Пташка

Пташка Ксения Скворцова В самой глуши Залесского княжества, вдали от Северного Моря, Дикой Степи и таинственной Земли Сидов приютилась маленькая деревушка Переброды. Гнеда попала сюда пятнадцать лет назад крошечным свёртком, оставленным на пороге старой Вежи. Тут она и выросла под опекой знахаря Домомысла, ничего не зная о своих родителях, и жизнь её текла просто и размеренно. Но в столице не утихает война за власть, ключом к которой оказывается Яронега, пропавшая княжна. Судьба Гнеды навсегда меняется, когда она обнаруживает себя в паутине придворных хитросплетений, предательств и роковых клятв, неожиданно вовлечённая в борьбу княжеских родов. Суждено ли Гнеде разгадать загадку своего рождения? Сумеет ли она распознать истинную любовь? Сможет ли обрести потерянное имя? Ксения Скворцова Пташка 1. Вежа. В писчей было темно и душно. Лучина почти что догорела, и пламя теперь дрожало, цепляясь за последние мгновения своей жизни. Лишь еле слышный скрежет пера да стрекотание кузнечиков под окном нарушали сонную тишину. Гнеда вывела последнюю букву устало, но по-прежнему кропотливо, и положила перо. Было давно за полночь. Она закрыла лицо руками и некоторое время сидела, замерев. Затем, отведя руки от утомлённых глаз, девушка взглянула на стол – едва ли четверть была переписана, а ведь это был её многодневный труд. Гнеда бережно закрыла огромную книгу с ветхими и обтрепавшимися от старости страницами и встала. Её поступь была порывиста и нетерпелива, словно телу хотелось поскорее наверстать несколько часов неподвижности. Девушка подошла к окну, откуда из темноты до неё донеслось дуновение лёгкого и свежего ночного ветра. Гнеда с наслаждением втянула воздух, в котором витал чуть заметный травяной запах. Полынь? Вереск? Он вдруг поднял волну смутных видений, обрывков снов и неясных детских воспоминаний, перемешавшихся и уже неотличимых друг от друга. Внезапный поток слившихся воедино теней принёс беспокойное чувство. Гнеда никак не могла ухватиться за призрачную нить, по которой можно было бы дойти до истоков возникшей тревоги. Девушка вгляделась в ночь. Луна холодно мерцала, пятная своими отблесками холмы, а звёзды рассыпались по небу, словно горошины из худого мешка. Гнеда забралась на каменный подоконник и уселась, поджав босые ноги. С Вежи были видны почти все Переброды. На востоке, почти на самой границе с лесом, поблёскивала, неторопливо прокладывая свой путь через равнину, Листвянка, небольшая речушка. Хотя старики говорили, что там, где она спускается с гор, река становится опасной и злой. Стремнины, пороги и падуны потопят любую лодку, не говоря уже о безрассудном смельчаке, отважившемся сунуться в воду. Также рассказывали, что, проходя Переброды и Бор, Листвянка разливается на многие-многие сажени, да так, что противоположного берега не видно. Правда, мало кто бывал за Бором, а тех, кто возвращался оттуда, было ещё меньше. На берегу реки стояла старая мельница, а по левую руку от неё простирались поля, кормившие и одевавшие деревню. Зелёные волны заливных лугов разбивались о лесную глыбу. Окно выходило на север, но Гнеда знала, что позади, на южной стороне, мирно спали громоздившиеся кучками домики. Собственно, это и были Переброды, родная деревушка Гнеды. Дальше на юге, если пройти до самых окраин, можно было увидеть очертания Дудинок, похожего на Переброды небольшого селения, в котором жизнь текла так же неторопливо и размеренно. За Дудинками лежали Валки и Дубно, Завежье, Старое Село и Белогорье, и все они принадлежали Суземью, краю лесов и рек, расположившемуся на востоке Залесского княжества. Впереди же, направляясь на север и огибая огороды и поля, вилась Дорога. Гнеда знала, что именно через неё когда-то попала сюда. Конечно, она не помнила, это Домомысл рассказывал… Домомысл! Если бы он был сейчас здесь! Если бы только он оказался рядом, не так тяжело было бы на душе, и тоска, навалившаяся столь внезапно, растворилась бы в ночном воздухе от звуков его тихого, доброго голоса. Девушка вздохнула и снова поглядела на Дорогу. Плутая по взгорьям, она исчезает за перелеском. А там, невидимая взору, протянувшись через поля, погружается в Бор. Дорога ведёт к городу. А дальше… Дальше мало кто бывал, но Домомысл рассказывал… Резкий порыв ветра растрепал волосы Гнеды, и она зябко поёжилась. Пора было ложиться спать, наутро предстояло много работы. Девушка собиралась уже было слезть с окна, но тут её внимание снова привлекла Дорога. Ей почудилось какое-то движение. «Помстилось», подумала она, собираясь отвернуться, но вдруг ясно увидела, как из мрака на освещённой луной прогалине между деревьями показалась тень, которая через мгновение раздвоилась и сместилась. Всадники, – удивлённо прошептала Гнеда, прислонившись щекой к холодной стене. Даже с большого расстояния легко было отличить селян и их ковыляющих кобылок от этих наездников, прямо держащихся в сёдлах на рослых и сильных конях. Неужто ратники? Война хоть и не была незнакомым для обитателей Суземья словом, но порядком подзабытым – степняки редко доходили сюда, а последнюю битву между залесскими князьями помнили лишь деды. К тому же никаких тревожных слухов до Перебродов не доносилось. Да и всадников всего двое. Несмотря на то, что странники из чужих земель не являлись диковинкой, душа Гнеды сжалась дурным предчувствием. Чем дольше она смотрела на медленно приближающиеся тени, тем сильнее билось её сердце, в которое начал заползать необъяснимый страх. Не выдержав, она спрыгнула с подоконника, на ходу задула лучину и что было духу помчалась по витой лестнице. Невзирая на кромешную темень, Гнеда ни разу не споткнулась, с детства зная все закоулки Вежи как свои пять пальцев. Бесшумно сбежав вниз, девушка выскочила на улицу. Разгорячённая бегом, она застыла на мгновение в замешательстве. Гнеда резко повернула голову в сторону Дороги и напряжённо вгляделась во тьму, но всё вокруг было тихо и безмятежно. Казалось, даже кузнечики уснули, убаюканные весенней ночью. Что могло таить угрозу здесь, где каждое дерево было родным и привычным? Гнеда начала понемногу успокаиваться. Деревня мирно спала. С чего на неё вообще нашёл такой страх? А всадники… Может, они просто привиделись ей в ночной мгле? Лёгкие порывы тёплого ветра то и дело пробегали по лицу. Девушка вспомнила, что устала и собиралась ложиться спать. Она развернулась, чтобы войти в Вежу, но едва рука коснулась железного кольца на двери, Гнеда почувствовала странное, упрямое нежелание возвращаться. Она представила свою крохотную каморку, мрак, толстые стены.… Это был её дом, но сердце отчего-то противилось ночлегу в нём. Постояв мгновение в раздумье, девушка пустилась по окольной тропинке. Миновав сонные избушки, она перешла через ручей и направилась к лугу. Пройдя по влажной траве около версты, Гнеда остановилась и оглянулась – отсюда были едва видны соломенные кровли домов, лишь Вежа возвышалась над спящей деревней, словно одинокий страж, да старая мельница угрюмо притулилась у реки. Здесь, на краю леса, был устроен шалаш, в котором летом пастух пережидал полуденный зной. За зиму его крыша полуистлела, и сквозь дыры в пожухлых листьях виднелись звёзды. Гнеда накидала на пол немного свежего лапника и, поуютнее закутавшись в заношенный платок, закрыла глаза. Она представила себе море – широкое, бездонное и сильное. Гнеда никогда не видела его, но сейчас ясно слышала, как оно трётся о песок, убаюкивая сладкой колыбельной. А ещё крики чаек и пенные волны. Домомысл рассказывал ей про море, про огромные корабли, вздымающиеся над белыми бурунами, про скрежет крепких снастей и про сильных людей, князей-мореходов древности… Гнеда увидела перед собой высокого, мужественного человека, стоящего на носу величественной ладьи. Его тёмные волосы были чуть тронуты сединой, пришедшей раньше срока. Ветер играл смоляными прядями, перемежая их солёными брызгами. Трепетали складки длинного плаща. Лицо человека было суровым и решительным. Высокие скулы, волевой рот, плотно сжатые губы, нос с горбинкой и глаза – тёмные и большие, горящие отчаянным огнём. Глаза человека, которому нечего терять, потому что у него ничего не осталось, глаза, видевшие нечто более беспощадное, чем жестокая битва. Этот человек никогда больше в своей жизни не будет счастлив, он разучился улыбаться. Но ни единая чёрточка его, ни одна морщина, ни изгиб высоких гагатовых бровей не показывали слабости или сожаления. Это был лик отважного человека. И лишь очи, бесстрашно смотрящие в тёмный бушующий простор, выглядели совсем молодыми. Лишь они не изменились под влиянием тяжёлой жизни не знающего покоя человека. Эти очи были такими знакомыми и такими недостижимыми…. Гнеда подняла веки. В прорехи крыши заглядывало семизвездие Воза, забравшееся под самую маковку огромного, безграничного неба. Девушка снова закрыла глаза, а лёгкий ветер донёс до неё едва уловимый запах полыни. 2. Незваные гости. Когда Гнеда проснулась, звёзды уже побледнели, готовясь совсем раствориться в светлеющем предрассветном небе. Не сразу поняв, где находится, девушка приподнялась на локтях и растерянно вскинула брови. Постепенно приходя в себя, она вспомнила события прошедшей ночи. Но теперь над головой слышалась весёлая возня скворцов, а тёплый ветер ласково поглаживал траву. Всё было обыденно и привычно, и Гнеда начала сомневаться, не задремала ли она вчера за книгой, настолько призрачными ей показались воспоминания о двух вершниках. Девушка зевнула и сладко потянулась, окончательно стряхивая остатки давешнего страха и беспокойства. Нынче она обещалась помочь старику Гостиле на мельнице. Работа, конечно, не из лёгких, зато мельник тепло относился к ней, так что насчёт честного вознаграждения сомневаться не приходилось. Рассиживаться было некогда, и, наспех перевязав волосы лентой и смахнув с подола прилипшие былинки, она отправилась в деревню. Утро лишь занималось. Гнеда неторопливо шагала, с удовольствием размышляя о том, что Гостила был известным далеко за пределами Перебродов сказителем, знавшим уйму преданий и старин. В отличие от Домомысла, он не знал грамоты, не умел отличить одной буквы от другой, но при этом язык его был красочен и жив, а на деревенских праздниках старик становился средоточием всеобщего внимания. Что же до Гнеды, то её хлебом не корми, а дай послушать небылицу о прошлых временах. Но пока было так рано, что даже мельник ещё спал, и у девушки в распоряжении оставалось некоторое время. Решив не терять его попусту, она направилась к Листвянке. Босые ноги приятно погружались в росистый травяной ковёр. Словно приветствуя Гнеду, в воздух взвился жаворонок, оглашая округу жизнеутверждающим переливом. День обещал быть одним из лучших в эту весну. Почти весь путь до реки девушка преодолела бегом. Треволнения ночи исчезли с рассветом, и теперь она сама не понимала, как могла испугаться каких-то мороков. С лёгким сердцем, напоённым предвкушением хорошего и светлого, Гнеда слетела к воде по отлогому влажному берегу, на ходу стягивая с себя понёву. Набрав побольше воздуха, она с разбега нырнула в холодную свежую воду. Наплававшись и нанырявшись вволю, девушка выбралась на берег и оделась. Река придала бодрость телу и ясность уму, но при этом Гнеда почувствовала нестерпимый голод. Вспомнив, что дома оставалась ещё половина ржаного каравая, девушка ускорила шаг. На её голове, съехав набекрень, красовался венок из мать-и-мачехи и медуницы. Напевая себе под нос задорную песенку, подхваченную на вечерних посиделках, которую вряд ли бы одобрили благовоспитанные перебродчане, Гнеда шла по тропе, то и дело останавливаясь, чтобы сорвать очередной цветок. Увлечённая своим занятием, она не заметила, как дошла. Девушка по привычке нагнулась над кадушкой с дождевой водой, чтобы напиться, как вдруг неясное чувство заставило её замереть. Что-то было не так. Она стояла, не шевелясь. Все звуки погасли, и лишь сердце сильнее и сильнее стучало в груди. Венок соскользнул с головы, неслышно ударившись о землю. Гнеда знала, что у дверей Вежи кто-то был. Кожа покрылась мурашками, а ладони стали мокрыми и чужими. Вчерашний страх заполнял каждый уголок её души. Девушка опёрлась о шершавую мшистую стену, почувствовав, как подкашиваются колени и твердь уходит из-под ног. Собрав всю волю, она как можно бесшумнее приблизилась к краю и осторожно выглянула из-за укрытия. Первое, что предстало её взгляду, были два вороных коня, стоявшие без привязи. Они изредка переминались, но не издавали ни звука, спокойно ожидая своих хозяев. Слабый утренний свет лоснил крепкие мышцы рослых животных, по сравнению с которыми деревенские кони выглядели жеребятами. Девушка перевела взор на Вежу. Дверь была распахнута настежь, и это небрежение к чужому дому заставило её похолодеть. Изнутри не доносилось ни голосов, ни шума шагов, ни иных звуков, выдававших бы присутствие живого, но сомнений не оставалось – в Веже находились двое наездников. Кровь успела прилить и отхлынуть от лица Гнеды, когда в голове пронеслась эта мысль, и она снова начала терять почву под ногами. Нужно было бежать прочь, но тело словно налилось свинцом, не давая пошевелиться. Все размышления смело, когда из Вежи, укутанные в чёрные длинные плащи, стремительно вышли два незнакомца, тяжело позвякивая пряжками на сапогах. Один из вершников направился к коню, но вдруг застыл и, хищно, по-птичьи, повернул голову в ту сторону, где затаилась девушка. Его вид был одновременно привлекательный и отталкивающий. Незнакомец был красив какой-то неприступной, страшной красотой. Возможно, дело было в выражении лица человека – высокомерном, настороженном и жёстком. Глаза, глубоко посаженные и пронзительные, холодно и обманчиво безучастно пробежались по двору. В какой-то миг Гнеде показалось, что чужак посмотрел прямо на неё, и она зажмурилась, до боли втиснувшись в стену. Но он одним рывком оседлал коня и, прямой как скала, ещё раз огляделся. Второй всадник, не оборачиваясь, подошёл к своему скакуну и, грубо сунув что-то в перемётную сумку, не менее ловко вскочил в седло. Чужеземец бросил спутнику пару глухих слов на незнакомом языке. Первый ничего не ответил и развернул коня, но в это мгновение его жеребец задрал голову и коротко заржал. Гнеда вздрогнула и, закрыв глаза, медленно сползла ещё ниже по стене в густые заросли бересклета. Лошадь приблизилась беззвучно. Грузные копыта мягко вдавились в землю так близко, что тёплый воздух из ноздрей почти коснулся лица Гнеды. Всадник остановился прямо напротив её жалкого убежища, и девушке показалось, что кусты, укрывавшие её, сейчас вспыхнут под его взглядом. И в миг, когда Гнеда была готова, поддавшись страху, выскочить с криком безумия, она неожиданно ощутила новую, неизвестно откуда взявшуюся силу встретить любой исход лицом к лицу. Девушка открыла глаза, и взгляд её упёрся в то, что привлекло внимание страшного гостя. На дорожке лежал обронённый Гнедой венок. Нежные цветы всё ещё хранили капли луговой росы. В то же мгновение перед глазами девушки что-то мелькнуло – конник наклонился за венком, поддев его ножнами. Поднеся цветы к лицу, он втянул носом воздух и отрывисто сказал что-то своему спутнику. Оба тотчас пришпорили коней и растворились в листве. Трудно сказать, сколько Гнеда ещё просидела неподвижно, не в состоянии пошевелиться. Наконец, она медленно поднялась, опираясь о стену и пытаясь совладать с мелкой дрожью, пробиравшей её руки и ноги. Тяжело переступая, она вышла на тропинку. Нигде не было видно ни следа ни от тяжёлых копыт, ни от громоздких сапог конников. Лишь на тропинке одиноко лежал растрепавшийся венок, а ветер перебирал в нём почерневшие и пожухшие, словно опалённые огнём, мёртвые цветы. 3. Кузнец из Черноречья. Гнеде было страшно. Эти люди не могли прийти с добром. Она вновь вспоминала дверь, оставленную незнакомцами нараспашку, и сердце сжималось оттого, как легко и безнаказанно чужаки попрали хозяйскую честь, своевольно распоряжаясь в её жилище. Какие ещё законы им ничего не стоит преступить? Кто они были? Что искали? Ответов на эти и десятки других вопросов, роившихся в её голове, не было. Гнеда знала лишь, что оставаться здесь, входить в осквернённый самозванцами дом ей претило. Нужен был совет, покровительство старшего, мудрого друга. И со смертью Домомысла лишь один человек на всём свете мог ей помочь. Черноречье приютилось на противоположном берегу Листвянки, вниз по течению. Оно считалось отшибом деревни, до которого было версты полторы ходу. В стародавние времена здесь лежал целый посёлок, но потом его обитатели ушли в Переброды. Этому переселению давалось много объяснений, по большей части загадочной природы. Всё, что выходило за пределы родной деревни, казалось людям пугающим и опасным, и они с охотой верили в страшные россказни. А Черноречью прибавилось зловещей славы с приходом Кузнеца, что произошло ещё до того, как Гнеда попала в Переброды. В представлении жителей деревни, кузнец водил дела с потусторонними силами и ведал колдовскими заклинаниями, иначе как бы ему удавалось укрощать железо и создавать сверкающие мечи и боевые топоры, наводящие ужас на селян? Конечно, кузнец мог и плуг починить, и сработать запястье для девичьего убора, но всё-таки было что-то тревожное в его нечеловеческой силе и чёрном дыме, часто подымающемся из ремесленной. Вдобавок к прочему, он бывал за Бором и сам принимал в своём доме странников из чуждых земель. Откуда Кузнец пришёл в Суземье, никто не знал, но люди относились к нему с почтительным, но опасливым благоговением, и Гнеда была одной из немногих, кто не испытывал ровным счётом никаких предрассудков по поводу Черноречья и его единственного обитателя. Дело было в том, что ещё в детстве ей посчастливилось близко узнать этого человека, который во многом повлиял на её дальнейшую жизнь. …Трава хлестала по босым ногам, острые камни то и дело врезались в стопы. Девочка изо всех сил неслась по покатому холмистому лугу. Впереди уже блеснула серебристая лента реки, с другой стороны мрачными вершинами нависал Бор. Бежать больше было некуда. Она с отчаянием оглянулась – преследователи настигали её. Стайка улюлюкающих мальчишек со смехом и дикими устрашающими воплями разделилась, чтобы взять свою жертву в кольцо. Девочка стиснула зубы и рванулась наперерез двум парням, пытавшимся обойти её слева. В этот миг уставшая нога подвернулась, и с криком от пронзительной боли она с размаха упала в густую траву. Резко перевернувшись на спину, пытаясь подавить слёзы злости и обиды, она убрала с лица разметавшиеся волосы и как затравленный зверёк заскользила взглядом по ухмыляющимся лицам обступивших её ребят. Столкнувшись с глазами Завида, их предводителя, она замерла. – Ну что, подборыш? – его подвижные губы растянула усмешка. – Попалась, а? Парень нагнулся к ней, и девочка попыталась отстраниться, но Завид ловко схватил и резко заломил её руку. – Пусти, – сквозь зубы и боль процедила она. Слёзы, смешавшись с пылью, стекали по щекам грязными разводами. Завид, всё так же ухмыляясь, разжал хватку, оставив на её запястье красный след. Гнеда с ненавистью посмотрела на обидчика. – Кукушонок, а кукушонок, где твой батюшка? Хочу посвататься! Его речь встретила дружный хохот. У девочки больше не оставалось сил отвечать на издёвки, и она лишь старалась сдержать рыдания, которые уже начинали сотрясать её изнутри. – Где твоя матушка, сколотыш? Что-то никто не спешит тебя выручать! Даже твой старик, и тот – где он? Лицо девочки перекосило горечью и презрением. Он имел в виду Домомысла. Гнеда никогда не говорила ему о своих стычках с мальчишками, а на вопросы о незаживающих синяках у неё каждый раз была готова новая отговорка. Что-то не давало Гнеде просить поддержки у её дорогого Домомысла – то ли гордость, то ли боязнь огорчить старика. Во всяком случае, Завид отлично пользовался положением и всегда оставался безнаказанным. Гнеде казалось, что смелость ему придавало молчаливое одобрение взрослых, которые никогда не относились к девочке с особенной теплотой и делали вид, что ничего не замечают. – Никому не нужен нагулок! Все тебя бросили. Завид наклонился и схватил девочку за ворот рубахи. Изношенное сукно жалобно затрещало. – Подобру выметайся из нашей деревни! А то тумаками тропинку укажем! Гнеда пробовала сопротивляться, но парень был старше её на несколько лет, да и гораздо крепче. Он с силой отбросил девочку, так что она ударилась о камень. – У тебя ни отца, ни брата! Кто тебя защитит? – Завид разразился злым смехом. – Может, Кузнец? Видимо, эта мысль очень понравилась мальчишкам, и они начали просто умирать от потехи. Раздались отдельные возгласы: – Точно, может, Кузнеца покличешь? – Поди, ты, Завидка, первый свой хвост подожмёшь, увидав его! – дрожащими губами вымолвила Гнеда. – Что ты сказала? – Вождь деревенских забияк весьма не любил показывать страх, а она надавила на его больное место, не без основания подозревая в трусости перед Кузнецом из Черноречья. – Знаешь, что, пигалица, – его лицо вдруг озарилось злорадством, – отправляйся-ка ты сама к Кузнецу – пускай он тебе и будет заступой! А если не приведёшь к вечеру на это самое место, пеняй на себя! Ещё пожалеешь, что на свет родилась! – Точно, пусть приводит Кузнеца! – Пусть приводит! – Слыхала? – снова обратился к Гнеде главарь. – Шутки прочь. Тебе времени – до захода солнца. Не приведёшь Кузнеца, лучше в деревне не показывайся… Пошли, парни! Ребята направились в село, а Завид, уходя, ещё раз оглянулся с издевательской ухмылкой. Никого не боялись перебродские мальчишки так, как Кузнеца. Про него ходили разные слухи, например, о том, что своим ремеслом он овладел ценой жизни собственной жены, скормив её огню, или что он мог заговорить серп, чтобы тот нарочно порезал своего хозяина. Взрослые, конечно, посмеивались над детьми, но за спиной на всякий случай зажимали пальцы накрест – чего только не бывает на свете. Оставшись одна, Гнеда, перестав плакать, оглянулась назад. Преследователи пригнали её на самую окраину Перебродов. Отсюда было рукой подать до Черноречья, надо лишь спуститься к Листвянке и дойти до деревенского моста. На той стороне на небольшом пригорке возвышался дом Кузнеца. Его очертания были ясно видны с места, где сидела девочка, но мысль о том, чтобы пойти туда, заставляла Гнеду цепенеть. В памяти сразу всплывали многочисленные байки, связанные с черонореченским обитателем. Она посмотрела в сторону деревни. Цену словам Завида Гнеда знала прекрасно, впрочем, как и его кулакам. Переведя взгляд на Черноречье, она вздохнула. Защиты искать, действительно, было не у кого, а бесконечные столкновения с Завидом должны были прийти к какому-либо концу. Собравшись с духом, Гнеда решила, что гораздо достойней станет гибель от руки грозного Кузнеца, чем от ненавистного перебродского выскочки. С тяжёлым сердцем девочка побрела к реке. Дойдя до моста, она тоскливо оглянулась. Делать было нечего, дороги назад не существовало. Обитель Кузнеца вблизи оказалась не такой уж и страшной, да и человеческих черепов на частоколе не висело, что несколько воодушевило Гнеду. Лес почти поглощал избу, которая была не похожа на дома в Перебродах – с тесовой, а не покрытой соломой крышей, она казалась просторней. Опрятный дворик был чисто выметен, ухоженные кусты смородины и малины стелились вдоль низкого забора. Откуда-то из глубины поднималась тонкая струйка дыма, приятно пахнувшего смолой. Лишь пустая конура возле входа не прибавила девочке храбрости своими размерами. На калитке висел кусок жести и деревянный молоток. Помявшись, Гнеда набралась смелости и, взяв в руку молоток, робко ударила по пластине, издавшей приглушённый короткий звук. Подождав некоторое время, девочка сделала новую попытку, но уже сильнее. На этот раз железо угрожающе ухнуло и задрожало. Из недр дома послышался отдалённый лай, а через несколько мгновений дверь приоткрылась и в неё протиснулась большая собака. Гавкая, она подбежала к забору и стала подозрительно принюхиваться к Гнеде. Следом за псом на пороге появился хозяин. Кузнец оказался рослым, широким в плечах человеком с загорелым, перепачканным в копоти и золе лицом. Он был облачён в передник из мягкой грязной кожи, полинявшие полосатые штаны и посконную, промокшую от пота рубаху с закатанными до локтей рукавами. Поступь Кузнеца отличалась спокойствием и уверенностью. На его открытом, правильном лице чуть заметно отразилось удивление, вызванное появлением неожиданной гостьи. Голову его венчала копна светлых, очень кудрявых волос, перехваченных на лбу верёвкой. Лучистые голубые глаза приветливо и с явным любопытством оглядывали Гнеду. Человек этот был из породы тех, чей возраст не поддавался определению, казалось, его годы застыли в одной точке. Ясным было лишь то, что он находился в расцвете жизни и был полон сил, которые, словно крепкий квас, так и переливались за пределы тесного сосуда. Гнеда вдруг поняла, что эта мощь никогда не будет направлена против неё. Страх сразу покинул девочку, зато она почему-то смутилась. Кузнец подошёл ближе, остановившись на почтительном расстоянии, и, вытирая руки о тряпку, обратился к ней, степенно поклонившись: – Чему обязан бедный кузнец удовольствию видеть в своей хижине маленькую госпожу? – На его губах промелькнула лукавая, но безобидная улыбка. – Может, она заблудилась, собирая в лесу малину? Глаза человека излучали доброту и участие. Гнеда, не привыкшая к подобному, смешалась ещё больше. – Я вовсе не госпожа, господин Кузнец… Девочка потупила глаза и замолчала. Кузнец улыбнулся: – Что ж, тогда я тоже не господин. Моё имя Катбад. А как зовут мою милую гостью? Гнеда удивлённо вскинула брови. Ей никто никогда не говорил, что она мила, и уж тем более не величал госпожой. – Я Гнеда из Перебродов… – она снова запнулась. – Ну что же, Гнеда из Перебродов, – сказал Кузнец, скользнув взглядом по рваному вороту рубахи и большому синяку на руке девочки, – не окажешь ли ты мне честь и не разделишь мой скромный обед? Он вопросительно посмотрел на Гнеду. При его словах она вспомнила, что почти ничего не ела со вчерашнего дня, и глаза девочки загорелись. Заметив это, а также её колебание, Катбад отворил перед гостьей калитку, приглашая пройти в дом. Большая собака приветливо завиляла хвостом и лизнула руку Гнеды. Кузнец провёл её на задний дворик, где помог умыться. Когда девочка привела себя в порядок и вошла в дом, на столе её уже ждал обед: в горшке дымилась каша, рядом в крынке стояло свежее молоко, тут же лежали щедрые ломти сыра и хлеба. От такого обилия яств у Гнеды закружилась голова, и она жадно накинулась на еду. Катбад же за всё это время почти не притронулся к пище, с любопытством глядя на голодную девочку. Дождавшись, когда она наестся, Кузнец наконец промолвил: – Что же, думаю, на сытый желудок беседовать легче. Что-то подсказывает мне, что Гнеда забрела в Черноречье не совсем случайно. Я прав? Девочка с беспокойством вспомнила о том, зачем пришла. Её цель казалась теперь нелепой, но Катбад ожидающе и с вниманием смотрел на неё. – Вижу, у тебя неприятности? – Да, господин… то есть.… Да, Катбад, ты прав. Сбивчиво и торопливо Гнеда рассказала о своей вражде с перебродскими задирами. – Так ты и есть приёмная девочка Домомысла, – словно про себя произнёс Кузнец, когда она закончила свой незамысловатый рассказ. – Подкидыш, – поправила Гнеда, нахмурившись. Так её называли в деревне. – Меня подбросили на порог Вежи. – Странный выбор, – снова подумал вслух Катбад. – Из всей деревни остановиться на отшельнике-книжнике, который едва ли знал, что с тобой делать. Удивительно, что старец не передал тебя в семью в деревне. Тут Кузнец очнулся от своих мыслей и посмотрел на девочку, запоздало испугавшись, что его прямодушные размышления могли обидеть её. – Твердята, моя кормилица, хотела забрать меня к себе, но кому нужен лишний рот у печи, – по-взрослому рассудительно сказала Гнеда, – и потом, Домомысл не желал отдавать меня. Он говорит, что просто так ничего не бывает, и, значит, ему свыше суждено вырастить меня. Я и сама бы не рассталась с ним ни за что на свете. Лучше Домомысла никого нет. Девочка замолчала и опустила голову, по-стариковски сложив худенькие ручки на коленях. Катбад улыбнулся и погладил её по голове. – Значит, ты совсем ничего не знаешь о своих родителях? – Домомысл говорил, – начала Гнеда, и её голос зазвучал напевно и отдалённо, и стало понятно, что она не раз заставляла своего опекуна повторять этот рассказ, затвердив его наизусть, – что это произошло в самую тёмную и холодную из осенних ночей. Бушевала гроза, лил дождь, ветер гнул деревья, и никто в деревне не отваживался высунуться за порог. Домомысл развешивал заготовленные травы и не сразу понял, что звук снизу – стук в дверь. Он сразу почувствовал волнение, ведь в столь поздний час и непогоду едва ли стоит ждать обычных гостей. Отсутствующий взгляд Гнеды устремился вперёд, словно она пыталась увидеть сквозь года события той судьбоносной для неё ночи. – Когда второпях он спустился по лестнице, стучать уже перестали. Открыв дверь, Домомысл заметил на пороге свёрток. Оглядевшись по сторонам, он не смог никого увидеть. Так он нашёл меня… Наутро Домомысл обежал всю деревню в поисках помощи и моих возможных родителей, но ни у кого не пропадали младенцы. Меня принёс в Переброды кто-то чужой, пришедший к нам по Дороге… Девочка вздохнула, а уголки её рта печально опустились вниз. – Твой рассказ и вправду грустный, – посочувствовал Катбад, положив свою большую ладонь ей на плечо. Он легонько сжал его, ободряюще улыбнувшись. – Не кручинься о том, что мелят глупые мальчишки. Возможно, когда-нибудь ты найдёшь своих родителей или узнаешь, кем они были и что их заставило так поступить. Гнеда вскинула на него глаза, в которых сверкнула надежда. – У меня есть кое-что, что поможет мне разыскать их, – тихо произнесла она и, засунув руку за пазуху, бережно вынула небольшой предмет, висящий на верёвочке у неё на шее. – Это всё, что было при мне, когда Домомысл нашёл меня. Взору Кузнеца предстал крошечный серебристый жёлудь с золочёной шапочкой. Украшение было сработано так тонко и искусно, что Катбад невольно ахнул. – Домомысл сказал, чтобы я никому не показывала его, – прошептала Гнеда. – Тогда тебе стоит послушаться своего воспитателя, – строго ответил Катбад, с трудом отводя взор от подвески. – Мне известно немного умельцев, способных изготовить такую вещицу. Уж поверь, я знаю, о чём говорю. Девочка торопливо спрятала украшение и виновато посмотрела на Кузнеца. – Ты хороший. Ты не обидишь меня, – еле слышно проговорила она. Катбад смягчился, но ответил без тени улыбки: – Не все обиды могут быть нанесены намеренно. Твой опекун считает, что эту вещь следует укрывать от чужих глаз, пусть так оно и будет. Кстати, говоря об обидах. Не пора ли нам выступать? Негоже заставлять себя ждать. Кузнец лукаво улыбнулся и встал, протягивая Гнеде руку. Вздохнув, она вложила свою ладошку в его мягкую теплую ладонь. Вместе они не спеша вышли из дома и отправились к реке. Ещё не дойдя до моста, Гнеда увидела на противоположном берегу ораву деревенских мальчишек, которые уже поджидали её, вольготно рассевшись на траве. Сердце девочки ушло в пятки, и она с тревогой посмотрела снизу вверх на своего спутника. – Ничего не бойся, – улыбнулся Катбад и сильнее сжал её руку, – они тебя больше пальцем не тронут, обещаю. Заприметив девочку и Кузнеца, который рядом с маленькой Гнедой казался ещё выше и страшнее, мальчишки повскакивали с мест и начали беспокойно переглядываться. Их взоры метались по Гнеде и Кузнецу и возвращались к Завиду, храбрость которого заметно пошатнулась. Лишь остатки гордости удерживали его от позорного бегства. Тем временем девочка и Кузнец неторопливо перешли мост. Мальчишки сгрудились за своим предводителем, готовые в любой миг бежать. – Так, говоришь, эти обалдуи тебя хаяли? – спросил Катбад и обвёл ватагу прищуренным глазом. – Ну, кто тут самый лихой? – обратился он к оробевшим ребятам. Среди них раздались несмелые бормотания: – Да мы ничего… – Мы её не трогали, господин Кузнец … – Вот что! – громко прикрикнул Катбад. – Если ещё раз вы обидите Гнеду, если хоть одну слезинку она прольёт из-за вас, пеняйте на себя. Одно её слово, и я буду здесь. Найду вас хоть из-под земли, и тогда пощады не ждите! Голос Кузнеца был таким строгим и страшным, что Гнеда невольно сжалась. Пожалуй, никто бы не хотел навлечь на себя гнев этого человека. – Уразумели? – гаркнул он на них. – Уразумели, господин Кузнец! – дружно ответили мальчишки. – Так и зарубите себе на носу! А сейчас, чтобы духу вашего здесь не было! Казалось, только этого и ждали перебродские драчуны. Мгновенно они развернулись и что было мочи помчались в деревню. С тех пор Гнеду перестали обижать, и даже взрослые жители Перебродов посматривали на девочку по-другому. Всё-таки иметь в друзьях Кузнеца чего-то да стоит. И теперь, когда она боялась так, как никогда прежде, Гнеда не успела опомниться, как со всех ног летела по знакомой тропинке в сторону Черноречья. 4. Побег. Не удосуживаясь дойти до калитки, девушка перемахнула через низкий забор, оставив Грома, огромного пса Катбада, в полном недоумении. Сломя голову, она пронеслась прямо на задний двор, где и нашла Кузнеца перебирающим сданную в починку деревенскую утварь. – Катбад! – закричала Гнеда, кидаясь ошарашенному Кузнецу на шею, так что он едва успел отбросить косу, которую держал в руке. – Ты что, шальная! – с неодобрительным удивлением воскликнул он. – Там, в Веже… – Да что стряслось? – сердито спросил он, отстраняя от себя девушку и заглядывая ей в глаза. – Обидел тебя кто? Гнеда нетерпеливо вывернулась из рук Кузнеца, сжимающих её плечи. – Два всадника на огромных лошадях! Я только что видела их! В Веже! – Всадники? – нахмурился он. – Успокойся и расскажи всё по порядку, – приказал он и силой усадил девушку на скамейку. – С самого начала. Гнеда глубоко вздохнула и принялась пересказывать события прошлой ночи. Катбад молча слушал девушку, прищурив голубые глаза. Когда она дошла до того, как отправилась ночевать в поле, Кузнец лишь хмыкнул. – Они видели тебя? – отрывисто спросил Катбад, стоило Гнеде окончить свою путаную и суетливую речь. Девушка помотала головой. Кузнец нахмурился и встал. Пройдя несколько шагов в задумчивости, он посмотрел на Гнеду, приложив руку ко рту, словно борясь с желанием сказать что-то. Какое-то время он стоял так, раздумывая. Наконец, его взгляд прояснился. – Нам нужно увести тебя отсюда. Гнеда оторопело смотрела на него, ожидая объяснений. – Ступай в дом, собери всё, что найдёшь из еды в дорогу. На ходу стягивая с себя передник, Катбад снял со стены потёртый заплечный мешок и начал быстро кидать туда разный скарб. – Живее! – прикрикнул он на всё ещё стоящую на пороге девушку. Гнеда послушно принялась выполнять приказание Кузнеца, время от времени с тревогой поглядывая на него. Но Катбад был так строг и сосредоточен, что не замечал её, а задавать вопросы Гнеда не отважилась. Она никогда прежде не видела его таким. Вскоре перед ними лежали две плотно набитые сумки. Катбад накинул сверху поддёвку и туго перетянулся поясом. – Куда мы идём? – спросила девушка, когда Кузнец наконец остановился и посмотрел на неё. – В Завежье, к Твердяте. Твердята была кормилицей Гнеды. Рано овдовев, она вернулась в родную деревню, где у неё появилась новая семья. – Мне нужно в Вежу, взять свои… – Мы не можем возвращаться, это опасно. – Но… – Не хватайся за вещи. Были бы руки, наживёшь ещё. Идём. С этими словами Кузнец водрузил одну из сумок Гнеде на плечи и подтолкнул её к двери. Они вышли через задний двор, сразу за которым начинался лес. Гнеда обернулась. Отсюда ещё была видна Вежа, растерянно озиравшаяся вокруг пустыми глазницами своих окон. Катбад коротко присвистнул, и через мгновение Гром уже яростно бил пушистым хвостом, путаясь у них под ногами. Кузнец шёл уверенно и быстро. Гнеде приходилось почти бежать, чтобы не отставать от него. Время от времени Катбад оглядывался и только прибавлял шагу. Постепенно они оказались на едва заметной тропе, то и дело терявшейся в молодой траве. Пёс убежал вперёд, радуясь непредвиденному путешествию, и с восторгом принялся ловить крапивниц и рыжегрудых малиновок, испуганно вспархивающих из-под его огромных лап. Недавно распустившиеся листья были не больше прясленя и не давали защиты от весеннего солнца, потихоньку карабкавшегося всё выше на небосклон. Гнеде стало жарко, и она с удовольствием думала о роднике, который должен был встретиться на их пути. Если бы не суровое молчание Кузнеца, можно было бы вообразить, что они отправились рубить шалаш на тетеревином току или собирать живицу этим погожим утром. Когда путники добрались до ключа, Катбад разрешил передышку. – Стереги! – приказал он собаке, и Гром послушно засеменил назад по тропе. Кузнец проворно свернул из бересты два маленьких чужлика, и Гнеда с наслаждением напилась и обтёрла пот с горячего лица. Она, наконец, поймала взгляд Кузнеца, но он тут же опустил глаза и провёл рукой по мокрым курчавым волосам. И когда только в его соломенно-русых прядях появилась седина? – Твой старик всегда боялся, что они придут. Словно ждал этого, – глядя мимо девушки, промолвил Катбад после недолгого молчания. Он зачерпнул воды и не спеша выпил. – Домомысл говорил всем, что нашёл дитя на пороге, так ведь это неправда. Тебя из рук в руки передал ему человек. Незнакомец. Всадник в хорошем плаще и с добрым клинком на поясе. Платок, в который ты была завёрнута, не зазорно было надеть боярыне, так говаривал твой старик. – Что? – вскрикнула девушка, вскакивая с земли. – И ты таил это от меня? – Домомысл так решил, – развёл руками Катбад. – Он не желал, чтобы в деревне заподозрили, что ты имеешь отношение к богатой семье. И тебе это знать было незачем. Первое время старик надеялся, что всадник вернётся, но годы шли, а никто не являлся. В те времена в княжестве была смута, всё встало с ног на голову, многие рода попали в опалу. Кто знает, какое несчастье забросило тебя в наши края. Была ли ты нежеланной дочерью, от которой стремились избавиться, или же любимым дитя, спасаемым от грозы, нависшей над домом, мы не знаем. Домомысл верил во второе, и считал, что никто из твоих родичей не уцелел, раз они не разыскали своего младенца. С тех пор он лишь боялся, что появятся те, по чьей воле ты оказалась разлучена с родителями. – Он никогда не говорил мне этого… Как он мог? А что, если, – глаза Гнеды страстно загорелись, – если это был мой отец?! Как Домомысл мог не рассказать мне, хотя бы перед смертью! Ведь он видел его, говорил с ним! – Девушка опустилась на траву и обхватила руками виски. Вдруг новая мысль посетила её. – Но эти люди, ты думаешь, они… – Никто не вторгается на рассвете в чужой дом с добром, – нахмурившись, покачал головой Катбад. – Уж не ведаю, по твою ли душу они пожаловали, а только не нравится мне это. – Кузнец поднялся и свистнул собаку. – Идём, путь неблизкий. Гнеда послушно встала, и они снова двинулись вперёд. В другое время девушка непременно бы любовалась нежной с молочным отливом зеленью берёз. Нарвала бы пролески и сон-травы и украсила бы свои волосы барвинком, так шедшим к её тёмным прядям. Она бы полной грудью вдыхала смешанный запах нагретой земли и прелых листьев, через которые уже проклюнулись настырные кулачки папоротника. Радовалась перекличке дятлов и журчанию песни коноплянки. Но теперь она могла думать лишь о том, что сказал ей Катбад. Сколько раз бессонными ночами размышляла она, гадала о том, кем были её родители, почему мать оторвала её от груди и подкинула учёному старцу. Сколько раз заставляла Домомысла повторять ей рассказ о событиях той ночи. Что ещё мог утаить её опекун? Что мог знать о её судьбе? За этими размышлениями Гнеда почти не замечала, как проходил день. Кузнец стремился уйти как можно дальше от Перебродов и продолжал путь даже в жаркие полуденные часы. Девушка была хорошим ходоком, но и она утомилась от скорого шага своего спутника и зноя. Катбад позволил сделать ещё несколько коротких привалов, прежде чем с приходом сумерек окончательно остановился на ночлег. Кажется, Кузнец был доволен, и погони за ними не последовало. Тем не менее, путешественники не стали разжигать костра, и наскоро поужинав, улеглись спать. Несмотря на тревоги дня, Гнеда мгновенно погрузилась в крепкий здоровый сон. Она проснулась оттого, что Катбад немилосердно расталкивал её. – Что-то стряслось? – с испугом спросила девушка, вскакивая с хвойной подстилки. – Вот-вот рассветёт, пора. И они двинулись дальше. Теперь Катбад шёл без вчерашней спешки. Безмятежно проведённая ночь немного умерила его волнение, но, тем не менее, он не переставал поглядывать по сторонам зоркими глазами охотника. Всё же опасения Кузнеца были напрасными, и к вечеру второго дня окольными стёжками путники добрались до деревни. Лесная тропа довела их прямо до реки. Отсюда к жилью шёл неглубокий каменистый брод. Как же сладостно было окунуться уставшими ногами в студёную воду после целого дня ходьбы! Гнеда и Катбад весело переглянулись: кажется, их путешествие заканчивалось благополучно. Гром почувствовал их настроение и весело поскакал вперёд по мокрым валунам. Перейдя на правый берег, они поднялись вверх по крутому холму. На деревню уже спускались сумерки. Скотина была загнана, над домами ровными столбиками курился дым. Приятно пахло речной сыростью, остывающим после жаркого дня песком и свежим хлебом. Эти запахи напомнили Гнеде Переброды, и она почувствовала тоску по дому. Кто знает, суждено ли ей вернуться? Под деловитый лай собак спутники дошли до места. Дом Твердяты стоял на высоком берегу. Внизу уютно журчала Листвянка. Из-за плетня доносилось нежное благоухание шиповника. Двор потихоньку погружался в полутьму, люди и звери готовились к вечерней трапезе и сну. Лишь собака, почуяв чужаков, разрывалась злым осипшим лаем. Не успел Кузнец остановиться у ворот, как из избы выпорхнула тень. – Батюшки, Катбад, ты ли это? – всплеснула руками маленькая женщина, появившаяся перед ними. Гнеда сразу узнала голос своей кормилицы, который совсем не изменился со временем. – А я слышу, Раскат заливается, думаю, кто же это пожаловал! Твердята разглядывала своих гостей, беспокойно заправляя выбившуюся прядь под повойник. Её стан был по-девичьи хрупким, на загорелом, уже тронутом морщинками лице проступали обветренные скулы, ясные голубые глаза озабоченно перебегали с Кузнеца на девушку. – Батюшки, Гнеда, деточка! – Твердята, скорее догадалась, чем узнала свою молочную дочь. – Твердята! – Девушка не смогла сдержать радости и заключила женщину в объятия. – Вспомнила меня? – Да как забыть, доченька! Какая же ты большая выросла, – воскликнула Твердята, вскинув руки и отстраняя от себя девушку, чтобы разглядеть её. – Заневестилась уж, поди! В понёву впрыгнула… – Твердята сложила руки на груди, подперев одной из них подбородок, и мелко закачала головой. – Как же скорёхонько время бежит, батюшки мои. Уж даве-то тебя на руках нянчила! Гнеда счастливо засмеялась. Твердята залюбовалась ею. Девушка уже перешла грань детства, её тело начало приобретать мягкость, но глаза оставались ребяческими. Длинная вороная коса доходила до пояса, вокруг которого, действительно, была обёрнута красно-зелёная понёва. – Да что ж мы тут прохлаждаемся! – всплеснула вдруг руками женщина. – Идём в избу! – Погоди, – понизив голос, остановил её Кузнец. – Мы не просто в гости пришли. Сможешь ты приютить девку на время? – Отчего ж не приютить, – удивлённо ответила Твердята. – Мы ведь как раз зимусь старшую выдали в Дубно, пашня да сев на носу, там и страда, лишняя пара рук как раз ко двору! – Ну вот и славно, – удовлетворённо кивнул Катбад. Все домочадцы были в сборе за столом, когда Твердята ввела в сруб гостей. Женщина торопливо что-то прошептала мужу, который лишь молча кивнул и встал, здороваясь с вошедшими. – Мир твоему дому, Вячко! – поклонился Кузнец, не впервые бывавший в этой семье. – Хлеб да соль! Пока мужчины обменивались словами приветствия, Гнеда переглядывалась с детворой, разрывавшейся между любопытством к вновь прибывшим и досадой от задерживаемого ужина. Гнеда в свою очередь низко поклонилась хозяину дома и старичку, видимо, отцу Вячко, и Твердята поспешила усадить её на лавку. – Пчёлка, а ну пододвинься. Небось, и не помните друг дружку, а ведь от одной груди кормились, – засмеялась она и потрепала по головам Гнеду и её соседку. Это была вторая дочь Твердяты, молочная сестра Гнеды. Пчёлка приветливо улыбнулась и подала гостье ложку. Гнеда была так полна впечатлений от переживаний и дороги, что остаток вечера, проведённый в доме кормилицы, вспоминался потом словно в тумане. После ужина детей отпустили спать, взрослые же остались за беседой. Уходя, Гнеда кинула прощальный взгляд на Кузнеца, но тот с сосредоточенным видом обсуждал что-то с Вячко. Твердята отправила девушек ночевать в сенник. Перед тем, как улечься, Пчёлка вдруг спохватилась, что не показала своей новоявленной сестре недавно родившегося телёнка. И долго перед сном они гладили нежную бархатистую шёрстку пахнущего молоком и сеном малыша под неодобрительным взором рогатой мамаши. Пчёлка никак не могла наговориться – все братья и сёстры были гораздо младше, и теперь у неё вдруг появилась сестра и подруга одновременно. Но Гнеда, свернувшаяся калачиком в подстеленном на сено овчинном кожухе, уже не разбирала слов. Речь Пчёлки постепенно сливалась с переливом реки внизу. Шумные вздохи коровы, печальный скрип коростеля на лугу, непривычная сытость и запах чего-то родного, давно забытого и вновь обретённого заставили её уснуть самым сладким за долгое время сном. 5. Семья. На другой день Гнеда не сразу поняла, где находится. Сквозь дрёму она услышала звуки льющейся воды и тихий женский голос. Девушка пошевелилась, и щёку слегка укололо сеном. Из хлева доносилась утренняя возня, поквокивали куры, тихонько стукало ведро о корыто и хлюпала пойлом корова. Твердята что-то ласково говорила ей, а, может быть, телёнку. Чуть в отдалении скрипнули ворота и фыркнула лошадь, прошуршали колёса телеги. Гнеда с усилием стряхнула с себя сонную негу и приподнялась на локтях. Рядом посапывала Пчёлка, утренний свет мягко очертил её умиротворённое лицо, вишнёвые губы и светлые ресницы. Девушка потеребила подругу за плечо. – Ты чего? – спросонья удивилась Пчёлка. – Мать уже скотине корм задаёт, а мы всё дрыхнем. – Ааа, – вяло пробормотала девушка и, махнув рукой, перевернулась на другой бок. – Она меня бережёт. Говорит, в молодухах ещё наработаюсь. Последние слова Пчёлка уже мямлила сквозь сон. Гнеда вздохнула и принялась спускаться. Тихо, чтобы не разбудить спящих по-летнему в клети детей, она прошла в избу. Печь растопилась, дрова уже догорали, и устье зевнуло на девушку жаром, когда она наклонялась к стоящей рядом бочке напиться. – Батюшки, ни свет, ни заря. Ступай досыпать, дочка! – удивлённо засмеялась вошедшая Твердята. Она была в чистой рубахе, опрятно закатанные рукава обнажали тонкие загорелые руки. На шее краснела рябиновая низка. Гнеда только улыбнулась в ответ: – Пойду, воды натаскаю. – Она взялась за дверь, но тут вспомнила. – А где Катбад? – Да они втроём чуть свет орать вышли. Жаворонок да жаба уж давно песни поют, выгоняют в поле. Подхватив коромысло, девушка направилась вниз к реке, миновала амбар, прошла огород, который, как и поле, ждал со дня на день принять в себя семена будущего урожая. Поленница на краю подворья была по-хозяйски полна дровами на любой случай: и жаркие берёзовые, и еловые, смолистые и трескучие, и ольховые, которые в мыльне любую хворь выгонят из тела. А вот и сама баня, почти у самой воды. Дойдя до реки, Гнеда первым делом умылась и причесалась. Она переплела косу и перехватила волосы очельем. Набрав полные вёдра, девушка склонилась над одним из них. Из дрожащего зеркала на неё глядели насмешливые карие глаза. Румянец на щеках проступал даже через закопчённую злым весенним солнцем кожу. Гнеда не любила своего отражения. Её лицо было слишком угловатым, глаза недостаточно большими и слегка раскосыми, нос, напротив, казался чересчур велик, а уж тёмные волосы и брови напоминали ей и всем окружающим, что она чужачка. Но в это утро девушка на удивление нравилась себе. Улыбнувшись смуглянке в ведре, Гнеда легонько шлёпнула по воде ладонью, и её образ разошёлся колеблющимися кругами. Придя в дом, Гнеда как следует вымела печь и помогла Твердяте скинуть туда пять пухлых хлебов, которые хозяйка успела сотворить из кислого ноздреватого теста. Потом они в четыре руки убрали избу, вычистили дресвой полы и хорошенько выскребли стол ножами. Перетряхнули постели и завели квашню на вечерние пироги. До завтрака они успели ещё расстелить на росной траве холсты, а когда проснулись малыши, их уже ждали на столе вчерашние щи с ржаным караваем. Пчёлка удивлённо приподняла бровь, увидев свою новую сестру, распоряжающуюся по дому, словно это она, Пчёлка, была у неё в гостях. Дети, и так почти не дичившиеся незнакомки, вскоре совсем освоились с ней, и не успела Гнеда оглянуться, как одни уже сидели у неё на коленях, а другие прыгали около, принося на похвальбу кто игрушку, кто глиняную свистульку. Старшему мальчику минуло десять, и он уже смотрел маленьким мужичком. Мать поручила ему важное дело – отнести пахарям горячее в поле, и он с многозначительным видом ждал, пока она приноравливала ему на плечо жердь с привязанными с обеих сторон горшочками. День утекал как сквозь пальцы в заботах, которые Гнеда со странной радостью разделяла с кормилицей. Она словно старалась наверстать всё то, чего была лишена в сиротстве. В Перебродах девушка то и дело подвязывалась на разные дворы – где посидеть с малыми ребятами, где напрясть пряжи, где помочь с обмолотом, где прополоть, и уж обязательно проводила всё лето на сенокосе и жатве. Но всё это было для чужих людей, приработок, а теперь Гнеда впервые чувствовала себя дома, в семье. Мужчины, вернувшись вечером с поля, уставшие и зацелованные докрасна жарким солнцем берёзозола, кажется, даже не заметили, что вчерашняя гостья ловко хлопочет по хозяйству, собирая на стол. Никто не удивился, когда Гнеда с Твердятой принялись отмывать перед сном малышам пяточки в большом ушате. Пчёлка же, глядя на подругу, решила не отставать, и на следующее утро, к удивлению матери, поднялась вместе с Гнедой с третьими петухами. Катбад пробыл в Завежье ещё несколько дней, помогая пахать землю. Твердята никак не могла нарадоваться такому счастливому стечению обстоятельств и всё приговаривала, что небеса послали ей Гнеду в добрый час. Но всё же пришла пора Кузнецу возвращаться восвояси. Рано утром в назначенный срок он выдвинулся в путь. Девушка вышла проводить его до леса. Нежданно-негаданно к ней опять вернулись былые страхи. За старым другом она чувствовала себя как за высоким тыном, кто же теперь сможет защитить её, если потребуется? – Не уходи, миленький! – Гнеда прижалась к широкой груди Катбада, когда они остановились у брода. Дальше Кузнец её не пустил. – Ну что ты, касаточка моя, – он погладил девушку по волосам. – Не одну ж оставляю. Пора мне, чай, загостился. – Боязно… – Бояться волков, быть без грибов. – Он легонько отстранил её от себя и улыбнулся. – Да и сходить надобно, разведать. Помнишь ты наш уговор? Как кукушка закуёт, так и жди меня на побывку. Гнеда вздохнула и отвела взор вниз. – Добро? – Кузнец поднял её подбородок и заглянул в глаза. – Добро, – еле слышно проговорила девушка. – Не вешай носа, будь умницей, помогай Твердяте да меня поджидай, приду с гостинцем. Он притянул к себе Гнеду и, крепко и коротко обняв, отпустил её и шагнул к броду. Гром прыгнул на девушку и, упершись передними лапами в грудь, дотянулся до лица влажным шершавым языком. Против воли Гнеда засмеялась и махнула обернувшемуся Кузнецу. Гром уже метнулся к хозяину серой молнией и скакал возле него, обдавая холодными брызгами. Какое-то время до девушки ещё доносился строгий голос друга и притворно-жалобное поскуливание пса, но вскоре шум воды и туман, поднимавшийся от реки, поглотили эти звуки. Дождавшись, когда Катбад скроется в лесу, Гнеда снова вздохнула и отправилась в деревню. Но горечь расставания недолго лежала на её сердце. Ставшие за эти несколько дней почти привычными труды не дали времени для тяжёлых дум. Наступала пора боронить и сеять, налаживать огород. В полную силу начала доиться корова, да и остальная живность требовала ухода. Малыши нынче отказывались засыпать, не выслушав наперёд баснь, до которых Гнеда оказалась искусницей не меньшей, чем охотницей. С Пчёлкой девушки стали не разлей вода. Всё делали дружно и споро, а вечерами так же вместе ходили на гулянья. Гнеда сама на себя удивлялась, откуда только силы брались. Иной раз после ужина думалось, только бы зарыться в сено да заснуть до утра, но неутомимая Пчёлка хватала подругу под руку и заставляла идти, заманивая предстоящими игрищами или хороводом. Не скупясь, делилась всем, что сама имела, и подружками, и лентами. Но в один из вечеров никакие посулы не смогли уговорить Гнеду идти, да и Пчёлка, по правде сказать, сама притомилась. Твердята задумала устроить бучение, и целый день названные сёстры орудовали ухватом, тягая с печи тяжёлые корчаги с бельём, замоченным с золой, а после на реке стирали, валяя и колотя пральниками холстины, рубахи и порты всей семьи. Намаявшись за день, подруги едва нашли силы забраться в сенник. Но, как иной раз бывает, с сильного устатку сон вопреки ожиданиям не шёл, и Пчёлка завела свой излюбленный разговор. – Неужто не осталось у тебя дружка милого в Перебродах? Вот не поверю! Гнеда завела глаза и перевернулась на спину. Ну вот, сызнова начинается. Пчёлка пытала подругу едва ли не каждый день. Какие там дружки? Гнеда мысленно усмехнулась. Парни, гонявшие её девчонкой за околицу, выросли и иной раз и впрямь взглядывали так, отчего делалось неловко. Но ни с одним Гнеда не гуляла тёплыми летними ночами у реки, не задерживалась за столбушкой на зимних посиделках. Ни с кем не сблизилась. Наверное, в душе никогда не проходила старая обида. Не могла простить им своего страха и унижения. Да и потом, Гнеда никогда не обманывалась на свой счёт. Кто позарится на подкидыша, у которого ни семьи, ни дома? Вежа, где они с Домомыслом жили, принадлежала общине. Она стояла в Перебродах с незапамятных времён, и строителей её не помнили и деды. Говаривали, что возведена она была во времена Первых Князей, чтобы в ней могли укрываться жители при набегах свирепых воинов с севера. И лестница была закручена посолонь, чтобы вражеским ратникам было не с руки биться мечом. Со смертью опекуна, бывшим хранителем Вежи, положение Гнеды стало совсем зыбким. Она жила теперь там лишь по милости деревни, а иные уже подавали голоса о том, что девчонке пора выметаться. Благодаря воспитанию Домомысла Гнеда не взращивала напрасных чаяний. Такая, как она, становится первой добычей обидчиков, а обидеть девушку нетрудно, особенно когда у неё нет ни отца, ни брата-заступника. Гнеда сызмальства знала, что должна строго блюсти себя и не давать и малого повода для пересудов. Напраслина что уголь, не обожжёт, да замарает. Потому девушка и не шла жить к Кузнецу, который звал её не единожды. Он был ей другом, почти отцом, но что бы начали молоть о них перебродские языки, догадаться было не сложно. А самое главное, сердце девушки не лежало ни к кому. Не знала она такого молодца, с которым бы пожелала ходить об руку. Не снились ей по ночам ещё ничьи очи, не было такого имени, которое бы Гнеда с трепетом шептала украдкой, примериваясь. Ей были непонятны и смешны томные вздохи, с которыми Пчёлка рассказывала о своём «жадобушке». Но разве всё это объяснишь упрямой подруге? – Не осталось, – без надежды на спасение от дальнейшего разговора ответила она. – Метелили меня почём зря, пока в рубашонке бегала. Вот тебе и все дружки, – нахмурилась Гнеда. Даже настроение портилось от таких бесед. – Ну, так мы тебе тут найдём друга сердечного! – обрадовалась Пчёлка. – Да уж, хороша невеста. Ни кола, ни двора. Гнеда отвернулась на бок, давая понять, что разговор окончен. Её молочная сестра обиженно засопела носом, но вскоре до девушки донёсся звук её размеренного дыхания. Сморило. Девушку взяла досада – разбередила сердце и заснула! Хоть Гнеда не знала ещё любви, но разве и ей не хотелось когда-нибудь встретить такого, который взял бы её за себя, несмотря ни на что? И вспоминалось, как Домомысл гладил её по голове после новой обиды и приговаривал, что однажды сыщется добрый молодец, что полюбит так сильно, что не будет корить, спрашивая, кто её отец, а попросит стать матерью своим детям. 6. За ягодами. Катбад пришёл, как и обещал. Закуковала кукушка. Женщины уже засадили репища и огороды, а мужчины высеяли лён. В коричневую блестящую гущину семян Твердята зарыла несколько калёных яиц, и в поле сеятели улыбались, найдя в лукошке подношение. Прежде, чем съесть, они подбрасывали яйца вверх, заговаривая лён вырасти повыше. Гнеда ахнула, увидев, как Кузнец достаёт из котомки знакомцев – её небогатое приданое, хранившееся в закутке в Веже. Несколько холстин, осиленных помощью добрых людей на супрядках, ручники, пояски, ленты, очелья с усерязями, обручье и подвеска-птичка – подарки Катбада, и, конечно, маленькая прялка. Её сработал ещё Домомысл, сам же и разукрасил резцом навершие и донце. Сразу тепло стало на душе, как только рука легла на вытертую временем кленовую гладь. Правду молвить, не сильно была нагнетена коробья Гнеды. Немного же она нажила, раз всё вместилось за плечи Катбада… От друга девушка узнала, что в Перебродах было спокойно, никто не видел злополучных всадников, и селяне оказались порядком удивлены внезапному исчезновению Гнеды. В Веже всё выглядело нетронутым, будто и не побывали в ней незваные гости. – Поживи у Твердяты с Вячко до осени, а там поглядим. Они тебе рады. Нахваливали в два голоса, да и дед не жаловался. И то верно, от труда ты никогда не бегала, и нрав у тебя уживчивый. Они сидели на склоне у реки под раскидистой рябиной, усеянной пушистыми соцветиями и охмеляющей тонким благоуханием. Был хороший тёплый вечер. Гнеду, умаявшуюся на прополке, клонило в сон, но желание побыть ещё рядом с Катбадом пересиливало усталость. – Думаешь, они не вернутся? – осторожно спросила девушка. Кузнец неопределённо повёл плечами. Теперь, по прошествии времени, даже ему стало иногда казаться, что всё лишь примерещилось им. – Я чувствую, что-то сдвинулось. В твоей жизни началась новая череда. – Он немного помолчал. – Вот, держи. – Катбад пошарил за пазухой и положил Гнеде на ладонь крохотное, но увесистое витое кольцо. Две толстые жилки переплетались с тонкой косичкой. – Носи на долгую память, – грустно улыбнулся Кузнец. – Какая красота! – девушка примерила колечко и отвела руку полюбоваться. – Спасибо тебе! – Она сжала его запястье. – И ещё я принёс… – Кузнец покопался в складках своей одежды и выудил полотняный мешочек. Гнеда вопросительно посмотрела на друга и заглянула внутрь. – Откуда? – изумилась она. Внутри тускло поблёскивали монеты. Их было больше, чем она когда-либо видела в своей жизни. – Всадник. Глаза Гнеды расширились, и она спросила быстрым шёпотом: – В хорошем плаще и с добрым клинком? – Он самый. Клянусь, это последнее, – добавил он, увидев её изумлённое возмущение. – Больше я ничего от тебя не утаиваю. Домомысл велел отдать тебе это, когда придёт время. Его губы сложились в неловкую улыбку, а в глазах снова засквозила тоска. – Придёт время? – Я не думаю, что ты вернёшься в Переброды. Тебе некуда возвращаться. – Он замолчал и, сощурив глаза, посмотрел на реку. Его пальцы рассеянно вертели сорванную травинку. – Обживёшься тут, а потом уведёт тебя со двора Вячко какой-нибудь славный паренёк. – Я здесь чужая, – прошептала Гнеда. – А там? – так же тихо спросил её друг. – Я не хочу с тобой расставаться. – Она робко подняла на него взгляд. – Мой дом – твой дом. Я всегда буду ждать тебя, моя касаточка. Но, чтобы обрести новое, нужно оттолкнуться от старого. – Это рубашка хороша новая, – возразила Гнеда, теребя завязки на мешочке, – а друг лучше старый. – И это верно, – рассмеялся Катбад. Он обнял девушку, и горько-сладкое послевкусие их разговора преследовало Гнеду ещё несколько дней. *** Вот и во второй раз проводила Гнеда Кузнеца. И вновь в будничном водовороте закружило так, что всё меньше времени оставалось оглядеться и задуматься. Ей стало не доставать одиночества, поэтому девушка обрадовалась возможности отправиться в лес, когда пошла первая земляника. Гнеде захотелось побаловать ребят. И дело, и всё же отдых. Не зря накануне тенётники налаживали свои сети, утро и впрямь выдалось ясным и ласковым. Девушка неторопливо бродила по заранее примеченным полянкам и опушкам, где под сенью трилистника наливались сладкие ягоды. То слабо слышался, то вовсе пропадал журчащий перезвон коровьих колокольчиков и звук пастушеского рога с дальнего конца осеки. Гнеда вполголоса пела, и на душе было светло и спокойно. Набредя на заросшее лесное озеро, она искупалась в воде, густой и чёрной, как дёготь. Но вот уже не осталось места в берёстовом лукошке, где высился красно-белый рассыпчатый холмик. Гнеда сама не заметила, как забрела слишком далеко. Солнце стояло уже высоко, пора было поспешать домой. Она даже слегка заплутала, прежде чем до неё, наконец, донёсся шум реки. Ещё немного, и вот ноги сами вынесли девушку на знакомую опушку у брода. Гнеда остановилась так, словно едва не наступила на гадюку. В голове быстро промелькнула мысль, что всё это уже было с ней. Погожее утро, ещё не просохшая после купания одежда, обманчивое спокойствие на душе и две вороные лошади, выросшие неожиданно и грозно на её пути. В глазах потемнело, пальцы сжались добела на берестяных боках лукна. Девушка начала медленно пятиться, но тело с трудом слушалось её. И вдруг совсем рядом раздался голос: – Здравствуй, милая, не из этой ли деревни будешь? Она резко повернулась, так что верхушка ягодной горки посыпалась вниз. В двух шагах от неё стоял русоволосый юноша, на голову выше Гнеды. Он довольно беззастенчиво, но добродушно разглядывал девушку. Уголки его тонких губ только начинали ползти вверх, а глаза уже вовсю улыбались. Очевидное дружелюбие незнакомца столь разнилось с её чувствами в этот миг, что Гнеда поспешила отвести взор, чтобы не показать ему своего страха. Но тот успел заметить: – Испугал я тебя чем? Юноша проворно нагнулся и подобрал упавшую землянику. Улыбаясь с уверенностью человека, привыкшего нравиться и сознававшего собственную привлекательность, он водрузил ягоды на место, и Гнеда заметила, что кончики его пальцев окрасились алым соком. Конечно, это не были всадники из Вежи. И нынче она видела, что лошади были гнедыми. Оправившись от замешательства, девушка ответила: – Обозналась я. Теперь, сумев справиться с собой, она могла рассмотреть его. Чужак был одет по-дорожному, и, судя по запылённой одежде, растрёпанным волосам, обветренной и потемневшей коже, давно в пути. Он был статным, но не сильно широким в плечах. Заострённый подбородок, нос с небольшой горбинкой и живые глаза придавали юноше сходство с весёлым хищным зверьком. – Бьярки, где ты там? – раздался сердитый мужской голос, и тут же из-за деревьев к ним вышел его обладатель. Вот его Гнеда могла бы, пожалуй, издалека принять за того страшного всадника. Высокий, с бледной кожей и густыми тёмными волосами, юноша выглядел уставшим и, похоже, совсем не разделял жизнерадостности своего спутника. Заметив девушку, он на мгновение изменился в лице, но тут же снова нахмурился и сделал небрежное движение головой, которое можно было принять за кивок. – Что это за место? – неприветливо спросил он у Гнеды, указав на противоположный берег реки. – Завежье, – коротко отозвалась Гнеда и поджала губы. Она перехватила ягоды в другую руку и сделала несколько шагов вперёд, намереваясь продолжить путь, как вдруг темноволосый преградил ей дорогу. Девушка похолодела. – Нам нужно попасть в Белый лог, далеко это? – его голос звучал раздражённо. Гнеда уже открыла рот, чтобы ответить ему что-нибудь дерзкое, как вдруг Бьярки встал между ними: – Да что ты на неё волком рычишь, и без того напугали девчонку. – Он повернулся к Гнеде. – Мы отстали от своих людей несколько дней назад, порядком поблуждали по буеракам. Да и ночка нынче выдалась не самая сладкая, – добавил он с усмешкой. – Белый лог далече. Не зная здешних мест, тяжело будет сыскать. – А в деревне не найдётся проводника? – Отчего же не найтись. Спросите старосту, его двор третий будет, если от брода подниматься. Только завтра вам не уйти. Не знаю того, кто хотел бы провести ночь Солнцеворота в дороге. – Спасибо, славница! И мы бы на гуляньях ваших повеселились. Будешь со мной через костёр прыгать? Бьярки улыбался, и Гнеда не могла понять, дразнит ли он её или говорит взаправду. Юноша вышел из тени на солнце, и в глазах его заскакали мелкие озорные искры, а разворошённые ветром пряди тронуло золотом. Его спутник, сощурившись от яркого света, казался ещё бледнее и мрачнее подле него. Гнеда была рада, что неловкий разговор окончен. Нелюбезность одного и чрезмерная весёлость другого вызывали смутную досаду. Она пошла своей дорогой и уже собиралась подобрать понёву, чтобы переходить реку, когда до неё донёсся крик: – Погоди! Гнеда обернулась и удивлённо взметнула брови – к ней спешил Бьярки. Слегка сбившимся от бега голосом он выдохнул, обнажив в улыбке ровные зубы: – Подол замочишь. В тот же миг его лицо оказалось так близко, что она смогла разглядеть бледные веснушки на желтоватой коже и синие крапинки, разбегавшиеся от зениц. Глаза Бьярки были ясно-голубые, как небо в первый осенний день. Одним уверенным движением он подхватил её на руки, под коленки, как ребёнка, и понёс через брод. Гнеда успела лишь сделать глубокий сдавленный вдох. Она была слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться. Дабы удержать равновесие, девушке пришлось опереться о плечо Бьярки, на что тот довольно улыбнулся. Даже через суровое шерстяное сукно рубашки Гнеда чувствовала тепло, исходившее от его тела. Выбившаяся из косы прядь коснулась лица юноши, но он словно не заметил этого. Вода размеренно журчала под его ногами, когда он шёл, спокойно и неторопливо преодолевая сопротивление волны. На середине потока Бьярки оступился, и пока юноша крепче перехватывал её, Гнеда на короткое мгновение ощутила на своей шее его дыхание. Он пах чем-то сладковатым. Травой, ночью, проведённой в лесу, здоровым мужским потом, лошадью и костром. И ещё чем-то знакомым и в то же время неуловимым. Когда он осторожно поставил девушку на ноги на берегу, она чуть пошатнулась, опьянённая и смущённая его близостью. Бьярки угадал это. Он мягко засмеялся и негромко спросил: – Отблагодаришь? Гнеда непонимающе вскинула на него глаза. – Угостишь ягодкой? – Он задержался взглядом на её губах, потом его взор скользнул к лукошку, которое Гнеда прижимала к животу, а в уголках смеющихся глаз пролегли мелкие морщинки. Она вспыхнула и, развернувшись, быстро зашагала по тропинке. – Ну, хоть поцелуй тогда! Смотри, должна будешь! – крикнул он ей вслед и беззлобно рассмеялся уже во весь голос. Гнеда обернулась. Бьярки шёл обратно к другу, а тот стоял возле самой воды, сложив руки на груди, и неотрывно смотрел на девушку из-под нахмуренных бровей. 7. Солнцеворот. – Ивар, полегче! Ты до смерти меня решил засечь? – изнеможённо хохотал, лёжа на скамье Бьярки. – На венике листьев не осталось, одни розги! Оба были красные и потные. Они уже давно сидели в бане и никак не могли напариться вдоволь. В очередной раз бросившись с разбегу в студёную реку, нагие и обессиленные, они выбрались на берег и рухнули прямо на траву. – Хорошо-то как, – сказал Ивар, глядя в голубое небо, забелённое лёгкой дымкой. Закатное солнце понемногу проваливалось в розовую громаду облаков на западе. – Идём, спина стынет. – Бьярки вскочил и рывком поднял друга за руку. Они остановились у старосты, который оказался более чем гостеприимным. Он, в отличие от Гнеды, сразу смекнул, сколько могли стоить пояса, оружие и кони путешественников. Без лишних расспросов он приказал своему сыну проводить молодых господ, куда они пожелают, а сам любезно предложил им перевести дух с дороги в своём доме. Переодетых в чистое, освежённых и разомлевших после бани и сытного кушанья гостей хозяйка свела спать на сеновал над конюшней. Но им хотелось продлить этот вечер, полный простых удовольствий, особенно ярких после лишений предыдущих дней. Друзья развели костёр на откосе у реки. Ивар сидел, скрестив ноги, и отстранённо смотрел на огонь. Мягкий шелковистый песок приятно холодил босые ступни. Ночь стояла безветренная и тихая, запахи дыма, воды и хлева успокаивали, напоминая, что они, наконец, были по эту сторону леса, среди людей и под кровом. – Если твой отец узнает, убьёт меня, – весело сказал Бьярки. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и рассеянно перекусывал былинку. – Мы с тобой, вдвоём, отрезанные от наших, в заброшенном хуторе. – В этом нет твоей вины, – негромко отозвался его друг, чуть качнув головой. По чёрным прядям скользнул отблеск костра. – Скоро мы наверстаем остальных, и всё обойдётся. – Я не должен был этого допустить. Хотя, я даже рад, что мы заблудились. – На его губах заиграла улыбка, от которой сердце любой девушки бы вмиг захолонуло. – Хозяйская дочь хороша, а? Прямо медовый пряник. – Глаза юноши заблестели. – А, впрочем, даже чересчур приторно. Мне отчего-то с самого утра хочется полуницы. – Губы Бьярки расплылись в ухмылке, и он мечтательно уставился на звёзды. – Что ж, за ягодами она уже ходила, завтра покажу ей, где цветёт папоротник. – Он усмехнулся и потянулся всем телом, словно лесной кот. – Оставь её мне, – сказал Ивар. Он смотрел на друга через костёр, и пляшущие язычки пламени, отражаясь в его каре-зелёных глазах, казались болотными всполохами. – С чего бы это? – не переставая улыбаться, удивился Бьярки, привстав на локте. – Девчонка как девчонка. И взглянуть особо не на что. – Когда ты поднял её на руки, мне захотелось отнять её у тебя, – честно ответил Ивар. Бьярки коротко рассмеялся, скрывая замешательство: – Если она тебе так глянулась, мог бы быть с нею поучтивей. – Тебе-то не всё равно, она или хозяйская дочь? – Ну, ей-то теперь лишь подмигни, за мной на край света побежит, а хозяйскую дочь ещё умаслить надо, – ухмыльнулся Бьярки. Ивар без улыбки продолжал смотреть на друга. – А ты отбей, – с вызовом предложил Бьярки. Усмешка задерживалась на его губах, но постепенно стала покидать глаза. – Она так пришлась тебе по сердцу? Бьярки огрызнулся: – Говорю же, там и глядеть не на что. Тебя-то она чем привабила? Ивар промолчал. – Ладно, наплевать. Подолов на свете полно, а брат у меня один. Пусть твоя будет красна ягода. – Не пожалеешь? – Ты меня знаешь, найду об кого погреться. Это всего лишь девчонка. – Он зевнул и подошёл к Ивару, обняв его. – Идём, а то меня прямо на земле сморит. *** Гнеда сама не поняла, как сумела уснуть в эту ночь. Стоило ей смежить глаза, и перед ней будто живой вставал Бьярки, насмешливый и лучистый, и его спутник, нелюдимый и враждебный. Девушка ничего не рассказала подруге о своей утренней встрече, но вскоре и без того вся деревня знала о чужаках. Пчёлка не могла говорить ни о чём, кроме них, описывая Гнеде каждую подробность их внешности и облачения, которые ей удалось рассмотреть через щель в заборе или узнать со слов дочери старосты. Вот уж кому повезло, так повезло. А Гнеду брала оторопь оттого, что ей вновь хотелось услышать волнующий дурман, исходивший от Бьярки, почувствовать прикосновение тёплых рук и брызг воды на коже. Чего-чего, а воды на следующий день хватало. Ещё на восходе солнца даже самые ленивые селянки выходили черпать росу, которая, по поверьям, в это утро обладала чудодейственной силой даровать красоту и продлевать молодость. С самого утра парни подлавливали девушек, норовя окатить их ледяной колодезной водой, да и те в долгу не оставались. Под всеобщий хохот самых ражих обидчиков сообща ловили и сбрасывали в реку. По всей деревне стоял смолистый запах дыма, всюду топили бани для стариков и больных и тех, кто не отважится сегодня окунуться в прохладу реки. Твердята запретила девушкам даже думать о работе, и сама отправилась в уединённое место мыть по древнему обычаю хлебную дежу, не выносившуюся из избы с прошлого Солнцеворота. Гнеда с Пчёлкой и её подругами выбрали для купания окунёвый омут, прогревавшийся даже в прохладное лето. По пути они едва отбились от ватаги юношей, подстерегавших их с ушатами мутной илистой жижи. Наплескавшись вдоволь в бурой искристой воде, девушки ушли в лес завивать венки. С песнями они понемногу разбредались в разные стороны, у каждой на уме были свои мысли и чаяния, у каждой – свои заветные травы и приметы. Гнеда, повинившись перед берёзой, сорвала несколько молодых ветвей в основание венка. Затем она отправилась на гряду недалеко от берега. Там она выискивала глазами пурпурные цветки чабреца, запах которого будет ещё долго оставаться в волосах. Девушка добавила к своему сбору розоватые капельки медвежьего ушка, окружённые перьями кожистых листьев. На опушке она обнаружила поляну, целиком заросшую аметистово-жёлтыми цветками брата-с-сестрой, без которых не обойдётся убранство ни одной девушки в нынешнюю ночь. Последней была горечавка. Гнеда загадала, что вплетёт её в свой венок, ещё с вечера, но никак не могла найти её теперь. Она почти отчаялась, когда вдруг среди камней увидела то, что искала – нежно-лазоревые цветы с тёмно-синими крапинками в сердцевине. Наконец, венки были увиты, а приготовления к гуляниям завершены. Все, от мала до велика, собрались на пригорке у реки к общей трапезе. В деревню пожаловали и гости из соседних сёл, народу набралось так много, что Гнеда в сутолоке едва не потеряла Пчёлку. Но молодым было не до яств. Девушки вскоре завели хоровод, юноши заиграли на струнах и жалейках, зазвучали песни. Гнеда шла на косогор с замирающим сердцем. Она боялась признаться самой себе в том, что ждала и страшилась увидеть Бьярки. Когда он успел тронуть её душу настолько, что теперь ноги подгибались об одной мысли о том, как она встретит его взор, как вздрогнет, если он снова коснётся неё? Чувствовала ли она это взаправду, или от духа волшебства и вседозволенности, пронизывающего всё вокруг в тот вечер, на неё нашёл морок? Гнеда никогда не бывала пьяна, но, должно быть, именно так ощущал себя человек во хмелю. Всё кружится перед глазами, хочется бежать и петь, и сердце бешено стучит, готовое разорваться от необъёмного счастья. Но Бьярки не было ни за кушаньем, ни в кругу пляшущих. Девушка так надеялась увидеть юношу, что он стал мерещиться ей среди деревенских парней, но все попытки разыскать его в толпе оказались тщетными. Гнеда даже решилась спросить Пчёлку о чужаках. – Где же твои красавцы хвалёные? – как можно более равнодушно и насмешливо спросила она названную сестру, стараясь заглушить дрожь в голосе. – Как в воду канули, – разочарованно пожала плечами девушка. Пчёлкин Горазд был здесь, поэтому пришлые молодцы перестали волновать её. – Смотри, костры разжигают! – крикнула она, указывая на взгорье. Медное блюдо солнца медленно закатывалось за небосклон, утопая в потемневших купах дальнего леса. Наступала самая короткая ночь года. Первые пары стали собираться, чтобы начать излюбленную забаву Солнцеворота, и Гнеду захлестнуло разочарованием и горечью. Чего она ждала? Что помстилось ей в мимолётной встрече? Откуда взялась уверенность, что этот день принесёт счастье и повернёт её судьбу? И в этот миг она, наконец, увидела его. Бьярки шёл стороной, ведя за руку девушку в нарядном венке из ромашек и макового цвета. Её пушистые волосы рассыпались по плечам, она смеялась, и Гнеда невольно залюбовалась ямочками на по-детски округлых щеках. В золотистых сумерках белая, перехваченная поясом рубаха почти светилась, подчеркивая ладность и гибкость стана юноши. Закудрявившиеся от недавнего купания пряди небрежно украшала ромашка из венка его избранницы. Гнеда замерла, прижавшись спиной к дереву. Хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы он не заметил её, жалкую и одинокую, но в то же время девушка не могла отвести от Бьярки глаз. Он словно почувствовал её взор. Лучистые очи, осыпавшие её тёплыми искрами в утро накануне, вдруг показались двумя льдинками, блеснувшими с необъяснимой неприязнью. Взгляд юноши был настолько недружелюбным, что Гнеда, не выдержав, опустила ресницы. Внутри неё что-то оборвалось. Когда Гнеда подняла голову, Бьярки и его подруги уже не было. Парни возводили огонь, языки которого поднимались выше и выше, и девушки, только что набравшиеся смелости для прыжка, в страхе прятались на груди своих любушек. Гнеда опустилась на траву, и перед её невидящим взором в вихре танцев и смеха завертелись тени. Мимо проносились волны девичьих волос, мелькали подолы рубах, сплетённые руки и цветы. Тут и там вдоль реки загорались новые костры. Вдалеке у отмели слышались голоса мальчишек, ведших лошадей на ночное купание. А Гнеда сидела в стороне, чувствуя себя чужой и лишней. Резкое и неожиданное прикосновение вывело её из оцепенения. На доли мгновенья девушку озарила радость надежды, которая тут же уступила место разочарованию. Перед ней стояла Пчёлка. – Гнедушка, вот ты где! Ты что, не рада меня видеть? Идём играть! И она кинулась в водоворот праздника, словно в чёрное обманчивое лесное озеро. Девушка запретила себе думать о голубоглазом чужаке. Гнеда заставила себя смеяться, бегать, играть и петь вместе с остальными, она влилась в общий поток лёгкости и веселья, в котором не должно было быть места унынию и печали. Бьярки скрылся, и Гнеда убеждала себя, что рада этому. Правильнее всего было забыть юношу вместе с небрежно подаренной им несбыточной надеждой. Но во время горелок, когда настал черёд бежать двойке Гнеды, девушка, цепенея, узнала в ведущем Бьярки. Следуя обычаю, он стоял спиной к играющим и под всеобщий смех старался подсмотреть, кого ему предстоит догонять, пока остальные шутливо угрожали ему. До слуха Гнеды как из-за стены стал доноситься хор дружных голосов: Гори, гори ясно, Чтобы не погасло, Глянь на небо — Птички летят, Колокольчики звенят, Раз, два, не воронь, Беги, как огонь! И вот, когда последняя присказка сбилась в общий весёлый выкрик, подруга бросила её руку и кинулась вперёд. Побежала и Гнеда. Сравнявшись с юношей, она краем глаза увидела (или ей только почудилось?), что он слегка растерялся, отступив на полшага назад, прежде чем сорваться с места… У него было не больше мгновения, чтобы выбрать, кого из двоих догонять. Узнал ли он её? Гнеда неслась изо всех сил, но Бьярки мчался не за ней. Гнеда, задыхаясь, остановилась возле меты, после которой горельщик не имел бы права преследовать их дальше. Но у её подруги не было ни малейшей надежды добраться туда. Сколько ей удалось пробежать, прежде чем сильные руки обвились вокруг пояса железным кольцом? Юноша торжествующе смеялся, обнимая девушку со спины и касаясь щекой её волос. Он посмотрел на Гнеду поверх головы своей хохочущей, лишь для виду вырывающейся добычи, всё ещё прижимая её к себе. В глазах цвета горечавки была насмешка. Постепенно игры стали сходить на нет, охотников прыгать через огонь более не находилось, и матери потихоньку несли к кострам сорочки, снятые с хворых детей. Мужчины подожгли обвязанное берёстой старое колесо от телеги и дружно спустили его с пригорка. Под одобрительные возгласы оно плюхнулось в реку и, потухнув, отправилось вниз по течению. Гнеда сидела вместе с девушками и парнями, которые, отдыхая от игр, напевали тягучие, задумчивые песни. На душе у неё было тоскливо. Хотелось отыскать Бьярки. Найти, налететь и ударить по щекам, стереть улыбку со смеющихся губ. Гнеда вздрогнула. Всё это было похоже на наваждение. Разве он обещался ей? Разве обманул или обидел? – Я пойду, – шепнула она Пчёлке, и, не дожидаясь ответа, поднялась с земли. Людей на взлобке оставалось всё меньше. Некоторые шли к воде ворожить, иные, как и Гнеда, отправлялись в лес. Девушка постаралась отойти подальше от остальных. Последнее, чего ей хотелось, это натолкнуться на схоронившихся от чужих очей влюблённых, поэтому она свернула с тропы и двинулась по перелеску вдоль высокого каменистого берега. – Негоже девице одной ходить в такую ночь, – раздалось прямо за её спиной, и Гнеда едва не подскочила от испуга. Сзади стоял темноволосый друг Бьярки и смотрел на неё, изо всех сил стараясь не улыбнуться. Гнеда ни разу за вечер не видела юношу, успев позабыть о самом его существовании. – Что тебя так потешает? – гневно спросила она, заметив его плохо сдерживаемое веселье. – Сердитая ты тоже красивая, – сказал он. Гнеда вспыхнула. Она знала, что не была красивой. – Не серчай, ты… – парень замешкался, подбирая слова, – ты глянулась мне. – И когда только успела? – нахмурилась Гнеда и нырнула под распущенные косы берёзы. Юноша последовал за ней. – Я смотрел на тебя весь вечер. – И решил подойти, только когда я осталась совсем одна? Для чего же? Гнеда ускорила шаг, но друг Бьярки не отставал. – Ты боишься? Я не трону тебя, клянусь! Только если сама не захочешь, – вкрадчиво добавил он. Гнеда остановилась в изумлении от его дерзости. Она хотела было разозлиться, но юноша обезоруживающе приподнял свои соболиные брови, и девушка увидела, что глаза его были тёмно-зелёные у краешка и ореховые у самой зеницы. – Побудь со мной немного, – тихо попросил он. – А потом я отведу тебя к матери. Его пальцы незаметно нашли руку девушки, но Гнеда отдёрнула её. – У меня нет матери. – Тогда к отцу. – У меня нет отца. – Ты думаешь, я обижу сироту? Они молча шли вдоль берега. Внизу тускло мерцали переливы реки. Казалось, лес, камни, деревья – всё было живым в эту ночь. Шорохи, приглушённый смех, обрывки песен и печальных криков неясыти, шуршание воды по камням, фырканье пьющих лошадей сливались воедино. Гнеда улыбнулась, увидев, что нечаянно пришла к памятной рябине. Она опустилась на землю и прислонилась спиной к гладкому серому стволу. Только теперь девушка почувствовала, насколько устала за этот бесконечный день. Она припала щекой к шершавой прохладной коре и закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, напротив горел небольшой костёр. Бусое небо нависало над задремавшим туманным лесом, где-то вдалеке занималась заря. Звёзды дотлевали вместе с последними огнями Солнцеворота. – Прости, я потревожил тебя, – негромко сказал юноша неожиданно близко. Он осторожно высвободил плечо, на которое во сне уронила голову Гнеда, и привстал подбросить дров. – Я боялся, что ты замёрзнешь, от реки тянет холодом. – Я заснула? – девушка тщетно пыталась привести в порядок разбегающиеся спросонья мысли. Он с усмешкой кивнул, снова подсаживаясь к ней. – Да уж, показала, насколько я тебе полюбился. – Нельзя спать сегодня, зачем ты не разбудил меня? – недовольно сказала Гнеда, вдруг осознавая всю свою уязвимость. Она провела непослушной рукой по занемевшей щеке, словно пытаясь стереть с неё вмятинки от его рубахи. – Боишься, что замуж не выйдешь? – улыбнулся друг Бьярки одними губами. Девушка нахмурилась и отстранилась от парня. В его очах вдруг стала происходить какая-то пугающая перемена. Они залоснились нехорошим, болезненным блеском, зеницы стали такими большими, что глаза казались почти чёрными. – Знаешь, твои волосы точь-в-точь как мои. Когда они переплетаются вместе, их не отличить. Мы с тобой как лошади одной масти. Он словно между делом провёл тыльной стороной ладони по её прядям. Гнеда затаила дыхание, настороженно ожидая, что будет дальше. – Ты, правда, очень красивая, – понижая голос, сказал юноша, продолжая перебирать её волосы. Девушка смотрела на него, не отрываясь. Все его черты, казавшиеся столь жёсткими при первой встрече, смягчились, стали почти нежными. Возможно, сумрак угасающей ночи был тому причиной. Сейчас твёрдая грань подбородка делала его не надменным, а мужественным. – Мне пора возвращаться, – заставила себя вымолвить Гнеда. Она приподнялась, но парень не дал ей встать, удержав за руку. – Не уходи! Я ждал, пока ты проснёшься, – прошептал он. – Разве случайно ты осталась наедине со мной? Как ты доверчиво уснула, оставшись в моей власти… Ты и представить не можешь, как тяжко было терпеть тебя рядом, спящую, тёплую, прильнувшую ко мне, – еле слышно выдохнул он осипшим голосом и придвинулся к её лицу. Сердце Гнеды забилось так громко, что его, должно быть, слышал и юноша. Его ресницы, длинные и чёрные, дрогнули, уста оказались вровень с её губами. Широкая грудь вздымалась сильно и часто. Запах его кожи, пряный, медовый, древесно-смолистый, ворвался в ноздри. Девушка почувствовала, как твердь уходит из-под ног, а голова закружилась, словно она летела вниз на качелях. Обжигающе горячая рука легла на её колено, ткань рубашки медленно поползла вверх вслед за трепещущими пальцами. Собрав всю волю, которая в ней оставалась, Гнеда с неожиданной силой оттолкнула юношу от себя. Здесь, под этой рябиной, она сидела с Катбадом и очень хорошо знала, что бы сделал её друг с этим наглецом, если бы увидел его сейчас. Он бы свернул кулаком точёную скулу. Не предполагая отпора, друг Бьярки едва удержался, чтобы не упасть. Он стоял напротив неё на коленях и отрывисто дышал. В блестящих глазах на долю мгновения возникло смятение, но оно тут же сменилось гневом. Гнеда со страхом узнала этот властный, раздражённый неповиновением взор. Куда подевался ласковый парень, позволивший ей мирно уснуть на его плече? Был ли он? – Я не сулила тебе ничего, – не своим голосом выговорила Гнеда. – Я так не мил тебе? – сквозь зубы проговорил юноша, и она знала, что внутри него идёт борьба. – Ты обещал, что не тронешь меня. Его ярость была почти телесно ощутима. Гнеда замерла, боясь сделать неверное движение, словно он был не человеком, а диким зверем. Юноша всё ещё сидел перед девушкой со сжатыми добела кулаками и неотрывно смотрел в её глаза. И вдруг он резко поднялся и, выругавшись, ринулся вниз к реке. Гнеда с изумлением увидела, как он, не сняв рубахи, с разбегу нырнул в воду. Тогда девушка вскочила и что было духу побежала в деревню. *** Он шёл, слегка пошатываясь, словно после хмельного пира. Тело было разбитым и усталым, и хотелось лишь броситься на постель, утонуть в волчьем мехе и забыться долгим беспробудным сном. И со злой досадой Бьярки вспоминал, что его ждёт лишь холодный сеновал и вонючая овчина. Всё пошло не так. И верно, когда они выезжали со двора, из-под левой руки взграял ворон. Как глупо они отбились от остальных, и по чьей вине! Почему Ивару всегда надо делать по-своему, даже вопреки здравому рассудку? И теперь, отчего гуляние не в радость? Весь день нутро Бьярки грыз какой-то маленький червячок. Ивар снова прогнул его под свою волю. Почему он захотел именно эту девчонку? Потому же, почему ему непременно нравилась та лошадь, которую выбирал Бьярки. Проклятье! За Ивара он был готов отдать жизнь, но Ивар же душил его. Почему он не сопротивлялся? Почему не мог отказать ни в чём, не мог перечить? Боялся? Разве Бьярки боялся кого-то? Разве не он выходил один на один с копьём на вепря? Разве не он первым встречал мечом раскосых сарынов? Разве он прятался за чужими спинами в драке? Бьярки со всей силы дёрнул попавшуюся под руку ветку и, разломив пополам, с ожесточением зашвырнул в сторону. Вдруг он остановился, как вкопанный. Что это, насмешка судьбы? Прямо ему навстречу плелась злосчастная девчонка. Одна. Босая и простоволосая. Гнеда тоже увидела юношу и замедлила ход. Бьярки мрачно усмехнулся и продолжил идти. Она ведь была совсем ещё подлётком. Тонкая, ни кровинки на лице. Смоляные волосы, брови, вычерченные углём, и глаза, блестящие и чёрные, как вороника, странно и зловеще выделялись в белом тумане, окутывавшем хутор. Может, она ведьма? Но он не боялся и ведьм. Гнеда совсем замерла, не отрывая от юноши испуганного взгляда. Бьярки остановился в нескольких шагах и грубо, с презрением разглядывал её. Где же ты потеряла венок? Пустила по реке, гадая на суженого, или оставила под кустом, где миловалась с Иваром? То-то вся рубашка в траве. Злые, ядовитые мысли застилали разум юноши. Он смотрел на её губы и шею, жадно ища следы поцелуев. Наверное, она была ещё тёплая после его объятий. Бьярки вспомнил вес тела девушки в своих руках, и по спине пробежал холодок. Ворот её сорочки слегка отогнулся с одной стороны, и Бьярки хорошо видел маленькую ямку над ключицей. Она была совсем белая, непозволительно белая по соседству с загорелым лицом. Разглядел ли Ивар этот кусочек или обошёл его стороной, когда ласкал её? А, может, желание захлестнуло его сильной и непреодолимой волной, не оставив времени на то, чтобы гладить её, целовать покрывшуюся мурашками кожу.… В горле у Бьярки пересохло. Девушка поёжилась, словно могла прочесть его думы. Её взгляд был такой кроткий, что ему захотелось дать ей пощёчину. В этот миг он ненавидел её всем сердцем. Бьярки сглотнул. – А, это ты, – его голос помимо воли прозвучал хрипло. – Угостила ягодкой моего брата? Гнеда ещё больше побледнела, если только это было возможно. Её брови беззащитно взлетели, и она быстро моргнула несколько раз. Юноше почудилось, что она покачнулась, словно он, действительно, ударил её. В лице девушки произошла такая разительная перемена, что к кадыку Бьярки поднялся ком, мешавший сделать вдох. Она неловко тронулась с места и быстро, не глядя на него, прошла мимо нетвёрдыми шагами. Бьярки растерянно стоял посреди спящей деревни и отчего-то чувствовал себя законченным мерзавцем. 8. Всадник в хорошем плаще. Что-то разбудило Гнеду. Был ли это чужой запах или она ощутила на себе пристальный взгляд аксамитовых очей? Или присутствие постороннего, напряжённое и бдительное, вторглось в её сон? Наступила пора сенокоса, и Гнеда спала крепко и глубоко, не помня себя от усталости. Нынче они с Пчёлкой были дома первый раз за две седмицы, что провели в поле, и улеглись, вопреки обыкновению, поздно. Но нечто заставило девушку открыть глаза. Сначала всё вокруг казалось обычным. Из спящего хлева слышались тихие шорохи, у самого уха пищал докучливый комар, рядом тихо посапывала названная сестра, а с лугов доносилось мерное стрекотание козодоя. Гнеда уже начала было поворачиваться на другой бок, собираясь снова уснуть, когда вдруг заметила его. Человек, облачённый во всё тёмное, сперва показавшийся лишь тенью, неподвижно стоял совсем близко. Настолько, что ему достаточно было быстро протянуть руку в кожаной перчатке, чтобы накрыть ладонью рот девушки и подавить зарождавшийся крик. Хватка была сильной, почти болезненной. От резкого запаха мездры подступила дурнота. Незнакомец склонился над её лицом и приставил указательный палец к губам. – Тише, – коротко приказал он. – Я не причиню тебе вреда. Гнеда тяжело дышала, пытаясь справиться со ужасом и дрожью. Её руки вцепились в солому, по спине проскользила струйка холодного пота. Глаза девушки упёрлись в рукоять меча, выглядывающую из-под полы его плаща. – Я пришёл с добром, – спокойным и отчётливым шёпотом произнёс человек. – Если бы я хотел убить тебя, мы бы уже не разговаривали. Ты мне веришь? Гнеда дёрнула головой, пытаясь кивнуть. Он говорил свободно и без ошибок, но вместе с тем в его речи сквозило нечто неуловимое, выдававшее иноземца. – Я уберу руку, а ты выслушаешь меня и не станешь никого будить, – не то, как приказ, не то, как заклинание вымолвил незнакомец. Девушка сглотнула и моргнула в знак согласия. Чужак медленно разжал пальцы, но Гнеда чувствовала его напряжение, понимая, что он был готов в любой миг снова заставить её онеметь. – Те люди, они снова напали на твой след. Ты больше не можешь здесь оставаться. Я пришёл, чтобы забрать тебя. Девушка приросла к месту и не сводила с незнакомца испуганных глаз. Этот человек встречал осень своей жизни. Его убранные назад золотистые волосы были кое-где тронуты сединой. Уже немолодое лицо, даже будучи скрытым в тени наброшенного на голову куколя, выглядело необыкновенно красивым и правильным. Он относился к какой-то редкой, не принадлежащей миру Гнеды породе. – Ты предлагаешь мне помощь или пленяешь меня? – еле выговорила Гнеда. – Я не пленяю тебя. – Его бровь едва заметно приподнялась, словно чужака позабавило её предположение. – И я могу отказаться? – Можешь, – мрачно усмехнулся незнакомец. – Но тогда придут они. И скоро. – Зачем? – Не думаю, что ты хочешь услышать мой ответ. Ты уже видела их однажды. Что говорит твоё чутьё? Гнеда почувствовала, как едва успокоившиеся было руки снова начали мелко трястись. – Лошади у реки. Нужно отправляться немедленно. – Он соскочил вниз с неожиданной лёгкостью и направился к выходу. – Собери только необходимое. И не совершай безрассудств, – добавил незнакомец, словно прочитав мысли Гнеды. – Если тебе дорога эта семья, то уйти как можно скорее – лучшее, что ты можешь для них сделать. Девушка бросила отчаянный взгляд на Пчёлку, но та безмятежно спала. Медленно, словно в полусне, Гнеда спустилась с сенника, стараясь не шуметь. Проходя мимо избы, она замешкалась, раздумывая, не разбудить ли Вячко. Но что он, простой хлебопашец, мог противопоставить этому человеку или тем всадникам, сильным и оружным? Да и разве был выбор у Гнеды? Кто знает, что сделает незнакомец, если она откажется идти с ним? Даже если он враг, заманивающий в западню, одна мысль о том, что он причинит зло семье Твердяты, вызывала у Гнеды ужас. Девушка минула сонный двор и нашла пришельца у реки. Он снимал с привязи коней. – Эти люди приходили за мной? – Если ты сомневаешься, почему бежала сюда? – спросил незнакомец, не отрываясь от своего занятия. Откуда он столько знает о ней? – Кто они? Что им надо? – Долгий разговор. После. – Что, если ты – один из них? Человек коротко глянул на Гнеду и усмехнулся. – Если бы я был одним из них, поутру тебя бы нашли задушенной на сеновале. Гнеда похолодела и напряжённо всмотрелась в него. Высокий открытый лоб, прямой выдающийся нос, жёсткая, готовая для насмешки черта губ. Янтарные глаза, светящиеся умом и властностью. Чистая кожа, тронутая сетью мелких морщин, особенно у рта и надломленных бровей. Вдруг девушку осенила догадка, заставившая её пошатнуться. В глазах потемнело, и она дрожащим от волнения голосом спросила: – Господин, ты – мой отец? Чужак замер и изменился в лице. Он оставил не до конца отвязанный повод и внимательно посмотрел на девушку. Молчание казалось Гнеде вечностью, а он всё взирал на неё, словно не решаясь ответить. Наконец незнакомец сглотнул, будто что-то в горле мешало ему говорить, и ответил другим, смягчившимся голосом: – Нет. Я не твой отец. Но я знал его. Это я привёз тебя Домомыслу. – Ты? – воскликнула Гнеда. – Я Фиргалл из народа сидов. Мой отец – Ангус, князь Дрогеды. Я – последний, кто видел живым твоего отца, и я поклялся спасти тебя. И явился, чтобы сдержать своё слово. А теперь пора отправляться. Обещаю, я всё расскажу тебе. Но нам нужно добраться до безопасного места, здесь более нельзя задерживаться. На негнущихся ногах Гнеда вернулась во двор. Тихо, чтобы не разбудить спящих, она вошла в дом и осторожно открыла большой ларь, в который Твердята положила на сохранение скромные пожитки своей молочной дочери. Непослушными руками девушка отделила несколько рушников, мешочек с монетами и своими небогатыми украшениями, рубаху и завернула их в холстину. Бесшумно прикрыв крышку, Гнеда окинула прощальным взглядом избу. Сердце стиснуло скорбью. Она только успела привязаться к семье Твердяты, только отведала на вкус настоящей, путной жизни. Подавив тягостный вздох, девушка вдруг, повинуясь внезапному порыву, легко вскочила на лавку и схватилась рукой за матицу. Она ещё увидит их, обязательно увидит. А пока пусть дорога её будет прямой и удачной, куда бы она ни вела. Вернувшись к ожидавшему её Фиргаллу, Гнеда отдала ему свёрток. – Я не попрощалась с ними, ничего не сказала Пчёлке. Что подумает Кузнец? Да он с ума сойдёт, когда узнает, что я просто бесследно пропала! – спохватилась она. – Так даже лучше, – бросил её спутник, быстро запрятывая вещи в перемётную суму. – С того, кто ничего не знает, и спроса нет. Верхом ездить умеешь? Девушка нахмурилась. Он нисколько не сочувствовал ей, и эта чёрствость покоробила Гнеду. Она с тоской посмотрела на сенник, в котором спала ничего не подозревающая подруга. – Да слышишь ли ты меня? – раздражённо переспросил Фиргалл. Он подошёл к девушке и в упор посмотрел на неё из-под сведённых бровей. – Мои люди видели их в трёх поприщах отсюда. Если ты считаешь, что это детские забавы, то зря. Тебя ищут с намерением убить. – Сид отчеканивал слова бесстрастно, и от этого Гнеде стало ещё страшнее. – Они не остановятся ни перед чем. Может, ты хочешь, чтобы в одну прекрасную ночь дом твоей кормилицы сгорел вместе со всеми домочадцами просто потому, что они имели глупость пустить тебя под свой кров? Или желаешь, чтобы у Кузнеца под пытками выведывали, куда ты исчезла? Гнеда сглотнула. – Верхом… Да у нас с Домомыслом и козы-то не было, не то, что лошади, – пробормотала она. Фиргалл кивнул, словно не ожидал ничего иного, и молча подставил ей скрещенные руки, помогая взобраться в седло. Гнеда боязливо ухватилась за луку. Вороной конь скосил на неё блестящий глаз, и девушке почудилась в его взгляде совсем человеческая усмешка. Не произнося ни слова, Фиргалл тем временем точными, отмеренными движениями подогнал стремена и вставил в них ступни девушки. Гнеда с облегчением увидела, что желваки на его скулах постепенно расслабились. Он сунул ей в руки повод и, властно взяв коня за морду, что-то быстро сказал ему на незнакомом девушке языке. – Его зовут Пламень, – обратился он к Гнеде. – Он молод и иногда под стать своему имени бывает горячим, но это очень смышлёный конь. Будь с ним смелее. С этими словами Фиргалл оседлал своего серого жеребца и двинулся в путь. Пламень послушно последовал за собратом. Гнеда растерянно смотрела на проплывающие мимо домики, утопающие в синих складках холмов. Звёзды поблёскивали, равнодушно провожая всадников холодными немигающими очами. Какое-то время спутники ехали по большой дороге, но затем свернули на извилистую лесную тропу. Поначалу Гнеда была взбудоражена произошедшими событиями, страхом, словами чужака, запахами и звуками ночного леса. Она никак не могла поверить, что совсем скоро откроет тайну своего рождения. Этот человек утверждал, что знал её отца! Но вслед за возбуждением понемногу приходило утомление путешествием и нескончаемыми мыслями и догадками. Кроме того, ездить верхом она почти совсем не умела, с непривычки каждый камень на дороге отдавался болью в ногах и спине. Благо, Пламень покорно бежал вслед за вожаком, не доставляя девушке хлопот. Фиргалл вёл себя отчуждённо, не пытаясь заговорить или как-то приободрить свою подопечную, всецело сосредоточившись на дороге, но Гнеда чувствовала себя спокойно возле него. Он был подобен выпущенной стреле, мчащейся к своей цели, и девушка отчего-то не сомневалась, что промаха не будет. Трудно сказать, сколько прошло, мерная тряска убаюкивала, притупляя чувства, и, должно быть, Гнеда задремала. Она пришла в себя оттого, что Фиргалл, свесившись со своего седла, легонько потряхивал её за плечи. – Не спи, мы почти на месте. – Его голос звучал мягче, чем прежде, а глаза глядели уже не так сурово. Быстрым движением он скинул с плеч свой плащ и обернул его вокруг Гнеды. – Замёрзнешь. Девушка огляделась. Тропа сузилась, будто уклоняясь от нежеланных объятий деревьев, жадно протягивавших к ней со всех сторон свои ветви. Рассветало, и ненастное утро кутало деревья сизым покровом тумана. Гнеде и вправду стало зябко, начинало моросить. Вдруг Фиргалл резко осадил лошадь. Впереди среди чащи замаячила смутная тень, послышался глухой топот копыт. Сон сразу слетел с Гнеды, когда она увидела, как её спутник схватился за ножны, но через мгновение плечи его опустились, и он повернулся к девушке: – Свои! К ним подъехал всадник. Это был нестарый человек с озабоченным лицом. Он поклонился Фиргаллу, обнажив не по возрасту седую голову, и начал что-то торопливо говорить ему вполголоса. Гнеда хмуро разглядывала его потрёпанное кожаное налучье, привешенное у левого бока. – Всё обошлось, мы прибыли, видишь? – словно утешая его, сказал Фиргалл. – Разведай, нет ли за нами следа. Человек покорно кивнул и тронул коня. Проезжая мимо девушки, он быстро посмотрел ей в глаза, но тут же поспешно отвёл взгляд. Они отправились дальше и вскоре выехали к избушке, затерянной среди мрачного ельника. Не успели спутники остановиться, как к ним выбежал крепкий высокий юноша. – Господин! Хвала небесам! – воскликнул он, беря коня Фиргалла под уздцы. – Мы уже отчая… – Будет, будет, Хотьша, – оборвал его тот. – Помоги лучше нашей гостье, – приказал он. Хотьша расторопно привязал повод к тыну и метнулся к Гнеде, чтобы снять её с седла. Девушка почувствовала небывалое облегчение, наконец, оказавшись на земле. Человек Фиргалла показал ей, где можно было умыться и оправиться с дороги, а сам занялся лошадьми. Освежившись и согнав остатки дремоты, Гнеда нашла своего спутника в доме, где для них уже был собран завтрак. – Ешь, – отрывисто велел он. – Где мы? – спросила девушка, опускаясь на лавку и не думая притрагиваться к пище. – Мой дозор. Тут сидят верные люди. Собирают вести, выполняют поручения. Здесь мы можем передохнуть и поговорить. – Господин, ты расскажешь мне? – глаза Гнеды лихорадочно блеснули. Фиргалл кивнул. Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, и начал. 9. Родители. – Это нелёгкий для меня разговор. Но, что ж, ты долго этого ждала. Пятнадцать лет назад я постучал в двери Вежи, хранителем которой был Домомысл, человек, ставший твоим опекуном. К той поре твоих родителей уже не было в живых. Пятнадцать лет назад в этих землях случилась то, что люди Залесья назвали замятней. И твой род оказался в самой её середине. Знаешь ли ты о том, как Войгнев, нынешний князь, сделался правителем вашей земли? Он убил предыдущего князя, Яромира, и замучил в заточении его жену, прекрасную Этайн, не добившись её любви. Так их единственное дитя осталось круглой сиротой. Войгнев осиротил тебя, Гнеда. Ты – дочь Яромира и Этайн, последняя из рода Бориветричей. Фиргалл молча смотрел на окаменевшую девушку, давая ей время осознать услышанное. Несколько мгновений Гнеда не могла не только вымолвить ни слова, но и дышать, и лишь когда перед глазами начали летать белёсые искры, девушка, опомнившись, сделала несколько лихорадочных вдохов, так что на глазах выступили слёзы. Сид продолжал бесстрастно взирать на неё, сложив на груди руки. – Как я оказалась у тебя, господин? Кто ты? – тихо спросила Гнеда, когда почувствовала, что снова может говорить. – Не зови меня господином. Мы с тобой оба княжьи отпрыски. Мы равны. Фиргалл отвёл от неё помрачневшие глаза. – Я любил твою мать, – наконец промолвил он. – Этайн, как и я, принадлежала народу сидов. Я веду род из северной ветви, Этайн происходила из южной. В знак дружбы между нашими домами отец мой, князь Дрогеды, отдал меня на воспитание в Ардглас, столицу южных земель, ко двору князя Аэда, отца Этайн. Аэд любил меня как собственного сына и всегда прочил в супруги Этайн, но судьба распорядилась иначе. Злой рок занёс ладью Северянина в наши моря и он, будущий князь Залесья, увёз в свою страну сердце твоей матери. Спустя несколько месяцев Яромир прислал посольство со сватами, и вскоре Этайн и Ингвар стали мужем и женой, а затем и княгиней и князем. – Ингвар? – В роду твоего отца было принято давать два имени, одно – залесское, другое – свеннское, употреблявшееся в домашнем кругу. Так потомки Бориветра отдавали дань своей северной родине. Я расскажу тебе в своё время о твоих предках и родичах. Гнеда быстро кивнула, и Фиргалл продолжил. – Когда Этайн отвергла меня, я стал ей братом. Она поверяла меня в свои дела, и наша дружба не прекращалась до её последнего вздоха. – Сид задумался, прищурившись. Его пальцы мягко постукивали по грязной, давно не скоблёной поверхности стола. – Бывают на свете такие ранимые, теплолюбивые цветы, которые нельзя по чьей-то прихоти грубо вырвать и пересадить в другую землю – холодную и каменистую. Они не приживутся. Они замёрзнут в первый же утренник. Их побьёт градом или сломает злым ветром. Так вышло и с твоей матерью. Этайн была слишком прекрасна для суровой северной стороны. Слишком добра. Слишком бесхитростна. Всё это погубило её. Когда Яромир вернулся в Стародуб с молодой женой, многие были сражены её красотой, умом и ласковым обхождением. Но сильнее других – Войгнев. Ближник твоего отца. Побратим. Предводитель его дружины. Войгнев воспылал к княгине преступной страстью. Она настолько помрачила его разум, что он сам возжелал сделаться правителем всего Залесья и супругом Этайн, хотя у него уже была достойная жена, родившая ему первенца. Долго вынашивал Войгнев в чёрном сердце предательское намерение и, наконец, стечение обстоятельств помогло ему. Князь отправлялся в Степь, и Войгнев под благовидным предлогом остался в стольном городе. Яромир завещал побратиму заботиться об Этайн и своей дочери Яронеге, не прожившей ещё своей первой зимы, о двух сокровищах, без которых не мыслил жизни. Князь не догадывался, что собственной рукой рушит своё счастье. В отсутствие Яромира Войгнев сумел незаметно захватить власть, поставить всюду своих наместников, его люди заполонили княжеский двор. Он стал ходить по пятам за Этайн, пытаясь уговорить её предать мужа. Слишком поздно поняла княгиня коварные замыслы негодяя, слишком чиста и невинна, слишком благородна она была. Войгнев отрезал её от всех близких людей, не допуская преданных и верных слуг. Этайн день ото дня теряла силы, она плакала по своей дочери и супругу, по своему народу и отцу, по своей земле, по всему, что больше никогда не увидела. Она зачахла, словно нежный росток, лишённый солнца и дождя. Войгнев погубил свою любовь, ему оставалось лишь рыдать над бездыханным телом. Этайн умерла от тоски, так и не дождавшись своего мужа. До князя всё же дошли слухи о том, что творится в его дворе, и он со всей возможной и невозможной скоростью поспешил домой. Увы, было слишком поздно. Яромир нашёл лишь могилу, уже заросшую молодой травой. Велик был гнев и безгранично горе князя. Но он очень торопился, и вернулся в Стародуб лишь с малой дружиной. Слишком скудны были его силы, и он не мог противостоять захватчику. Войгнев очерствел, свою скорбь он утопил в жажде власти и только одного желал теперь: уничтожить род Яромира, вырвать с корнем все воспоминания о нём и самому править землями. Велика была ненависть между ним и князем. Оба винили друг друга в гибели Этайн. Всё происходило слишком поздно в этой череде несчастий, и я не успел предотвратить беду. Когда мы с братьями Этайн прибыли в Стародуб, всё самое худшее уже произошло. Я нашёл твоего отца в своей опочивальне, истекающим кровью. Перед смертью он успел сказать, что его ранил Войгнев. Умирающий князь попросил меня лишь об одном. Защитить свою дочь. Гнеда сидела, уставив невидящий взгляд перед собой. – Моё настоящее имя, – осипшим голосом вымолвила она и остановилась, словно собираясь с силами, чтобы произнести его вслух, – Яронега? Фиргалл улыбнулся одним уголком рта и кивнул. – Ты не любил моего отца? – тихо спросила она. – Не любил? – Губы сида сомкнулись в жёсткую черту. – Твой отец был храбрым и отважным воином. Не самым лучшим правителем. Плохим супругом. Но его любили люди. Ты очень похожа на него. – Он пристально посмотрел на Гнеду. – И гораздо меньше на мать, – добавил он вполголоса, отведя взор от девушки. – Мне не за что любить его. Он забрал у меня женщину, составлявшую весь смысл моей жизни, и не сберёг её. Голос Фиргалла стал тихим, и в глубине его янтарных глаз Гнеда увидела отсвет такой чёрной ненависти, что она съёжилась. – Что случилось после того, как отец… князь… когда его не стало? – Яромир умер на моих руках, но я не успел погрести его тело как подобало упокоить князя. В ближних покоях уже слышался топот ног и бряцание оружия. Войгнев дал приказ схватить единственную оставшуюся в живых из рода его врага. Мне не оставалось ничего иного, как спрятать младенца за пазуху и выбираться с княжеского двора. Я был готов к подобному исходу, поэтому мой конь и горстка верных людей ждали внизу. Чудом я ушёл от преследователей, чудом сумел увернуться от мечей, обрушавшихся на меня со всех сторон. Провидение вело меня и защищало тебя. Прорвавшись через стражей у ворот, я вскочил в седло. Я знал, что за мной немедля снарядят погоню, и замучил коня до полусмерти. Мои враги были позади, а силы на исходе. Я боялся погубить тебя, ведь ты была совсем крошкой и нуждалась в питании и сне. Но в твоей груди бьётся сердце князей, и оно помогло выдержать скачку. До владений сидов было слишком далеко, и ни одна лошадь не домчала бы нас туда. Я добрался до Суземья и решился на единственно возможное: мне было известно, что в одной из деревушек в старой веже, оставшейся там ещё от крепости Первых Князей, живёт достойный человек по имени Домомысл. Слава врачевателя и учёного мужа шла впереди него, достигнув и меня, и, хотя я никогда прежде не встречался с ним, мысль о том, что я могу поручить ему твою жизнь, родилась у меня мгновенно. Так ты и оказалась в глуши, вдали от родной вотчины, и воспитывалась как подкидыш. Я не мог быть уверенным до конца, что враги не найдут тебя, но и вернуться за тобой не посмел, так я ещё больше грозил погубить тебя. Мне оставалось лишь ждать и внимательно, но тайно наблюдать за тем, как ты растёшь. И я понял, что не ошибся в выборе. Домомысл чувствовал, что ты не простое дитя, и старался вложить в тебя как можно больше. Ты ведь и сама ощущала свою особость, не так ли? Но если раньше это угнетало тебя, отдаляя от людей, то теперь всё изменилось. Теперь я беру тебя под свою опеку. – Значит, всадники, что ищут меня, – люди Войгнева? – вымолвила Гнеда. – Нет. – Фиргалл сцепил обе руки в кулак перед собой. – Войгнев искал тебя первое время, но после до него стали доходить слухи о гибели младенца. Кроме того, рассудив, он справедливо посчитал, что ты не представляешь для него опасности. Даже если дочь Яромира вырастет, она будет всего лишь женщиной, не имеющей прав на престол, не умеющей сражаться и не отваживающейся мстить. Нет, Гнеда, тебя ищут другие люди. Родичи твоей матери. Твой двоюродный брат Финтан. – Финтан, – повторила Гнеда, запоминая имя своего врага. – Но почему? Чем я помешала ему? – Боюсь, одним своим существованием, – мрачно усмехнулся Фиргалл. – У Аэда не осталось прямых наследников, Этайн и оба его сына умерли, поэтому престол должен перейти к кому-то из внуков. По старшинству ты стоишь перед Финтаном. – Но разве женщина может наследовать? – Нет, но только лишь если она не замужем. Самому жениться на тебе Финтану не позволяет близкое родство, а дожидаться, пока это сделает другой охотник за наследством деда, он не станет. – Другой охотник? – У Аэда было три брата, и младший из них сделался княжичем-изгоем, лишённым надежды на престол Ардгласа. Ему досталась Корнамона, надел на окраине княжества, пустынный клочок земли во мху, болотах и камнях. Он был горько обижен судьбой и воспитывал своих детей в упрямой вере в необходимость восстановить, как ему казалось, попранную справедливость. И, кажется, такая возможность, наконец, представилась. Детей у Аэда не осталось, зато у изгоя вырос внук по имени Бран, имеющий надежду на заветный стол двоюродного деда. Так между Финтаном и Браном началась незримая война. И они вспомнили о тебе. – Бран, – прошептала Гнеда, запоминая ещё одно имя из своего рода. – Ворон, если переводить на ваш язык. Пока ещё воронёнок. Он имеет законное право на престол, лишь женившись на тебе. Вы – троюродные брат и сестра, и между вами, по обычаям сидов, возможен союз. Став мужем старшей внучки, Бран станет старшим внуком, а, значит, оставит Финтана ни с чем. – Но зачем убивать меня? Я не собираюсь становиться ничьей женой, я просто скажу им, что отказываюсь и не буду никому мешать… – девушка запнулась, прерванная неожиданным смехом своего собеседника. – Твоё простодушие могло бы сойти за добродетель, но теперь оно будет стоить тебе жизни. Неужели ты полагаешь, что кто-то станет спрашивать твоего согласия? Речь идёт о власти, о богатстве, о старых обидах. Для обоих братьев ты не ценнее рабыни. Ты вещь, которую один старается заполучить, а второй – уничтожить. – Но ведь ты сказал, что мой дед жив? Почему он не забрал меня? Сид отвёл взгляд и мрачно усмехнулся. – Твой дед… Что ж, верно. Стоило ему лишь пошевелить пальцем, как его внучка оказалась бы под княжеским покровительством, на которое бы никто не смел посягнуть. Но вместо этого она должна была расти вдали от родичей, у чужого человека, без надежды вернуть своё истинное имя и место. – Уста сида сжались, а глаза злобно заблестели из-под прищуренных век. – Сильнее меня Этайн мог любить только её отец. Когда он узнал, что его единственной дочери не стало, с ним произошло потрясение. Это не выразить словами. Мир перестал для него существовать. Была одна лишь боль. Тупая, наполняющая сердце до самых краёв боль. – Гнеда нахмурилась, неловко сознавая, что слышит случайную исповедь. – Но даже боль не может быть бесконечной. На смену ей пришёл гнев. Ожесточение. Жажда мести. Главным виновником случившегося для него стал Ингвар, увёзший Этайн, а затем оставивший на погибель с этим псом. – Верхняя губа сида дёрнулась. – Но Ингвар уже понёс свою кару. – Его глаза мрачно сверкнули. – Когда я прибыл ко двору Аэда с вестью о том, что его внучка жива, он не захотел меня слушать. Для него девочка была не внучкой, не дочерью Этайн, нет. Она была «отродьем Северянина». – Это несправедливо! – не удержалась Гнеда. – Ведь во мне течёт и его кровь. Так не бывает! – Да? Ты так полагаешь? – холодно усмехнулся Фиргалл. – Поверь, бывает гораздо, гораздо хуже. Твой дед, по крайней мере, не снарядил на тебя охоту. Не пригрел, чтобы потом отшвырнуть, расплатиться тобой в удобный миг как живым товаром в своей игре. – На его лице промелькнула смесь горечи и презрения. – Он просто оставил тебя в покое, стерев из своей памяти. Но не из рода. Такое даже князю неподвластно. И ты должна вернуться. Занять своё место. Этого бы хотела Этайн. Гнеда смотрела прямо перед собой, потрясённая услышанным. Всю свою жизнь она страдала от того, что являлась безродным подкидышем, кукушонком. И вот у неё вдруг появились родичи. Презиравшие её и желавшие смерти. – А мой отец? Сид помотал головой. – Не осталось никого. – Что же мне делать? – Самой распорядиться своей жизнью. Не дать себя в обиду. Доказать своему деду, что ты – не только дочь его врага, но и наполовину сид. Стать той, кем ты являешься. – Кем я являюсь? – прошептала Гнеда, подняв затуманенный слезами взор на Фиргалла. – Ты – наследница двух славных родов. В тебе течёт кровь двух великих народов. Все дороги открыты перед тобой, и я здесь, под твоей рукой, чтобы вывести тебя на любую из них. Но для начала мы должны укрыться в безопасном месте. Люди Финтана рядом. Нам нужно добраться до моей вотчины. Там он не посмеет напасть. 10. Встречи приятные и не очень. Они выдвинулись в дорогу с закатом. Накануне Фиргалл велел Гнеде отдохнуть, но днём спать было непривычно, да и сон совсем не шёл после утреннего рассказа сида. И лишь к вечеру, уставшая и измученная своими мыслями, девушка задремала, свернувшись на жёсткой скамье. Когда Гнеда очнулась от мягкого, но требовательного прикосновения, она нашла на своих плечах знакомый тёмно-зелёный плащ. – Пора, – негромко сказал Фиргалл и протянул ей свёрток. – Переоденься. Девушка почти не удивилась, обнаружив, что сид приказал ей переоблачиться в мужскую одежду. Пожалуй, ехать верхом в ней было куда удобней, а ещё такой наряд хоть ненадолго, но запутает тех, кто идёт по её следу. Когда Гнеда появилась перед Фиргаллом в новой личине, он еле уловимо побледнел, а в глазах промелькнуло странное чувство. Неприязнь? Страх? Девушка растерянно коснулась шапки, под которую спрятала косу. – Что-то не так? – робко спросила она – Ты очень похожа на отца, – лишь тихо вымолвил сид. Гнеда хотела вернуть ему плащ, но Фиргалл задержал её протянутую руку. – Оставь себе. Ехали молча. Впереди седой, которого спутники словно в насмешку называли Воронцом. Затем сид и Гнеда. Позади – Хотьша. Они сторонились больших дорог, выбирая торные тропы. Днём, подыскивая укромные места, останавливались на отдых и сон, с закатом солнца продолжали путь. В ясную погоду небо раскидывало над ними аксамитовый шатёр, в котором тихонько позвякивали хрустальные звёзды, а ветер ворошил по обочинам серебро полыни. Месяц ветшал, и синие тени стелились вдоль тропы, кутая вершников непроглядной мглой. Иногда низкая пелена облаков опускалась им на плечи, и с недалёкого болота приносило волглый тепловатый воздух и тревожащий крик полуночницы-выпи, похожий на свист ветра в пустом кувшине. В ненастные ночи Гнеде удавалось задремать под полами тёплого плаща. Моросило, и запах намокшей шерсти, сплетшийся с остававшимся на ней запахом Фиргалла – непривычным, но уже не чужим – создавал странное ощущение уюта. Гнеда с трудом засыпала днём и искренне завидовала своим спутникам, которые, оставив дозорного, тут же, на голой земле, погружались в крепкий сон. Но чем дольше они ехали, тем безрадостней становилось девушке. Сид остерёг Гнеду, что его люди не знают и не должны узнать о ней сверх того, что по какой-то причине Фиргалл взял её под свою защиту. Учитывая, что они почти не оставались наедине, это лишило девушку возможности продолжить начатый разговор и задать вопросы, которых день ото дня только прибавлялось. Более того, Гнеде казалось, что её стараются не замечать. Воронец и Хотьша избегали смотреть ей в глаза. Они были почтительны и вежливы, но держались на расстоянии. Несколько раз девушка ловила на себе искоса брошенный взор юноши, словно он пытался понять, что в этой невзрачной недолетке могло быть ценного для его господина. Но после двух перехваченных Гнедой взглядов Хотьша и вовсе перестал обращать на неё внимание. Это наводило думы о том, что её просто терпят, все, начиная от сида, вынужденного повиноваться данному когда-то слову, до Пламеня, который совершенно не слушался её, меж тем охотно подчиняясь остальным. Когда путешественники наконец выехали к горам, отделявшим Залесье от земли сидов, шла третья седмица дороги. Во всяком случае, так рассудила Гнеда, в голове которой к этому времени уже начали путаться дни и ночи. Луна давно поблекла, но Фиргалл никак не отдавал приказа к остановке. Лес редел, и спутники неторопливо проезжали по молодой дубраве, через которую виднелись очертания каменных отрогов. Сквозь причудливое кружево листвы тут и там прорезались первые лучи восхода, сухой терпкий воздух бодрил после утомительного ночного перехода. За всё время, проведённое в пути, они не встретили ни единой помехи. Не было ни намёка на преследование, и Гнеда совсем перестала бояться, чувствуя себя в полной безопасности среди троих мужчин. Тем удивительнее для неё была постоянная и мнящаяся чрезмерной бдительность сида. Его взор беспрестанно двигался, ощупывая каждый куст, каждый валун, повсюду выискивая притаившуюся угрозу. Присутствие Фиргалла было почти неощутимым, тем не менее, девушка всегда находила его на расстоянии вытянутой руки. И теперь, проезжая по тенистой опушке и щурясь от солнечных проблесков, она с нетерпением думала о привале, то и дело выжидающе поглядывая на сида. Внезапно прямо перед ними словно из-под земли выпорхнула птица. На несколько мгновений она зависла в воздухе, растопорщив лезвия перьев и яростно махая крыльями, а затем сердито уселась на ветку над тропой, словно преграждая её собой, и разразилась громким злобным треском. Это была крупная сойка. Её рыжеватый хохолок воинственно распушился, подбитые бирюзой крылья взъерошились. Все четверо замерли, растерявшись от непредвиденного нападения. В голове Гнеды промелькнула мысль о том, что, должно быть, они потревожили гнездо с выводком, иначе зачем обычно таящейся от людей птице так откровенно обнаруживать себя. – Назад! – вдруг услышала девушка приглушённый окрик, успев удивиться, что ставший незнакомым голос принадлежал сиду. В то же мгновение совсем рядом раздался тугой свист, но Гнеда уже летела вниз с Пламеня, повинуясь грубому удару сида, сбившему её с лошади. – Воронец, лучник! – раздалось уже откуда-то сверху. Девушка упала ничком и теперь испуганно приподнималась на руках, опоминаясь от обиды и боли. Оглянувшись, она увидела, что спутники взяли её в полукружье. Всмотревшись, Гнеда похолодела и разом подобралась. На них наступало трое всадников. Тут поблизости снова прошипело, и девушка в ужасе распростёрлась по земле. Гулкий толчок раздался совсем рядом, и, покосившись, Гнеда увидела, что в локте от её лица из травы выросла стрела. Она мелко дрожала, вызывающе потрясая орлиным оперением. Со стороны её защитников послышались крики и лязганье оружия. Фиргалл оставался в седле, тогда как Хотьша сшибся с противником, и оба оказались внизу. Не зная, как поступить, Гнеда начала озираться, и в это самое время сверху послышалось шуршание листвы и треск веток. Девушка даже не успела поднять головы, когда прямо напротив, из ниоткуда, словно свалившись с небес, возник человек. Его лицо было вымазано сажей и грязью, из волос торчали листья и птичьи перья, но самыми дикими казались глаза, светло-серые, схваченные чёрным кольцом по краю. Это были глаза волка на лице человека. – Фиргалл! – не помня себя от ужаса, закричала Гнеда. – Не бойся! Это мой сын, – отозвался сид, хотя девушка могла поклясться, что он даже не обернулся в их сторону. Гнеда перевела ошеломлённый взгляд обратно на незнакомца. Тот расплылся в совсем не подходящей событиям улыбке и, схватив её за руку, без труда поставил на ноги, одновременно задвигая себе за спину. Заслоняясь небольшим щитом, он, приседая, попятился, подталкивая к тому же девушку. Гнеда, тут же вцепившаяся в юношу мёртвой хваткой, с готовностью повиновалась ему. Едва они сравнялись со старым дубом, сын Фиргалла молниеносно сгрёб девушку в охапку и затолкнул её за дерево. С удивлением Гнеда поняла, что очутилась в дупле, небольшом, но достаточно просторном, чтобы она, сжавшись в комок, смогла уместиться в нём. – Сиди в печке, пирожок, – прошептал юноша, – вот тебе заслонка. Он сунул в её руки свой щит и, снова улыбнувшись, беззвучно исчез. Гнеде оставалось только сделать, что было велено, и, едва живая от страха, она затаилась, судорожно сжимая деревянную ручку. Дупло оказалось сухим. Под босыми ногами девушки похрустывали дубовые листья, крепко пахло старыми желудями. Гнеда старалась прислушиваться, но в ушах гремело лишь собственное сбитое дыхание и бешеный стук сердца. Усилием воли она заставила себя немного успокоиться, а затем приникла к стволу. Звуки извне доносились внутрь дерева гулко и искажённо. И всё же Гнеда различала грохот ударов, топот, отдалённые выкрики. В какое-то мгновение она отчётливо услышала яростный крик сойки, совсем как тот, за миг до нападения. Шум драки то приближался, то снова удалялся. Сколько так продолжалось, Гнеда не ведала, но вдруг ей почудилось, что раздался стук множества копыт, сначала рядом, а потом всё дальше и дальше, пока совсем не стих. Девушка насторожилась. Не слухом, а каким-то звериным чутьём она ощутила приближение человека. Гнеда съёжилась, но тут же волна облегчения накрыла её вместе с переливами звонкого, радостного голоса: – Вылезай, пирожок, не то подгоришь! Девушка выпорхнула из убежища, едва не сбив с ног своего освободителя. – Будет, будет. Всё позади, – тихо проговорил он, прижав к себе дрожащую Гнеду. Юноша бережно вывел её из укрытия. Всхлипывая и размазывая по лицу слёзы, девушка со страхом огляделась. Мужчины приводили себя и лошадей в порядок. Хотьша вёл из дубовой рощи испугавшегося и ускакавшего прочь Пламеня. Воронец перетягивал рану на руке. Фиргалл твёрдой поступью приблизился к ним и крепко взял Гнеду за плечи, внимательно заглядывая ей в лицо. – Испугалась? – Его всегда безупречно причёсанные волосы были всклокочены, лицо покрыто испариной, ворот рубахи порван. – Мы отогнали их. Нужно добраться до перевала, там начинаются земли моего отца, они не посмеют сунуться дальше. Идём! Сид слегка подтолкнул девушку к Хотьше, державшему наготове подрагивающего Пламеня. Гнеда растерянно обернулась на того, кого Фиргалл назвал своим сыном и коего теперь словно не замечал. Юноша покорно стоял, пока остальные занимали свои места в сёдлах. Девушка нахмурилась и взглянула на Воронца и Хотьшу, но те вели себя так, будто происходящее было в порядке вещей. Фиргалл уже подошёл к своему коню, когда его сын тихим голосом окликнул отца. Тот вдруг резко повернулся к нему и неожиданно разрешился яростным криком. Гнеда ни слова не разумела в наречии сидов, но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что, ничуть не смущаясь присутствием посторонних, Фиргалл изливал на своего отпрыска потоки брани. Тот же лишь безропотно молчал, опустив взгляд под отцовской грозой. Гнеда готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не быть свидетельницей этой расправы. Она чувствовала нутром, что, если бы не внезапное появление юноши, их встреча со «злыми сидами», как девушка назвала про себя людей Финтана, могла окончиться совсем иначе. Сын Фиргалла выглядел после столкновения не лучше остальных – порванная одежда, царапины, кое-где виднелась уже запёкшаяся кровь. Вкупе с его диким видом и изукрашенным сажей лицом это делало его похожим на мрачного бродягу, а никак не на наследника именитого рода. Но чем он сумел так прогневать отца? Неужели недостаточно доблестно сражался? В это невозможно было поверить. Наконец Фиргалл немного смягчился и промолвил несколько слов уже спокойнее, тыча рукой в грудь сына. Тот изменился в лице и, нахмурившись, прижал ладонь к сердцу, нащупывая что-то у себя за пазухой. Злость сида, видимо, исчерпала себя, и Фиргалл повернулся к девушке. – Гнеда, это мой сын Айфэ. Может статься, что нынче своей глупейшей выходкой он спас тебе, да и всем нам жизнь. Позволь ему вести Пламеня под уздцы. До перевала рукой подать. Девушка настороженно перевела взгляд на Айфэ, и тут же на душе у неё стало легче. Юноша улыбался так открыто и светло, словно не на него только что обрушились речи разъярённого отца. Не дожидаясь ответа, Фиргалл взобрался в седло, а остальные тут же молча тронулись за ним. 11. За перевалом. Гнеда была рада тому, что ей не пришлось самой править конём. Пламень был всё ещё напуган, но, казалось, одно присутствие молодого сида действовало на животное исцеляюще. Юноша легонько поглаживал лошадь по морде, ласково нашёптывая неразборчивые слова. Время от времени Айфэ оборачивался на девушку, и от его доброй улыбки Гнеде тоже становилось спокойней. Перелесок кончился, и перед путниками во всей красе и величии выросла каменная гряда. Гнеда сразу разглядела седловину перевала меж двумя раскрошенными, словно гнилые зубы, вершинами, за которым начинались вожделенные земли сидов. Наверх вела набитая тропа, и вскоре начался подъём. Гнеда, никогда ранее не покидавшая пределов родного края, за последнее время увидела больше, чем за всю свою короткую жизнь. Но горы не шли в сравнение ни с чем. Их мощь, простор и древность лишали дара речи. Даже небо здесь было особенным. Пронзительно-голубым, зимним, тонким. Горная цепь тянулась, куда только хватало взора, неприступной стеной преграждая путь во владения князя Ангуса. На скалистых верхушках белели снежные шапки, и лишь одинокий беркут парил над ними чёрным рушником. Смятённая суровой красотой гор, Гнеда даже забыла о недавнем нападении, чего нельзя было сказать о её спутниках. Фиргалл ехал со всей возможной скоростью, а Хотьша, замыкавший вереницу всадников, не переставая озирался. На подступах к перевалу тропа сменилась беспорядочным нагромождением огромных глыб, и всем четверым пришлось спешиться. Айфэ ступал, не глядя под ноги, не заботясь, круча ли под его стопами или гладь, ухитряясь двигаться столь же быстро и легко, как и по ровной земле. Для всех же прочих этот участок пути стал настоящим испытанием. Мужчины кое-как справлялись, хотя до ловкости Айфэ им было далеко, но Гнеда, измученная событиями минувших суток, еле двигалась от усталости. Она то и дело оступалась, царапала руки и поскальзывалась. Там, где остальные перепрыгивали с камня на камень, ей приходилось ползти на четвереньках, и лишь безграничное терпение Айфэ и его постоянная готовность помочь придавали девушке сил продолжать переход. На самом перевале их встретил снег и холодный ветер. Спуск оказался даже тяжелее подъёма. Лошади упрямились, и людям пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить их тронуться с места. Только когда шаткие валуны вновь сменились травой и устойчивой почвой, Гнеда вздохнула с облегчением. Повеселели и остальные, ведь они, наконец, пересекли заветную черту и теперь чувствовали себя в безопасности. Продвинувшись ещё немного, спутники остановились в небольшой лощине, защищённой с одной стороны большими скалистыми отломками, с другой – порослью причудливо изогнутых сосен. Неподалёку журчал ручей. Айфэ помог Гнеде спуститься с лошади и, плотно укутав плащом, устроил её в укромной расселине, а сам присоединился к остальным в обустройстве становища. Хотьша и Воронец рассёдлывали и поили лошадей, Фиргалл разводил огонь. Солнце быстро исчезло за горами, и, хотя нагретые за день камни ещё источали тепло, Гнеда никак не могла согреться. Озноб мешал ей уснуть, поэтому, когда рядом появился Айфэ с чашкой чего-то горячего в руках, девушка испытала новый прилив благодарности. С улыбкой протянув ей питьё, юноша присел рядом. Он успел умыться, и теперь, когда с лица сида исчезли грязные потёки, Гнеда удивилась опаловой белизне его кожи. Светло-русые волосы были убраны назад, обнажая уши, где поблёскивали колечки серёг. В прядях по-прежнему оставались перья и листья, делая его похожим на одного из лесных духов, о которых любил рассказывать Гостила. – Спасибо! – с трудом разомкнув слипшиеся губы, промолвила Гнеда и сделала глоток. По телу сразу начало разноситься блаженное пряное тепло. – Спасибо за всё. – Отдыхай. – Забота странно шла его волчьим глазам. Без воинственного раскраса Айфэ выглядел совсем не страшно. – Слишком много свалилось на тебя сегодня. Они вдруг оба засмеялись, вспомнив появление юноши в лесу несколькими часами ранее. Холод стал отступать, но Гнеда не ведала, было ли причиной тому подогретое вино или присутствие сына Фиргалла. На разлапистую сосновую ветку рядом с ними шумно опустилась птица. – Смотри, та самая сойка! – встрепенулась девушка. – Что за странное существо, она преследует нас! Айфэ тихонько рассмеялся. – Это Крикун. – Он повернулся и свистнул совсем по-птичьи. Сойка переступила с лапки на лапку, скосила на юного сида блестящую бусину глаза и коротко проверещала в ответ, что прозвучало как презрительное фырканье. – Он не очень-то жалует людей, сердится, что я не один, – улыбнулся Айфэ, снова глядя на свою собеседницу. Перья в его волосах шевельнулись, и девушка заметила одно с бирюзовым отливом. – Так это твоя птица? – Нет, Крикун – свой собственный. Но мы с ним друзья. Когда-то давно я помог ему. Вылечил перебитое крыло. Так мы познакомились. Он очень независимый, иногда долго пропадает где-то по лишь ему известным делам, но всегда возвращается обратно. – Разве возможно приручить птицу? – удивилась девушка. – Говорят, сиды обладают даром находить общий язык со всеми живыми тварями. Не знаю, правда ли это, но я, действительно, люблю птиц и зверей, а они, кажется, отвечают мне взаимностью. – Скажи, почему Фиргалл так рассердился на тебя? – тихо спросила Гнеда и сама стала не рада своему любопытству. Она боялась спугнуть доверие, начавшее зарождаться между ними. Юноша опустил глаза. – Я нарушил его волю, не оставшись дома. Но я не мог повиноваться, зная, какой опасности он подвергает себя. Быть может, его вспышка покоробила тебя, но поверь, в нём говорила лишь тревога обо мне. – Вы совсем не похожи с отцом, – заметила девушка. Айфэ вдруг пристально посмотрел на Гнеду. – Я не кровный сын Фиргаллу. Мы в дальнем родстве. Моя мать умерла в родах, отец не возвратился из похода. Я жил сиротой, в холоде и грязи, у чужих людей. Фиргалл разыскал и усыновил меня. Он… Ты и представить не можешь, насколько велико его сердце. Отец может иногда казаться суровым, даже жестоким, но на самом деле он добр, благороден и справедлив. Я рад, что теперь ты под его крылом. Он вернёт тебя в лоно семьи. – Нет, моя семья… – замешкалась Гнеда, глядя на него исподлобья, не находя нужных слов. – Да, да, я знаю, – поспешно заверил сид и сжал её запястье. Рука Айфэ была обветренной и жёсткой, но очень горячей. Непрошенное воспоминание о Бьярки заставило на миг замереть всё внутри, но тут же схлынуло. Девушка не ощутила неловкости. Прикосновение Айфэ вызвало лишь чувство признательности. – У твоего деда помутнён рассудок. Стоит ему только увидеть тебя, как он осознает, что все эти годы лишал себя счастья быть рядом со своей внучкой. Ты – его плоть и кровь. Наваждение пройдёт, и всё встанет на свои места. – Он забрал у Гнеды опустевший сосуд. – Теперь спи. Все твои тревоги остались за перевалом. Завтра мы будем дома. *** Было странно и непривычно вновь просыпаться по утрам. Они жили в Кранн Улл, имении Фиргалла, уже пять дней, но чувство невозможности происходящего не покидало Гнеду. Имя вотчины сида означало «яблоня» и, она, действительно, была усажена невысокими, крепкими деревьями, усыпанными душистыми розово-жёлтыми плодами. Огромный дом, одиноко возвышающийся среди гор и озёр, двор со множеством служб, снующая тут и там челядь, роскошь и богатство убранства стали для девушки настоящим потрясением. Гнеда никак не могла привыкнуть к тому, что жила в отдельной горнице, уставленной сундуками с таинственным содержимым, к которым она боялась даже прикоснуться, спала на неприлично просторном ложе, устланном меховым одеялом, и любовалась на припорошённые снегом вершины прямо из своего окна. Пожалуй, лишь прялка, стоявшая на лавке, была единственным привычным девушке предметом, поэтому она обрадовалась ей, как родной. Видимо, чтобы окончательно смешать Гнеду, Фиргалл заявил, что отныне у неё будет собственная прислужница, и представил Финд, хрупкую девушку с прозрачной кожей и голубыми глазами. Казалось, сида забавляли растерянность и робость его подопечной. Он между делом заметил, что чернавка не знает ни слова залесского языка, посему Гнеде предлагалось постигать наречие сидов. Хотьша и Воронец уехали незаметно, и Гнеда была раздосадована тем, что не смогла попрощаться с ними. Несмотря на отчуждённость своих бывших спутников, девушка успела привязаться к обоим и знала, что во многом была обязана им жизнью. К счастью, Айфэ оставался в вотчине отца и с готовностью помогал Гнеде освоиться в новом для неё мире. Он увлечённо принялся обучать девушку речи своего народа, познакомил её с домашней чадью, провёл во все закоулки двора и ближайших окрестностей. Гнеда почти не видела Фиргалла после приезда, и когда сид, наконец, потребовал её к себе, девушка разволновалась. Сид принял её в светлой повалуше. Сидя в высоком кресле, он молча указал Гнеде раскрытой ладонью на скамью, застеленную узорчатым покрывалом. – Ты успела обжиться? После улыбчивого и приветливого Айфэ трудно было вновь смотреть в бесстрастные глаза его отца. – Да, благодарю тебя. Девушка едва удержалась, чтобы не добавить «господин». Фиргалл выглядел столь величественно, что она ощущала себя жалкой просительницей в княжеских палатах. Неприметный дорожный наряд остался в прошлом, и нынче сид был облачён в чёрный шёлк и сверкающее шитье. Схваченные сзади волосы безупречными волнами спускались на плечи. Серебряные наручи и перстни подчёркивали холёность его рук. Вернувшийся к своему привычному облику Фиргалл показался девушке ещё более чужим, чем строго и без излишеств одетый незнакомец, месяц назад вторгшийся в её жизнь. – Пришла пора поговорить. У тебя было время, обдумала ли ты своё будущее? Гнеда несколько раз моргнула, сбитая с толку его напором. Конечно, она не могла не размышлять о своей судьбе, но едва ли ожидала, что сид станет учинять ей допрос. Опустив глаза и прокручивая подарок Катбада на пальце, девушка, кашлянув, ответила: – Ты сказал, что все дороги открыты мне, но… Мой отец мёртв и у него не осталось родичей. Мой дед жив, но не желает знать меня. Двоюродный брат хочет сжить меня со свету. Что ж, я не понимаю, какие дороги ты имел в виду. Мне некуда идти, и остаётся только спрятаться. По лицу Фиргалла проскользнула презрительная усмешка. – Тебя насильно лишили родителей, крова, собственного имени, а ты желаешь трусливо отсидеться? Ты хоть понимаешь, что можешь стать княгиней Ардгласа? – Я не думала об этом, – прошептала Гнеда, не поднимая глаз от собственных коленей. Ей недоставало украс родной понёвы. В новой одежде, надетой по приказу сида, девушка чувствовала себя самозванкой. – Так подумай! – раздражённо бросил Фиргалл. – Но ведь для этого, – тихо начала девушка, нерешительно обращая глаза на собеседника, – я должна выйти замуж. – Пустяки, – отмахнулся сид. – Найти удобного мужа не такая уж и задача. Гораздо более лёгкая, чем завоевать расположение Аэда. Щёки Гнеды залило горячей волной. – А что, если я не желаю его завоёвывать? Он отказался от меня, я не была ему нужна все эти годы. Зачем я ему сейчас? Зачем он мне? Фиргалл слегка подался вперёд и пристально посмотрел на Гнеду. Его губы сомкнулись в жёсткую черту, очи сузились. Девушке стало очень неуютно под этим взором, и она опять принялась теребить кольцо, но сид выдохнул и откинулся на резную спинку. Когда Гнеда осмелилась вновь поднять глаза, на челе Фиргалла не было ни следа гнева. – Я не прав. Нельзя требовать от тебя невозможного. Ты всего лишь сирота, выросшая в заброшенной на краю света деревеньке. Испуганная девочка, желающая, чтобы всё было как раньше, без страшных всадников и неприветливых незнакомцев. Все эти люди, князья и княгини, о которых я толкую, для тебя только бесплотные имена. Гнеда приподняла брови. Наконец-то сид говорил что-то дельное. То, что, действительно, имело к ней отношение. – Нельзя в одночасье стать княжной Яронегой, если до этого всю жизнь была Гнедой из Перебродов. Сид улыбнулся, и это вмиг преобразило его наружность. Такой Фиргалл – сильный, но великодушный – вполне мог быть родным отцом Айфэ. Его глаза излучали медовое свечение, располагая к себе и заставляя желать понравиться. Гнеда почувствовала то же, что и в краткий миг, ночью, у реки, когда на одно шальное мгновение приняла его за своего отца. Сердце защемило одновременно болезненно и сладко. Фиргалл не её отец, но, кто знает, может быть, он сможет заменить его? Если только она сумеет заслужить его любовь… – Что же, – ворвался в мысли девушки звук его голоса, и Гнеда сморгнула пелену, начинавшую застилать глаза, – попробуем взяться с другого конца. Я намереваюсь вступить в переговоры с твоим дедом, и кто знает, сколько это может занять времени. Времени, которое нельзя терять. Я буду давать тебе уроки. Научу языку своего народа и другим умениям, которые могут тебе пригодиться. Расскажу о твоих предках. – Расскажи мне об отце. Слова вылетели прежде, чем Гнеда успела задуматься, и изменившееся лицо собеседника подтвердило, что она совершила ошибку. Как если бы резким выдохом задула лучину, и на смену свету пришла зябкая темнота. – Забавно, – еле слышно пробормотал сид, и в этом отстранённом и высокомерном муже не было более ничего от только что дружелюбного Фиргалла. – Тем лучше. – Он вышел из мимолётного оцепенения и продолжал ровным бесцветным голосом. – Что ты желаешь знать? – Кем он был? – несмело спросила Гнеда. Сид скрестил на груди руки. – Ингвар происходил с севера. Когда-то давным-давно твой далёкий пращур и тёзка твоего отца по прозвищу Бориветер, носивший маленького сокола-пустельгу на стяге, женился на залесской княжне. – Фиргалл позволил себе усмехнуться. – Влазень? Кажется, так это называется у вас. Он пришёл в дом тестя, обделённого сыновьями, чтобы в своё время стать следующим князем. И он в скором времени стал, приведя со своей родины дружину и приближённых. Среди них был и Гуннар, предок Войгнева, пресёкшего род Бориветра. Многие невзлюбили свеннов, как сами называли себя северяне. Им пришлось пройти через многое, чтобы утвердиться на престоле, но не зря этот народ выживает там, где не растёт ничего, кроме мха и кривых берёз. Они вплелись в Залесье, связали себя накрепко с его сильнейшими семьями узами крови, скрылись за личинами залесских имён и пустили корни. Но потомки свеннов никогда не забывали, откуда они родом. Говорят, каждый северянин рождается с кусочком льда в душе. Иногда его даже можно увидеть – в холодных голубых глазах. Но чаще, – сид вдруг перешёл на шёпот, – они скрывают его в самом сердце. – Пожалуйста, – Гнеда осознавала, что преступает запретную черту, что Фиргалл, наверное, возненавидит её, но какая-то непреодолимая сила толкала девушку попросить, – расскажи, как они встретились, – Гнеда сглотнула, – отец и мать. Её тихий голос звучал пугающе громко в гулкой тишине. Янтарные глаза сида вспыхнули и тут же погасли рыжеватыми огоньками. Он медленно кивнул и начал свой рассказ. 12. Сокол и горлица. В чертоге было полно народу. Под потолок поднимался смрад от множества горящих светочей и жировиков. Шум одновременного говора людей, разделённых теперь на отдельные кучки, слышимый тут и там перестук соударяющихся чаш и громкий хмельной смех наполняли гридницу таким гулом, словно застолье происходило в пчелином улье. Бескрайний стол был загромождён необъятных размеров блюдами с разорёнными кушаньями. Кое-где виднелись кровавые пятна пролитого вина, в которые влипали своими бобровыми рукавами полупьяные вельможи. Всё говорило о том, что праздничная трапеза постепенно переходила в ту беспорядочную попойку, которая являлась неизбежным завершением всякого пира. Повсюду мелькали излюбленные знатью алый аксамит и меха, тускло и порочно светилось золото, свисая толстыми змеями с могучих шей. Здесь собрались самые удачливые люди княжества, предводители дружин, выходцы из знатнейших семей, вятшие мужи. Музыка звучала громко и весело. Скоморохи пыжились, во всю задувая в рожки и надрывая струны, ломаясь, выплясывали, выгибая податливые восковые тела. Слуги бегали без устали, оседая под тяжестью огромных братин и жбанов. Каждый гость мог найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой. Девушка улыбнулась, издалека заметив утомлённое лицо своего отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно. Руки, обременённые грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев её, как всегда, окружённую служанками, князь оживился. – Этайн, дитя моё! Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной. Взоры собравшихся летели в неё, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком её лёгких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола. – Батюшка, – негромко произнесла она, почтительно поклонившись. Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости при виде дочери, порывистым движением протянул ей руку, возводя на кресло рядом со своим. Усевшись, девушка направила сияющий взор на собравшихся, и все они, осенённые эти взглядом, убеждались, что княжна по праву называется прекраснейшей из детей сидов. Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза. – Удалось ли застолье? – В голосе правителя послышалось лукавство. Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы её лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь начинала шуметь в висках. Нет, Этайн не привыкать было к восхищённым взглядам, но теперь.… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками. – Застолье удалось на славу, – голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущённым. Безотчётно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит взгляд в правый угол стола. Разумеется, там её ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь, ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца. – Наши гости, кажется, тоже довольны. – Гости-то? – усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки её отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. – Что ж, пора бы их уважить. Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почётной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость, молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья, со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займёт своё место. Чем ближе Этайн была к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг неё. О! Разве видел он в своей жизни хоть раз подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала её тёплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди. Несколько пушистых прядей осеняли своим золотом её виски. Тонкие розовые губы немного приоткрылись, словно ей стало трудно дышать. К бескровным щекам медленно приливал румянец, а, может, лишь отсвет пламени, отражённый в неизменном багряном аксамите, изменил их цвет. Лучики длинных, незагибающихся ресниц колыхнулись, и вдруг её взор, прямой и нетаящийся, ударил со всего размаха, так, что он покачнулся, словно получил тычок копьём в грудь. Таким голубым может быть только небо в горах! И вот мимолётный взгляд уже выскользнул из его очей, и её усаживают за стол. До юноши донёсся тонкий, почти неуловимый запах ландыша. Музыка снова ревела, гости налегали на угощения, гуляние продолжалось. Но звуки всеобщего веселья долетали до неё словно через невидимую завесу. Всё, что занимало разум – тёмные, бездонные глаза под собольими бровями. Хотелось повернуть голову и, не заботясь о том, что подумают другие, смотреть на него, только на него. – Тебе нехорошо? – глухо раздалось откуда-то сверху. Этайн медленно повернула голову к говорившему. Фиргалл взирал на неё как-то странно, чуждо. В его очах сквозила тревога, раздражение и испуг. Она молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Девушке хотелось ответить, прервать нарастающее напряжение между ними, но язык не слушался её. Не глядя, молодой человек движением руки остановил проходящего мимо слугу. – Вина княжне. Его голос был сухим и резким, совсем не похожим на обычный. Фиргалл терпеливо дождался, пока виночерпий налил напиток в кубок, и передал его Этайн. Он внимательно, словно в первый раз, разглядывал девушку, сидевшую рядом. Они знали друг друга с самого детства, не так, как это было обычно в княжеских семьях – поклоны, воспитание на разных половинах и редкие неловкие встречи. Нет, они росли бок о бок, были поверенными в делах друг друга и проводили почти всё время вместе. Между их отцами давно и как само собой разумеющееся было решено, что в своё время дети составят новую чету, соединив два славнейших рода. Никому и в голову не приходило поставить эту непреложную истину под сомнение. Но Фиргалл чувствовал, что Этайн всегда находилась в стороне. Её словно не касалось то, что судьба их уже решена, и она наперёд выдана замуж. Она никогда не говорила об этом, не выказывала ни радости, ни сожаления. Она будто бы и не ведала ничего, безмятежно живя своей жизнью. И Фиргалла пугало это спокойствие, эта её тихая уверенность в чём-то своём, тайном. В его душе росло и крепло с каждым днём предчувствие страшного. Этайн, трепетная горлица, поёт только на воле. Даже если она станет его супругой, придёт миг, и она улетит, вырвется из рук. В глубине души он всегда знал, что Этайн никогда не будет принадлежать ему. И ныне, глядя на любимую похолодевшими глазами, Фиргалл с трудом подавлял приливавший гнев. Гибкая, тонкая, светлая, пахнущая цветами и ветром, благородная и смелая, тёплая и трепещущая, с волосами цвета налитой пшеницы, сливочной кожей и бирюзовыми глазами, но чужая, такая непреодолимо чужая! Ему хотелось схватить её в охапку и убежать, унести, спрятать от всех. Почему она так хороша сегодня? Отчего столько блеска во взоре, зачем так красиво убраны её пряди, откуда эта мягкость в движениях? Вскочить, оставить окаянную гридню, скакать, куда глаза глядят, прочь от неё, ото всех! Но что это? Юноша поднял тяжёлую голову. Рядом стояла нетронутая чаша. Место Этайн пустовало. Метнув по сторонам ошалевший взгляд, Фиргалл замер. Она сидела в стороне, с незнакомой улыбкой, спокойная и прекрасная, и протягивала свою маленькую руку человеку, с того самого мига ставшему его вечным врагом – Ингвару, сыну князя Ингви. Проклятому Северянину. Ещё мгновение, и со всех сторон грянула оглушительно громкая, невыносимая музыка. Началась пляска, и что-то навсегда оборвалось в нём. *** День выдался отменный. Солнце весело играло на поверхности пруда, бегая взапуски с юркими блестящими стрекозами. Почему-то всё дурное вечно случается в чудесные дни, Фиргалл давно заметил это. Он медленно шёл, заложив руки за спину. Назойливые лучи плясали по серебряной вышивке на свите, слегка раздражая. Впрочем, ему было всё равно. Он считал про себя успевшие распуститься кувшинки. Их крупные приоткрывшиеся чашечки слепили своей белизной. Одолень-трава, из которой шептухи варили приворотное зелье для нежеланных жён, которые были настолько жалки в своём отчаянии, что соглашались даже на такую уродливую, оскоплённую любовь. – Фиргалл! – громко раздалось сбоку. Молодой человек вспомнил, что не один. – Ты слишком хорошо знаешь её… – Господин, – усталым голосом начал он, – если ты заботишься о моих чувствах, то прошу, не утруждай себя. Я – последний, с кем надобно считаться. Аэд остановился и внимательно посмотрел на юношу. – Я всегда видел тебя её мужем. Для меня ты – родной сын, и тебе это известно. Но, боюсь, и Этайн ты стал братом. Много это или мало, судить тебе. – Князь развернулся к пруду и вздохнул. – Она хочет его. Аэд нахмурился и приложил сжатый кулак ко рту. Фиргалл вымученно улыбнулся. Он давно знал, как это будет. Надеялся, что обойдётся, но, если быть честным с собой, знал наверняка. – Ты сомневаешься в нём, мой господин? – почти лениво спросил он. – Он не сид. – Он – избранник Этайн. Он ровня ей, хорошей крови, наследник княжеского… – Знаешь, – Аэд резко перебил его, крутанувшись на пятках. Глаза его блестели. – Я никак не найду согласия в своём сердце. Да, Северянин достойный и завидный жених, – Фиргалл незаметно усмехнулся, – пусть так. Но что-то в душе настраивает меня против него. С тех пор, как умерла мать Этайн, моя девочка – всё, чем я живу. Отдать её ему, это.… Это… – Не отдать её, значит, видеть, как она зачахнет. Господин, тебе ведомо, что так оно и будет, – мягко вставил молодой человек. Князь сузил на него глаза. Выдержав так некоторое время, он схватил юношу за плечи. – Фиргалл, сын мой! Прижав его к своей груди на мгновенье, Аэд выпустил юношу из объятий и, развернувшись, стремительно зашагал прочь. Фиргалл молча смотрел вслед несостоявшемуся тестю, а в глазах рябило от белых, словно покойничий саван, цветков. *** Она никогда ещё не была так красива, как в тот день, когда ладья пришла за ней, чтобы навсегда увезти в треклятую землю. Чем этот чужак заслужил подобное счастье? Что в нём было такого, чем не обладал Фиргалл? Когда она в последний раз подала ему руку и заглянула в лицо своими колдовскими лазоревыми глазами, сердце почти остановилось внутри сдавленной груди. Эта извиняющаяся невинная мягкость, лёгкость, с которой она, обдав сводящим с ума запахом летнего луга, покинула его.… О! Хотелось грызть стены, рвать на куски всё, что его окружало. Фиргалл вспомнил случайную встречу с Северянином накануне их отъезда. Сон не шёл к нему, и сид выскользнул наружу из тёмных, смыкающихся над головой стен. Щербатое колесо луны висело совсем низко, время от времени скрываясь за клочьями разбухших туч. Пахло грозой. Всё было уже решено. После прощания с Этайн Фиргалл отправлялся домой, а оттуда – куда глаза глядят. Благо, мир велик. Он найдёт, если не счастье, то забвение. Внезапно юноша почувствовал чьё-то незримое присутствие. Быстро повернувшись, он почти столкнулся с Ингваром, бледным и растрёпанным. Несколько мгновений кряду они смотрели друг на друга в упор, и Фиргалл удивился своему спокойствию, хладнокровно отмечая, что жених Этайн нетвёрдо стоит на ногах, словно пьяный. Сид усмехнулся, не разжимая губ. Лицо залесского княжича несколько расслабилось. – Я не хотел бы видеть врага в тебе. – Ненавистные уста смешно коверкали родной язык сида, и ухмылка Фиргалла стала чуть шире. – Я знаю, это невозможно, но чувствую, сложись всё иначе, друга надёжнее и благороднее мне было бы не найти. И вдруг сид понял, что Северянин и правда был охмелён, но совсем не вином, и откуда-то из-под рёбер начала подниматься волна удушающей ярости, захлёстывая сердце и разнося по всему телу мерзкую, неостановимую дрожь. – Оставь пустое сотрясание воздуха. – Фиргалл молил, чтобы голос не предал его. – Береги её. Сид развернулся, чтобы уйти, как вдруг на плече раскалённым железом застыла ладонь Ингвара. – Постой! Фиргаллу никогда не забыть того взгляда. Блестящие, чёрные, что не различить зрачка, очи вцепились в него. Правая рука зависла напротив. Большая, сильная. Сид медленно перевёл взор с протянутой длани на лицо юноши. Как легко пожать эту руку, дотронуться до чужого, окаянного человека, что украл его радость! Что обнимет его Этайн, проведёт по шёлковым волосам, что одна во всём свете познает нежность её кожи… Внезапная боль пронзила виски. В тот же миг горячие пальцы сомкнулись вокруг его холодной ладони. Где-то высоко над головой раздался первый громовой раскат, а порыв ветра швырнул в его лицо запах дождя. 13. Друзья. – У тебя получается всё лучше и лучше! – одобрил Айфэ, и Гнеда спрятала на груди польщённую улыбку. Она и сама видела, что Пламень потихоньку начал подчиняться, а её уверенность в собственных силах и приязнь к строптивому, но такому красивому и изящному животному изо дня в день становились всё сильнее. – Но до тебя мне всё равно далеко, – не удержалась от досадливого замечания девушка. Айфэ, обходившийся без уздечки и правивший своим Снехте лишь с помощью верёвки, свободно накинутой на шею мерину, усмехнулся. – Я был посажен на коня в три года. Напрашиваешься на похвалу? Гнеда засмеялась и зарылась одной рукой в гриву Пламеня. – С таким именем у тебя на роду написано находить общий язык с лошадьми. – Он вдруг осёкся и осторожно посмотрел на девушку. Гнеда не встретила его взгляд, продолжая ворошить чёрную холку. – Странно. Через столько лет узнать своё настоящее имя, – наконец промолвила она. – Это не плохо, иметь несколько имён. Хочешь, я буду звать тебя Яронегой? – Нет! – испуганно выпалила девушка. – Как скажешь, – улыбнулся Айфэ и незаметным прикосновением подстегнул Снехте ускорить шаг. – Вы словно читаете мысли друг друга, – восхищённо проговорила Гнеда, догоняя молодого сида. – Доверие. Он полагается на меня, знает, что я его не обижу, что со мной он под защитой. Снехте позволяет мне касаться его там, где не позволил бы никому другому, он узнаёт мой запах задолго до того, как я подойду к конюшне, он помнит мою походку и слышит мой голос за многие сажени. Полная, безграничная близость. – Айфэ пробежал пальцами по серебристой шерсти. – Я знаю каждый рубец на его коже, каждую выемку на копыте. Мы с ним прошли через огонь и воду, чтобы заслужить доверие друг друга. Это упорный труд, но наша дружба стоит каждого затраченного мгновения. – Тебе повезло с таким покладистым конём, – предположила Гнеда, но Айфэ ответил ей звонким смехом. – Ты, должно быть, шутишь! В первый месяц нашего знакомства я ходил с ног до головы в синяках. Более норовистое животное сложно представить. Девушка прикусила язык, и до усадьбы молодые люди ехали в тишине. По рукам и ногам разливалась приятная усталость, перемешанная с негой от ощущения натруженного тела. Остатки утреннего тумана белёсыми обрывками путались под копытами, от овина тянуло сладковатым дымом. Хлеб выращивали на полях внизу, но на обмолот его привозили наверх, и теперь до них доносилось мерное постукивание цепов из гумна, и этот звук заставил сердце Гнеды сжаться. Впервые ей не довелось своими руками ощутить богатство собранного урожая, почувствовать тяжесть сжатых колосьев в намозоленных серпом и окроплённых едким зелёным соком ладонях. Не довелось обонять того особенного запаха выдернутых льняных корней и глубокого, свежего и одновременно прелого духа развороченной земли. Осень в горах наступила внезапно, и Гнеда удивлённо любовалась на пожелтевшие в одну ночь листья берёз и ясеней. Подсвеченные пронзительной синевой небес, они казались особенно нарядными. Едва спутники показались в воротах, к ним подскочил стремянной, чтобы помочь Гнеде спешиться. Айфэ легко спрыгнул с серого мерина и, ухватив его за недоуздок, повёл в конюшню. Вверив свою лошадь слуге, юноша присоединился к Гнеде, которая уже рассёдлывала Пламеня. – Когда ты идёшь к отцу? – спросил он, принимая у неё сбрую. – Нынче не будет урока, – отозвалась она из денника. Выбрав в яслях пучок свежей, мягкой соломы, она принялась бережно вытирать потные бока коня. – Бьюсь об заклад, ты ничуть не расстроена, – улыбнулся юноша. – Видел бы ты, какой отрывок из книги он велел прочитать, – со вздохом протянула Гнеда, и Айфэ рассмеялся уже в полную силу. – Впрочем, иногда бывает очень любопытно. Похоже на старины Гостилы, только Фиргалл говорит, это происходило взаправду. А вот когда начинается про войны, становится скучно. И страшно. Взять хоть былые обычаи сидов, – Гнеда поморщилась, и её передёрнуло, – отрубать головы врагов и украшать ими коней! – Они верили, что так сила поверженного противника переходит к ним, – бесстрастно пожал плечами Айфэ. – Самые порядочные люди вечно оказываются отравлены или зарезаны в своей постели, – мрачно продолжала девушка, придирчиво ища на Пламене остатки пота, – несчастные наследники истреблены просто потому, что их угораздило не вовремя родиться, а женщины – те и вовсе лишь орудия в играх мужей, которых можно продавать, словно овец на торгу. – Такова жизнь, и не только в княжеских семьях. Разве ты не знала? Все стремятся к власти, – Айфэ больше не улыбался. Гнеда отбросила солому и выпрямилась. – И ты тоже? Юноша задумчиво посмотрел на неё. – Нет. Я хочу быть свободным. – Он подал Гнеде скребницу и прислонился к стене, наблюдая за действиями девушки. – Ты и так свободен, – удивлённо возразила Гнеда, проходясь по шелковистой шерсти. – Именно. Власть всех обращает в своих рабов, и правителей тоже. И потом, – он скрестил руки на груди и слегка тряхнул головой, – я приёмный сын. Мой отец стоит далеко в очереди на престол. Даже если бы я и хотел, прийти к власти было бы нелегко. Но я не хочу. И никому не посоветую такой участи. Чему ещё учит тебя отец? – Айфэ явно был не по душе ход беседы, и он стремился изменить его. – Он показывает мне чертежи, объясняет, как их читать. Рассказывает о землях, морях и народах. А ещё Фиргалл начал знакомить меня с северным наречием, и иной раз мне кажется, что моя голова не выдержит и треснет, как перегретый горшок. Юноша хохотнул и помог Гнеде накинуть на Пламеня попону. – Отец намедни спрашивал мой детский деревянный меч, – как бы невзначай обронил Айфэ, когда они закрыли задвижку денника и вышли из конюшни. Гнеда вспыхнула и покосилась на юношу. – Он, видно, решил меня замучить. Сказал, что я должна уметь оборонять себя. Небеса, я никогда не чувствовала себя более никчёмной! Фиргалл велел мне нападать на него, хоть раз коснуться… Где там! Сбил меня с ног ещё на подлёте. – Девушка поджала губы, с видимой неохотой вспоминая учение. – Согнал с меня семь потов, и всё без толку. Да и разве девичье это дело? Айфэ, может, хоть ты ему втолкуешь? Проку от меня в маханье мечом никакого, скорей себе вред причиню. – Гнеда с надеждой посмотрела на своего собеседника, но тот приподнял брови. – По правде говоря, это я подсказал отцу эту мысль. – Ты? – Она смотрела на него как на предателя. – Мы не всегда будем рядом. Мы можем быть ранены или убиты. Это только разумно. – Я боюсь даже думать о подобном, – содрогнулась Гнеда. – Тем более. Ты должна знать, что делать, если страх осуществится. Приготовить себя к любому исходу. – Айфэ опустил глаза. – Рано или поздно мне придётся уехать. Я должен буду вернуться домой. – А я? Что станет со мной? Юноша сделал нетерпеливое движение руками. – Ты говоришь, словно это не тебе решать. – Но Фиргалл… – Фиргалл лишь собирает тебя в путь. Дорогу ты вольна выбрать сама. Иначе, какой в этом всём смысл? Девушка нахмурилась, но тут сид тронул её за руку. – Пойдём, я хочу показать тебе кое-что. Она послушно последовала за Айфэ в глубь двора. Они прошли довольно далеко, оставив позади конюшню, хлев, поварню и амбары. В эту часть усадьбы Гнеда обычно не заходила. Юноша остановился возле деревянного сруба, похожего на ригу, и тихонько отворил дверь, пропуская девушку вперёд. После яркого дневного света темнота казалась непроглядной, но вскоре глаза привыкли к полумраку, и Гнеда смогла различить, что внутри было просторно. Вкусно и чисто пахло свежим сеном, устилавшим пол, вдоль стен в несколько ярусов тянулись палки вроде куриных насестов. Посередине стояло сухое сучковатое дерево, на одной из толстых веток которого, к удивлению девушки, неподвижно сидела большая птица. Её голова была скрыта кожаным клобучком. Айфэ приблизился к ней своим неслышным шагом и бережно провёл тыльной стороной ладони по перьям на груди. Как ни странно, птица не вздрогнула и не отстранилась. Напротив, она издала короткий резкий крик и спрыгнула сиду на руку. Юноша улыбнулся и ловко снял шапочку с её головы. – Это ястреб? – изумлённо прошептала девушка, рассматривая острый крючковатый клюв и сильные желтоватые лапы с длинными загнутыми когтями. – Ястреба от сокола отличить не можешь, – засмеялся Айфэ, мотая головой, словно невежество Гнеда было безнадёжным. – Взгляни на его глаза. Они такие же чёрные, как у тебя. – Я никогда не видела соколов близко, – смутилась Гнеда, продолжая с любопытством разглядывать птицу. – У нас с Домомыслом в Веже жили ласточки. Прямо под окнами. Ты его тоже приручил, как Крикуна? – Отец любит тешить себя соколиной охотой. Дома у него целый двор с ловчими птицами, а здесь только Гобахан. Я добыл его в горах и выносил для отца. Посмотри, какой красавец! – сид вытянул руку, и сокол распустил мощные крылья, удерживая равновесие. – Почти перемытился, полюбуйся на его новый наряд! Девушка взирала на птицу с опасливым восхищением, удивляясь тому, как запросто с ней обходится Айфэ. Тёмные глаза хищника недоверчиво поблёскивали в сумраке, белоснежная грудь слегка подрагивала. Чувствовалось, что птице не по нраву присутствие Гнеды, но на руке юноши она вела себя спокойно. – Почему ты хотел показать мне его? Айфэ почти нехотя отвёл глаза от пернатого питомца. – Сокол – покровитель твоего рода. – Глаза юноши, в которых рядом с хищной птицей становилось ещё меньше от человека, сделались сланцево-серыми. – Твой предок, Ингвар Бориветер прозывался в его честь. В ваших краях бориветра именуют пустельгой. Маленький, но отважный соколок. Защищая своих птенцов, он не боится противостоять даже орлу. Тебе следует подружиться с этими птицами. – Айфэ заклобучил Гобахана и вернул его на присаду. – Если хочешь, я научу тебя обращаться с ним. У Гнеды остались смешанные чувства от знакомства с соколом. Она опасалась его очевидного нерасположения и острого клюва, но слова молодого сида тронули какую-то струну в её сердце. Девушка удивилась самой себе, когда спустя несколько дней она в самом деле попросила Айфэ ещё раз навестить Гобахана. Для юноши это словно не стало неожиданностью, и он с обычной готовностью и воодушевлением принялся вводить её в эту часть своего мира. Гнеда не скрывала страха, когда Айфэ, надев на её руку слишком большую кожаную перчатку, в первый раз осторожно пересадил туда птицу. Во рту пересохло от волнения, стоило живым, холодно-недоброжелательным глазам очутиться совсем рядом с её лицом. Сокол оказался гораздо легче, чем можно было предположить с виду, крепкая же хватка его ёмей – сильной, и Гнеда изумилась тому, что Айфэ иногда пренебрегал ношением защиты. Когда же девушка осмелилась прикоснуться к оперению, вопреки ожиданиям, оно было нежным и тёплым. Гнеда обеспокоенно спросила, не угрожает ли Гобахан Крикуну, но юноша успокоил её, уверив, что сойка каким-то образом узнаёт о близости хищника и затаивается, пока сокол на свободе. Айфэ показал ей оснастку для охоты и шаг за шагом начал приучать к обхождению с птицей. Его спокойная уверенность помогла девушке постепенно преодолеть робость, и прогулки с Гобаханом вошли в их ежедневную привычку. Фиргалл, казалось, не особенно одобрял этого, однако несколько раз брал Гнеду с собой в отъезжее поле, где она с замиранием сердца наблюдала за головокружительными ставками сокола, который сокрушительным трезубцем падал с высоты на вспугнутых чирков. Айфэ был верен себе и здесь. Он никогда не привязывал сокола к себе должиком, и девушке оставалось лишь поражаться тому, что птица не отлетала, послушно возвращаясь на его руку по первому зову и позволяя вновь и вновь заточать себя в старой риге. На изумление подруги юноша лишь беспечно пожал плечами, блеснув волчьими глазами. – Вольному воля, Гнеда. 14. Урок. Утро казалось вознаграждением за вчерашнее ненастье. Ночью землю стянуло лёгким, только пробующим свою силу первым морозом, и копыта лошадей с хрустом раздавливали ледяные паутинки лужиц. Ленивое осеннее солнце заспанно поднималось над лесом, и, словно извиняясь, баловало озябшую кожу ускользающим теплом. Гнеда нежилась в скупых лучах, блаженно жмурясь и временами погружаясь в колеблющуюся дрёму. Фиргалл нынче заставил подняться особенно рано, но она больше не жалела о прерванном сне. Осень перевалила за середину, и каждый ведренный день был на счету. Сид был подобран и молчалив, и девушка позволила разуму беспрепятственно бродить между явью и видением. Холодная хвойная капля скатилась прямо за шиворот, и Гнеда вздрогнула, поспешив поплотнее укутаться в плащ. Пальцы наткнулись на чуждый предмет в волосах, и она с улыбкой вспомнила, что это было перо Гобахана, которым её убрал Айфэ. Он, в отличие от отца, не носил изысканных дорогих нарядов, всегда одеваясь просто и неброско, словно так, чтобы в любой миг стать неприметным среди деревьев или камней, но при этом не чурался украшений. Впрочем, даже они сильно разнились с теми, что надевал Фиргалл. Вместо золота и серебра Айфэ вплетал в волосы бусины и перья, его запястье обхватывало плетёное кожаное обручье. На шее юноши виднелась низка из мелких раковин-ужовок, а под ней – тонкая верёвка, на которую Гнеда уже давно обратила внимание. Когда юноша поднимал с земли белоснежное в серых разводах перо, она, наконец, увидела, что её друг носил за пазухой. Это была круглая бусина яркой бирюзы, выскользнувшая из-за ворота рубашки, пока Айфэ наклонялся. Быстрым и, как показалось девушке, благоговейным движением юный сид вернул её на место и, улыбнувшись, продел перо под очелье Гнеде. Та нерешительно ощупала его, слегка нахмурившись. – Красиво, – заверил Айфэ, но голос прозвучал отстранённо, словно его мысли были уже совсем не здесь. – Эта подвеска у тебя на груди, – не сдержалась девушка, – она дорога тебе? Сид быстро посмотрел на Гнеду, что-то взвешивая в уме. – Да, очень. Это подарок моей невесты. – Невесты! – ахнула девушка, испытывая одновременно радостное удивление и разочарование от того, что за всё это время юноша не обмолвился ни словом о столь важном предмете. – У тебя есть невеста! Скулы Айфэ слегка побагровели. – И ты молчал! – Это не то, о чём станешь кричать направо и налево, – пожал он плечами. Они вышли, надёжно затворив дверь на засов, и неспешно двинулись к озеру, лежавшему неподалёку от усадьбы. – Она осталась там, дома? – не унималась Гнеда. Юноша кивнул. – Наверное, она красавица и из знатного рода? – девушке было даже совестно, но она никак не могла усмирить разгоравшееся любопытство. – Нет, – возразил Айфэ, чуть нахмурившись. – То есть, она очень красива, – признал сид, и его взор, не направленный более на собеседницу, затуманился, – её глаза голубее этого камня, что она дала мне в память о себе, – тёплая улыбка, предназначенная незримой возлюбленной, тронула его губы, – словно я могу позабыть! Нет, она не принадлежит знатному роду. Эмер – дочь мельника. Брови Гнеды подпрыгнули вверх. За недолгое знакомство с Фиргаллом она уяснила про него несколько вещей, и одной из них было то, что он ни за что бы не допустил, чтобы тестем его сына стал мельник. Сид неизменно твердил, насколько важна чистая кровь и благородное племя. Порой девушке казалось, что Фиргалл просто помешан на хитросплетении княжеских родов, так хорошо он знал каждого представителя той или иной семьи едва ли не до седьмого колена, с таким трепетом и почтением он говорил об этом. Гнеда замечала, что, хотя Фиргалл был исключительно вежлив со своей челядью, он никогда не относился к ним как к равным. В его обращении с простолюдинами сквозили снисходительность и превосходство, поэтому девушка была сбита с толку откровением Айфэ. – И отец одобрил ваш союз? – осторожно спросила она. Сид, уловив в лице Гнеды недоверие и, кажется, прочитав её думы, с облегчением рассмеялся. – Ты полагаешь, что он посчитает такое родство ниже собственного достоинства? Это в целом отражало измышления девушки, но она боялась обидеть друга. – О, я ведь говорил тебе, внешнее впечатление столь обманчиво! Ты даже не представляешь, насколько широка и благородна его душа. Отец может видеться со стороны гордым, даже надменным, но для того, кому посчастливилось узнать его близко, открываются иные качества. Когда отец впервые привёз меня в свою вотчину, я был совсем мальчишкой. Изголодавшимся, диким, запуганным. Я сторонился людей. Фиргалл ещё оставался для меня чужаком, я был поглощён лишь собственным горем. Но отец стал брать меня в соседнюю деревню. Она принадлежала ему, и Фиргалл покровительствовал тамошним жителям. Как-то незаметно я подружился с местным ребятишками, но особенно близко – с маленькой Эмер. Она оживила меня своей добротой и искренностью, заставила забыть невзгоды. Мы выросли рядом. Отец, видя мою привязанность, всячески опекал девочку. Когда настало время обучать меня грамоте, он взял и её в ученицы. Когда я заявил, что не сяду больше в седло, он подарил ей лошадь, чтобы мы могли вместе ездить верхом. Его щедрость, понимание и чуткость беспредельны. Отец раньше меня заметил, что моё отношение к Эмер перестало быть лишь дружеским, и первый указал мне на это. Объяснил, как уязвима она, простая девушка, перед таким, как я. Отец дал мне возможность решить самому. Он сказал, что примет любой мой выбор, только бы я был счастлив. Зная мою свободолюбивую природу, он понял, что неволить меня – значит, убивать, и моя благодарность ему безмерна. – Видя растерянность на лице Гнеды, Айфэ с улыбкой потрепал её по плечу. – Фиргалл подобен зарытому в землю кладу. С виду голая земля, но стоит копнуть, как за камнями и песком находятся самоцветы и золото. И, когда кажется, что всё уже вырыто, он найдёт, чем ещё удивить тебя. – Как я завидую тебе, – тихо проговорила девушка, когда они остановились у кромки воды. Слабые волны играючи подкидывали к их ногам белую пену и пёрышки пожелтевших листьев ракиты. Осознание того, что Айфэ поведал то самое заветное чувство, что ещё не тронуло душу Гнеды, заставило её остро ощутить своё одиночество. Гнеде вспомнилась Пчёлка, вздыхавшая по своему ладушке, а следом, неожиданно – собственный стыд и горячее дыхание на коже, блеск вороных волос рядом с её лицом. И тут же – осуждающий жар ледяных глаз. В животе на мгновение закрутился тугой узел, будто перед прыжком в холодную реку с обрыва. – Не кручинься, ходит где-то под этим небом и твой суженый. Не зря говорят, невеста родится, жених на конь садится, – приободрил Гнеду Айфэ. – Обещай, что позовёшь на свадьбу! – шутливо пихнула девушка юношу в бок, отгоняя печальные думы. – А ты, что заместо брата тебя выдавать стану. – Идёт! – засмеялась Гнеда, уворачиваясь от руки, норовящей схватить её щёку. С Айфэ было так легко… – Никак спишь? – раздался рядом насмешливый голос Фиргалла, и девушка очнулась от своих мыслей. – Это всё твои сумасбродные затеи, – проворчал сид. Накануне Гнеда, узнав от Финд, что дворовые девушки собрались трепать лён, с трудом уговорила своего наставника разрешить ей присоединиться к ним. Гнеде даже не пришлось выслушивать укоры о неподобающем для княжны занятии – презрительный взгляд Фиргалла был достаточно красноречив. Но ей настолько был необходим кусочек прежней жизни, что сид уступил, и девушка радовалась, когда, выйдя из трепальни, не попалась ему на глаза, с головы до пят серая от облетевшей кострики, осипшая, наглотавшаяся льняной пыли, падающая с ног от усталости, но полная новыми песнями и девичьим смехом. И всё же ласковый день смягчил даже не склонного к снисходительности Фиргалла. Гнеде досталось куда меньше обычного, когда они остановились для ученья. Дольше всего сид мучил её обхождением с ножом, раз за разом заставляя метать его в засохшее дерево. Во время отдыха он не преминул спросить с неё заданный урок, и девушка послушно пересказывала отрывок из летописи Дрогеды, прочитанный накануне, речь в котором зашла о северянах. – Твой отец принадлежал к древнему свеннскому род, но, как ты знаешь, твои предки не одни пришли в Залесье. Были ещё две могущественных семьи, тесно связанные с Бориветричами. – Семья Войгнева? – мрачно спросила Гнеда. Фиргалл кивнул. – Его пращур Гуннар Мореход пришёл вместе с Ингваром. Их было три друга, Гуннар, Ингвар и Бьёрн. – Бьёрн? – наморщила лоб девушка, словно припоминая что-то. – Да, медведь, по-вашему. Их потомки обосновались в Залесье, и ныне, как ты знаешь, Яромир мёртв, а Войгнев сидит на престоле. Потомок Бьёрна же, Судимир, стоит во главе одной из самых влиятельных семей Стародуба. – Он тоже дружил с моим отцом? Сид удивлённо приподнял брови. – Ты говорил, Войгнев был побратимом отца. Должно быть, они были близкими друзьями. До поры, конечно, – хмуро добавила она. – А что этот Судимир? – Я знаю лишь, что после смерти Яромира Судимир стал кормиличем новоиспечённого княжича Стойгнева. Но я не встречал его, – повёл плечом Фиргалл, и Гнеде почувствовался налёт презрения в этом движении. – Чтобы сохранить высокое положение и при старом, и при новом князе, надо уметь договариваться. И угождать. Находиться меж двух огней не всякий способен. Раз уж мы заговорили о свеннах, – продолжил он уже другим голосом, – давай-ка вспомним слова северного наречия. Гнеда застонала, а её наставник едва подавил улыбку. Он то полностью переходил на язык сидов, то начинал изъясняться на свеннском, и Гнеда, страдая от таких скачков, волей-неволей пыталась понять его и с величайшим трудом выражать свои соображения в ответ. После передышки они, вопреки ожиданиям девушки, не повернули обратно, а, напротив, углубились в лес. Фиргалл заявил, что урок не закончился, и Гнеда, привыкшая к своевольности наставника, лишь безропотно повиновалась, позволяя Пламеню следовать за Ска, конём сида. Ранние сумерки напомнили о скоротечности осеннего дня, но долго двигаться в темноте им не пришлось. Первые звёзды едва успели показаться на загустевшем синевой небе, как спутники выехали к открытому озеру, окаймлённому с противоположной стороны горами. Тут Фиргалл объявил ночёвку, и порядком уставшая Гнеда с радостью приступила к обустройству стана. Расседлав и накрыв лошадей, они оставили их пастись стреноженными, развели костёр и поужинали заботливо увязанными им в дорогу руками Финд пастушьим пирогом, орехами и яблоками. Почувствовав себя после этого пиршества и приготовленного сидом травяного настоя на вершине блаженства, девушка с наслаждением растянулась возле огня. Фиргалл обосновался со знанием дела, соорудив себе удобную лежанку из седла, своего необъятного дорожного плаща и веток хвои с подветренной от костра стороны. Закончив с трапезой, он достал несколько берестяных листов и принялся делать какие-то заметки, поглядывая на небо. – Зверолов вышел, значит, осень повернула на зиму, – задумчиво произнёс Фиргалл, отложив своё занятие. Гнеда подняла начавшие было слипаться глаза и попыталась проследить взор наставника, но лишь нахмурилась, не понимая, что он имеет в виду. Стожары жемчужной россыпью поблёскивали в самой вышине, рукоятка Кичиги слабо мерцала в синем мареве. – Мы называем его Бодах, Старик, но я привык думать о нём как об Охотнике, подражая древним учёным мужам. Посмотри, – Фиргалл показал пальцем, увлекаясь, – он преклонил колено и воздел лук. У правой его ноги всегда следует верный Пёс. Но пока ещё его не видно, он выбежит из-за небосклона зимой, когда Зверолов заберётся выше. – Кажется, я поняла, – оживилась Гнеда, садясь и внимательно всматриваясь в звёздные узоры. – Приглядись, вон там небо словно подёрнуто туманом. Сиды именуют это место Були, летнее пастбище. По преданию, нерадивая доярка пролила там молоко. – В его словах смешались насмешка и нежность. – А выше Бодах пасёт своих коров. Семь звёзд, которые видят все народы и каждый величает по-своему. Мы зовём их Треадин, маленькое стадо. Некоторое время они безмолвно смотрели вверх. – Домомысл показывал мне звёзды, – отстранённо промолвила Гнеда, подтягивая колени к подбородку. Её взгляд скользнул по маслянистой глади водоёма. Темнота стёрла границу между небом и озером, и у девушки промелькнула мысль, что, войдя нынче в воду, окунёшься прямо в звёзды. – Он говорил, если добраться до края света, к Ясеню Мира, по нему можно вскарабкаться на небеса. Повисла оглушительная тишина, словно Гнеда произнесла нечто святотатственное, а Фиргалл давал ей возможность забрать свои слова назад. Но этого не произошло, и сид медленно перевёл на воспитанницу укоряющий, почти оскорблённый взор. – Края света нет, Гнеда, – голос Фиргалла прозвучал твёрдо и холодно. – Земля кругла, как горошина. Девушка недоверчиво приподняла голову со сложенных на коленях рук, чтобы получше разглядеть собеседника. – Это давно известно, – его брови надменно изогнулись. Даже в походе, в своём дорожном облачении Фиргалл умудрялся выглядеть безупречно. Кажется, к его одежде не приставало ни былинки, а кожа никогда не пачкалась, словно не он незадолго до этого пробирался через кусты и разводил костёр. – Я считал Домомысла книжным человеком. Впрочем, он не был путешественником, – добавил сид снисходительно, слегка дёрнув плечом, – быть может, в этом причина его неосведомлённости. – Но, – Гнеда даже захлебнулась от удивления, – коли так, как же люди не сваливаются?! Фиргалл хмыкнул и небрежно одёрнул свой рукав, убирая невидимую пылинку. – Земля обладает силой, которая удерживает их. Вероятно, та же, что заставляет солнце, луну и звёзды ходить вокруг неё. Неужели ты никогда не задумывалась, почему наше светило всегда встаёт на востоке и садится на западе? – Он нетерпеливо взмахнул рукой, досадуя на девушку за несметливость. – Не догадывалась, что оно описывает круг около земли, заставляя день и ночь сменять друг друга? О, не смотри на меня так! – засмеялся сид, наконец, заметив изумлённые глаза своей подопечной. – Пожалуй, отложим сей урок до более подходящих времён. А теперь засыпай. Завтра нас ждёт трудный день. И укройся получше, – он снова поднял свои порыжевшие от близости костра глаза к небу, – утром будет дождь. *** Фиргалл оказался прав. Бусенец зарядил ещё с ночи, и, проснувшись, Гнеда с трудом заставила себя вылезти из-под отяжелевшего плаща. Небо нависало сплошной грязно-серой тучей, а озеро, потерявшее своё вчерашнее очарование, мрачно вторило ему. Девушке вдруг страшно захотелось домой, под сень успевших стать родными стен Кранн Улл. Она отчётливо представила себе запах яблок, овсяных блинов и растапливаемой бани, и от предвкушения свело пальцы ног. Гнеда поднялась, озираясь в поисках своего спутника. Её взгляд упал на Пламеня, озябшего и понуро поводящего ушами. Ска, привязанного накануне рядом с ним, не было видно. Девушка огляделась. Куда исчез сид и его вещи? Даже трава не выглядела примятой на месте его вчерашней постели. Единственным, что напоминало о его присутствии, были остатки потухшего костра. Гнеда зачерпнула горсть золы. Она была едва тёплая. Рассеянно отряхнув руки, девушка поёжилась, кутаясь в волглую одежду. Куда мог подеваться Фиргалл? Он ничего не упомянул про отлучку. Впрочем, он никогда не распространялся о своих намерениях, и Гнеда давно приняла это как данность. Но уехать, не сказав ни слова? Вероятно, сид отправился по какой-то надобности и скоро вернётся. Нужно только подождать. Девушка содрогнулась. Видимо, за то время, что костёр не горел, она успела как следует замёрзнуть, и теперь тело непроизвольно сжималось в мелких судорогах. Ей необходимо успокоиться, согреться и дождаться наставника. Гнеда глубоко вдохнула и направилась к кострищу, намереваясь развести огонь и подогреть воду, но сделав пару шагов, она вдруг осознала, что кресало всегда было у сида. Как и припасы. Они лежали в его седельной сумке, которая исчезла вместе с хозяином. А ведь Фиргалл мог оставить ей хотя бы кусок пирога, чтобы девушка могла подкрепить силы в его ожидании. Это было так не похоже на его обычную, пусть снисходительную, но заботу. – Фиргалл! – крикнула Гнеда, приставив ладонь ко рту. Туман проглотил её голос, и она крикнула громче. Из кустов орешника вылетела стайка зябликов, и снова наступила тишина, которая начинала казаться зловещей. С возрастающим беспокойством девушка решила осмотреть, что осталось в её распоряжении. Сид не предупреждал, что они отбывают на целый день, тем более – на ночь, поэтому Гнеда уезжала из усадьбы налегке. Все припасы Фиргалл погрузил на Ска, и при девушке были лишь её собственные вещи. Гнеда слегка подрагивающими руками принялась проверять содержимое сумки, привязанной к поясу. Игла, писало, ложка… Она рассерженно бросила бесполезные предметы обратно и заставила себя перевести дух. У неё был нож. Тёплый, хоть и насквозь сырой плащ. Сулея, в которую можно набрать воды из озера. В конце концов, Пламень был с ней, и она в любой миг может оседлать его и вернуться домой. Может ли? Девушка сглотнула. Она поняла, что не помнит дороги. Какое-то время они двигались знакомыми тропами, а потом Гнеда перестала узнавать места. Они заехали дальше, чем когда-либо, но девушке даже не приходило в голову запоминать путь, ведь с ней был Фиргалл. Она не спросила, куда они едут, насколько, зачем. Надменность и холодность сида давно отбили у Гнеды охоту к лишним разговорам. Девушка привыкла безропотно следовать за ним и подчиняться. И теперь он просто исчез, бросив её тут совсем одну. Нет, он не мог так поступить. Конечно, нет. Гнеда подняла свои вещи и подошла к Пламеню, который был привязан под раскидистым, уже наполовину раздетым осенью дубом, чтобы найти укрытие от дождя. Девушка устроилась на золотистом ворохе отсыревших листьев и обняла колени, стараясь сохранить как можно больше тепла. Пламень тоскливо переступил с ноги на ногу. Вчера он ел привезённый из имения овёс, редкая трава вокруг была жёсткая и невкусная, и он явно тяготился происходящим. Гнеда закрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Фиргалл скоро вернётся, и они отправятся обратно. Дождь усилился, и капли тихонько постукивали по листьям. Гнеда вздрогнула от ощущения падения и быстро заморгала, приходя в себя. Каким-то образом она задремала, но не понимала, сколько прошло времени. Серая мгла по-прежнему висела над озером. Влаги было слишком много в воздухе, чтобы спрятаться от неё под деревом. Пальцы не гнулись от холода, ноги затекли. Девушка встала, опираясь о ствол. Единственным способом согреться было движение. Она должна была найти дорогу в усадьбу. Гнеда сжала кулаки и подобралась. Она слишком давно не оставалась одна. Слишком привыкла полагаться на Фиргалла, Айфэ, Финд. Происходящее отрезвляло её. Девушка знала, что сид не вернётся. Что он исчез намеренно. Было ли это предательством? Он защищал её от врагов. Айфэ, пусть и помимо воли отца, подвергал себя опасности из-за Гнеды. Фиргалл кормил её, одевал, тратил своё время. Если бы сид на самом деле хотел девушке зла, едва ли бы он стал столько возиться с ней. – Пламень, мы едем домой! – сказала Гнеда зло и принялась седлать коня. Поначалу ехать было довольно просто, Гнеда хорошо помнила, по какой тропинке они прибыли к озеру. Но когда начались развилки, выбрать правильное направление становилось всё труднее. У девушки теплилась надежда на то, что Пламень сам найдёт нужный путь, следуя своему более тонкому, чем у человека чутью, но вскоре стало ясно, что это напрасные чаяния. Конь шёл неохотно, останавливаясь и тревожась, так что Гнеда была вынуждена понукать его и сама принимать решения. Иногда тропа глохла и обрывалась, и им приходилось возвращаться к предыдущему перекрёстку. Гнеда совершенно не узнавала местность. Чем дальше они продвигались, тем гуще и непроходимее становились заросли вокруг. Ветки то и дело хлестали её по лицу и замёрзшим рукам, цеплялись за одежду и сбрую. На девушке не осталось ни одной сухой нитки. Сонный, полуголый лес мрачно и отстранённо наблюдал за одинокой всадницей, скитающейся по одичалым тропам. Гнев и раздражение, охватившее Гнеду вначале, постепенно сменились усталостью. С каждым новым тупиком у неё оставалось всё меньше сил, холод пробирал до костей, тело становилось непослушным и ленивым, ей приходилось заставлять себя править лошадью. Несколько раз они пересекали кабаньи тропы, и Пламень дрожал и беспокойно фыркал, учуяв звериный запах. Солнце не показывалось, но в какое-то мгновение Гнеда поняла, что ощутимо стемнело. Короткий осенний день двигался к закату. Одновременно девушка заметила, что вокруг стало ещё сырее, если такое вообще было возможно. Гнеда насторожилась. Вяло плетущийся Пламень остановился окончательно. Все старания сдвинуть его с места не возымели никакого действия. Конь лишь жалобно поджал уши и попытался попятиться. – Ну же! – раздражённо прикрикнула Гнеда. – Чего ты испугался? – Девушка склонилась и легонько похлопала животное по шее. – Вперёд, давай! – приказала она, понукая лошадь. Она больше не собиралась разворачиваться. Пламень поддался, но его шаги стали ещё более неуверенными и медленными. Гнеда вглядывалась вниз, стараясь разобрать дорогу в неумолимо сгущавшихся сумерках. Чавкающий звук снизу заставил пошевелиться в душе девушки нехорошее предчувствие. Она едва успела подумать о том, что дела принимали скверный оборот, как Пламень снова резко остановился и заржал так, что кровь похолодела в жилах Гнеды. Она быстро выпростала ноги из стремян и спрыгнула, чтобы проверить копыто коня, но, приземлившись, увязла по щиколотку в чём-то липком и отвратительном. Пламень всхрапывал, поочерёдно вытаскивая ноги из вонючей жижи, глядя на девушку глазами, полными ужаса. Они забрели в болото. Гнеда с трудом сглотнула ком в пересохшем горле и принялась тянуть повод в попытке развернуть лошадь, но обнаружила, что её собственные ноги на глазах утягивало в трясину. Пробуя вырваться, она ослабила хватку, и в этот самый миг Пламеню удалось освободиться. Он отпрянул в сторону, и девушка, не удержавшись, повалилась в зловонное месиво. Кровь бешено стучала в виски. Гнеда пыталась встать, но вместо этого лишь беспомощно переминалась на карачках, пытаясь отплеваться от грязи. Шапка слетела с головы, и коса упала прямо в склизкую кашу под её руками. Лихорадочно стараясь выкарабкаться из трясины, которая с пугающей мощью затягивала её в себя, Гнеда лишь сильнее погружалась в топь. Она дышала так, словно бежала без остановки от Вежи до Черноречья, как когда-то в детстве. Катбад! Девушка была готова закричать, но вместо этого только всхлипнула. Неужели никто не придёт? Никто не вытащит её отсюда? – Пламень! – Голос хрипел и дрожал. Ноги завязли в топи выше колена, и она почти не могла шевелить ими. – Сюда! – Гнеда несколько раз призывно щёлкнула непослушным языком, но Пламень недоверчиво смотрел на неё, не подходя. – Ко мне! – со злостью и отчаянием воскликнула девушка, и, поведя ушами, лошадь смиренно наклонила голову и осторожными шажками приблизилась к хозяйке. – Вот так, молодец! – Дождавшись, пока конь подойдёт на достаточное расстояние, Гнеда выгадала мгновенье и бросилась, схватившись за болтающийся повод. Пальцы, вымазанные смердящей жижей, соскользнули с кожаного ремешка, и она снова упала лицом в дрягву. Поднимаясь на трясущихся руках, девушка сделала новую попытку, чувствуя, что встать в очередной раз просто не сможет, и, наконец, крепко ухватилась за повод, безвольно повиснув на несчастном животном. – Подай, вот так, – на зубах мерзко хрустнул песок, горло саднило, и звук вышел сдавленным, но Пламень повиновался. – Вперёд! – выкрикнула она, не узнавая собственного голоса. Рывок, несколько осторожных шагов коня, и тело Гнеды оказалось на твёрдой почве. Сапоги остались в трясине, и она почти не чувствовала своих ступней. Некоторое время Гнеда лежала ничком, не веря до конца в то, что смогла выбраться из ловушки. Кожу щипало и жгло. Тошнило от привкуса болотной воды во рту и тлетворного запаха, впитавшегося в одежду. Она обессилено разжала скрюченные пальцы и перевернулась на спину. Мокрая коса легла поперёк шеи, как удавка, но у девушки не было сил спихнуть её. Тело сотрясали приступы мелкой дрожи. Она выбралась. Она была жива. Пролежав неподвижно какое-то время, Гнеда поняла, что засыпает. Нет! Это может быть сном, от которого не будет пробуждения. Она замёрзнет. На них нападут звери. Нужно было отправляться, но воли на это почти не осталось. Еле передвигая окоченевшими конечностями, она поднялась на четвереньки. Девушка почувствовала боль, и, нахмурившись, заметила на ладони кровь. Прямо перед глазами висели крупные чёрно-бурые ягоды куманики. Гнеда протянула к ним трясущуюся руку. Прохладные, сочные, горьковато-сладкие ягоды были самым вкусным, что она ела в своей жизни. Девушка жадно срывала их, слизывая с пальцев сок вперемешку с собственной кровью. Насытившись, Гнеда вытерла рукавом рот и, держась за Пламеня, встала на ноги. Сделав несколько дрожащих шагов, она обхватила руками шею коня и поцеловала его в морду. Шатаясь, девушка кое-как взобралась в седло и тронулась в противоположную болоту сторону, ничуть не заботясь, куда едет. Окончательно стемнело. Дождь перестал, стало заметно холоднее, беззвёздное небо глухим покровом легло на угрюмый лес. Гнеде стоило невероятных усилий не вывалиться из седла. Она полудремала, прижимаясь к шее Пламеня, чтобы хоть немного согреться. Вокруг слышались шорохи и тревожные попискивания, ночные создания вылезали на охоту. Несколько раз прямо над ними прошуршал крыльями пугач. В зарослях тут и там мерещились чьи-то глаза. Девушка поёжилась от мысли о том, что более лёгкой добычи для хищников, чем они и представить было нельзя. Но утомление брало верх даже над страхом, поэтому через какое-то время Гнеда осознала, что не чувствует ничего, кроме тупого равнодушия. Пламень брёл, уныло свесив голову, и девушка знала, что надолго его не хватит. Ясно, что Фиргалл ни во что не ставил её страдания, но неужели ему было не жалко коня? Кажется, шутка сида заходила слишком далеко. Гнеда не знала, сколько они были в пути. Чувство времени совершенно покинуло её. Звёзд, которые могли бы подсказать приближение рассвета, не было видно, и ей казалось, что эта ночь никогда не кончится. Что-то в груди сжалось, когда девушка вспомнила предыдущий вечер. Их разговор за костром, необычное дружелюбие Фиргалла, его забота. После всего этого урок, который он решил ей преподать, казался ещё более жестоким. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/kseniya-skvorcova-32138622/ptashka/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.