Любовная лирика Евтушенко. Мотив прощания. Символика круга.

   Талант Евтушенко восхищает нас прежде всего удивительной «общепланетностью» его самосознания и мышления, «мирочувствования». Обращения поэта к «человечеству» наполнены христианской любовью и искренним переживанием: «Мое человечество – это прохожий любой./Мое человечество – строит, слесарит, рыбачит,/и в темном углу, с оттопыренной нижней губой/мое человечество, кем – то обижено, плачет». Эти строки из поэмы «Просека» (1975, 2000) передают сущность поэтического характера Евтушенко. Взгляд поэта «как бы со стороны» необыкновенно наблюдателен к происходящему, он словно выискивает страдающего, обиженного. Социальные реалии времени и бытовые картины подчеркивают гуманизм автора: «Мое человечество входит бочком в магазин,/сначала идет к вяловатой проросшей картошке,/ потом выбирает большой пребольшой апельсин,/ но так, чтобы кожа была бы как можно потоньше». Здесь человеколюбивая душа автора наиболее всего проявляет снисходительно трепетную позицию отца, нежно любящего своих детей. Модель «личное / общечеловеческое» функционирует и в текстах интимного содержания, рассмотрение которых нам представляется необходимым.

В любовной лирике Евтушенко самое сильное и щемящее – мотив прощания, ухода, гибели чувства. Начиная со знаменитого «Со мною вот что происходит…» (1957), этот мотив делает музыку его лучших стихотворений о любви. Лирический герой очень болезненно относится уже к самой возможности неистинности чувства любимой женщины. Все неистинное, ложное, подделывающееся осуждается им, опровергается, разоблачается. Он подозревает фальшь уже тогда, когда она ещё ничем не обнаруживает себя. Он вдруг осознает: «Со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит, мне руки на плечи кладет и у другой меня крадет». Вспомним, что стихотворение было написано в 1957 году и посвящено Б. А. Ахмадулиной. Это была попытка вернуть любимую женщину. Сам Евтушенко говорит об этом так: «Есть стихи, с которых я начинался как поэт. Одно из них – «Со мною вот что происходит…». Я не придавал ему никакого большого значения. Написал его, поссорившись с любимой девушкой. Просто поставил цель - помириться с ней. Писал, не думая о рифмах: они такие простые – «происходит – не ходит»… В общем я добился своего, хотя эти стихи не спасли нашу любовь. И вдруг случилось нечто неожиданное. Стихи стали записывать в тетрадки студенты, рабочие… Оказывается, они были близки всем, кто меня окружает. Я, говоря о самом себе, как бы заговорил о многих людях совершенно разных профессий. Потом с этим стихотворением и вовсе стали происходить чудеса: его стали петь другие поколения. Сначала – под самодеятельную музыку, под гитару – на целине, где – то в тайге…Затем – через двадцать три года после его написания – оно прозвучало в фильме Рязанова «Ирония судьбы»… Потом его стали переводить на другие языки. Особенную популярность оно получило в ГДР, потому что мысль о разделенности близких людей наложилась на трагедию германского народа, разделенного тогда Берлинской стеной. Так этому стихотворению был придан расширительный смысл»[1:3]. Здесь мы видим, что текст личного, интимного содержания приобретает содержание общечеловеческое. Это явление нам представляется вполне закономерным, т. к. в 1951 – 1953 годах многие стихи о любви звучали политически. Когда Симонов после смерти Сталина однажды напечатал вместо официальных стихов полосу стихотворений о любви, это было революционное событие [1:6]. И в лирике Евтушенко любовь к женщине и любовь к Родине и человечеству неразделимы, сосуществуют в одном мощном потоке лирического переживания, взаимно дополняют и обогащают друг друга. Причем утрата любви соизмерима по своим масштабам и воспринимается поэтом как потеря Родины. Возникает ощущение бездомности, осиротелости, поэта переполняет горькое чувство собственной ненужности, оторванности от общечеловеческих «корней». Страдающий поэт восклицает: « О, кто – нибудь, приди, нарушь чужих людей соединенность и разобщенность близких душ!».
Но даже в момент расцвета любви герой помнит сердцем о будущей утрате. Стихотворение «Когда взошло твое лицо…»(1960) буквально пронизано страхом потери: «Я так боюсь, я так боюсь конца нежданного восхода, конца открытий, слез, восторга, но с этим страхом не борюсь». Поэт понимает, что «этот страх и есть любовь», это переживание становится драгоценным для него. В более поздних стихах Евтушенко страх потери также доминирует: "В лодке, под дождем колымским, густо льющим,/ Примерзая пальцами к рулю,/ Я боюсь, что ты меня не любишь,/И боюсь, что я тебя люблю" (стихотворение «В лодке, под дождем колымским льющим…» (1977)).

Неизбежный роковой разрыв в поэтике Евтушенко предстает в образе льда: «Я тебя различаю с трудом. / Что вокруг натворила вода! / Мы стоим разделенные льдом./ Мы по разные стороны льда». Когда же самое страшное все - таки происходит, он обвиняет в этом только себя: «Но стану твердить – и не будет иного! – что ты невиновна, ни в чем невиновна». Лирический герой ощущает внутреннюю раздвоенность, «расколотость» своего «Я». Более того, одиночество представляется чем – то постыдным: " Как стыдно одному ходить в кинотеатры/без друга, без подруги, без жены,/ где так сеансы все коротковаты/и так их ожидания длинны!/ Как стыдно – / в нервной замкнутой войне/с насмешливостью парочек в фойе/ жевать, краснея, в уголке пирожное,/как будто что – то в этом есть порочное…" (стихотворение «Одиночество» (1959)). Свобода, такая желанная ранее, тяготит его, заставляет бросаться в круг «дружб никчемных», «кабальных обязательств». Мечущийся и страдающий, он обращается к любимой: «А ты, любимая? Как поживаешь ты? Избавилась ли ты от суеты? И чьи сейчас глаза твои раскосые и плечи твои белые роскошные?». Невозможность возвращения потерянного счастья причиняет немыслимую боль, но именно эта боль принесла ту огромную нежность и мудрость, которые покоряют читателя в последующих его стихах о любви: «Прощай, любимая! Я твой угрюмо, верно, и одиночество - всех верностей верней. Пусть на губах моих не тает вечно прощальный снег от варежки твоей». Как ни странно, но именно сейчас, в момент разрыва, лирический герой обретает ту верность, которая раньше была для него недоступна и не представляла никакой ценности.
Неразрывность этих переживаний приобретает символику круга – стихотворение «Из дневника» (1959), где начало - рождение любви роковым образом связано с её концом – смертью: « О, этот страшный круг!/ И только ли он в нас?!/ Предательство ли рук?!/ Предательство ли глаз?!». Необходимо отметить и то, что его адресат переживает те же чувства. Вспомним знаменитый шедевр Б. Ахмадулиной «По улице моей…», созданный в это же время. Роковой круг присутствует и здесь: «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным». Мироздание, природа для Евтушенко непосредственный участник рокового круговорота чувств, она явилась свидетелем зарождения любви. Все земное – пруды, тополя, аллеи, липы сыграли в этом свою роль, но они же и отняли подаренное поэту счастье. Поразительно то необыкновенное чувство близости и родства, соединенности с «миром» и жизнью, которое переполняет душу лирического героя:"Предательство прудов!/ Предательство аллей!/ Предательство рядов!/ И лип! И тополей!". Прищепа отмечает, что у Е. Евтушенко наличествует собственное философское понимание природы как прародительницы, первоосновы, "первоисточника" человеческой вселенной. Лирический герой, может быть, не очень последовательный и вдумчивый, но - вечный (и опять же - суетный, нетерпеливый) ученик природы. В природе поэт находит христианское милосердно-прощающее начало, обожествляет ее: "... люди называют богом природу, потому что не могут ее до конца объяснить", - утверждает он одно из положений народного мировосприятия, важного для его собственного мировоззрения. Бог как бы растворяется в природном существе, пропитывая его своей духовной энергией. Таким образом, природа в мировоззрении поэта оказывается своего рода посредником между человеком и Богом, помогающим понять загадочную сущность мироздания. Несовершенство мира, демоническая дисгармоничность человеческой сущности, драматические коллизии бытия, превратившие человеческую жизнь в земной ад, своего рода нравственный Чернобыль, уравновешиваются умиротворенностью природы, постигаемой либо в процессе созерцания (что - реже), либо в моменты душевного кризиса. В "дни сомнений" природа противостоит силам социального зла, подавляющему "слой человеческого в человеке" государственному режиму. "Разбалансированность" человеческого бытия компенсируется в сознании поэта совершенством мира природы[58]. Но окружающая природа предала героя, обманула, отняла все то, что так беспечно пообещала. Разрыв угнетает его своей неестественностью, искусственностью. Это внезапные заморозки среди весны, тепла и счастья. Разрыв «нечистоплотен», он ассоциируется с «вечной мерзлотой», «мутной водой», «туманом»: "С тобою так нечисто мы расстались./Бесстыдно, четко – как с дельцом делец./Мы не расстались даже, а распались,/как что – то омертвевшее вконец". " как память о прозрачности истока/ хранит в низовьях мутная вода,/как помнят солнце города в тумане,/ как снятся рощи вечной мерзлоте,/так смерть любви не смерть воспоминаний/ о той – первоначальной чистоте" (стихотворение «Из дневника» (1959)).
Драма любви переживается ими как великий акт жизни, как высшее проявление духовной свободы и самоотвержения. В любви происходит очищение души, сохранение «прозрачности истока», «первоначальной чистоты». В стихотворении «Ничто не сходит с рук» (1972) мы находим такие строки: «Таков проклятый круг:/ ничто не сходит с рук,/а если даже сходит,/ничто не задарма,/и человек с ума/ сам незаметно сходит».
Диалектическая соотнесённость «личное – общечеловеческое» хорошо прослеживается в стихотворении «Качался старый дом…»: "Какая же цена ораторскому жару,/когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,/ хотел я счастье дать всему земному шару,/а дать его не смог – одной живой душе?!". Как видим, лирический субъект осознает свою личную ответственность за общечеловеческое счастье; стремясь воплотить в жизнь свои благородные замыслы по отношению к «земному шару», он не успевает осуществить главное – сделать счастливой любимую женщину. Обратим внимание, что в нем живет незыблемая вера во «всеобщее счастье»! Эта вера уникальна и закономерна одновременно. Уникальность её в том, что несмотря на такие суровые и кровавые явления отечественной истории, как тоталитарный режим и Великая Отечественная война, для лирического героя живы и необыкновенно актуальны нравственные установки, рожденные прежде всего романтическими установками социалистической революции. Эти нравственные ценности (возвращение ленинских норм; однако следует отметить доминирующую роль русской философии) составляют самую сердцевину поэтического мира Евтушенко, но вместе с тем они дают объяснение явлению шестидесятничества вообще. Поэтому, с другой стороны, появление таких стихов вполне закономерно для того исторического периода, в который они были созданы.
На «волнах колыбельной нежности» качается стихотворение Евтушенко «Любимая, спи…», формула личное – общечеловеческое находит своё развитие: «Любимая, спи… Мы на шаре земном,/ свирепо летящем, грозящем взорваться,/ и надо обняться, чтоб вниз не сорваться,/а если сорваться – сорваться вдвоём». Эти слова можно расценивать как призыв к сплочению всего человечества, а не только двух любящих друг друга сердец. Это явление присутствует и в этих строках: «Так ли сильна вся глобальная злоба,/ вооруженная до зубов,/как мы с тобой, безоружные оба,/ как безоружная наша любовь?». Почти физическое чувство земного шара, а значит и всего человечества, присутствует на уровне контекста и в стихотворении «Спасение наше – друг в друге» (1977), но символика круга несет здесь позитивный, положительный заряд. Нужно отметить, что это явление имеет положительное значение и в других текстах («Мне хорошо, что я в Крыму/ живу, себя от дел откинув,/ в несуетящемся кругу,/ кругу приливов и отливов»). Публицистические ноты придают этому тексту особую эмоциональную окраску, выраженную в подсознательном стремлении поэта к обожествляемому человеческому единству: «Спасение наше – друг в друге,/ в божественно замкнутом круге,/куда посторонним нет входа,/где третье лицо – лишь природа». Если в предыдущих текстах круг отождествлялся поэтом с непрерывностью страданий, то здесь он выступает в роли защитника, в роли необходимой границы, берегущей такое ранимое и трепетное чувство влюбленных. Поразителен эклектизм Евтушенко – с одной стороны он ратует за исчезновение каких – либо границ между людьми; с другой – она необходима ему, чтобы чувствовать себя защищенным. Окружающий героя мир – природа и социум лишены подлинности существования; они искусственны, фальшивы, поддельны, только его возлюбленная и он сам обладают правдой жизни, потому что их души бескорыстны: «…и только та страсть неподдельна,/ где двое навек не отдельны».
В любовной лирике Евтушенко, как и во всем творчестве, живут два состояния: жажда цельности и невозможность её достижения. Стремление навсегда соединиться с любимой рождает внутренний конфликт с самим собой, т. к. в подсознании поэта живет роковая предубеждённость в невозможности такого соединения. Однако, имманентная «любовь к человеку», к человечеству, любовь к ближнему помогла поэту найти себя и в любви к женщине. И когда эти два чувства слились воедино, он заговорил с такой искренностью, с такой драматической силой, что разговор с женщиной зазвучал как разговор с историей: "Я старше себя на твои тридцать три,/и всё, что с тобою когда – нибудь было,/и то, что ты помнишь, и то, что забыла,/во мне словно камень сокрытый внутри./ Во мне убивают отца твоего,/ во мне твою мать на допросы таскают./Во мне твои детские очи тускнеют,/ когда из лекарств не найти ничего". Как видим, уникальная способность лирического героя к сопереживанию, глубоко искреннее чувство «общего», пережитого вместе с любимой, создает картину исторического прошлого, причем передано это так, как это было увидено глазами маленькой девочки. Её воспоминание становится их общим воспоминанием - сиротского детства ребёнка, родители которого были репрессированы. Если в стихотворении «Бабий Яр» поэт заставляет пережить цепь перевоплощений своего читателя, то здесь он сам становится другим человеком, и вместо формулы «Я – Ты», обыкновенно присутствующей в любовной лирике, возникает формула «Я – Я». Заключительная строфа подводит итог этому переживанию: «Моё бытие – словно два бытия. Два прошлых мне тяжестью плечи согнули. И чтобы убить меня, нужно две пули. Две жизни во мне – и моя и твоя». Необходимость любви здесь выступает как веление века, как взаимная опора, умножающая силы двоих.
Формулу «Я – Я» мы находим и в стихотворении «Не исчезай» (1977), в котором с первых строк лирический герой заявляет об этом необыкновенном единстве как о безальтернативной форме существования любящего и любимой. Разрыв Евтушенко здесь называет «развоплощением», т. е. отказом прежде всего от своего собственного «Я»: «Не исчезай… Исчезнув из меня, /развоплотясь, ты из себя исчезнешь,/ не мне – себе навеки изменя,/ и это будет низшая нечестность». Единство героя и его возлюбленной ощущается ими физически. На ладони своей возлюбленной он видит свою собственную судьбу. В это глубинное чувство родства и физического и духовного вплетается страх потери: «Тем и страшна последняя любовь,/ что это не любовь, а страх потери».
В глубоко лиричном стихотворении «В миг полуосени – полузимы» (1971) в седьмой строфе мы находим следующие строки: «Станет вина перед ближним – виной/ передо всем человеческим родом./Так же грешно, словно горе – народам,/горе семье принести хоть одной./Подло ломать чью – то жизнь мимоходом, если не можешь построить иной». На наш взгляд, христианское мироощущение поэта здесь наполнено и высокой гражданственностью. Этот феномен Евтушенко – своеобразная смесь личного и гражданского, политического наиболее всего доминирует в стихотворении «Ирпень» (1961). Обращаясь к любимой женщине, поэт анализирует все, что происходит на политической арене: "Что - я этой эпохи лелеямый сын?/Оцепляется проволокой Берлин,/и в ООН по пюпитру чуть-чуть под/ хмельком/обнаглевший хозяйственник бьет/башмаком./ Погляди на него – вот эпохи дитя./ Разыгралось дитя, и уже не шутя./Нет квартиры у нас. Он на это плюет,/за ракетой ракету готовя в полет!" Яркий портрет Хрущева появился в этом стихотворении только в 1998 году. До этого времени эти строки постоянно выбрасывались. «Что за чем шло – «личное» помогало публицистике, или опыт, накопленный при создании публицистических произведений помог осилить не дававшуюся прежде тему, - не берусь судить. Ясно одно – та и другая ветви творчества Евтушенко плотно переплелись, срослись, и одна без другой немыслимы» - так говорит об этом А. Мальгин[2:40]. И, если в 1957 году ещё можно было согласиться с мнением Л. Жуховицкого, полагавшим, что «о времени, о поколении» поэт говорит гораздо выразительнее и увереннее, чем о переживаниях влюблённого, «о нежности, о грусти», то за минувшие полвека Евтушенко создал такое количество «интимных», искренних стихотворений, что такое мнение прозвучать просто не может, даже из уст его постоянных оппонентов, но все это наполнено христианским мироощущением, имеет тесную связь поэта с окружающей действительностью и миром.

ЛИТЕРАТУРА

1. Евтушенко Е. «Спасение человека – в исповедальности…»//Книжное обозрение. – 1989. – 6 января. – С.3,6,7,10.
2. Мальгин А. Беседы о поэме: (Интервью критика с Е. Евтушенко, Р. Рождественским, А. Вознесенским). – М.: Знание,1990. – С.40.