Бесконечный член. Записки из дурдома

Бесконечный член. Записки из дурдома Александр Эдуардович Гуйтер Две проститутки обсуждают ленту Мёбиуса, псоглавцы набрасываются на радостных женщин, мальчики охотятся в первобытном лесу на фоне сияющего города будущего, счастливый арестант ковыряет бетонную стену для удовольствия.В этой книге нет общего сюжета – это компиляция из сценок, диалогов, рассуждений и просто невесть чего, пришедшего в голову больному человеку.Сюжета нет, но есть связующая нить – как человек может быть мерзок и отвратителен. Александр Гуйтер Бесконечный член. Записки из дурдома – Слушай, а ты бы смогла отсосать хуй Мёбиуса? – Кого? Ты реально дура? – Просто спрашиваю. – А кто такой этот твой Мёбиус? – Неважно. Смогла бы? – Иди ты нахуй! Опять меня хочешь тупой выставить? – Да не тупая ты, не тупая, я же знаю. – Ладно. Вот я тебе сейчас честно скажу, только не распизди никому. – Ну… – Лет шесть назад, когда я тебя не знала ещё, меня на одной хате заставили хуй у … сосать. – Чего?!! – Ничего, блядь! Что слышала! – Ни хуя ты даёшь, подруга! – А хули мне делать было? – Фу, блядь! Я бы, наверное, блеванула. – Думаешь, я не блеванула? Ваще пиздец был, блядь. – А … как? – Блядь, я у него не спрашивала. Скулил, а у самого конча мне в рот течёт. Противная, пиздец! – У парней вкуснее? – Нет, просто другая. – Нормально заплатили? – Ни хуя. Хорошо хоть, что живая ушла – там серьёзные парни были. – Ну, и к чему ты это? – К тому, что, если бы пришлось, я бы отсосала у твоего этого, как там его? – Мёбиуса. Только у него нельзя отсосать. – Почему? Хуй же есть. – Хуй есть, а самого его нет. – Я тебя ни хуя не поняла. – Сейчас объясню. Она взяла со стола тетрадку, вырвала листок, оторвала от него полоску и свернула её в ленту Мёбиуса. – Видишь? – Что? Ты просто сложила кусок бумаги. – Нет, ты смотри! Видишь, как одна плоскость переходит в другую? Вот, проведи пальцем, я подержу. – Ни хуя себе! Это как вообще? – Типа две плоскости на самом деле одна. – Тебя кто этой хуйне научил? – Да это папка ещё показал, когда я мелкой была. Помню, как сама тогда охуела. Думала, что это подъёбка такая. – Ха-ха-ха! Так прямо, блядь, и подумала! – Нет, не так, конечно, но смысл-то тот же. – А почему хуй Мёбиуса? – Да не знаю, просто представила себе такой хуй, переходящий сам в себя. – А где у него шляпа? – Получается, что нет. – Такой хуй я точно отсосать не смогу. И ты не сможешь. Она закрыла глаза и представила огромный хуй Мёбиуса. Бугристый, с пульсирующими венами, он медленно вращался в чёрном мраке космоса, а она бежала по нему, но он всё никак не кончался. – Эй! О чём задумалась? – Да так, просто. – Собирайся, пошли. Выдумала тоже! Хуй Мёбиуса! В нашей жизни обычных хуёв хватает… – Да, знаете, а ведь меня признали неправильным. – Зачем вы мне это рассказываете? То есть, какого вообще, зачем ты мне это рассказываешь? – Ну, раз уж мы перешли на «ты», то, полагаю, что я имею право это рассказать, чтобы между нами не было никаких недоговорённостей. – Да уж, недоговорённость, – сказал мужчина с сизым цветом лица, отодвинувшись от собеседника. – Тебе не нравится моя откровенность? – он посмотрел сизому в глаза. – Да мне и ты, собственно говоря, теперь не нравишься, – не глядя на щуплого, ответил сизый. – Вот мы какие, люди. – Какие? – Такие. – Какие такие? – Ну, я бы сказал… Да я, если честно, даже не знаю, как и сказать… – И не надо. – Но я должен. – Кому? – Самому себе. Пойми, я рассказал тебе это потому, что между близкими людьми не должно быть тайн. – Но мы с тобой ни разу не близкие люди. – Да, – кивнул лысой головой щуплый, – были. Ровно до того момента, как не преломили вместе хлеб и не выпили вина. – Какое вино, какой хлеб? – с раздражением спросил сизый, глядя на скамейку, где стояли полупустая бутылка водки, два одноразовых стаканчика и открытая банка кильки в томате с торчащими пластиковыми вилками. – Хлеб и вино не есть только хлеб и вино, – ответил щуплый, доверительно глядя на сизого. – А что же это? – Это любая пища и любое питие. В нашем случае это водка и килька в томате. Щуплый налил по полстаканчика водки. – Пей, – сказал он, протягивая стакан сизому. – Я не собираюсь больше с тобой пить, – грубо фыркнул тот. – Почему? – Ты неправильный. – А ты у нас из правильных патриотов? – с лёгкой, едва уловимой, насмешкой, спросил щуплый, поставив стаканчики на скамейку. – Нет, но… – А нет никаких но, понимаешь? – Да не трогай ты меня! – заорал сизый, когда собеседник протянул к нему руку. – Что ты вообще докопался? – Прости, но это ты стоял у магазина и клянчил денег на опохмел, а потом чуть ли не целоваться лез, – возразил щуплый. – Знаешь, мне кажется, что ты какой-то псих, – с подозрением сказал сизый. – Не знаю, – пожал плечами щуплый, – не обследовался. – А надо бы, – глядя на жёлтый фонарь, в свете которого кружились мотыльки, ответил сизый. – Полагаешь? – Да. – Так не хочешь выслушать мою историю? – спросил щуплый. – Нет. – Пить ты со мной больше не собираешься, историю слушать не хочешь… Ммм… Так что ж не уходишь? – Я… – Да знаю я, – с уже нескрываемой насмешкой сказал щуплый, – ты сам не можешь решиться. С одной стороны – пацанско-правильные понятия, с другой – желание бухнуть. Смотри! – он взял бутылку и поцеловал. – Водочка. Допьём эту и сходим ещё за одной, а потом ещё. Мы возьмём столько, сколько понадобится. Удар в челюсть снёс щуплого со скамейки. Он упал на пропитанную мочой чёрную утоптанную землю и засмеялся. Сизый, словно брезгуя прикасаться, остервенело пинал щуплого, вкладывая в каждый удар всю боль и всю ненависть, на которую был способен. Ненависть к щуплому. Ненависть к жене, ушедшей два года назад. Ненависть к П. Ненависть к Б., которая, сука такая, сегодня даже трубку не взяла и к домофону не подошла. Ненависть к самому себе. Ненависть и презрение. Щуплый затих. Наклонившись, сизый внимательно всмотрелся в растоптанное, раздавленное и расплющенное лицо с разорванными в клочья губами. Правый глаз выскочил из орбиты и лежал на щеке, насмешливо глядя на своего убийцу. – Не дышит, что ли? Стараясь не запачкаться, сизый расстегнул карман куртки, достал кошелёк и присвистнул от удивления. Заиграла тревожная бандитская музыка. – ДА! ЧЁ ТРУБКУ НЕ БРАЛА? ЩАС ПРИДУ! В МАГАЗ ТОЛЬКО ЗАСКОЧУ. Туман был настолько плотным, что в нём, казалось, можно плыть, но, так как это только казалось, то девушка в лёгком плаще просто шла и чему-то улыбалась. Никто не знает, чему именно она улыбалась и уже никогда не узнает. Она ушла в туман и растворилась в нём. Исчезла, словно её никогда и не существовало на этом свете. А ведь чему-то она улыбалась перед тем, как исчезнуть. Чёрная маска кицунэ с красными глазами, накидка из белых перьев. И больше ничего. Она стояла на вершине двадцатиэтажного дома, в котором прожила всю жизнь. Стояла, широко раскинув тонкие руки, покрытые тысячами мелких шрамов. Сегодня был её день. Да! Сегодня был её день! И ничей другой. Внизу бегали дворовые собаки, на лавочке сидели подростки, какая-то глупая дура всё никак не могла припарковаться, но ей было наплевать на всех этих людей, собак, голубей. Даже больше – она их просто не замечала. Их как будто не существовало. Во всём мире существовала только она одна. Да и сам этот мир существовал ровно до тех пор, пока она существовала в нём. Она позволяла ему существовать. До этого дня. Почему именно этот день? Она не знала. Просто выбрала его, вот и всё. Такая лёгкая беззаботность – прекратить существование целого мира по собственной прихоти! Что может быть прекраснее? Ничего. Значит, решено! Всё! Сегодня этот мир прекратит своё существование! Она улыбнулась под маской и запела тонко и прекрасно. Высоко-высоко, в закатном небе, кто-то откликнулся на её пение, и теперь они пели вместе. Их голоса перекатывались в лучах уходящего в небытие солнца, сталкивались друг с другом, парили рядом меж облаков и не могли наслушаться друг друга. Момент истины пришёл с наступлением ночи. Расправив накидку, как крылья, она стояла над чёрной пропастью, на дне которой горели жёлтые фонари. Всего одна секунда, одно жалкое мгновение отделяло этот мир, эту вселенную, само пространство и время от исчезновения. Она вынесла приговор этому миру и привела его в исполнение… …Ветер разметал грязные перья, маска раскололась. Мир кончился. Нет, он не перестал существовать и даже почти не изменился. Он просто кончился… А что, если подумать? Вот крепко так подумать, как выражаются некоторые? О чём? Да, собственно, ни о чём и обо всём одновременно. Ведь думать ни о чём означает не что иное, как думать обо всём сразу. Просто мыслей настолько много и носятся они с такой невероятно-непостижимой скоростью, что просто не улавливаются несовершенным и недоразвитым мозгом. Так вот – что, если подумать? Крепко так, конкретно? Может, можно до чего-то додуматься? До чего-то настоящего. Как всегда, одни вопросы и никаких чётких ответов. Его это раздражало. Он сидел в тёмной комнате и смотрел на чёрное пятно на стене, которое, по случайному стечению обстоятельств, появилось в тот самый день, когда мысли снова напали. Раньше он пытался их упорядочить, проследить за их полётом, но с тех пор, как появилось пятно, больше так не делал и просто позволял им метаться в голове. И он оказался прав! Мысли перестали причинять боль, перестали атаковать сознание. Они просто были. Мысли были… – Вы когда-нибудь пробовали телятину, запечённую с пряностями под винно-сливочным соусом? – деликатно осведомился он, отодвигая стул. – Нет, – кокетливо ответила она и порозовела от смущения. – Обязательно как-нибудь попробуйте. Превосходнейшая вещь! Наивкуснейшая! – Обязательно попробую, – прикрыв рот ладошкой, пообещала она. – Для этого телятину нарезают крупными кусками, где-то по триста граммов каждый, сутки вымачивают в маринаде, рецепт которого я вам дам, нашпиговывают маленькими кусочками нежнейшего свиного сала, оборачивают фольгой и медленно запекают при температуре сто пятьдесят в духовке. Главное, чтобы фольга была плотно обмотана и без дырочек, а то весь сок вытечет и мясо будет суховатым. Но, если всё правильно, то такого нежного мяса вы в жизни не пробовали! – Вы так вкусно рассказываете, что у меня даже слюнки потекли, – смущённо прошептала она. – Прошу вас, перестаньте! – О! А винно-сливочный соус! – прижав руки к груди и посмотрев вверх, воскликнул он. – Конечно, этот соус только называется сливочным, хотя там и нет никаких сливок. – А что же там есть? – спросила она удивлённо. Сделав небольшую паузу, он вдохнул и выпалил: – Сливочное масло! – Ха-ха-ха! – засмеялась она. – Сливочное масло в винно-сливочном соусе! Как я не догадалась! А вы умеете развеселить девушку! – Благодарю, – поклонился он. – Так, и что у нас есть? Мужчина достал из-под деревянного ящика, заменявшего стол, кусок хлебного мякиша, завёрнутый в газету. Она от восторга захлопала в ладоши. – Это ещё не всё! – восхищаясь самим собой, сказал он, добавляя к хлебу банку зелёного горошка и бутылку. – Я вас люблю, – прошептала она. – Слушай, я тут кое о чём подумал. – О чём же, если не секрет? – Конечно, не секрет! Когда у меня были от тебя секреты? – Ну, мало ли, – пожала она плечами. – Слушай, а что, что есть такое место, где нет вообще ничего? – Конечно, такое место есть, – улыбнулась она, – в открытом космосе миллионы, нет, наверное, даже миллиарды километров чёрной пустоты. – Там есть чёрная пустота, – возразил он, – там есть мелкие частицы чего-то, там есть эта, как там её… – Чёрная материя? – Да! – с жаром воскликнул он. – Она самая! Там есть пространство и время, там есть что-то! – Я тебя не понимаю, – она взглянула в его глаза и испугалась: за долю секунды они стали абсолютно пустыми, словно в них никогда не было жизни. Это были глаза мертвеца. – Место, где нет абсолютно ничего. Ни пустоты, ни времени, ни пространства, – прошептал он, глядя сквозь неё. – Абсолютное ничто. – Если бы такое место существовало, это было бы самое страшное место во вселенной, – тихо сказала она, отступив к стене. – Это было бы самое прекрасное место во вселенной, – холодно ответил он, развернулся и ушёл во мрак. Девушка тихо заплакала. Солнце, сошедшее с ума от собственной значимости, надменно ползло по раскалённому добела небу. Эвкалипты, опьяневшие от собственной пряности и ядовитости, лениво шевелили шершавыми листьями, Коалы-сифилитики, нажевавшись кислотных листьев, мирно дремали на ветвях, жгуче попёрдывали и невнятно бормотали во сне. Им снились кукабарры, хохочущие во мраке ночи. Коалам было очень страшно, но ни одна из них не проснулась. Стоял невыносимый полдень невыносимого лета. – И что мне дальше с тобой делать? – В смысле? – А я тебе сейчас объясню, в каком! В самом, сука, прямом! В настоящем! Расселась тут, ножки в стороны раздвинула, глазами хлопает, как будто не понимает ничего! Давай, рассказывай! – Что? – Что ты из меня дурака делаешь? Не знает она! Всё ты, сука, знаешь! Всё знаешь, тварь! Сейчас. – Не надо! Не надо! – Заткнись, сука! – Мама! – Я здесь! – Знаете, мне кажется, что с головой ему бы было значительно лучше! – А мне кажется, что вам это только кажется! – Да и выглядел он пободрее. – Вы ещё скажите, что поживее! – Ну, это само собой разумеется! – Слушайте, перестаньте морочить мне голову! Вы что, совсем забыли, зачем мы сюда пришли? – Нет, что вы! Как я мог забыть! – Тогда лучше помогите. Возьмите голову и положите в ящик. Только ни в коем случае не смотрите ему в глаза! – Я помню. – Это хорошо, что помните. Чёрт! Я же сказал, чтобы вы не смотрели ему в глаза! Вот что мне теперь делать? – Ну, посмотри теперь ты. – Заткнись и даже не пытайся меня уговорить. – Ну, пожалуйста! – Нет! – Пожалуйста! – Ну… По ночному лесу, осторожно ступая босыми ногами по острым хвоинкам и сухим веточкам, бесшумно, как тень, шла голая девушка. Стройное тело с торчащими грудями, мальчишескими бёдрами и выпирающими рёбрами, выглядело в свете луны почти белым, словно это была покойница, восставшая из могилы в поисках жертвы. Но это была никакая не покойница, не вампирша, не упырица, не зомби, а настоящая живая девушка, которая одна-единственная во всём мире знала, что ей нужно в лесу ночью. Вот и она! Огромная, в несколько обхватов, сосна стояла, гордо возвышаясь над остальными деревьями. Девушка подошла к дереву, обняла, как старого друга, как мать, как любимую после долгой разлуки, поцеловала влажными губами сухую, шелушащуюся кору и что-то тихо прошептала. Дерево не ответило. Девушка погладила ствол и, ловко обхватив его ногами и руками, быстро полезла наверх, оставляя на коре кровавые пятна. Добравшись до последней ветки, которая могла бы выдержать её вес, девушка перебралась на неё, с улыбкой посмотрела на ссадины, покрывавшие белое тело, омочила палец в крови, текущей из рваного соска и намазала губы. – Эй, Луна! – крикнула девушка, глядя на врага. – Ты видишь меня? Луна ничего не ответила, как и сосна. – Я почти добралась до тебя! Ты слышишь меня? – Ничего, когда-нибудь я до тебя доберусь! Порыв холодного ветра ударил в лицо. – Ты позвала его помочь? Я доберусь и до него, и до тебя! Рассмеявшись, она пошатнулась, невольно посмотрела вниз и увидела четыре пары светящихся зелёных глаз. – Я до вас до всех доберусь… А сейчас тебя разденут догола и посадят на цепь в подвале. Свет будет включатся лишь во время кормёжки, а кормить тебя будут… Знаешь, есть такой замечательный обычай, произошедший от древних римлян? Какой? Они столько жрали на своих пирах, что вынуждены были время от времени блевать в тазики, чтобы освободить место для нового блюда! Вот блевотиной тебя и будут кормить. Мы, знаешь ли, любим поесть и любим гостей. Некоторые наши знакомые будут приходить к тебе, чтобы пообщаться, так что веди себя вежливо и не забывай лизать им ботинки. Кстати, среди них есть даже будущий… Впрочем, тебе не надо об этом знать. Будь послушным и помни о договоре. Что? Нет, вреда здоровью причинено не будет. Всё, по рукам! Ты готов? Хорошо! Эй! Уведите пёсика! Пять минут девятого, время пошло. Желаю тебе провести этот год достойно, иначе… Впрочем, ты, я надеюсь, помнишь, что будет, если… День, когда это началось, был самым обычным. Дети были в школе, взрослые на работе, птицы летали по небу, собаки лаяли на прохожих, а кошки гуляли сами по себе. Первым это заметил гражданин, имя и фамилия которого остались неизвестными, да и кому они нужны? Увидев это, гражданин тут же бросил все свои дела (а чем именно он был занят, тоже неизвестно и неинтересно), со всех ног бросился домой, где осталась его беременная жена и малолетняя дочь, и нашёл их в гостиной. Едва взглянув на них, он понял, что это уже случилось с ними. У него не было иного выбора, кроме как… – А что было дальше? – А дальше началось это. – Где началось? – Везде. – Везде? – Да. – И здесь? – И здесь тоже… – Скажите, а чем вы их кормите? Свиньи, поняв, что говорят именно о них, подняли от наполненных серым месивом корыт жирные морды и посмотрели на мужчину заплывшими глазками. – Оно, знаете ли, вот какое дело. Когда как. Что есть, тем и кормлю. – Вы не закупаете корма? – Химию эту? Нет! Ещё мой дед покойный говорил… – Что? – Да не помню я, что он говорил – мелкий был. Но ведь говорил же что что-нибудь? – Ха-ха-ха! А вы умеете пошутить! Действительно, должен же он был хоть что-нибудь говорить! Ха-ха-ха! – Ха-ха-ха! Вот только, знаете ли, я не шутил. Так, болтанул, не подумав. Со мной такое бывает – ляпну что-нибудь, а потом думаю. – О том, зачем вы это сказали? – Да. – С нами это со всеми бывает. – Ладно, пойдёмте, посмотрим, что там с вашей машиной… По улице, размахивая огромным мачете, бежал широкоплечий мужчина с изуродованным, почти сожжённым лицом, одетый в старый строительный комбинезон. Тяжёлые ботинки глухо стучали по мостовой. – Кто его выпустил?!! Кто его выпустил?!! Вжиххх… – Тебе никогда не понять этого. Ты всю свою сраную жизнь прожил, не имея понятия о тех вещах, о которых с таким умным видом рассуждаешь на званых ужинах. Ты беседуешь с девушками о картинах Кало, но все твои мысли не более чем пересказ из чужих статей. Ты споришь о Кафке, но ты каждый раз делаешь это только для того, чтобы поспорить, каждый раз приводя аргументы того или иного критика. Ты цитируешь чужие строки о любви, сам ни разу в жизни не испытав её. Твоя жизнь это компиляция из чужих слов, чужих мыслей, чужих размышлений, чужих идей, чужих чувств. Ты пуст, внутри тебя нет ничего своего. На, закури! Я же вижу, как дрожат твои губы. Мне немного жаль, что уже ничего нельзя исправить, но мне нисколько не жаль тебя. – Твои слова для меня ничего не значат. – Я знаю и не ненавижу тебя за это. Ты просто мне безразличен. Я не испытываю к тебе ничего. – То же, что и я ко всем вам. – Да. Безразличие заразно… – Нуарно! Ах, как же у вас нуарно! Эти свечи! Эти черепа! Эта драпировка! Какой эстетизм! Какое утончённое сочетание! Дама в длинном чёрном платье с приколотой на груди розой восторженно порхала по комнате. В вытянутой руке она держала длинный мундштук, на конце которого тлела сигарета. – Нуарно! Нуарно! Великолепно! У вас, вне всяких сомнений, чрезвычайно тонкий вкус! Ах! Ах! Ах! – Благодарю вас, мадам. – Ах! Не стоит благодарности! Но, если можно… – Для вас всё, что угодно, мадам. – Прошу вас, прошу вас, прошу вас, милейший, засадите мне прямо здесь! – Что? – Прямо здесь! В анал! Прошу вас! Порвите мне жопу своим хуем! – Вы серьёзно? – Да! Да! Без гандона! Порвите! Ах, как нуарно! – Извините, мне хотелось бы уточнить. – Что именно? – У вас в голове насрано? – Да как вы со мной разговариваете! – Поверьте, я говорю с вами предельно вежливо. – Какая наглость и дерзость! Вы хам, мерзкий, отвратительный хам! Девушка в бирюзовом платье, с голубыми глазами ангела и очаровательными ямочками на щеках, попробовала, по правилам хорошего тона, покраснеть и возмутиться, но вместо этого заливисто засмеялась. Впрочем, она тут же опомнилась, прикрыла рот ладошкой и стыдливо опустила глаза, но было поздно – взоры присутствующих обратились на неё. – Милочка, вы бы постеснялись столь явно выражать своё восхищение, – ледяным голосом сказала тощая старуха в меховом манто. В декольте старухи, между обвисших, сморщенных грудей, висел небольшой кулон в виде раскрытой вагины, который она всё время поглаживала левой рукой, словно искала источник силы для своего угасшего женского начала. – Простите, – покраснела девушка. – То-то же, – благосклонно сказала старуха. – А вы, милейший, заткнули бы свой поганый рот и не разговаривали с достопочтенным господином Н. такими… такими… так… так… – Так верно, хотите вы сказать? – усмехнулся мужчина. – Да ничего такого я не хотела сказать! – возмутилась старуха. Сидевшие за столом, а было их, к слову, одиннадцать человек, не считая самого господина Н., девушки и старухи, прекрасно знали, что господин Н. сволочь, мерзавец, содомит и конченый идиот, привыкший с самым умным видом рассуждать обо всём на свете. Он облекал отсутствие мыслей в высокопарные, пространные фразы и мог целыми часами плести словесную паутину, не имеющую никакого смысла. Он говорил для того, чтобы говорить и ничего более, однако общество было слишком воспитанным, и сказать об этом вслух никто не мог. До этого дня. Лысый мужчина с женским лицом, ковырявший вилкой недоеденный кусок нежно-розового мяса, хмуро буркнул, глядя в тарелку: – Здесь не принято так выражаться, а тем более оскорблять кого бы то ни было. – Сказать правду не значит оскорбить, – возразил затеявший всё это. – Правда субъективна, – сказала женщина средних лет, с роскошными каштановыми волосами. – Правда одна, – насмешливо парировал ей первый мужчина, – всё, что не является правдой – ложь, не так ли? – В данном случае вы высказываете мнение о человеке, причём в самом непотребном виде, а у нас о господине Н. может быть совершенно иное мнение, – сказал толстяк с заплывшими глазками. – То есть, вы согласны с тем, о чём он только что рассуждал? – Да, – кивнул толстяк. – А о чём он говорил? – язвительно спросил первый мужчина. – Он… Он… Кажется, о чём-то… – О чём? Сидевшие переглянулись. Они не могли вспомнить, о чём говорил господин Н. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «Литрес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70029391&lfrom=688855901) на Литрес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.