Крушение Империи. Мотив прощания

Семантика образов и мотивов, развивающих социоантропологическую доминанту лирики Евтушенко постсоветского периода, наполнена горьким и тяжело переживаемым чувством «потери», «распада», «крушения» мира и горячо любимой Родины. Мотив прощания, преобладающий и в любовной лирике поэта, перерастает в трагическое переживание «отрыва от корней». Это явление обусловлено политическими событиями – в августе 1991 года Советский Союз прекращает свое существование. Тексты Евтушенко этого периода наиболее публицистичны и представляют собой своеобразное «прощание с эпохой», вошедшей в плоть и кровь каждого советского человека. Доминирует состояние тревоги, страха перед будущим, отчаяние перед неизвестностью сопряжено с горьким юмором и осознанием абсурдности происходящего. Отметим также доминирующую здесь роль местоимения «Мы»; «Нас»; «Наш»; «Наша» (страна, свобода, Россия и т. д.), что подчеркивает постоянную внутреннюю связь лирического субъекта с людьми, народом. Таким образом, в стихотворениях теряется субъективность переживания, благодаря чему возникает картина общенародной беды.
Социум несет ярко выраженную негативную семантику, а человек превращается в «человекофоба», т. к. утрачивает свои позитивные человеческие качества. Средства, к которым прибегает поэт в своих обличительных стихотворениях те же, что и в стихах советского периода, однако для нас они интересны прежде всего тем, что дают представление о происходящих исторических событиях постперестроечного времени и отношение к ним рядового, обыкновенного человека.
Очень интересны для нас стихотворения «Потеря» (1991) и «Прощай, наш красный флаг» (1992). В первом передана картина смутного времени, лихолетья, безвластия, когда старое государство - СССР разрушено, а новое – Россия, еще не родилось: «и такие туманы в башках на Руси, растуманы, что неправы все сразу, и все виноваты во всем». Лирический субъект осознает необходимость нового рождения, обновления России, но новое рождение требует новых жертв и новой крови: «Мы рождаемся снова, а снова рождаться – еще тяжелей». Нескончаемая смута в высших кругах власти заставляет лирического субъекта задумываться о внутренних, духовных и социально – психологических причинах происходящего: «Неужели нам жить суждено то в маниловском, молью побитом халате, то в тулупчике заячьем драном с плеча Пугача? Неужели припадочность – это и есть наш характер, то припадки гордыни, то самооплева – и все сгоряча?». Здесь поэт проводит параллель в историю Российского государства, уже запечатленную великой русской литературой. Поэта терзает загадочность русского характера, способного на высоконравственные поступки, самопожертвование и в то же время шокирующего мир редкостной бесчеловечностью и моральным уродством. Народ должен сам сделать свой выбор: «Неужели единственный русский наш выбор злосчастный – это или опричнина, или разбой?».
Боль за Отечество и его человека мы видим и в стихотворении «Прощай, наш красный флаг» (1992). Мысленно лирический субъект пропускает перед глазами триумфальные и роковые страницы отечественной истории, его переполняет смешанное чувство и гордости за свою страну, и стыдливого разочарования. Все это переживается и воспринимается им через призму советской символики – развивающийся красный флаг: «Прощай, наш красный флаг… Ты был нам брат и враг. Ты был дружком в окопе, надеждой всей Европе, но красной ширмой ты загородил ГУЛАГ и стольких бедолаг в тюремной драной робе». Подчеркнем, что лирический субъект обращается к флагу на «Ты…», как существу одушевленному и равному, что подчеркивает антропоморфность создаваемого образа. Обратим внимание и на ту последовательность, с которой в стихотворении возникают антропологические образы. Евтушенко, необыкновенно чуткий к человеку страдающему, вводит в текст в первую очередь человека наиболее униженного и оскорбленного советским государством – лагерника, «бедолагу в тюремной драной робе». В следующей строфе, обращаясь к флагу, поэт вспоминает о воинах, погибших за свое Отечество: «а мы помянем всех, кто из могил не встанут». Советское государство оказалось лживым по отношению к своим гражданам, и лирический субъект вспоминает также и всех обманутых: «Обманутых ты вел на бойню, на помол, но и тебя помянут – ты был и сам обманут». Государственная машина безжалостно давила человека живого, мыслящего, мечтающего. Именно такая личность способна сделать «к свободе первый шаг». Но в революциях и смутах, в бесконечных поисках свободы и счастья человек интеллигентный и созидающий первым попадает под «удар истории». Поэтому и его судьба поэту небезразлична: «Не растоптать бы вновь очкарика Живагу».
Советский Союз ассоциируется с канувшей в небытие Атлантидой: «Мы родились в стране, которой больше нет, но в Атлантиде той мы жили, мы любили». Итог этим размышлениям подводит последняя строфа, в которой появляется местоимение «Я», как личная сопричастность к происходящему: «Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг. Я – не из «коммуняк». Но глажу флаг и плачу…».
Мотив прощания играет основную композиционную роль и в стихотворении «Полуэмиграция» (1993). Модель свое/чужое, Россия/Америка теряет присущую ей изначально альтернативность, т. к. лирический субъект, находясь в России (то есть на Родине), постоянно ощущает вокруг себя присутствие чужого, инородного: «Родины на Родине все меньше». Но в Америке он ещё более трагично переживает вынужденный разрыв с Отечеством: «Сам себе чужой я на чужбине, всосанный совсем в чужую ночь, будто бы на Родине убили, ну а тело выкинули прочь». Лирический субъект снова сталкивается с проблемой выбора, но выбора бессмысленного, абсурдного: «либо здесь в Америке «Макдональдс», либо после Пушкина в Москве». Дискомфорт, вызванный мучительной раздвоенностью внутреннего «Я», угнетает и доводит героя до отчаянья: «Стал глаза я прятать, как побитый, чтоб их не склевало вороньё. Армия, разбитая победой, - это поколение мое». Так мысль лирического субъекта возвращается к воспоминаниям о той Родине, которую он знал и любил всю свою жизнь: «Но в России каждый огуречик с неотлипшей нежною землёй – это как родимый человечек и любым пупырышком – он свой». Критерием настоящего, подлинного и «родного» в его размышлениях выступает Ясная Поляна и для него сейчас важно сохранить это «в себе», в своем «Я»: «Незаметно Родиной мы стали. Как же нам уехать из себя?».
В стихотворении «Лоскутное одеяло» (1993) Родина ассоциируется с огромным одеялом, собранным «по лоскутку, по лоскутку». Обратим внимание на этот образ – в представлении человека это прежде всего уют, тепло, материнская забота, ласковые, трудолюбивые женские руки. Этот образ вынесен лирическим субъектом из детства, то есть из жизни, ушедшей в прошлое, что уже само по себе является предметом ностальгии. Окружающая действительность резко контрастирует с прошлым: «как вновь до Калиты вновь на распутьи лишь пепел погорельщины сплошной – знамен и судеб жалкие лоскутья». Обращаясь к стране, канувшей в прошлое, лирический субъект произносит наполненные горечью слова: «Империя, прощай! Россия, здравствуй! Россия, властвуй – только над собой. Как одеяло бабки среди распрей укрой детей с лоскутною судьбой». Но герой верит в приход новой, спасительной силы, идущей с окраин, из российской глубинки: «Не снизойдет спасенье из Москвы – оно взойдет по Вологдам, Иркутскам. Спасенье будет медленным, лоскутным, но прирастут друг к другу лоскуты».
В обличении «зла», или, наоборот, в стихотворениях позитивных (будь то человеческая личность или социум/государство) поэт использует те же приемы, что и в предыдущие десятилетия. Социоантропологию Евтушенко развивают стихотворения, содержащие социально - нравственную типологию и портретность. Подходя к человеку с позиций нравственности, поэт определяет его «место» в социуме. Поэтому мы можем, независимо от того, несет ли стихотворение негативную семантику или позитивную, поставить в один ряд такие стихотворения, как «Обидчивость раба», «Подписанты», «Заложники», «Шестидесятники».
Стихотворение «Обидчивость раба» (1990) представляет собой блестящий пример стихотворной публицистики поэта. Возобновившиеся споры об исключительности и предназначении России в начале 90 – х гг. нашли в нем свое отражение. Социальное зло – шовинизм четко и броско обозначено, оно порождает соответствующего человека – «шовиниста – человекофоба». Обратим внимание на эпитеты, преобладающие в тексте: «униженно кичливые холопы», «оскорбляя бескультурьем злобы», «тая зоологическую ревность». Таким образом лирический субъект заявляет о регрессе человечества, агрессии и моральном опустошении, происходящем в обществе: «О, лживость запоздалого порыва - /не обижаться столько лет на гнет/и вдруг сейчас обидеться крикливо /за армию, Россию и народ». Упоминание в стихотворении о Ганнибале не случайно – интертекстуально оно возвращает читателя к моменту становления Российского государства, в трудную и героическую эпоху Петра I. Мы видим, что лирический субъект категорично осуждает различные теории об «исключительности» России, называя её «исключеньем из общечеловеческой семьи».
Евтушенко верен себе и здесь – ему необходимо светлое, очищающее начало, призывающее человека к стыду. Таким началом в тексте выступает образ А. Д. Сахарова, появляющийся в последней строфе: «Нет, Сахаров был вовсе не обидчив,/ клеветникам ответно не грубя./ У человекофобов есть обычай - / зазнайская обидчивость раба».
В стихотворении «Подписанты» (1995) решается проблема противостояния «человека нравственного» и государства. Первые две строфы носят автобиографичный характер, лирический герой вспоминает уже далекую пору своего личностного и художественного становления: «Кто был Женя Евтушенко? В твоих рощах, комсомол, он внезапно, словно щепка, после вырубок расцвел». Таким образом, с первых строк, мы получаем очень лаконично переданную информацию о политической ситуации конца 40 – х – начала 50 – х годов; в стране прокатилась новая «волна» политических репрессий, в который раз попирающая достоинство человека и обесценивающая его жизнь (вспомним – оба деда поэта были репрессированы). Суровые уроки истории не прошли для молодого поэта даром, для него и его поколения они стали фундаментом нравственности. Лейтмотив стихотворения - тема насилия над человеческой личностью и постоянной её оппозиции с государством заявляет о себе во второй строфе: «Что спасало от расправы? Только щит нелегкой славы. Было слышно, как трещит весь в плевках и стрелах щит!». Отсюда можно сделать вывод – человек не угоден социуму/государству, его мироощущение и творчество не укладываются в предназначенные для него «рамки». Лирический субъект содержит угрозу для государства, т. к. позволяет себе жить и думать в соответствии со своей идейно – эстетической установкой, по правилам, не указанным «свыше». Само государство ассоциируется с «хлюпающим болотом». Тема насилия, «расправы» в третьей строфе сливается с темой антисемитизма – одной из ведущих в творчестве поэта. Образ еврейской женщины, собирающей подписи в защиту диссидентов, воплощает в себе лучшие нравственные качества человеческой личности: «А Бабенышева Сара «Бабьих Яров не писала. Диссидентов на Руси потихонечку спасала, собирала подписи». Бабий Яр выступает в тексте как неизгладимая, вечная трагедия человечества, напоминание о страшном насилии над человеком «невинным».
Следующие строфы вскрывают нравственно – психологическую проблему, имевшую место в социально – политической жизни советского общества. Человек «честный» нередко попадал в ситуацию, когда попытки защитить своего ближнего оборачивались гонениями против него самого. Мучительная двойственность положения заключалась, с одной стороны, в невозможности молчать, с другой стороны – в страхе перед «наказанием». На что мог рассчитывать человек, живущий «с государством в поединке»? «Тюрьмы вместо гонорара и мордовские ветра». Однако, подписи все же ставились, но «беспозвоночней всех извилистых червей» и «понеразборчивей». Лирический субъект помнит о людях морально чистоплотных, даже в то, уродующее человеческую душу время, сумевших сохранить «себя». В тексте фигурируют подписывающиеся «гневно» «физик, виолончелист». В указанной профессиональной принадлежности легко узнаваемы А. Д. Сахаров и М. Ростропович – позитивный образ «человека нравственного» (вспомним, что именно на даче Ростроповича А. И. Солженицын работал над романом «Красное колесо»). Упоминается в стихотворении и Л. К. Чуковская: «А вот Лидия Корнеевна подпись ввинчивала в лист». Перечисляемые в тексте имена представляют собой единство народной, бескорыстной души и справедливости: «Подписанты, подписанты, русской чести классики».
В последних шести строфах прошлое социума/государства соприкасается с реальной действительностью и реальной «свободой» 1990 – х годов. Проводимая поэтом параллель истории позволяет ощутить трагическую бесполезность пережитых ранее событий: «Что – то нету постаментов для героев совести. Что – то нету диссидентов – может, новых завести?». Крушение советского государства вызывает новую волну эмиграции. «Наш парламент словно псарня. Низкопробен высший свет. И Бабенышевой Саре в их свободе места нет».
Происходящие в стране события – война в Чечне, волна террористических актов, американизированная деградация общества и соответствующие ей бездарные искусство и литература. «Книжки бездарей, так агрессивно известны, захватили Россию, как террористы» дали новый виток в размышлениях поэта о судьбе Отечества и послужили идейно – эстетической основой для создания стихотворения «Заложники» (1996). Рефлексия лирического субъекта проникает в самые глубинные, фундаментальные слои «псевдонародного» сознания и ментальности: «Мы заложники и террористы взаимно – в нашей недостране бессловесного гимна. Мы заложники всех презентаций, тусовок, телевизорных клипов, парламентских потасовок. Мы заложники нашего хамства, обжорства и страной беспардонного пьяного дирижерства». Причину происходящего лирический субъект видит в «отсутствии цели», а прошлое страны (социальный негатив – очереди и т. д.) являлось результатом «цели фальшивой».
Тему противостояния «человека нравственного» и социума/государства развивает стихотворение «Шестидесятники» (1995). Это стихотворение посвящено Р. Рождественскому и является продолжением текстов Евтушенко 1950 – х годов, содержащих идейно – эстетический кодекс творческой личности - «Безденежные мастера» (1957), «Безвестные» (1957), «Будем великими!» (1957). Позволим себе привести такую цитату: «Мы те, кто в дальнее уверовал, - безденежные мастера. Мы с вами из ребра Гомерова, мы из Рембрандтова ребра. Не надо нам ни света чопорного, ни сытой жизни лет до ста, а надо только хлеба черного, бумаги, глины и холста!». Происшедшие социально – политические изменения в мире и государстве позволяют судить, как дорого обошлась вера «в дальнее» шестидесятникам. Начинается стихотворение, как и предыдущее, с вопроса: «Кто были мы, шестидесятники? На гребне вала пенного в двадцатом веке как десантники из двадцать первого». Самоанализ – отличительная черта поэтического характера Евтушенко, процесс мучительного самопознания, доминирующий в раннем творчестве поэта, никогда не прекращался и присутствует в его поэтике и сейчас. Поэтому такие вопросы, как «кто был Женя Евтушенко?», «кто были мы, шестидесятники?» естественны, они являются следствием подобной рефлексии. Но это была рефлексия, призывающая к действию, к «поступку», жаждущая переустройства мира, несущая революционный пафос «преобразований» человеческой личности и социума в целом. «И мы без лестниц, и без робости на штурм отчаянно полезли, вернув отобранный при обыске хрустальный башмачок поэзии». Аналогичные мотивы присутствуют в стихотворении «Золушка», созданном двумя десятилетиями раньше. Совмещение «возвышенного» (хрустальный башмачок поэзии) с явлением негативным (обыск), встречается в текстах Евтушенко довольно часто, этот принцип давно стал для поэта одним из основных в передаче «полноты» создаваемого образа. Давая «звонкие пощечины, чтобы не дрыхнул, современнику», шестидесятники призывают к реальному, созидающему действию. Стихотворение, созданное в 1993 году, позитивно – в нем отсутствуют пессимистические ноты, доминирующие в текстах рассматриваемого исторического периода.
В стихотворении «Давленыши» (1993) поэт проводит социально – психологическую параллель взаимоотношений в диком мире природы и в социуме/государстве. Здесь необходимо пояснить, что в поэтике Евтушенко северная природа, особенно льды Аляски и её животный мир выступают своего рода воплощением политической ситуации в стране. Холод, лед, снег, дождь несут негативную семантику «неизбежности», «непоправимости» происходящего, таят в себе смертельную опасность для человека. Образы животного и растительного мира антропоморфны и предназначены для передачи человеческих чувств и переживаний (особенно этот прием доминирует в текстах 60 – 70 –х гг., рассмотренных выше). «Я видел, как на Командорах, от страсти вздыбленно дрожа, с морской сольцой в ноздрях матерых, морж нападает на моржа». Увлеченные дележкой самки и своего влияния, моржи не замечают «случайных» жертв: « и потому на Командорах моржат, раздавленных в раздорах, назвали так: «давленыши»». Увиденная картина рождает у лирического субъекта ассоциацию с политической обстановкой в высших кругах власти в начале 90 - х годов. «Политика – игра без правил. Кто – и в длину и в ширину так по краям всю окровавил ещё вчера одну страну?». Государственные чины применяют звериные, дикие и варварские «методы» в борьбе за власть, представленную в тексте в образе «самки». Народ и каждый человек в отдельности превращаются в «давленышей» – невинную жертву происходящих политических событий. «Средневековое безумье разносит колыбели вдрызг, и в Карабахе и в Сухуми давленышей прощальный писк». Судьба человека - давленыша находится в руках «нечистоплотных» и полностью зависит от политических интриг: «…неужто бросим мы раздавленными живых людей?». Люди – их жизнь и благополучие дороги лирическому субъекту наиболее всего.
В сравнительно небольшом стихотворении «Наша свобода» (1992) поэтом констатируется и обличается социальное явление - долгожданная в посттоталитарном государстве и так внезапно нахлынувшая свобода превращается в моральное уродство и беззаконие по отношению к рядовому, обыкновенному человеку. Лирический субъект характеризует её так: «свобода наша – недоносок», родившаяся «среди озлобленной резни»; «свобода пьяница, калика»; «то врет, а то не вяжет лыка»; «свобода с нечеловеческим лицом».
Обратим внимание – в большинстве своем тексты Евтушенко уже лишены «завуалированности», аллюзий и других «затемняющих» смысл средств, так необходимых ему в эпоху «брежневских заморозков», хотя мотив маскарада, элемент театральности в них присутствует (как свойство поэтики). Названия таких «откровенных» стихотворений, как «Горбачев в Оклахоме», «Не Ельцин выиграл, а Сталин проиграл» говорят сами за себя и ещё в «перестроечную» эпоху их публикация была бы затруднительна. Человек и социальные явления конкретно и броско обозначены.
В стихотворении «Горбачев в Оклахоме» (1995) портрет политического лидера М. С. Горбачева сопоставлен с теми социально – политическими явлениями, которые имели место в мировой политике как «последствия» его деятельности. «В России распустеж, разлад, распад, а в Оклахоме просто листопад» - таким образом, картина мира разделена на два полушария Россия / Америка – «свои» - «чужие». В России – смута, в Америке – «просто листопад», покой, тишина, «реквиемный шелест мертвых листьев». Осенняя природа выступает символом «конца» советской эпохи и траурным фоном, на котором появляется лидер перестройки, переживающий «политическую смерть»: «Любимый коммунист капиталистов похож на прилетевшее вчера». Образу Горбачева в стихотворении сопутствует сочувственная интонация автора, продиктованная, прежде всего, осмыслением ушедшего времени и рухнувших на возрождение советского государства надежд. Окруженный ненавистью и отчуждением русских «Кого в России любят? Никого. Весь мир добрее к русским, чем Россия», герой стихотворения находит понимание и поддержку «чужих людей» на другом конце света: «Встает индейский вождь, от всяких порч повесивший койота зуб в свой «порш», и громко аплодирует тому, кто трубку мира протянул ему. Встают, кряхтя, владыки нефти с кресел, как будто вроде умер, но воскрес он, а жены их едва не плачут в скорби, что там, в России, так обижен Горби». В описании «чужого» мира присутствует некоторая гротескность, но она не идет вразрез с общим тоном стихотворения. Евтушенко смог передать нестандартную ситуацию, имевшую место в действительности: чем стремительнее возрастала популярность Горбачева на Западе, тем стремительнее она падала здесь, среди «своих». Перечисление его заслуг: «И кончилась афганская война, и Сахаров из Горького вернулся, и рухнула Берлинская стена», все это становится ненужным, а сам он стал «жертвой своего подарка – свободы, не заслуженной людьми». Он «автор карты будущего века – вдруг стал ненужным призраком генсека». Отметим, что поэт смотрит на своего героя с позиций человечности, гуманизма, и эта позиция, в большинстве своем, не находит поддержки окружающих. Но Евтушенко никогда не боялся находиться «в оппозиции со всеми», а любой политический лидер интересен для него, прежде всего как человек; более того, первый президент Советского Союза предстает перед нами как человек страдающий: «Он одинок, как все герои мира. Его неблагодарность надломила. Он постарел. Он слишком простодушен, когда в удушье ищет он отдушин».