому, но только не мне судить о том, о чем я не имею ни малейшего представления…
Но здесь он ошибался, хотя я никогда и не разубеждал его. Уже тогда я знал, чем владею и уже тогда, до немой тоски в сердце, ждал ее отъезда и боялся потерять ее…




…Такси остановилось у подъезда. Я долго и суетливо рылся в карманах, считал деньги. Водитель равнодушно наблюдал за мной в зеркальце, раздражая безотрывной навязчивостью. Со злости я высыпал ему пригоршню мелочи. Он также равнодушно, с презрительной ухмылкой пересчитал деньги, всем видом показывая, что большего от меня и не ждал.

Опять очередной мудак смеялся последним. И опять надо мной. Пора бы уже привыкнуть, но я мучительно переживал всякий раз, когда это случалось…

Из-за таксиста пришлось пять с лишним минут простоять в подъезде, у мутного окна, собираясь с мыслями и выправляя в слабом отражении жалкую улыбку, застывшую на хмурой физиономии. Улыбка, как назло, становилась все более жалкой, так, что, обматерив еще раз таксиста, я отвернулся и пошел вверх по лестнице, все еще под впечатлением неприятного взгляда, полного упрека и обманутых надежд. Странно, что такому лицу еще где-то радовались и куда-то приглашали. Каждый новый день я испытывал недоумение по этому поводу…
Дверь открыла она сама.

- При-и-вет, заходи, – все тот же наигранно-радостный тон. Как ни странно, настроение переменилось к лучшему, и я, как обычно, глупо заулыбался, принимая ее радость за чистую монету. Никогда бы не поверил, что так быстро куплюсь. Никогда не верил и постоянно покупался…

- Ну, что нового?

- Да, вот… приехал… – я смотрел на нее с фальшивым раскаянием за вроде бы нелепый
поступок.

- Проходи, проходи, – она насильно тащила меня в квартиру с площадки, где к соседнему глазку уже наверняка прилип старая сука, Николай Петрович, отставник бог знает каких казенных войск и какого звания. Хотя, судя по речи и поведению, долго гадать не приходилось. Как-то раз я чуть было молча и деловито не спустил его с лестницы. С тех пор при мне он больше не выползал из своей берлоги. Помнил, как видно, свою молодость и здоровенных псов, надроченных на людей, молча рвавших глотки. Помнил и боялся. Такое не забывается.

Я несильно стукнул по двери кулаком. Где-то в глубине квартиры что-то глухо упало, и опять наступила тишина.

- Пошли, не трогай его…- я встряхнулся и удивленно посмотрел на нее. Господи, я давно уже потерялся в этом зазеркалье, какой-то пародии на мир снаружи.

Зачем я приезжал сюда? Что меня связывало с ней? Я не знал. И сколько ни задумывался, ответа так и не смог найти. То, что она тоже знала ее? Вряд ли это могло быть причиной. Из-за этого я бы не поехал. Слишком далеко и тоскливо. Возможно, из-за того, что в ней были мои собственные черты и иногда, в совсем плохом настроении интересно было посмотреть на себя со стороны – уставшего и, вконец, заёбаного самим собой…

Она таки втащила меня внутрь, и я сразу различил запах, теперь наверняка уже остатков ужина и слабый привкус алкоголя на языке. Вот уж в чем бы я никогда не обманулся. Обидно было бы найти здесь только пустые бутылки, а с ними ощущение ущербности на весь оставшийся вечер.

- Разувайся, раздевайся…

- Раздеваться-то зачем?

- Ну, разувайся и давай в комнату…

Ей-богу, первое, что я заметил на столе, была запечатанная бутылка “Гиннесса”, принесенная сюда каким-то наивным дилетантом. Потом, словно из тумана, выплыли две бутылки водки, рюмки, бокалы. Невесть откуда взявшаяся кофейная чашка, сиротливо жалась к краю стола. Что-то еще… и еще... Впрочем, остальное было уже не важно. Все словно бы стало на свои места и уравновесило мои страхи и обиды. С дрожью в теле комната наполнялась объемом и красками…

- Это Оля, это Наташа… Остальные разошлись уже.

- Игорь. – я смущенно улыбнулся, пытаясь унять радостную дрожь в теле: необъятное поле битвы расстилалось передо мной, уставленное заклятыми друзьями.

Девицы радостно и осоловело заулыбались, пьяно и опасно кренясь на стульях.

- Привет, – та, что была ближе, полностью повернулась ко мне с вызовом бляди, которую можно хотеть, но руками не трогать.

- Привет, – я улыбнулся ей радостнее, чем следовало. Но она, казалось, уже не различала подобных тонкостей, поглощенная тем, как живописнее предстать в чужих глазах.

- Привет, – я перевел взгляд на вторую.

Она посмотрела мимо меня и ужасно медленно захлопала ресницами.

- Садись, садись, – сзади подъехал стул, и я с облегчением упал на него. Тот жалобно заскрипел, но устоял.

- Что празднуете? – я все еще делал вид, что заинтересован их праздником.

- А ты что, не знал?! У Юльки сегодня день рождения, – та, что начала разговор первой и была вроде бы Олей, в пьяном недоверии вскинулась на меня. Вторая также повернула голову и старательно выразила ресницами изумление.

Я вдохнул поглубже и изо всех сил попытался изобразить на лице душевную муку.

- А я не знал… и без подарка, – получилось вроде бы натурально.

- Да ладно вам, – Юля махнула на них рукой. В горле у нее что-то хрипло заурчало, обозначая снисходительный смех.

- Давай штрафную, – вроде бы Оля, хитро щурясь, потянулась к бутылке. Я, открыв рот, смотрел, как в стакан мой потекли химикаты со всей страны. Жидкое золото вечно бедной и горячо нелюбимой державы. Боль моя и мука, фальшивое раскаяние и фальшивое прощение. И утешение на весь сегодняшний вечер.

- Давай! – все трое уставились на меня, ожидая представления. Ну, что ж, в конце концов, за этим я сюда и ехал.

Я поднял стакан, посмотрел на Юлию через пелену близкого уже забытья, улыбнулся ей и разом опрокинул в себя все содержимое стакана.

Водка оказалась теплой и вонючей. Я пропихивал ее внутрь, упрашивая организм быть послушным и хоть раз в жизни не подвести меня. Каждый глоток давался с трудом. С последним все чуть было не пошло обратно. Я вдохнул полные легкие воздуха, схватил со стола бокал с компотом и судорожно стал заглатывать ошметки клубники, слизывая заодно со стекла остатки чьей-то помады.

Победили, как всегда, законы диалектики и математики. Количество придавило качество и два минуса, побалансировав к моему ужасу мгновение на поверхности, с шумом обрушились в желудок. В голове радостно зашумело. Сквозь слезы на глазах я различил возбужденные физиономии и блаженно заулыбался.

Ядовитые пары все еще мутили меня, к горлу подступала тошнота, но верхняя губа уже начала благодатно неметь, отмечая наступление очередного забытья.

- Еще будешь? – вопрос был излишним. Вроде бы Ольга уже хищно занесла бутылку над моим стаканом.
Я отрицательно замахал руками, прося передышки.

- Оль, дай человеку поесть немного, – Юля подвинула мне пустую тарелку и обвела рукой весь стол, предлагая не стесняться.

- Ладно, пусть человек поест, – равнодушно согласилась Ольга.

Что ж, по крайней мере, стало ясно, кто есть кто.

- Вообще-то день рождения у меня еще неделю назад был, а собрались только сегодня… – я старательно жевал, прислушиваясь к своему желудку. Тошнота опять подступила к горлу, грозя перейти в наступление. “Интересно, как бы они запели, если бы я облевал весь стол?”

Но им, похоже, было уже все равно. Все силы Ольги, вся ее блядская натура были направлены на то, чтобы доказать мне свою уникальность. Она как-то незаметно оказалась рядом и совсем уже безобразно маячила перед глазами. Стакан стоял полный. Даже ряби не было на гладкой поверхности моего проклятия. Такого же мутного и обманчивого, как последние месяцы моей жизни. И когда она только успела?..

Юля куда-то исчезла. Ресницы Натальи, как испорченный механизм поднимались и опадали все медленнее.

Я вдруг подумал, о том, где проснусь завтра утром. Здесь? Дома? Или еще где-то? Лучше бы, конечно, дома. Солнце в запыленное окно, ветви берез, прикрывающие облезлую стену соседнего дома, прохладные простыни и ощущение целого дня впереди, который тоже, наверняка, пойдет под откос.

Даже после дикого запоя, в ужасном похмелье привычный бардак собственной комнаты успокаивающе действовал на нервы. Самым отвратительным в чужих квартирах по утрам были опухшие лица хозяев, как наглядное доказательство до чего низко ты сам пал вчера, а, кроме того, необходимость улыбаться через силу и желать доброго утра, когда хотелось от души послать всех куда подальше. Хуже этого могло быть только незнакомое лицо на соседней подушке, инстинктивное желание отползти подальше к краю кровати и отчаянная попытка вспомнить в деталях, что же случилось прошлой ночью.

Похоже, и этой ночью отправиться домой мне была уже не судьба. Ольга становилась настолько настырной, что приходилось наполнять стаканы безостановочно, чтобы хоть как-то отвлечь ее от ее не таких уж беспочвенных проектов. Наталья спала. Почти в классической позе – уткнувшись носом в залитую вином скатерть всего в нескольких сантиметрах от тарелки с остатками ужина.

- А где Юля? – я осторожно выбирал слова, боясь запутаться в звуках.

- Да… там, – Ольга махнула рукой, очевидно имея в виду другую комнату, повернулась, посмотрела на стену, куда указала и зачем-то добавила: - Хер ее знает.

- Я… сейчас, – я попытался встать. Она сразу вцепилась в меня, но на мое гордо-обиженное “в туалет” отпустила и даже поддержала под локоть, сука.

Ноги были как ватные и слушались с трудом. Я доплелся до туалета, потом долго балансировал, принимая устойчивое положение, а когда опять вывалился в коридор, появилось вдруг непреодолимое желание плюнуть на все и бежать отсюда ко всем чертям. Бежать и не оглядываться. Но, минуя слабые угрызения совести, я собрал остатки воли и вместо прихожей завернул в комнату…

Ольга с пьяной сосредоточенностью сравнивала уровни водки в двух стаканах и, не заметив меня, видимо успокоенная, придвинула себе тот, в котором было меньше. На лице ее застыло блаженное выражение удовлетворения. Наталья повернула голову ко мне, хлопнула пару раз вхолостую ресницами и, наконец, узнав, радостно воскликнула:

- Дима!..

- Игорь, - я механически поправил ее, ничуть не обидевшись. Что уж тут – не первый раз меня принимали за кого-то другого.

- Где?

- Что – “где”?

- Игорь…

- А-а… Игорь?.. пришел недавно.

- Куда? – она сосредоточенно смотрела на меня, не вникая в смысл слов.

- Как куда? Туда, конечно… – я еще пытался быть остроумным. По-своему, естественно. Насколько хватало сил.
- А-а… - она перевела взгляд на Ольгу, задыхающуюся от смеха, но переспрашивать, видимо, постеснялась. Но, в конце концов, все-таки не выдержала и решила пойти другим путем:

- А давно?

- Что давно?

- Игорь пришел…

- Да, больше часа уже…

Она замолчала, уставившись на пустой стакан, но опять не выдержала и обратилась уже к Ольге:

- А где он?

Та захохотала и ткнула пальцем в мою сторону. Наталья повернулась ко мне, пристально оглядела с головы до ног, потом посмотрела прямо в глаза и, не найдя ничего более оригинального, презрительно выдохнула:

- Дураки…

…В этот момент гром разорвал тишину почти над самой головой, открытые окна вздыбились занавесками, прорвались, наконец, все хляби небесные, и небо обрушилось на землю.

Я машинально втянул голову в плечи. Сплошной гул снаружи ворвался в комнату и затопил легкие долгожданной свежестью. Ольга прекратила смеяться и, приоткрыв рот, в немом испуге смотрела на живую темноту за окном. Наталья восторженно слушала шум дождя и победно переводила взгляд с меня на Ольгу.

Я приподнялся со стула и подошел к окну. Подоконник был влажный, вода серой стеной стояла перед глазами, где-то далеко внизу потоками ударяясь о землю.

Я высунул голову наружу. Отвесная стена ударила в затылок, потекла под рубашку и смыла весь хмель.
Я набрал несколько полных пригоршней воды и выпил ее жадными глотками, а, напившись, вытянул руки, смотря на огромные, прозрачно-желтые капли, быстро стекающие по пальцам.

…Однажды мы сидели с ней под похожим ливнем, под козырьком стадиона, слушали шум воды и строили планы на будущее. Хотя, нет… Это было уже позже. А сначала была просто она. И я, в который раз уже понял, что это и есть она – та самая, которую я так долго искал. Очередное откровение сквозь дебри пустых бутылок и туманы пивных паров. Как всегда плохо понятое и принятое за привычную игру извращенного воображения. А она отчего-то улыбнулась. Нет, не мне, конечно. Но именно тогда я и понял, что это надолго. Банально? Куда же больше. Судьба, идущая навстречу с бутылкой пива в руке. Между столиков захудалого кафе. Судьба, которая таки обошла меня стороной в тот раз, но за которой уже увязался я сам… Да, пожалуй, все так и было…

Через четыре месяца она уехала. Уехала в первый раз. Со слезами, которых у нее не видел никто после смерти матери, и обещанием вернуться. А через полтора года она уехала во второй раз. Уже без обещаний и слез. Навсегда…

- Пошли, совсем промокнешь, – сзади кто-то тянул за рукав. Только теперь я понял, что все это время стоял с глупой, застывшей на лице улыбкой.

Пьяные глаза Ольги покачивались у меня перед носом, как забытый кем-то маятник. Боясь потерять темп, я в механической радости растянул губы и грустно посмотрел на нее. Сплошные контрасты и маски. Успевай только привыкать.

- Пошли, конечно.

Стакан опять стоял полный. Я вопросительно посмотрел на нее.

- Это тебе. Мы только что выпили.

- Ну, ну, – я снисходительно покачал головой и одним движением опрокинул содержимое себе в рот. Позывы тошноты прошли, только где-то глубоко внутри штормило неспокойное, ядовитое озеро, размывая в слепой ярости островки салата и памяти... Водка нестерпимо долго ползла к желудку, и я, прислушиваясь к тому, что происходило внутри, подумал, что назло ему, назло двум парам блядских глаз напротив, назло памяти и, главное, назло самому себе, выдую еще и бутылку пива. Просто назло. Благородные душевные порывы, переродившиеся в жалкий фарс. Я вспомнил “Двадцатый век” Бертолуччи и грустно улыбнулся. А затем представил ощущение дерьма во рту с утра. Если вообще проснусь. В смысле – следующим утром. Но ночь надо еще пережить, а пиво было уже здесь, обещая забвение и мнимую силу духа.

Ольга зависла над стаканом, но я отрицательно покачал головой.

- Все. Перерыв на полчаса. – Не обращая внимания на ее обиженное лицо, я взял со стола бутылку пива и сел в кресло. Дождался, пока они отвернулись, поискал глазами хоть какое-то подобие открывалки и, не найдя ничего подходящего, сорвал крышку о полированную ручку кресла.

Пиво оказалось теплым и прокисшим. Я хотел было поставить бутылку в холодильник, но испугался, что потом ее уже не увижу и решил допить до дна. Так и сидел – мокрый от пота и дождя, и хлебал это пойло.

...Она всегда всплывала в памяти в самые неподходящие моменты. Человек, с кем не было связано ни одного плохого и даже нейтрального воспоминания. Может оттого я и не мог забыть о ней. И помнил ее только улыбавшейся и счастливой. И каждый раз лицо ее напоминало мне о собственном ничтожестве и заставляло задавать старые, избитые вопросы, на которые, как всегда, не находилось ответа. Кто я такой? И во что я превратился? Мне уже двадцать шесть. Чего я достиг? Даже не обязательно достиг. Хотя бы что я пытался сделать? Вдумываюсь, напрягаю память, и, оказывается, нечего вспомнить, кроме пустых, шумных амбиций… Даже молчание мое отдает фальшью, поскольку и за ним не стоит почти ничего. Не существую ли я сам только в своем воображении? Мнимая глубина, еще более призрачные перспективы. Даже мой хмурый взгляд на мир вокруг стал нормой. Цепляюсь за женщин, боюсь выпустить их из рук, не умею просто попрощаться раз и навсегда. Цепляюсь в неумелой попытке удержать сразу всех. И удивляюсь своей способности еще чему-то удивляться…

А она… Она всегда была загадкой. Хотя, возможно, я сам придумал ей эту роль. Наверно, оттого, что в глубине души никогда не верил, что у нас есть будущее.

Она так и осталась мечтой. И даже ее физическая оболочка, тепло тела и мягкость губ не рассеивали ощущения ее эфемерности.

Я вдруг вспомнил, как однажды в яркое солнечное утро выполз на балкон. Голова гудела с похмелья, желудок схватывало спазмами, во всем теле стояла непривычная и такая привычная уже слабость. Я перегнулся через перила и, морщась от яркого света, посмотрел вниз. Где-то далеко подо мной молодая мать гуляла с крошечным совсем еще ребенком. Та едва еще научилась ходить, но настырно пыталась одолеть несколько ступенек лестницы, на четвереньках карабкаясь вверх. Потом, видно, передумала, остановилась где-то на середине, встала, покачиваясь, на ножки и пошла по ступеньке вдоль, а мать шла рядом, готовая в любую секунду подхватить ее, если та оступится. Помнится, тогда я подумал, что мать та уж верно моложе меня, а мне так и не довелось вот в такое же солнечное утро выйти с ребенком из дома и, не спеша никуда, просто гулять, думая единственно о том, как бы малыш не упал. И не важно, было бы ли это здесь или где-то в Лондоне. Просто не сложилось. И вина в этом была только моя…

А тогда, больше трех лет назад я также обращался с ней, каждую минуту ожидая звонка, готовый бежать по ее просьбе куда угодно, едва услышав ее голос…

- …налей мне чуть-чуть, – вот так все и заканчивается. Опять меня застали врасплох.

Пришлось отлить добрую половину пива. Интересно, что в ее представлении это “чуть-чуть” и где границы ее возможностей? Я хотел было дать волю своей раздражительности, но в эту минуту в комнату, держась за стены, вползла Юлия. Бледно-зеленого цвета, с совершенно мутными глазами. А, может, и сонными – при таком разгоне уже не разглядишь. Потускневшее знамя аллаха не первой свежести. Приползла и рухнула на стул.
Я посмотрел на нее внимательно и отвернулся. Что-то жалкое было во всем этом вечере, неудачной пародии на шумную и веселую вечеринку. Как всегда спонтанное появилось желание незаметно ускользнуть отсюда. Я оглядел комнату, все еще не опустевший стол и понял, что не смогу. Была еще водка, были женщины, с их однообразным желанием нравиться, с пьяными глазами, обещающими много нового и непознанного. Оставалась еще моя слабость и неуправляемое упрямство довести все до конца, будь то плохое или хорошее. И хотя хорошего не было уже давно, я всякий раз надеялся, что каждое новое сегодня несет в себе тайну и обещание лучшего. Была еще она и, на фоне этого бардака, до убийственной боли в сердце, еще ярче вырисовывались ее черты и то время, в котором мы навсегда остались вместе.

Я выкручивался, обманывал себя и память, наперед зная, что все равно останусь здесь, а утром буду презирать себя и клясться, что такого больше не повторится…

Но пока на меня не обращали внимания, я чувствовал, что за эту ночь смогу прожить две жизни сразу – ту, прошлую, пугавшую своей необратимостью и эту, полную забытья и обманчивого удовольствия…

…Тот первый раз в кафе, хотя и был первым, но, наверняка, не был решающим. Сейчас я думаю, что обязательно забыл бы ее, если бы не цепь случайностей и не один человек из той компании, куда она шла тогда, обходя острые углы и похабные ухмылки на двусмысленных физиономиях. На образ ее без сомнения наложились десятки последующих встреч, а затем еще и писем и выстроили в памяти то, от чего я до сих пор не мог избавиться, втайне желая и боясь этого.

Со временем наши встречи и письма смешались во что-то невообразимое, полностью упразднив хронологию, спутав даты и события. Я отчетливо вспоминал ее рассказы о Британии, накладывая их на привычные глазу картины, или вписывал ее лицо в американские бары, где так и не дождался ее приезда…

Вспоминая ее, я вдруг почувствовал, что основательно пьян и что меня, не первый уже, похоже, раз зазывали за стол. К Юлии постепенно возвращался нормальный цвет лица, Наташа опять медленно хлопала ресницами, а Ольга в очередном, бессмысленном выбросе энергии суетилась за столом, расчищая пространство и разливая по пустым стаканам настоящий ирландский виски. Что ж, к памяти всегда можно было вернуться, а виски я не пробовал даже в лучшие свои времена.

Юлия с трудом ворочала языком, пытаясь объяснить происхождение бутылки:

- Привезла из Ирландии… - Она замолчала на секунду, с тоской смотря на суету Ольги.

- Думала оставить на что-то серьезное… Вот и пьем.

На глазах ее показались слезы. То ли из-за нахлынувших воспоминаний, то ли от обиды, что последней памятью приходилось делиться с такими мудаками.

Неожиданно погас свет. На секунду все умолкли, но через мгновение раздался загробный голос Юлии: “Опять пробки выбило”. Она медленно поднялась и неуверенно побрела в коридор. В комнате опять повисла тишина, лишь за окном монотонно шумел уже утихающий дождь. Свет фонарей причудливо преломлялся о потоки воды и ветер, бледные блики опасливо ползали по стенам и потолку. Книжные полки всегда приобретали для меня какой-то иной, глубинный смысл ночью и сейчас ровные ряды книг уравновешивали хриплое сопенье двух беспокойных сомнамбул за столом.

Ольга повернулась в мою сторону, ожидая, что я первым нарушу молчание, но я перевел взгляд на мерный шум дождя, продолжая молча и недвижно сидеть в темном углу.

И здесь опять вспомнил тот первый вечер…




…Она прошла и села за сдвинутые столы небольшой компании британских студентов. Я нескромно высматривал ее за чужими спинами, как неожиданно кто-то ударил меня по моей.

- Игор, - дикий акцент, беззастенчиво опустивший мягкий знак, оказался Майклом, одним из бестолковой толпы шапочных знакомых, с которыми встречаешься, бог знает где, и теряешь без сожалений.

Я моментально натянул маску безмерной радости:

- Майкл! – простая его английская душа не выдержала моего натиска, он счастливо заулыбался и упал на соседний стул.

Без предисловий, чудовищно коверкая слова, отчаянно жестикулируя, путая времена и формы, он начал с того, как провел Рождество, где был, что успел сделать, вставляя совершенно излишние подробности. Я, не вникая, слушал, постоянно кивая. Он же, окрыленный моей заинтересованностью, продолжал расплескивать эмоции. В конце концов, утомленный его шумными впечатлениями, я перебил его и спросил, давно ли он вернулся и не его ли это компания за соседними столиками. Он, как механическая игрушка хотел было опять начать с отъезда, но я, не дав ему опомниться, вернул к своему вопросу и он, все еще порываясь уйти от темы, с грехом пополам склеивая слова в предложения, рассказал, что компания эта его, приехали они пару дней назад и останутся здесь до начала лета. Я продолжал сыпать вопросами, ответы на которые пропускал мимо ушей, подводя его к самому главному для меня сейчас, хотя и не менее бессмысленному. Наконец, он ответил, произнеся ее имя по привычке по-английски, а я, уже не слушая его больше, перекатывал одно единственное слово во рту, членил его на звуки и опять собирал в одно целое. “Clare, C-l-a-r-e, Clare, Clare…” Никогда раньше женское имя не рождало таких гармонии и покоя, и никогда раньше я не чувствовал себя настолько полным и бесповоротным идиотом всего лишь перед пятью буквами, за которыми маячил ее профиль…

Майкл еще пытался что-то объяснить, но я уже потонул в моментально нарисованном будущем, как цветная мозаика, собранном из отдельных сцен, запахов, цветов и отсутствия фона. Ее волосы уже пахли весной, ладони ощущали прикосновение ее пальцев, мышцы бедер судорожно напрягались, готовые принять вес ее тела, губы ее уже имели вкус спелых яблок, а глаза лучились улыбкой…

Видно, за границами моей эйфории еще оставалась какая-то здравая часть меня, которая сумела-таки получить от Майкла приглашение на их предстоящую вечеринку, обещание познакомить меня со всеми и, кроме того, оставить его в полном убеждении сносности его знаний русского языка. Встал он из-за стола ужасно довольный собой и моим к нему отношением.

…Я ушел оттуда почти сразу после того, как он пересел за другой столик. Не стоило насиловать судьбу. Для первого раза я и так получил достаточно.

Я вышел на улицу в сырую февральскую ночь и даже грязь просевших сугробов и гнилые испарения тающего снега в тусклом свете фонарей уже не казались такими вызывающе безобразными. Я не думал о том, что могу не понравиться ей или что она окажется не тем, что я уже нарисовал себе, просто жизнь снова наполнилась смыслом и получила новую цель. И я опять, в который раз уже, дай бог памяти, почувствовал, что это только начало и что может быть, хотя бы на этот раз конец не наступит никогда.

Я вспомнил вдруг ее короткое письмо, переданное уже летом, с Майклом, прилетевшим через две недели после отъезда, бог знает зачем, на пару дней. Свои испуг и волнение, боязнь открыть конверт, к чему примешивалось чувство сосущей зависти к тому, что можно вот так запросто сесть в самолет и прилететь в чужую страну, не думая ни о времени, ни о деньгах. Письмо пришло после трех или четырех отправленных мной, в каждом из которых было не меньше десятка мелко исписанных страниц. Я шел по улице, ощупывая тонкий, маленький конверт, с единственным словом на внешней стороне: “Игорь”, и все больше впадал в панику от того, что почти не чувствовал веса бумаги. Даже веские и успокаивающие доводы о том, что письма мои могли еще не дойти, перечеркивались этой нереальной легкостью. Не выдержал я у самого дома, удивленный, что совсем не заметил, как прошел весь путь от вокзала пешком. Осторожно надорвал конверт, вытащил аккуратно, гармошкой сложенный лист белой бумаги и жадно впился в ее округлый почерк. В верхнем правом углу четкими буквами был выведен ее адрес. Я на секунду задержался на нем, водя глазами по уже наизусть заученным словам и цифрам, и перешел к самому письму.



Dear Igor,
I wrote my address just in case you’d forgotten it. I’m still waiting for my letter. Until I receive it I can’t reply. So this is just a letter to send you my essay titles so that if you are bored now, you’re not studying and have nothing to do you can write me two essays of 1500 words each. The topics are…

(Дорогой Игорь,
Я написала свой адрес на случай, если ты забыл его. Я все еще жду своего письма. До тех пор пока я не получу его я не смогу ответить. Так что это просто письмо с названиями моих сочинений, и, если ты не учишься, если тебе нечего делать или просто скучно, ты можешь написать для меня два сочинения, каждое по 1500 слов. Темы следующие…)


Я читал темы ее университетских работ, смутно вспоминая, что обещал написать эти чертовы эссе. Обещал засесть за них сразу по ее отъезду. Обещал и забыл, думая только о ней и о том, что, возможно, никогда больше не увижу ее, а эти жалкие письма со временем просто иссякнут, оставив по себе лишь тоску и нерастраченную нежность…
Я перевернул лист. На другой стороне, сдвинутые ее рукой к самой вершине, уже расшатанными буквами синели две торопливые строчки.


Anyway, hope you’re well and happy and haven’t forgotten me already.

Love.
Clare.

(В любом случае, надеюсь, что у тебя все в порядке, и ты еще не забыл меня.

Люблю.

Клэр.)



Я долго смотрел на совсем неубедительное “Love” и сомнение и разочарование разъедали мою веру в нее. Но сознание уже разрывалось в поисках информации для ее работ и я, вычеркнув насколько возможно письмо из памяти, мысленно уже просчитывал объем сочинений и возможные затраты времени…




…Свет загорелся так же неожиданно, как и погас. Я зажмурился до боли в глазных яблоках, не желая расставаться с воспоминанием, но доли секунды было достаточно. Ночные тени снова превратились в моих растрепанных и основательно опухших собутыльников. Поняв, что больше спрятаться не удастся, я добровольно переместился за стол к уже ожидавшему меня стакану.

Цветом виски больше напоминало застоявшуюся мочу, и я с отвращением представил, что придется проглотить все содержимое стакана. Может ирландские прохвосты давно научились гнать левый товар, а мы, с бессменным успехом водящие мир за нос уже лет восемьдесят, с доверчивой миной все хлебаем заморское пойло в наивном убеждении его непревзойденности… Как ни крути, мир был полон парадоксов. Тем более в моем, не первой свежести состоянии. Я понюхал виски, задержал дыхание и сделал приличный глоток. Доверчивый и наивный мир оставался прежним, пока потоки раскаленной лавы неслись вниз по пищеводу, но лишь они столкнулись с бушующим в моих недрах ядовитым океаном, я почувствовал, что наконец-то достиг того, за чем сюда ехал. И, одновременно, понял, что пить больше не следует. Вообще ничего. Кроме виски. А, поняв, уже не жмурясь и не принюхиваясь, пока коридор еще недовольно хрипел себе под нос и двигал стульями, проглотил остаток и моментально налил стакан до краев. Ни Ольга, ни Наталья ничего не заметили. Изумленный чудесами своего проворства я обнаглел окончательно, доведя театр абсурда до кульминации – безумно и жадно присосался к горлышку бутылки. Но лишь только Юлия показалась в дверном проеме, моментально отстранил от себя бутылку.

С сосредоточенным видом я пытался прочитать ирландскую вязь, гадая, заметила она мои маневры или нет.
Юлия подошла ко мне, взяла из рук бутылку и с сожалением посмотрела на резко просевший уровень жидкости.

- Нравится?

- Выглядит ничего, – соврал я.

Вид у нее был осунувшийся и усталый. Она равнодушно поставила бутылку на стол и села рядом со мной.

- Надоело все. День рождения этот идиотский… Да и этот козел настроение испортил.

Я живо представил себе идейного подлеца из соседней квартиры в жадном упоении вытягивающим ноздрями через щель в приоткрытой двери заморские испарения. Бесплатный надзиратель, готовый продать родину за пару литров самогона. Наверняка и не нюхал ничего подобного раньше. Вся его бледная фантазия явно ограничивалась стройными рядами бутылок в ближайшем универмаге. Вожделенное и недостижимое счастье алкаша-одиночки. То-то я слышал за спиной Клэр какое-то хрипение, неутихающий фон испорченного радио. Ай-да сосед, ай-да герой невидимого фронта. Совсем, видно, память плохая стала, раз опять выскочил за нейтральную полосу. Или уже и его железобетонную душу разъела ржа плюрализма? Ну что ж, в следующий раз придется снова напомнить о себе. Если он вообще когда-нибудь наступит – ненужный никому следующий раз.

Я вдруг почувствовал, что мозги мои окончательно размякли. Посмотрел на полный стакан и загадал – на сегодня последний. Ну, или почти последний. Жизнь снова дала трещину – невозможно договориться даже с собой, а собираюсь разбираться с кем-то еще.

Я приподнялся со стула.

- Не надо, не ходи туда.

- Да, я в туалет, – господи, приходилось оправдываться даже в этом. И что я за человек?

Вот они, особенности луженых национальных желудков и организмов. Все предусмотрено, кроме одного – сколько в туалет не ходи, все равно хочется…

…В комнату я вернулся в подавленном настроении. Наступала новая стадия моего искусственного забытья. Хмурое самокопание и предчувствие завтрашнего похмелья. И если сейчас же не подогреть себя, позже уже наверняка не выберешься в прежнее состояние, как ни старайся.

Я посмотрел на неподвижную Юлию, на затухающие движения горе-собутыльников и понял, что пора заканчивать. Если приходилось веселиться через силу, продолжать не имело смысла: конец мог быть совсем плачевным.

И вдруг почувствовал и облегчение, и выход – не стоило ввергать запоздалого именинника в соблазн одиночного пьянства. Надо было остаться и до конца испить свою горькую чашу. Ту, что все еще стояла напротив и ждала своего приговора. Что ж, побуду еще и скоморохом. В конце концов, кем я только не был. Маской больше, маской меньше… При моем репертуаре расширение или сужение амплуа роли уже не играло.

Я посмотрел на часы. Всего полтора часа здесь, а уже собрался уходить. Глупо. И что за бред лезет в голову? Это еще как посмотреть: может все только начиналось. И как быть с собственным обещанием прожить за сегодняшний вечер пару жизней? Одна еще и не началась, по сути, вторая была в самом разгаре, а я уже готовился идти на попятную. Хотя, сколько уже обещаний я отменил за свою жизнь? Не все ли равно, что будет с этим?
Я не совсем уверенно обогнул стол, поднял свою горькую чашу и повернулся к Юлии:

- Плюнь ты на всех этих мудаков. У тебя сегодня день рождения, в конце концов. Давай выпьем просто за тебя.

Все трое очумело посмотрели на меня и потянулись к стаканам. Черт возьми, прямо безумное чаепитие. Плавно переходящее в похмелье. Но что значило завтрашнее похмелье по сравнению с сегодняшним ощущением полета. Да, и кто сказал, что наступит оно обязательно завтра, а не в понедельник, например, утром? Или вечером? И наступит ли вообще когда-нибудь, если я уже не просыхал от самого себя последние лет восемь?

Я пил маленькими глотками и чувствовал, что снова выпадаю из привычного хода вещей. Лица за столом потускнели и не рождали больше ни сочувствия, ни презрения. Я машинально сравнил нынешний, за уши притянутый суррогат душевного спокойствия и то живое осязаемое ощущение счастья, когда, наконец, вытащил из почтового ящика ее первое настоящее письмо.




…Конверт был большой, непривычного бледно-коричневого цвета, с профилем английской королевы на почтовой марке. Я прижал его к лицу, готовый расплакаться прямо в подъезде, вдыхал аромат бумаги и целовал свой адрес, написанный ее рукой. В тот момент я простил и ее первую сухую записку, и почти месячное молчание, и даже обиду на пасмурную уже второй день погоду на улице…

Как и в прошлый раз я долго не решался вскрыть конверт. Сидел в кресле и безотрывно смотрел на него, одиноко лежащего на пустом и запыленном столе. Наконец, не выдержал и начал отрывать там, где она склеила его – боялся хоть в чем-то повредить вещь, прошедшую через ее руки.

Письмо было длинное, на трех листах, с привычным уже адресом в верхнем левом углу и числом. Два листа были нервно и убористо, на одном дыхании исписаны черными чернилами. На третьем она отчего-то прибавила день недели, число стояло на два дня позже прежнего, чернила были уже оранжевыми, да и сама манера письма разительно отличалась от той, что была на первых двух: почерк был четкий, буквы большими и аккуратными, а стиль – стилем человека делового и на что-то серьезно решившегося.



15-07-199...

Dear Igor,

How are you? Good I hope. Sorry that it has taken me so long to reply. It is not that I did not want to write, or wasn’t thinking of you, it seems to me I think of you all the time, but simply that I didn’t know what to write.

It seems banal to write about what my life is like here and what I’m doing because you wouldn’t be able to understand especially as I’ve been very busy but nevertheless empty without you.

You said in your letter that you are living in your old flat until the end of the summer – does that mean back with your parents? Why?

I love you so much, Igor, I’m lying in bed reading your letters and thinking of you all night. I don’t know what to do. It’s a hopeless situation – there is nothing I can do to make it better. I can’t make you divorce your wife and come and live in England with me. Please just promise me one thing that if you don’t love me anymore you’ll tell me – it’s better to know than not and then I can start to forget about you.

If you, in the future, stop loving me you must tell me.

I’m sorry that I was jealous that last night at the party. I knew then how much I loved you and that I had to let you go.
It hurt me then to think that you would be with other girls when I had gone. After all, who couldn’t love you? The last week you were colder towards me – why? You did not want to see me as much as earlier. Remember that last evening at the station?

I’ll love you (I’d like to say always but you once said I’m too clever for that!) for a long time to come but my dream had to come to an end. It felt then like my life was coming to an end. How I made it through that night at the train I’ll never know. I don’t think I knew until then how much I really loved you. How can you think I’ll ever forget you? You made me happier than I’d been in such a long time and I remember every moment from our first drink together to the first time we made love, us, laughing and to when we said goodbye. But I try not to think of it too much because my heart physically aches as I think of what I’m missing. I’d give anything to be with you, walking, talking now.

I have sent some pictures. The one of us together is very bad. Those women took a picture of the trees behind us and not us. Life is not fair – even the only picture of us together couldn’t be good!

(15.07.199…

Дорогой Игорь,

Как у тебя дела? Надеюсь все в порядке. Извини, что не отвечала так долго. Не то, чтобы я не хотела писать или не думала о тебе – мне и так кажется, что я думаю о тебе постоянно, просто не знала о чем написать.

Кажется банальным писать о том, на что похожа моя жизнь здесь и что я делаю, потому что ты все равно не сможешь понять этого, тем более, что я была очень сильно занята, но все равно ужасно скучала по тебе.

Ты написал в письме, что сейчас живешь в своей старой квартире до конца лета. То есть с родителями? Почему?

Игорь, я ужасно люблю тебя. Я лежу в постели, читаю твои письма и думаю о тебе ночь напролет. Кажется, что ситуация вообще безнадежная и нет ничего, что я могла бы сделать, чтобы хоть как-то изменить ее к лучшему. Я не могу заставить тебя развестись с женой и сделать так, чтобы ты приехал и остался жить со мной в Англии.

Пожалуйста, пообещай мне только одну вещь, что если ты разлюбишь меня, ты сразу скажешь мне об этом – лучше знать об этом, чем не знать и тогда я смогу, по крайней мере, начать забывать тебя.

Если когда-нибудь в будущем ты разлюбишь меня, ты должен сказать мне об этом

Извини, что в тот последний вечер я была такой ревнивой. Уже тогда я понимала, насколько сильно я люблю тебя и, что скоро нам придется расстаться. Больно было думать, что ты будешь встречаться с другими девушками, когда я уеду. В конце концов, кто бы не влюбился в тебя на моем месте? В ту последнюю неделю ты был намного сдержанней в отношении меня – почему? Даже не хотел видеть меня так же часто, как раньше. Помнишь последний вечер на вокзале?

Я буду любить тебя (я бы хотела сказать всегда, но ты как-то сказал, что я слишком умна для этого) очень долго, но и моим мечтам когда-то придет конец. Не знаю, как я смогла пережить ту ночь в поезде и, наверно, уже никогда не узнаю. Не думаю, что до того момента я полностью понимала, насколько полюбила тебя. Как ты только мог подумать, что когда-нибудь я смогу забыть тебя? Я уже и не помню, когда я чувствовала себя настолько счастливой до встречи с тобой. И я помню каждое мгновение с тех пор, как мы первый раз вместе сидели в кафе и впервые занимались любовью, и как смеялись, вплоть до того, когда мы прощались. Но я стараюсь задумываться об этом как можно реже, потому что мое сердце физически начинает болеть, когда я думаю о том, чего я лишена сейчас. Чего бы я только не отдала за то, чтобы быть с тобой, просто гулять и разговаривать.

Я послала тебе несколько фотографий. Та, на которой мы вместе очень плохая. Те женщины сфотографировали деревья позади нас, а не нас. Жизнь не справедлива даже в этом – единственная фотография, на которой мы вместе и та не получилась!)


(Только дочитав до этого места, я вытряхнул из конверта фотографии, но рассматривать их не стал, а сразу продолжил читать).


My boyfriend and I have split up so I spend my time with my friends thinking of you. Maybe it would be better if I had a boyfriend and then I wouldn’t think of you and ache for you so much. I’m sorry – this letter is a bit sad but I don’t think a lot is funny at the moment. I love you so much – I feel so empty without you.

I think everyone guessed that night at the station that we had been together – I’m sorry I cried so much. I don’t think this letter says what I want to say but never mind, my biggest pain in the arse, always remember - I love you, want you and need you.

Yours always,

Clare Elizabeth.

(Я рассталась со своим парнем, так что теперь я провожу время со своими друзьями, думая о тебе. Может быть, было бы лучше, если бы у меня был парень. Тогда бы я не думала столько о тебе и не переживала бы. Извини, что письмо получилось таким грустным, но я и не думаю, что в данный момент все настолько уж хорошо. Я так люблю тебя, и мне тебя так не хватает!

Я думаю, все поняли тем вечером на вокзале, что мы с тобой встречались – извини, но я очень долго плакала. Не думаю, что это письмо скажет все, что я хотела бы сказать, но в любом случае, моя самая большая заноза в заднице, всегда помни, что я люблю тебя, хочу тебя и ты мне необходим.

Всегда твоя,

Клэр Элизабет.)


Thurs. 17th July

Dear Igor,

Just another quick note to say I love you and am still missing you like crazy.

Also I’ve had a brilliant idea – next summer I may be going to America for a while to work. I’m arranging my visa through a company called B.U.N.AC. – British Universities North American Camps or something. I phoned and asked if they organized visas for Russians and they said no, only British. But they told me to phone the American Embassy in Russia because there may be a similar scheme for Russian students – so give it a go. I’d die to be with you again. Money as always is a problem but if I pay for the flight when you find work you can pay me back. My brother has said we can live with him and he’s given me a car. Just think about it – I know you hate to feel indebted to anyone but you really wouldn’t be.

Love you,

Clare.


(Четв., 17-е июля.

Дорогой Игорь,

Еще одно короткое письмо, чтобы сказать, что я люблю тебя и безумно по тебе скучаю.

Кроме того, у меня появилась отличная идея – следующим летом я, возможно, поеду в Америку, чтобы поработать там. Я готовлю свою визу через компанию, которая называется B.U.N.A.C. – Британские университеты в Северо-американских лагерях или что-то в этом роде. Я позвонила и спросила, предоставляют ли они визы для русских, но они сказали, что нет, только для британцев. Но они посоветовали мне позвонить в Американское посольство в России, потому, что, скорее всего, там есть похожая программа для русских студентов. Так что попробуй. Я дико хочу встретиться с тобой опять. Деньги, как всегда, проблема, но если я заплачу за перелет, когда ты найдешь работу, ты сможешь все вернуть мне. Мой брат сказал, что мы можем жить у него, и что он даст мне машину. Подумай об этом – я знаю, как ты не любишь быть кому-то обязанным, но здесь ты и не будешь никому должен.

Люблю тебя.

Клэр.)




Я дочитал письмо, отложил его в сторону и нетерпеливо потянулся к фотографиям. Да, вот и та, о которой она писала. Дом, деревья, а на переднем плане два обнимающихся, размытых пятна – единственная фотография, где мы были вместе. Я посмотрел на вторую. Клэр радостно и смущенно улыбалась на фоне пыльного и зассаного подъезда. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно за эту страну. Неужели у нас не осталось ни одного чистого подъезда достойного ее?.. Нет, похоже, не осталось… От наших людей нельзя было требовать невозможного… На третьей также трудно было что-то разобрать за пьяным хороводом лиц на одной из их спонтанных вечеринок.

Я еще раз рассмотрел фотографии, аккуратно, вместе с письмом засунул их в конверт, лег на кровать и отвернулся к стене. Ощущение счастья и забытья проходило. Я опять вспомнил где нахожусь и понял, что единственное, что теперь оставалось – жить ожиданием ее следующего письма.

Я тоскливо подумал о поездке в Америку. Целый год. Ждать придется целый год. Выдержу ли? А, впрочем, что еще оставалось? Уже месяц, как я ушел от жены. То ли она почувствовала, что я изменился, то ли я сам уже не мог оставаться там. Все происходило как в тумане. Я механически выполнял годами отложившиеся в памяти действия, не задумываясь над ними, вел растительный образ жизни и нисколько не сожалел об этом. Механически вставал каждое утро, механически чистил зубы, завтракал и опять ложился в кровать. Не было ни потребности открыть книгу, ни желания подолгу находиться на людях. Иногда включал радио, слушал веселые, оплаченные голоса ведущих, но долго не выдерживал и проваливался в сон. И так изо дня в день, почти ничего не вспоминая. Изредка разрозненные образы собирались во что-то цельное: из небытия выплывала ее улыбка, глаза, какие-то незначительные сцены и опять ее глаза, лицо, запах тела. Удивительно, как почти во всем я умел вычленить ее запахи или ассоциации с ней связанные: в случайных духах, в оттенках чужих волос, просто игре света и тени. Ее искаженное лицо отражалось в витринах магазинов. Я оборачивался скорее по привычке, находил ее жалкие подобия и сразу же отводил глаза в сторону. Эти желаемые ошибки становились уже частью натуры. Я намеренно гонялся за ними, придумывал новые, ошибался, и все начиналось сначала.

Вспомнилась та, последняя неделя. Что-то и вправду надорвалось во мне: предчувствие ее скорого отъезда наложилось на почти наркотическую зависимость видеть ее каждый день, переросшую в свою очередь уже не в потребность, а в обязанность. Собственное изначально желание незаметно превратилось во внешние обстоятельства, которые все меньше зависели от моей воли. И вместо того, чтобы подарить ей оставшиеся дни, я наглухо заперся в самом себе.

Я вдруг вспомнил ее неожиданную ревность к случайной знакомой и подумал, что и в этом тоже была исключительно моя вина. Ее поведение и поступки были словно зеркальным слепком моего настроения и моего к ней отношения.
Под конец я с нетерпением ожидал ее отъезда, уже тогда понимая, что сразу же пожалею об этой долгожданной и никчемной свободе. К тому времени представление в моем театре парадоксов шло полным ходом, но я не особо утруждал себя размышлениями. Тогда казалось, что у нас все впереди и, если постараться, то можно успеть еще очень многое…

Я неподвижно лежал на кровати, чувствуя, как лицо заливает краска стыда. За ту неделю и за свою глупость. “…и я помню каждое мгновение с самого первого раза, когда мы…” Я зажмурился и попытался вспомнить тот самый первый раз. В голове всплывали только те картины, где мы были вместе, и все казалось уже решенным или шло к тому.

Когда же он был тот первый раз? Я вспоминал до боли в голове и не мог вспомнить. Что я мог сделать такого, чтобы она почувствовала, что все, что я говорю серьезно, а не простая клоунада или пустая пьяная решимость? Нет, теперь уже не вспомнишь. Но что-то верно было, что-то, чему она поверила и отдалась. Что-то было… Голь на выдумки хитра…

Отчего-то первый раз, что приходил в голову, был одной из их вечеринок. Видно где-то и когда-то меня уже представили ей, потому что я сидел рядом и косноязычно, от неуверенности делая кучу ошибок, пытался объяснить ей что-то и куда-то пригласить. Она смеялась, часто переспрашивала и непонимающе качала головой. А может, только делала вид, что не понимает.

Очевидно, чего-то я смог добиться, поскольку следующее, что всплывает в памяти – дорогое кафе, куда мы зашли по моей глупости и свои душевные терзания насчет того хватит ли денег. Но она то ли поняла, то ли из скромности не заказывала ничего дорогого. Денег хватило впритык, и уже за одно это я был ей бесконечно благодарен.

Потом были пустые улицы с бледными тенями прохожих, ее неторопливый шаг, несмотря на поздний час и собственное ощущение заполненности и полета, которых я не испытывал уже очень давно. И, наконец, ее темный двор, неловкие секунды перед прощанием и моя, давно рвущаяся наружу, неуверенная просьба поцеловать ее. На какое-то мгновение повисло тягостное молчание. Я не был уверен, что она правильно поняла мой порыв. Ее огромные серые глаза несколько секунд изучали мое лицо, затем остановились на моих глазах. Наверно она прочла в них то, что и ожидала там увидеть. И серьезно и спокойно разрешила…


Лето 2000г. – Зима 2012г.