Вслух

Вслух Юлия Крюкова "Вслух" – сборник рассказов о любви. Пронзительные истории о взаимоотношениях между людьми, данных и невыполненных обещаниях, сердечных тайнах, ожидании и одиночестве. Отличная книга для осеннего вечера. Содержит нецензурную брань. Юлия Крюкова Вслух Вслух Мы ехали на дачу к ее другу. И я хотел переспать с ее подругой. Потому что она меня выела до донышка. Не подруга, нет. Алиса – женщина из кроличьей норы. В ней был яд, как в Нагайне из сказки про мангуста. Спроси меня об этом два года назад, я бы эту историю и не вспомнил. Познакомились мы дня через три, как я переехал. Во дворе. Это больше подходит детям. Но так уж вышло. Я курил на скамейке, а она качалась на качелях, наблюдая за трехногой собакой, которая с осторожностью скакала от куста к кусту: раз-два-перерыв-три. Она сказала: «Здрасьте». И голос у нее был низкий такой. Тягучий, глубокий, как болото, в котором я сразу увяз. Платье на ней такое было – треугольником, с широким подолом, как колокольчик. И из-под подола – ноги, как у колокольчика язычок. Короче, колокольчик, голос, собака эта. Я говорю: – Болеет? – И на собаку киваю. Она кивает в ответ: «Да». Я говорю: – Жалко. Она головой мотает: «Нет». Это потом она мне рассказала про Лоуренса и про дикое существо, которое там типа себя не жалеет. Ее и караулить не надо было. Что ни вечер – она на качелях. Глазищами шарит по двору. Качеля скрипит. Ну, я и подошел. А чего нет-то? Качается, волосы взъерошенные – чисто воробей. Голову на меня задрала, смотри, молчит. Видал я таких. Подкачнул ее слегка. Скрипит качеля. – Отойди, Александр, ты загораживаешь мне солнце. – Говорит. – Вообще-то, Николай. – Вообще-то, Диоген. С качели спрыгнула, в ключицу мне пыхтит, говорит: – Пошли, посмотришь, как я живу. В доме у нее все было завалено книгами, афишами и фотографиями – на столе, на полу, на стульях. Пахло табаком и грушами. Мы пили два дня. И на исходе вторых суток я трахал рыдающую женщину. Ее слезы размазывались по моей шее, ступни шлепались о мою задницу. Ничего из этих красивых фильмов. Потом, я еще не вынул, а она смеется: – Все время хочется заняться любовью, но какая-то ебля получается. Короче, конченая дура. Я говорю: – Чего ревела-то? – Не переживай, это почти из Фаулза. – Из чего? – Из «Волхва». По губам моим губами шоркнула, с дивана соскользнула – лохматая, плечи, позвоночник, только зад мелькнул в дверном проеме. Зашумела в ванной вода. Дверь не закрыла. Натянул футболку, джинсы, носки. Нашел трусы под столом, засунул в карман. Сел под дверью. В голове похмельно гудел ее подол-колокольчик. Вода шумит. Она молчит. Я молчу. Встал, вышел во двор. Тихо, утро еще, свежо, прохладно. Пахло в воздухе водой. А от рук ею пахло. *** Мой отец всегда любил кино и книги. Его никогда не смущали несуразности сюжета. Он говорил: «Я благодарный читатель. Все может быть». Я забрала все, что от него осталось. Книги, афиши, фотографии, журналы. Не хотела, чтобы это осталось у нее. Ладно, ладно, она хорошая, эта Катя. Я еще помню, как отец полюбил ее. Но первое, что я сделала после похорон – сложила все в коробки. «Спасибо, Катя. До свидания, Катя». Я укладывала книги в коробки корешок к корешку, возводила бумажные стены. И словно мне оторвало руку. Или ногу. Или что-то еще очень важное оторвало. Книжный замок в коробке – части тела за его стеной. Словно я вдруг оказалась в самом центре разорвавшего меня торнадо. «Смотри-ка, Тотошка, мы уже не в Канзасе». Ужасное что-то скребло горло. Наверное, голос. Мы больше не сможем читать друг другу. Где-то в воздухе еще звучат наши голоса. Они еще здесь, но еле заметный сквозняк размазывает, истончает, уничтожает все то, что осталось от нас. «Это голоса наших умерших друзей или всего лишь граммофон?» Я возвожу замок из книг. И все еще слышу, как Катя шелестит на кухне. Я слышу дзыньк тарелок, бряньк приборов, бульк бульона и плюх овощей. Я еще слышу, как читаю из Фолкнера, как он просил: «Пожалуй, они правы, помещая любовь в книги. Пожалуй, только там ей и место». Он останавливает меня еле заметным движением кисти. Шелестит губами: «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен…» Я видела, как он замер. Я слышала, как он вдохнул. Я почувствовала, как он умер. Как Катя встала в пороге и как распрямились ее плечи. Я унесла с собой последние долгие-долгие четыре года, свое детство и свое одиночество. *** Возможно,  всё это произошло из-за маленьких родинок на ее животе, которые складывались в созвездие Кассиопеи. Но то, что случилось со мной, можно назвать космическим приключением. Влюбленный человек нелеп, особенно в нелюбящих глазах. Иногда я думал, что не любить ее  – так приятно, ведь это так страшно, больно и несчастливо. Поиски оттенков смысла ее слов, угадывание разницы в уровне вскидывания бровей, угол поднятия плеч, расположение ее тела в постели. Это было, как мухе увязнуть в меду – сладко, но умираешь. Каждый раз, когда ночью она укладывала свою голову на мой живот, я замыкал себя в каземат ложной надежды. Каждый раз, когда она склоняла голову к моему лицу: – Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему. Он пасет между лилиями. Я думал о том… Я думал… И каждое утро натыкался на ее холодный взгляд. Словно это не она нынче ночью выгибала спину: «Я нарцисс Саронский, лилия долин». Я был как зверь, попавший в капкан ее слов, всего того, что она читала вслух. Бесконечно. Мне это не особо и нравилось, но без этого она не могла заснуть. Она устраивалась клубком, прислонив голову к моему животу. Воробей, воробей. Она была как вода, расколовшая камень. Порой я дышал ей в затылок и как-то сказал: – Слушай, Алиса… Она опередила: – Спи. *** Милый, я знаю все наперед. Все правила развития сюжета от вспышки до умирания. У самых лучших историй не бывает счастливого финала. Позволь мне просто дышать одним воздухом с тобой пока это возможно. Я не знаю, как сказать. Я не знаю, как сказать, что любовь скоротечна. Как мутной водой накатывает скука. Позволь мне опередить ее. Боль лучше скуки, она говорит нам, что мы еще живы. Если бы ты знал, что ничего не может быть лучше, чем чувствовать, как ты дышишь. Я просто река, которую ты переплывешь и выйдешь на другом берегу. Пожалуйста, не говори ничего. – Слушай, Алиса… – Спи. *** Прошло два года, двести шестьдесят четыре дня и это утро. Утром в среду я услышал, как она поет на кухне. Открыл глаза, луч света щекотал веко. Лежал, слушал ее голос. Неровный, немного глуховатый. Смотрел на полки с книгами с изломанными корешками. На копию портрета девушки с жемчужной серьгой, на портрет девушки с лицом, как у призрака – длинные волосы обрамляют вытянутое лицо, на стопку дисков с фильмами и музыкой. На все эти копии чьей-то реальной жизни. Мне внезапно открылось, и дыхание от этого стало свободным и лёгким, что не было в ней ничего настоящего. И ничего нормального не было в ней. Только какое-то бесконечное, тягучее шуршание в полутьме. Мне бы уйти. От ее ночного бормотания и шороха страниц. И голос ее тем утром был тихий, грудной. Она стояла на кухне в футболке, из-под которой выглядывали ее ягодицы. И это было лишь цитатой из какого-то кино. Из множества фильмов. И тело ее было лишь цитатой прошлых тел. И не самая лучшая копия. Все было книжное в ней, наносное. Ничего своего. *** Мы ехали на дачу к моему другу, и он хотел переспать с моей подругой. Отец говорил, что в кино всегда  есть главная героиня и ее подруга. Да, папа, ты был прав. Ты так долго был центром моей Солнечной системы, я думала, что я в ней хотя бы Юпитер, но Катя стала твоим Солнцем, а я оказалась Плутоном, который даже не планета. Я поняла, что любовь – моя любовь, – ничего не стоит. «Пожалуй, они правы, помещая любовь в книги. Пожалуй, только там ей и место». Я сказала: – Судя по количеству собравшихся, у нас тут четыре всадника Апокалипсиса. Это конец истории. Мне не обидно, папа. Просто я чувствую, как умираю. *** Марго – длинные волосы, карие глаза. И улыбалась так хорошо. Распахнул перед Алисой дверцу машины. Она устроилась на переднем сидении. Говорит: – Судя по количеству собравшихся, у нас тут четыре всадника Апокалипсиса. Надоело. Смотрел всю дорогу через зеркало на профиль Белоснежки. Видел, как дрожит в улыбке уголок ее губ. *** Я еще помню запах дыма от мангала. Как они вошли в дом и, как в кино, медленно-медленно затворилась дверь. Как остановилось сердце. Зачем ты это делаешь, дорогая? Глупости не стоит делать даже от скуки. Я еще помню, как решила стать главной героиней. Пошла по дорожке к дому, к крыльцу, к закрытой двери. И мне это совсем не понравилось. *** Распахнулся прямоугольник двери. Даже поза ее в дверном проеме была киношной. Позёрка.  Прислонилась к косяку, усмехнулась коротко. Какое-то немое кино. Притянул к себе отступившую на шаг Маргариту. – И вот уже в саванне расцветает новая любовь. – Ничего лучше ей на ум не пришло, только дурацкий мультик. Увидел, как она вперилась взглядом в Маргариту, почувствовал, как у той задрожали плечи. – Да, Бэмби, я тоже плакала, когда охотники застрелили твою маму. Нашёл ее у мангала. – Ладно, не начинай. Я не могу сделать тебя счастливой. Знаешь почему? – Потому что ты самонадеянный мудак? Я не хотела быть с тобой. Я просто не хотела быть одна. – Отвернулась. Заметил, что щека у нее мокрая. – Слушай, давай обойдемся без цитат. – Легко. Но зачем ты выбрал самую пошлую? Она ушла. А рядом со мной поселился призрак. Примерно через месяц я перестал мечтать о розовом Кадиллаке. Через два выбросил подаренную ею открытку, где матрос на Таймс-сквер целовал медсестру. Уже в воздухе перестало пахнуть ее старомодным «Опиумом», но я продолжал спать на левой стороне кровати. Расстрелял на пикнике ее плюшевого медведя. Было весело, кстати, пока на отстрелянную лапу не села бабочка, как в кино. Спрятал лапу в карман. Передарил оранжевый галстук, всех котов называл Бегемотами, по пятницам звал друзей на «немного Гэтсби». Посоветовал соседу назвать собаку Банга. На море думал о марлине и о гаитянках, об их карамельной коже и о том, как хорошо с карамелью мороженое. А от мороженого думал о снеге и Синильге и слышал ее голос: – А хочешь, я в тебя залезу, и ты с ума сойдешь? Голос, вот что было настоящего в ней. По нему я по-настоящему скучал. В черном плаще, с наброшенным капюшоном, решительной быстрой походкой, я вышел к качелям, где впервые увидел ее. Я был уверен, что найду ее во дворе. Я шел, чтобы сказать ей всего одно слово. Вслух. С надеждой. Мальчики Сколько она их видела разных. После того, как повзрослевшая, лежала в кукурузном поле, и кожу саднило от мелких порезов, оставленных острыми кукурузными листьями. Так бывает, когда бежишь по полю, и стебли секут незащищенную кожу. После того, как небо смотрело на нее из Колькиных глаз, таких прозрачных и синих. И в них отражалось ее смеющееся лицо и длинные, острые листья высоких стеблей кукурузы. – Танюш, ты же меня подождешь? Подождешь? – Голос его совсем мальчишеский, и такие взрослые, уверенные руки. – Подожду. Подожду. Возвращайся. – Кожа его была соленой на вкус, и от нее пахло ветром и полем. А потом он сам стал полем. Где-то далеко, в другой стране. Незнакомое, мужское слово, каким называют металлическое зло, превратило  его в небо, в поле, в песок и камни, навсегда. Какие-то чужие птицы собрали то, что осталось от его формы и законопатили свои гнезда, они собрали то, что от него осталось, и накормили своих детенышей. Сколько она потом их видела разных, но все они были похожи на солдат, которые вернулись домой с войны. И каждому нужна была еда и женщина. Сколько глаз смотрело на нее, сколько их хотело видеть ее на каблуках, в кроссовках, в платьях, в джинсах. Сколько пачек сигарет они оставили в ее доме.  Сколько она видела лиц, целовала губ, слышала историй. И тесно прижавшись щекой к щеке, шептала в ухо то, что выносила на поверхность услужливая память: «Ты, бешеный! Останься у меня, ты мне понравился; ты Дон Гуана напомнил мне». Танюша, Танечка. Гладила чужие, уставшие, поникшие головы, смотрела на шрамы. Приносила простое, единственное известное ей утешение: целовала их глаза и руки, слушала, молчала. Головы их на ее животе. Сердца их под ее рукой. Мальчики. Мальчики. Уставшие, только перед ней одной осмеливающиеся плакать. Ждущие утешения. Как же ей не любить их? Как же ей любить их? Если бы только могла она накрыть их своим крылом! Их умершие дети, их подруги, простреленные спины, их слезы, изорванные шрапнелью руки, их голоса и шепот – все оседает в ее креслах, на ее простынях. И в каждом – Коленька. Только подождать, когда уснет и сказать: «Я тебя дождалась. Солдатик. Мальчик». Требуется убийца Это – самая настоящая жалоба. Или крик души, если хотите. Моя учительница истории так говорила: «В те годы бушевал красный террор, если хотите». Красивая, кстати, была. Как Барби. Это я потом, когда в магазине эту куклу увидела, поняла, что она у меня историю преподавала. Так вот, о чем это я? Вчера вечером вокруг не нашлось ни одного человека, который мог бы меня убить. На работе, сразу после обеда, у меня начался насморк. Вы встречали людей, которые могут чихнуть двадцать раз подряд? И всех уже раздражает этот непрекращающийся чих, и все равно «будьте здоровы» говорят на каждый. Люди! Прекратите это! Для таких, как вы даже поговорку придумали: «На каждый чих не наздравствуешься»! Я имею ввиду, что чихать я от этого все равно не перестану, так что заткнитесь уж, окажите любезность! Вечером заболела голова, а в доме – ни одной таблетки! Это у меня дом такой: десять пар туфель, коробка чулок, полка с лаком для ногтей, пять разделочных досок, шесть ножей, три иголки, две катушки ниток и ни одной таблетки. Про йод и лейкопластырь даже не спрашивайте. В холодильнике нашелся лимон. Кислый, сволочь! Спасительный витамин С.  Заварила чаю, отыскала в шкафу зимний халат (длинный зеленый, теплый), завернулась в него, пью. В телевизоре – дрянь, по радио – дрянь. Сижу в тишине. В халате жарко, без халата холодно, забралась по одеяло. Брякнул телефон, смска пришли от коллеги: «Тебя лишь секунду видел сегодня. Выглядела потрясающе». Как же, помню, это еще до обеда было! Я, в красном сарафане, – чаровница, фея! Выползла из-под одеяла, постояла у зеркала. Волшебница красного носа. Все, спать. Опять телефон. Подружка: – Что делаешь? – Пытаюсь умереть. А ты? – А я из дома ушла. Слышу – и правда ушла: вокруг машины шумят и голос веселый. – Насовсем, – говорю, – ушла? – Нет, – отвечает, – на час. Мне сказали, что я некомпетентная мать. – Ну заходи ко мне. Может, ты сиделка компетентная? – Нет, – говорит, – я погуляю. Давай, помирай. Пока, в смысле. – Пока. Села на диване, повертела головой в темноте, можно и кофе попить. Вкуса не поняла, высунула язык перед зеркалом. Так и есть – нездоровый язык! Прямо скажем: больной! Третий заход на посадку, завернулась в одеяло с головой. Телефон тихонько тренькнул. Понимает, что уже раздражает меня, гад такой, осторожничает! Беру трубку, а там снова с работы письмецо: «Гаг дам назморг?». Заклинание, черт его раздери, какое-то! Перечитала, написала, что насморк чувствует себя прекрасно, чего о себе сказать не могу.  Поворочалась, но из постели решила не вылезать, поскольку взаимосвязь стала очевидной: как только я встаю с дивана, сообщения где-то аккумулируются и не дают мне умереть. Легла на спину, дышу ртом, как рыба, и понимаю, что вот сейчас меня можно убить поцелуем. Нос настолько заложен, что я бы просто задохнулась! Кстати, сегодня насморк еще не прошел. Требуется убийца. Самая горькая правда Уже далеко ушли сорок дней, а девять дней ушли еще дальше, но в Андрюху еще продолжали вливать водку. Все думали, что он уйдет туда, следом за светловолосой девушкой, которой пошло бы колкое, звенящее, леденящее язык имя маленькой феи Дзинь из сказки о Питере Пэне. А он пил, спал, снова пил и опять спал. Все это время его не оставляли друзья. Они сидели за столом, ели, курили, пили – т дыма уже было трудно разлить лица. Они защищали его от одиночества. Никто не услышал звонка в дверь. Его почувствовали, как удар коленом между лопаток, в груди повисла холодная, противная пустота. И вот она здесь. Она приходит почти каждый день и стоит перед столом, вперив шальные глаза в Андрюху. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67227354&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.