Самому себе не лгите. Том 2

Самому себе не лгите. Том 2 Сборник Мария Александрова Сборник прозы и стихов современных авторов посвящён 200-летию со дня рождения Фёдора Михайловича Достоевского, являя дань уважения непревзойдённому таланту классика русской литературы. Мир Достоевского имеет бесценное свойство: чем дальше продвигаешься в знакомстве с ним, тем большие дали открываются перед нашим разумом. И сегодня, спустя два века, произведения великого романиста, мыслителя и публициста по-прежнему влекут и волнуют читателей. Достоевский изображает душевные терзания, сомнения и тайные желания своих героев. По его мнению, у людей есть только два пути совершенствования: один ведёт в бездну и бесчеловечность, другой – к вере и любви. Современные писатели во многом развивают те же вечные темы, ведь порывы человеческой души, обретая в каждую эпоху новые черты и приметы, на самом деле остаются почти неизменными… Коллектив авторов Самому себе не лгите Том 2 Сборник, посвящённый юбилею Ф. М. Достоевского Сборник прозы и стихов, подготовленный издательством «Четыре», посвящается великому писателю Фёдору Михайловичу Достоевскому: в этом году мы отмечаем 200 лет со дня его рождения. Мир Достоевского имеет неоценимое свойство: чем дальше продвигаешься в знакомстве с ним, тем большие дали открываются перед нашим разумом. Как сказал когда-то философ и литератор Лев Шестов, книги Фёдора Михайловича «притягивают к себе всех тех, кому нужно выпытывать от жизни её тайны». И сегодня, спустя два века, в этом отношении мало что изменилось – произведения великого романиста, мыслителя и публициста по-прежнему влекут и волнуют людей, которые продолжают открывать для себя новые грани его гения. Достоевский сосредоточен на внутренних сторонах человека: он изображает душевные терзания, сомнения и тайные желания своих персонажей. По мнению писателя, у людей есть только два пути совершенствования: один ведёт в бездну и бесчеловечность, другой – к вере и любви. Его герои – зачастую люди сомневающиеся, они мечутся от одной крайности к другой. Всё это характерно и для нынешней жизни, а следовательно, и для литературы. Современные писатели во многом развивают те же вечные темы, ведь порывы человеческой души, обретая в каждую эпоху новые черты и приметы, на самом деле остаются почти неизменными. Будущий классик появился на свет 30 октября (11 ноября) 1821 года в Санкт-Петербурге. Первые шаги в сочинительстве сделал уже в ранней юности, а опубликовав роман «Бедные люди», стал родоначальником жанра психологической прозы. Творчество Достоевского оказало заметное воздействие на мировую литературу. Его романы «Идиот», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», написанные в период 1860–1880 гг., прославились как великое пятикнижие. «…Не любить Достоевского можно, ибо сам Достоевский всегда утверждал ценность только свободной любви, но не читать Достоевского можно, только если тебя совершенно не интересуют ни смысл собственного существования, ни судьба твоего народа, ни судьба человечества». Эти слова принадлежат литературоведу, критику, доктору филологических наук Карену Степаняну. Актуальны ли произведения Достоевского сегодня? Влияют ли его книги на творчество современных авторов? Продолжены ли традиции писателя? Право окончательного ответа мы предоставляем читателям этого сборника. Но с уверенностью можно сказать одно: дух великого классика продолжает витать в нашей вселенной, питая лучшие умы и встречаясь с музами… Ирина Авраменко Родилась в Крыму, в Симферополе. Больше двадцати лет живёт в Израиле, в городе Нетания. Пишет стихи. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Автор трёх поэтических книг: «Зелёный дождь», «Музыка воспоминаний», «Птица в поднебесье». Публикуется в различных печатных и электронных альманахах в Израиле, России, Беларуси, Болгарии, Америке. Размешаю коктейль… Размешаю коктейль из застенчивых звёзд, Сверху горку насыплю забытых признаний. Моей памяти сад безнадёжно зарос Чередой нескончаемых воспоминаний. Буду в зеркало тёмное долго глядеть, Зябко кутая в шаль одинокие плечи. Я хотела шелка расставаний надеть, Но мне больше к лицу бархат будущей встречи. Статуэтка Она заразительно звонко Смеётся в приветствии дня, Ручкой фаянсовой тонкой Юбки слегка приподняв. Волною спадает оборка, На туфельке бант голубой. Так будет обидно и горько Разбиться совсем молодой. На окраине весны… На окраине яркой короткой весны Поцелует любовь мне упавшие руки, А потом улетит, на постель бросив сны О мечте, о надежде, о странной разлуке. Сквозняком занесёт в серый контур окна Россыпь сказанных слов, потускневших от света. Как же я невозможно была влюблена На пороге тягучего душного лета… Маски сорваны… Маски сорваны, сыграна пьеса, Обошлось без особых потерь. И теперь уже без интереса Смотрим мы на закрытую дверь. Тот, кого называла любимым, Без кого не могла и дышать, Вновь проходит безжалостно мимо, Каждый раз ускоряя свой шаг. Те, кого я считала друзьями, С кем делила и смех, и печаль, Не задумавшись, бросили камень, Притворившись, что всё невзначай. Не сложилось, не вышло, не спелось… И горит обнажённость лица. Маски сорваны! Как же хотелось Доиграть свою роль до конца… Я позволю себе влюбиться… Я позволю себе влюбиться, Не дождавшись ветров апреля, И метаться бескрылой птицей, Обгоняя дни и недели. Я для всех на время исчезну, Лунным светом стекая с крыши. И среди звонков бесполезных Лишь один я голос услышу. Не стремясь убежать на волю, Стану снова такой наивной. Только б не захлебнуться болью, Замерев от выстрела в спину… Наталья Азовцева Родилась 18 июня 1979 года в городе Котове Волгоградской области. Пишет стихи с шести лет. В 1991 году стала одним из победителей Всесоюзного конкурса «Одиссея юности» на лучшую рукописную книгу. В 1994–1995 годах была автором и ведущей молодёжной программы «Вечерний пунш» на районном радио Котовского района. В 1995 году с золотой медалью окончила среднюю школу, была в восьмёрке лучших выпускников Волгоградской области. В 1995–2000 годах – студентка факультета почвоведения МГУ им. М. В. Ломоносова, который окончила с отличием. После учёбы в аспирантуре факультета почвоведения защитила диссертацию на тему «Влияние солевых антифризов на экологическое состояние городских почв». Является кандидатом биологических наук. В 2005–2009 годах работала научным сотрудником Института механики МГУ им. М. В. Ломоносова. В настоящее время – научный сотрудник лаборатории физики и гидрологии почв Почвенного института им. В. В. Докучаева. Автор четырёх поэтических книг. Выступает со своими стихами на творческих вечерах поэзии. В родном городе неоднократный победитель Конкурса на лучшее стихотворение о городе, крае, посвящённого Дню города Котова, и Конкурса на лучшие слова гимна города Котова. Лауреат конкурсов «Студенческая весна», «Пушкинский поэтический конкурс». Стихи вошли в коллективные поэтические сборники конкурсов, публиковались в коллективных сборниках: «Становление» (1996), «Альманах одного стихотворения» (2002), «Воробьёвы горы, или Новая Каллiопа» (2002), «Квинтэссенция» (2007), в поэтическом сборнике поэтов МГУ студии «Орфей», где возглавляла молодёжный отдел, а также в периодических изданиях: журнале «Поэзия», газетах «Московский литератор», «Московский университет», «Дед Щукарь», «Маяк», «Лик-Курьер». Участница поэтических студий «Грани», «Логос». Опубликовала поэтические работы в коллективных сборниках «Клуба учёных МГУ» (2017, 2018), международном литературном альманахе «Мнемозина» (2014), альманахах Интернационального Союза писателей (2016–2020), коллективных сборниках Издательства Максима Бурдина (2019–2021). Замужем, растит сыновей, Ивана и Евгения. Ведьма Как тяжко ведьмам, загнанным под крыши Осточертелых адских городов. Им надо сдержаннее быть и тише, Чтоб не вспугнуть дрожащую любовь. Умны излишне, чересчур красивы, Их чары дразнят встречных мотыльков. Для тупокрылых дерзостно-спесивы Хранящие от пошлости любовь. Костры анафемы, тоску погони, Анкету горькую прими, огонь. И неземные хрупкие ладони Пусть нежно греет сильная ладонь. Бушует осень, листья кромку плавят Бордюрно-тротуаровой брови. Прохожих ноги листья жадно давят, Но не они попрали свет любви. И плачет ведьма в чёрной щели сквера, Где разлилась цветов наивных кровь. Страшит надежда и глумится вера, Когда засыпана листвой любовь. О зеркало моё, как ты страдаешь, Ловя собою мой извечный жар! И медленно, мучительно сгораешь Под силой непонятных тебе чар. Как ты прекрасен – не горяч, но светел. Я счастья для тебя наворожу, Я отпущу себя в холодный ветер И никогда тебя не обожгу! Рыдает ведьма на изломе лета, Как на изломе раненой души. Как над тобой – забытом ею где-то В N – миллионной городской глуши. Видение Она была у Бога прошена, И были мы с тобой молёными, Она была в холод брошена, И были мы разъединёнными. День без тебя… неделя… месяцы… Век без тебя громадой высится, Мне б из неё в безмирье лестницу… Безлюбье – это же бессмыслица. Светосплетенье фар и пристаней В глазнице хаоса оконного… Смотрю внимательней и пристальней — Ищу мгновенья многотонного. Раздавит? Ты идёшь по улице Такой, как прежде, даже более. Дорога под тобой сутулится — Под тяжестью любовной боли, и Вот оно, моё мгновение! Прижмусь к груди твоей нежданная — Печаль, надежда, откровение, Тоска святая и незваная. «Люблю!» – я излучу, я выдохну — Люблю! Я все могу, я вызволю… Тебя я из разлуки вытряхну, Саму судьбу на бой я вызову! Деревья. Облака. Всё сбудется. Глаза. Ладони взяли талию… Держи меня. Держи! Ведь любится, Не отпускай свою Наталию! Мне было послано видение, Как дар моей сердечной верности, Объятья светлого мгновение — Мгновенье неразъединённости. «И пусть сгорю я иль замёрзну…» И пусть сгорю я иль замёрзну, Пусть не решу – быть иль не быть, Но пусть всегда светло и звёздно Мечтать я буду и любить. Пусть стану для кого-то сказкой, Кому-то крылья подарю, Я на картины лягу краской И превращусь для всех в зарю. «И я была когда-то словом…» И я была когда-то словом — Ответом матери моей на взгляд отца. Звездой в сиянии сверхновом, Пришедшей вдруг на небеса. Среди огня Октябрьской полногрудой ночи Была в полушептанье их, Я не длинней и не короче, Чем вздох двоих. Листья Солнечные листья жарко полыхают На губах горючих юного морозца, В золоте морозном осень остывает, Догорает осень под напевы солнца. Я листом кленовым улечу куда-то, Против ветра встану хрупкостью резною, Проживу пусть мало, но зато крылато, Огненной дорогой – золотой судьбою. Солнечные листья в парке на закате… Солнечные мысли… Ветер над звездою. Я оставлю осень на вечернем скате, Только солнце листьев унесу с собою. Лунная дева То не мистика, то закон преломления света. Я свечусь под луной эпитафией чёрному лету. Ты любуешься мной, восторгаешься той, Что, сияя, живёт под слепой наготой. Листья чёрные падают, падают вниз. Обрывается лета обветшалый карниз. Пальцы стиснули пропасть, да ну её – брось, Разобьётся об осень в новолунье авось. Я исчезнуть должна. Для тебя – наваждение ночи — Я уйду в плач росы, испарюсь, если солнце захочет. В колдовские часы я воюю с собой — Лунной девой – и с той чёрно-сладкой луной. Ты играешь тенями, ты ласкаешь мой свет, Твои руки обняли миллиард зыбких лет. В бликах лунного листика стебельки хрупких слов, Словно это не мистика, а всего лишь любовь. «Любовь – чудаковатая девица…» Любовь – чудаковатая девица, С которой понаслышке ты знаком, — Войдёт однажды в твой холодный дом, Чтоб чаю крепкого с тобой напиться. Она расставит локти по-хозяйски На чопорном исчерченном столе И заведёт зачем-то о луне, Пока ты пестуешь ей «Высший майский». Наивна, до безумия наивна, Не оттого ль такое светлое лицо, А косы так закручены в кольцо, Что в них подобье нимба видно. А что луна? Там чая нет, и пятна — Фантомы чьих-то ласковых морей, И блики неземные кораблей, Скользящие над стороной обратной. Любовь – нежданная, случайная, простая, Весёлый взгляд, цветочный аромат. И чудится, что золотистый сад Вмещает комната твоя пустая… А за окном направо и налево Роняет снег спокойная зима. И грезишь ты – в тебе царит она — Твоя любовь, твоя смешная дева. Любовь – магнит Любовь светла, как первая звезда. Нежна, как лепестки бутона розы. Любовь чиста, как детская слеза, Да не сравнятся с нею слёзы. Любовь объединить две пары глаз В безумном упоении готова. Она приходит к людям всякий раз, Отбрасывая холода оковы. Любовь для каждого различна — Как судьба. Приносит счастье, а бывает, горе. Но ей типична яркая пора, Где места мало разуму и воле. Любовь… Романы, песни и куплеты. Как много вас, а ты у нас одна! Любовь – магнит для всякого поэта, Да только ты не всякому дана. Рождественский подарок мужу На свете обилье девиц утончённых, Но ты люби лишь меня одну, Лелей! И солнца лет, от любви раскалённых, И звёзд в сиянье семейном казну Дари лишь мне. Я так умна, так строптива, так колка, Что без меня тебе скучно жить — Бледней. Так в Рождество златокудрая ёлка Свои подарки в ветвях хранит Фатой огней. Я подарю бесконечную нежность, Любовь и верность тебе вручу Усладой дней, А Рождества неземная безгрешность Зажжёт для мира свою свечу На вышине. «Я люблю тебя ещё…» Я люблю тебя ещё — Пустяки. Дни ведут свой душный счёт. Не с руки Мне считать века, года Без тебя. Я пройду сквозь города, Не скорбя. По деревням я пройду, Словно дождь, Барабаня по дверям. Отопрёшь, Капля, капелька, я тут! Как легка! – скажут плечи твои, грудь. И щека Разорвёт собой дождя Призрак-нить. Шла я, лужами следя, Навестить. Словно в радужных ветвях, Благодать, Буду небо Над тобой озарять. Дверь захлопнешь, Красоту не поймёшь. Лишь промолвишь: – Это дождь, просто дождь! Борис Алексеев Москвич, родился в 1952 году. Профессиональный художник-иконописец. Член Московского Союза художников. Имеет два ордена РПЦ. В 2010 г. обратился к литературе. Пишет стихи и прозу. В 2016 г. принят в Союз писателей России. Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси» за 2016 г. Дипломант литературных премий Союза писателей России: «Серебряный крест» за 2018 г. и «Лучшая книга года», 2016–2018. В 2019 г. награждён медалью И. А. Бунина «За верность отечественной литературе» (Союз писателей России), в 2020-м – почётным званием «Заслуженный писатель МГО Союза писателей России» и медалью МГО СПР «За мастерство и подвижничество во благо русской литературы». Сердце сокрушённо (Духовный диалог) – Не же-ла-ю! – Осип надул губы и как-то не по-мужски запрокинул короткую, поросшую подростковым пушком шею. – Почему, Ося? – мама с укоризной поглядела на сына. – Неужели не верить слаще, чем верить? Ведь того, во что ты не веришь, для тебя не существует. Зачем себя самого обкрадывать? – Мама, ты опять за своё! Сколько раз я тебе говорил, что не желаю верить просто так, бездоказательно. Ну скажи, почему я должен принимать на веру чьи-то сказки и предположения? – Почему сказки и предположения? Разве слова очевидцев ничего не значат? Почему личные мнения неверующих людей становятся для тебя символами истины? Ведь они, если рассудить здраво, уж точно бездоказательны, «не верю» – не значит «нет». – Мам, ну сколько можно играть словами? Вот я сегодня читаю: армянский священник Агоян свидетельствует, что патриарх зажигал свечи не от Благодатного огня, а от спичек[1 - Армянский священник заявил, что раскрыл тайну Благодатного огня (Москва, 12.03.2018 – РИА «Новости»).]. Скажи, почему я не должен верить священнику Агояну? – А если он врёт? – Как так, ты же сама говоришь, что священник не может обманывать! – Хорошо, тогда поверь тысячам священников, свидетельствующим, что Благодатный огонь сходит чудесным образом! Что тебе мешает? – А ты не допускаешь мысли, что это может быть коллективное очарование? – Ничего себе очарование! Несколько веков подряд каждую Великую субботу турки стояли в храме с саблями наголо. И если бы хоть раз Огонь не сошёл по патриаршей молитве, они бы устроили обещанную резню. Согласись, османы следили за спичками покруче Агояна. Почитай историю. – Историю пишут люди, и пишут так, как им надо. – Ты думаешь, раньше не было Агоянов? И вот что я тебе скажу, Ося. Это очень похоже на наследственную злость. Ты слышал про рассечённую колонну перед входом в храм Гроба Господнего? Нет? Тогда слушай. В году, кажется, 1579-м армяне не захотели ни с кем делить Божественную благодать и в Великую субботу выгнали из храма всех, кто исповедовал православную веру. Дело в том, что большинство армян принадлежат к так называемой Армянской апостольской церкви, это несколько иная вера, чем наша. Так вот, в ту Субботу Огонь сошёл не в храме, а на уличную колонну, ближайшую к месту, где молился изгнанный из храма православный патриарх. Сноп огня рассёк мрамор колонны по вертикали. Рваный след можно видеть и сейчас. Это чудо свидетельствовали сотни людей, оно описано. Это история, Ося. – Знаю я ваши истории. Попадёшь – не отмоешься! – Ось, ты не заболел? – Мама, я не заболел! Я не могу вот так взять и поверить в то, что всё происходящее на свете курирует добрый верховный правитель. И что ни один волос не упадёт с наших голов без его ведома. В чём тогда виноваты тысячи младенцев, ведь они умирают, не успев совершить ни одного даже мало-мальски несмертного греха? – Ося, радость моя, на твой вопрос есть простой ответ: не знаю. Но моё незнание не подтверждает твоих слов. Есть то, что человек знать не может, однако его незнание не отрицает того, чего он не знает. Ты ничего не сможешь доказать, если будешь апеллировать к незнанию. Спорить можно только о знаниях. То, что не знаем ни ты, ни я, согласись, вне спора. – Мама, ты укоряешь меня в нежелании знать. Но я действительно не хочу знать! У меня есть, как у всех, интуиция, и я предчувствую неправду в том, во что мне так настойчиво предлагают верить. – Как жаль, Ося, что мы говорим с тобой на разных языках. Ты очарован земным бытием. Оно кажется тебе бесконечным и беспредельно замечательным. Ты примеряешь его на себя как огромную рубаху. Тебе ещё расти и расти, чтобы врасти в размер. А пока воротничок прикрывает глаза и ты видишь только переплетения ниток и красочную шелкографию поверхности, я не смогу объяснить тебе сейчас, что над рубашкой есть огромный купол синего неба, а ночью над кудрявой макушкой твоего подросткового нигилизма зажигаются яркие звёзды. Ты их не увидишь, даже если захочешь. Редкому человеку даётся зрение сквозь обстоятельства. Мы с тобой не из таких. Я не могу объяснить так, чтобы ты меня правильно понял, а ты ещё не имеешь внутренних сил поверить мне на слово. Но ты мой сын, Ося, и я люблю тебя больше жизни. Взрослей, мой мальчик, ведь я должна успеть передать тебе то, что знаю сама, то, что я выстрадала своей жизнью. Когда меня не станет, ты будешь в этом мире единственной весточкой о том, что я была. Мы должны успеть понять друг друга. Время летит так быстро! – Мама, и я люблю тебя и очень хочу, чтобы мы поняли друг друга. Но как мне быть с тем, что я вижу? Я вижу толстопузых священников на «мерседесах», слышу бесконечные хвалебные речи. Ты же сама с усмешкой говорила, что о вас, художниках, и не вспомнили, когда отмечали окончание росписи. Митрополит наградил правящего архиерея, тот что-то ценное подарил митрополиту, повесили орден на грудь городскому голове, даже журналистам, пару раз пискнувшим про роспись, грамоты нарисовали. А о вас, исполнителях красоты, ни на торжественной церемонии, ни на банкете не сказали ни слова! Не упомянули старичка архитектора, построившего храм, никого, кто реально хоть что-то сделал! Я же помню, как ты старалась не заплакать… Наступила тишина. И матери, и сыну очень хотелось продолжить разговор, разорвать тягостное молчание. Женщина встала и протянула руку к книжной полке. Пару минут её пальцы перебирали корешки книг. – Вот, – она достала небольшую книжку с красивой зеленоватой обложкой, – кажется, здесь. С минуту женщина сосредоточенно листала страницы, наконец распрямилась и сказала: – Ося, послушай, это говорит священник: «Вера станет открытой, доступной всем; никто за неё не будет гнать или притеснять. Очень много случайного народа придёт в церковь, в том числе и в духовенство. Так всегда было в дни благополучные, ещё со времён Константина святого. Многие из-за денег придут в храм, многие – из тщеславия, из-за карьеры и власти. Ты, глядя на это, не искушайся и терпи. Ищи храм победнее, подальше от центральных площадей. Священника ищи смиренного и простого в вере, потому что „умных“ и циничных и теперь развелось много, а смиренных и простых в вере не осталось почти никого…»[2 - Отрывок из книги Владимира Щербинина «Сердце сокрушённо», изд. Сретенского монастыря, Москва, 2016 г.]. Ты понимаешь, о чём говорит этот священник? Он говорит о том, чтобы мы не обольщались увиденным, а искали пути, которыми ходит истина. Ося, радость моя, не спеши в своих суждениях. Мелководье не всегда верно говорит об окружающей глубине. Так-то, сын мой любимый. Прозаический триптих «О прожитой жизни с любовью» Роза для Антона Часть 1 История эта, как спичка, вспыхнула в далёком 1949 году. Представьте, праздничная послевоенная Москва, одетая в первомайский кумач, музыка, улыбки горожан, разноцветные шары и жаркое полуденное солнце. Городской парк, кафе с открытой верандой. На столиках в изящных фарфоровых вазочках плавится самое вкусное на свете мороженое! В плетёных шезлонгах сидят интеллигентная дама с дочерью. И хотя воспитанному рассказчику следует перво-наперво оказать внимание именно даме как старшей по возрасту, он всё же займётся («займусь!», как говаривал Александр Сергеевич) описанием её прелестной дочери. Итак, Роза. Очаровательный семнадцатилетний распустившийся первоцвет из небогатой еврейской семьи. Воспитанная мамой в традициях строгого еврейского уклада (отца в 37-м расстреляли), Роза тем не менее с детства мечтала об артистической карьере. Она подолгу задерживалась у зеркала. Девушку интересовали не собственные юные прелести, которыми был полон её молодой сильный организм, а, скорее, пластические возможности вдохновенного диалога со средой. Мама нарочито сердилась, глядя на простодушную толкотню дочери у коммунального подзеркальника. Однако в глубине души добрая женщина любовалась Розой, вспоминая трудные и оттого ещё более пленительные молодые тридцатые годы. Решение дочери учиться на «комедиантку» мать не одобряла. «Тебя же заставят прилюдно целоваться с нелюбимым человеком! Как ты себе это представляешь?» – спрашивала она, сдвигая брови. Бедная Роза, не зная, что следует ответить, краснела, опускала глаза и прижималась к материнской груди. В эти минуты она испытывала искреннее смущение. Но вскоре, позабыв наставления матери, вновь спешила к зеркалу и беззаботно кружилась на пару с собственным отображением. Мать, не желая продолжать неприятный разговор, смиряла родительское беспокойство и не переспрашивала. …Подслеповатая дама щурилась на яркое праздничное солнце и баловала себя, погружая ложечку то в один цветной мороженый шарик, то в другой. Роза через плечо матери застенчиво поглядывала на молодого человека, скромно расположившегося неподалёку. Предмет её стыдливого внимания сидел за самым солнечным столиком на веранде, вытирал огромным клетчатым платком капельки пота со лба и, позабыв о существовании мороженого, с восторгом всматривался в юную Розу. Юноша густо краснел, когда девушка, чувствуя на себе его взгляд, поднимала голову и их глаза встречались. На вид молодому человеку было лет двадцать. По его лицу бродили стада забавных рыжих конопушек, а на переносице покачивалась, будто коромысло, увесистая оправа с кругляшками стёкол «а-ля Шостакович». Конопушки, короткие русые волосы, аккуратно зачёсанные назад, и совсем немодные очки говорили о книжной принадлежности молодого человека. Звали влюбчивого юношу Антон. Тем временем женщина всё реже погружала ложечку в мороженое и с нарастающим беспокойством поглядывала на дочь, отслеживая её странное поведение. Наконец она выдохнула: «Та-ак!» – и развернулась всем корпусом в направлении Антона. Наш герой не сразу заметил два револьверных дула, наставленных на него из материнских глазниц. Потребовалось несколько «холостых выстрелов», чтобы он смутился, опустил голову и начал запихивать в себя подтаявшие шарики пломбира. – Роза, идём отсюда! – ледяным, не тающим на солнце голосом произнесла женщина, вставая с шезлонга. Метнув прощальную «ледышку» в сторону беспардонного молодого человека, она подхватила дочь под руку и направилась к выходу. – Как неприлично, Роза! – поучала женщина, задетая странной и, как казалось ей, слишком праздничной весёлостью дочери. – У всех на виду ты перемигивалась с парнем. Может быть, в вашем театральном учебнике вас этому учат, но, милая Роза, поверь матери: со стороны это выглядит ужасно непристойно. Женщина готова была ещё долго наставлять непутёвую дочь в элементарных правилах приличия, но первомайская суматоха вскоре заглушила слова родительского попечения. Антон с минуту провожал Розу глазами. Затем, отставив в сторону вазочку с последним нетронутым шариком, решительно поднялся и поспешил вслед. Придерживая дочь за руку, женщина направилась кратчайшей парковой дорожкой к Триумфальной арке центрального входа. Когда монументальные буквы на портике ЦПКиО «ЛЕНИН + СТАЛИН = ПОБЕДА» остались за спиной, она свернула в сторону Крымского моста. Антон не отставал. Один раз он позволил себе подойти чуть ближе безопасного расстояния. Видимо, почувствовав это, Роза обернулась, их глаза встретились. Девушка вспыхнула и резко потянула мать вперёд, уводя прочь от неосторожного Антона. Миновав Крымский мост, беглянки смешались с праздничной толпой горожан у входа в метро «Парк культуры». Антон, потеряв Розу из вида, как лев, бросился вперёд. Не обнаружив девушку в вестибюле, он помчался вниз по левому ряду эскалатора. Высокая статная фигура Розы выросла перед ним внезапно, как риф в искрящемся человеческом море. От неожиданности наш герой споткнулся и чуть было не обрушился всей тяжестью на миниатюрные плечи матери, но Роза успела отдёрнуть мать в сторону, и Антон пролетел мимо. – Ах, какой невежливый! – фыркнула вслед потревоженная женщина, не распознав в мелькнувшем затылке черты назойливого паренька из ЦПКиО. Где-то внизу Антон врезался в группу демонстрантов и под общий хохот благополучно сошёл с эскалатора. Забежав за кабинку дежурного, он наблюдал, как Роза помогла матери сойти со ступеней и под руку повела её на перрон. Чем дольше Антон всматривался в смоляные кудряшки Розы, спадающие из-под фетровой шляпки на остренькие девичьи плечи, тем глубже в его сердце проникало неведомое чувство мучительного наслаждения. Да-да, с Антоном случилось то, что случается с нами совершенно неожиданно и противу житейского расчёта, – он влюбился! Неискушённый в любовных переживаниях юноша ощутил прикосновение благодатного чувства как внезапный порыв ветра, увлекающий сознание в пропасть, вернее, в перевёрнутое небо. «Как так?» – спросит читатель. А так: умом мы понимаем под словом «падение» трагическую развязку происходящего. Но падение – это прежде всего полёт! Падаем мы или поднимаемся, зависит исключительно от выбранной нами «личной» системы координат. Стоит переменить направление вертикальной оси на обратное, и мы, вместо того чтобы падать, тотчас, подобно пузырьку воздуха в воде, устремляемся вверх! К тому же любовь всё ставит с ног на голову. Она рушит до основания привычный житейский мир и из его обломков складывает пространство удивительной красоты. Серые горы мусора превращаются в причудливые цветные мозаики. Будничные лица под действием религиозного чувства любви к ближнему становятся эталонами красоты и доброжелательства. Следует знать: когда мы влюблены, наше поведение определяет не ум (титулованный распорядитель в обычных обстоятельствах), но сердце. А сердцу безразличны земные законы. Поэтому что ожидает нас, влюблённых волшебников, «в конце полёта» – остроконечные стволы сушняка или белые мхи облаков, – кто знает… Роза с матерью вошли в головной вагон поезда. Антон как тень скользнул в соседние двери. Поезд тронулся. – Выходите? – скрипнул за спиной нашего героя нетерпеливый старческий голос. – Н-не знаю, – ответил Антон, глядя через головы на Розу. – Если вы, молодой человек, не знаете даже этого… – Станция «Дворец Советов», – объявил машинист по селектору. Роза с матерью стали пробираться к выходу. – Э, нет, бабуся, – улыбнулся Антон, – теперь знаю. Я вы-хо-жу! Поезд мягко остановился. Роза спорхнула с подножки и помогла матери выйти на перрон. Бросив косой взгляд на выходивших из дверей пассажиров, она подхватила мать под руку и направилась к выходу. Каскад подземных переходов вывел их из мрачного вестибюля метро на праздничную Кропоткинскую площадь. Вдоль высокого забора, ограждавшего от лишних глаз котлован недостроенного Дворца Советов, катились человеческие волны, гонимые ветром разгульной радости. Кумачовые паруса транспарантов трепетали на ветру, повсюду звучала музыка военных оркестров и трофейных аккордеонов. Роза задержала мать у вереницы старушек, притулившихся к зданию станции и продававших всякую всячину. Она водила мать от старушки к старушке, поглядывая из-под шляпки по сторонам. У последней старушки мать решила купить какую-то безделицу и стала торговаться. Роза выпрямилась, обернулась к метро и подняла руку вверх. Тотчас над праздничной суматохой взметнулась неподалёку ответная мужская рука. Девушка закусила губку и с улыбкой склонилась к матери: – Мама, ну что ты так долго! Пойдём же. Они направились по Гоголевскому бульвару в сторону Арбата. Метров через двести свернули на Сивцев Вражек и скрылись в одном из подъездов дома № 4. – Эврика! – воскликнул Антон, провожая взглядом любимую. Не сдержав эмоции, он выкинул замысловатое танцевальное коленце, постоял ещё минут пять, изучая особенности местной топографии, затем развернулся и, насвистывая «Сороковую» Моцарта, зашагал прочь. Дом, в котором втроём жили Антон с мамой и младшей сестрой Таней (отец погиб в 45-м), располагался на Садовом кольце, неподалёку от Павелецкого вокзала. Идти от «Кропоткинской» (так вскоре назовут станцию «Дворец Советов») в сторону Зацепа – минут сорок, не больше. Когда юноша вернулся домой, мама стряпала на кухне, Таня что-то писала в комнате, сидя за столом, а соседский кот Тиша мирно спал, обняв коридорную тумбочку и положив лапу на трубку коммунального телефонного аппарата. – Мама, я… я, – Антон запнулся, – я есть хочу! Мать посмотрела в счастливые глаза сына и покачала головой: – Ой ли?.. Ты купил то, что я тебя просила? Антон не услышал вопроса матери. Прямо в ботинках, не разуваясь, он прошёл на кухню и рухнул на табуретку. – Мама, жизнь прекрасна! Мать улыбнулась в ответ, внимательно поглядела в глаза сыну, отложила стряпню и присела рядышком. – Антоша, а ты не влюбился случаем?.. – спросила она, внезапно став вопросительно-серьёзной. – Мама, что ты говоришь?! Ну разве можно вот так спрашивать?! – захлёбываясь словами, Антон вскочил с табуретки и умчался в комнату, успев по пути дёрнуть сестру за косу. – Эй ты, ненормальный! – взвизгнула Таня. – Тань, не трогай его, он не услышит тебя сегодня, – негромко за сына ответила мать и повернулась к плите. Часть 2 Первомайское солнце, как огромная театральная рампа, заливало городские улицы светом праздничного веселья. Белый воздух больничной палаты подрагивал от ритмичных вздо-охов военного оркестра, порционно сотрясавших «касторовое царство» через распахнутое настежь окно. Патронажная сестра Верочка сидела на подоконнике и провожала глазами бравых военных оркестрантов, марширующих под окнами городской больницы. – Нас провожать пришли, – отозвалась старушка из глубины палаты. – Да что вы, Розалия Львовна, это они вас приветствуют. Праздник же! – ответила Вера. – Да-да, праздник… – едва шевеля губами, прошамкала старушка и перевела взгляд на соседнюю кровать, где лежал большой пепельно-рыжий старик и щурился в потолок сквозь круглые стекляшки очков. – Антоша… Антоша, ты спишь? – задыхаясь от огромного количества сказанных слов, прошептала Розалия Львовна и добавила как бы самой себе: – А помнишь то первое Первое мая?.. Старик, приоткрыв глаза, попытался улыбнуться. Говорить он не мог и лишь взглядом старался ответить Розалии, что, конечно, он помнит всё, от первой минуты их случайного знакомства до вот этой, последней, нет-нет, ещё не последней… Старик попробовал вытащить из-под одеяла руку, но плечо не слушалось. Это заметила Верочка и, спорхнув с подоконника, подсела к нему на кровать. – Вот так, Антон Владимирович, – она бережно направила руку старика к кровати Розалии Львовны и второй рукой помогла старушке дотянуться до ладони мужа. Верочка знала: подолгу лежать, касаясь ладонями друг друга, было единственным желанием этих милых старичков, которые практически перестали принимать пищу и реагировать на окружающую жизнь. Когда их ветхие, морщинистые ладони коснулись друг друга, Верочка наскоро вытерла собственные слёзы и затем по очереди салфеткой вытерла старичкам щёки и впадины глазниц. Вдруг Розалия Львовна начала задыхаться. Она хватала сухими пепельно-серыми губами воздух и никак не могла вдохнуть. Глаза старика воспламенились огнём беспокойства. Насколько хватало его несуществующих сил, он сжал слабеющую ладонь жены, будто хотел удержать её от падения в пропасть. Но старушка с каждой секундой всё более оседала телом, сливаясь с горизонталью кровати. Её ладонь, зажатая в руке старика, некоторое время ещё подрагивала, потом замерла, потом вдруг встрепенулась прощальным всплеском силы и… безжизненно затихла в холодных пальцах мужа. Верочка с криком: «Евгений Олегович, она умирает!..» – выбежала из палаты. Вслед старик, скользя пальцами по мёртвой руке Розалии, промычал что-то нечленораздельное. Со стороны можно было заметить, как по морщинистому лабиринту его пунцовых ланит, будто майский дождик, бежали потоки слёз, не выплаканных за долгую счастливую жизнь… Юр, спой любимую! Человек живёт и умирает. Это несомненно. И простачок умирает, и гений. И даже я умру. Умру обязательно. Андрей Вознесенский говорил: «Я, наверное, не умру. Мне кажется, у меня иное предназначение». Нет – умер голубчик! И Беллу Ахатовну за собой поманил. «Да, – подумала Белла, хороня Андрея, – если уж Андрюша обманулся и помер, значит, и мне пора. Так тому и быть». Не нравится мне всё это. Плохо, когда человек возвышенный умирает! С одной стороны, смерть человека есть безусловное торжество диалектики. Но с другой… Откуда это щемящее чувство обиды? Почему время так безжалостно? Ведь если Бог наделил дарами избранных (будто светильники возжёг в гулких лабиринтах человеческого общежития!), с какой стати время самовольно, как околоточный сторож, ходит от светильника к светильнику, колотушкой фитилёчки мертвит да приговаривает: «Неча тут свои порядки устанавливать. Сказано: день закончился!..». Гумилёв Николай Степанович, Замечательный русский поэт, Был расстрелян под некой Бернгардовкой Тридцати пяти от роду лет… Гумилёв расстался с Ахматовой. Как? Что они говорили друг другу? Уж, наверное, не «сволочь ты последняя!». Два гения, две звезды, упавшие с неба в житейское море. Быть может, в минуту размолвки Анна Андреевна выронила из рук горшочек со сметаной. Горшочек упал и разбился, а сметана растеклась по половицам и через щели закапала в подпол. «Это мои слёзы», – тихо шепнула Ахматова. А Гумилёв ответил ей раздражённо: «Нет, Анна, это белое пятно – наш с тобою чистый лист, на котором каждый отныне пишет свою собственную судьбу. Прощайте, Анна!». Да-да, вы правы, всё было совсем не так. А как?.. Марина Цветаева – соцветие жизни и смерти. – Так не бывает! – А вы поверьте. Слышите? Из Елабуги-ямы Выводит ритмические румяны… Милая Марина! Что Вы нашёптывали себе в горькие часы человеческого безразличия? Вас бросили все. Пастернак, как дряхлеющий налим, испуганно забился в житейскую тину, на шестерых накрыл стол красавчик Тарковский… Наступило новое, безжалостное и несправедливое, время. Вы не могли писать, пальцы не слушались, глаза замирали, не отличая предметы друг от друга… Только ангел мог слышать Ваши стоны. Посидеть бы с ним рядком да поспрашивать любезного. Да только где ж его теперь, крылатика, сыщешь?.. – Нет смысла, – кто-то возразит мне, – правда редко кажется нам правдивой. – Да, – отвечу я, – непросто клёкот из мёртвой ласточки выплести… Пой, Визбор, пой! Нектар простого слова Отцеживай в роскошный звукоряд И медосбор дорожных разговоров Пой по ночам, пока костры горят!.. …Крутится пластинка, толпятся «непоседы-электрончики» у репродуктора и хором поют про Визборовские посиделки. Это, конечно, хорошо, да только с ним живым посидеть хочется! Вместе попеть и спиртик попить! А потом развернуться к костру настывшей спиной и, жмурясь над кружкой с янтарным кипяточком, шепнуть от сердца: «Юр, спой любимую!». Картина Сквозь утренний сон Георгий Макарыч ощутил привычное трепетание пространства. Так и есть, будильник взывал к продолжению давным-давно начатой жизни. «Э-э, нет, – усмехнулся Макарыч, как фокусник, жонглируя дрёмой, – не на того напал! Расхотелось мне жизнь подгонять, пискун ты неразборчивый. Тебе что первоклассника несмышлёного будить, что народного художника России – одна забота!..» Вечером накануне он лёг глубоко за полночь и теперь нежился в постели, победоносно поглядывал на часы и неторопливо собирался с мыслями. Наконец обе стрелки сошлись в подбрюшье циферблата. Время перевалило за половину седьмого. Георгий решительно откинул одеяло, поднялся, сделал пару энергичных движений корпусом и, шаркая, направился в ванную. Восьмидесятилетие, которое он справил неделю назад, неотступно волновало старого художника. Желание откликнуться на прошедшее семейное событие новой большой картиной реально созрело в его творческом воображении. Георгий Макарыч принадлежал к когорте добротных московских живописцев, учившихся основам художественного ремесла ещё у Коржева и Нисского. Более полувека советский реализм служил Макарычу верным «боевым товарищем» во всяком начинании. Уж в чём-чём, а в умении убедительно положить на левкас красочный замес равных Макарычу не было. Который день он вглядывался в гулкую мембрану огромного, натянутого на подрамник холста, любовно гладил ладонью его лощённую пемзой поверхность и затаив дыхание представлял будущую картину. Написать семейное застолье, изобразить детей, внуков, многочисленных родственников и друзей в едином славословии в честь прожитой человеческой жизни – вот что грело его сердце, понуждая обратиться вновь к крупному живописному формату. Он уже давно не писал больших картин. С возрастом пришло понимание, что и в малом можно отразить значительное со всей его масштабной монументальностью. Но сейчас ему хотелось раскрыть задуманную тему нарочито громко, будто вбежать из малогабаритной хрущёвки в огромный колонный зал, сверкающий огнями люстр и наполненный шарканьем танцующих. На старости лет в нём проснулся молодой неугомонный Пушкин. Казалось, всё вокруг него-Пушкина податливо задвигалось, зашаркало, закружилось! Этот явный каприз души напомнил Георгию поздние графические портреты Фешина, в которых периферийные элементы изображения вовлекались в дивный танец вокруг взгляда портретируемого. Георгий выдавил на палитру краски и взял небольшой муштабель, на конце которого был укреплён рисовальный уголёк. Он всегда выдавливал краски ещё до разметки рисунка. Чарующий запах цветных масляных паст возбуждал его как художника и требовал скорейшего завершения графического этапа работы. Многолетний опыт всякий раз напоминал ему: недосказанность в начальном рисунке оборачивается в живописной работе непредвиденными досадными переделками. Поэтому, не считаясь со временем, Макарыч намечал рисунок, проверял его с разных расстояний, тщательно закреплял и только потом приступал к живописи. Но, как и прежде, перед началом работы первым делом выдавливал на палитру краски и любовался их ароматными количествами. Георгий обладал абсолютной зрительной памятью. Ему не нужно было выкладывать на стол ворох семейных фотографий, он помнил каждого. Более того, он помнил, кто где сидел неделю назад, во что был одет. В некоторых случаях Георгий мог восстановить в памяти даже перечень блюд на столе. «А ведь у меня явное преимущество перед божественным Рембрандтом и великолепным Репиным! – думал он, нанося штрихи на холст. – И „Ночной дозор“, и „Торжественное заседание Государственного совета“ хороши, но и Рембрандт, и Репин писали их на заказ, не любя, ради денег, славы и живописи. Я же влюблён в свои персоналии! Они у меня в сердце. И напишу я моих ненаглядных не ради житейской триады, но ради самого себя. За работу, дружище!» К вечеру Георгий завершил первый этап так называемого живописного подмалёвка. Без уточнения деталей на холст легли основные пятна, проявив в цвете рисунок будущей картины. Кисть Георгия трудилась свободно и легко, по-фешински оставляя чарующий фактурный след строго по форме намеченного изображения. * * * Первые признаки странного поведения картины начались после того, как напольный «Брегет» гулко отсчитал шесть вечерних ударов. Георгий отошёл от картины, чтобы заварить чай в маленькой кухоньке, отгороженной от рабочего зала скромной тюлевой занавеской. Он наливал из заварного чайничка в стакан огненно-розовую дымящуюся смесь каркаде и липового чая, как вдруг за шторкой послышался приглушённый разговор. Голоса показались ему знакомыми. Он отставил чайник и раздвинул тюлевые половинки. Прислушался. В мастерской стояла абсолютная тишина. С минуту оглядывая начатую картину придирчивым глазом, Макарыч вдруг заметил, что внук Серёженька, которого он наметил справа вверху возле дочери Алёны, почему-то переместился в совершенно другую половину картины и сидит на коленях Николая Матвеича, тоже художника, давнего товарища Георгия, ещё по «Суриковке». Всё остальное было вроде на месте. Георгий уже хотел подойти к холсту и исправить странную оплошность, но вдруг заметил, что общая композиция картины от перемещения внука только выиграла и получила дополнительное изобразительное равновесие. Покачав головой, Георгий задёрнул шторку и вернулся к чаю. Он вспомнил, как сам неделю назад разносил гостям китайский заварной чайник и разливал по чашечкам точно такое же огненное волшебство! Гости оборачивались к нему и по очереди нахваливали его гостеприимную и ароматную церемонию. А потом из огромного полуторавёдерного электрического самовара (подарок сына Ивана на семидесятилетие) все наливали дымящийся кипяток и, хрустя плитками слоёного «Наполеона», распивали чай под весёлые нескончаемые разговоры… «Ну ты пострел! Ни минуты на месте!» – за шторкой отчётливо прозвучал голос Николая Матвеича. «Дядя Коля, да вы ж его всё равно не удержите!» – засмеялась в ответ Алёнка. Послышался шум падающих тарелок. «О господи, ну, Серёжка, погоди!» – отозвался хриплый старческий голосок Марии, жены Георгия. Все засмеялись… От неожиданности Георгий поперхнулся и опрокинул стакан с чаем. Перегнувшись через кухонный столик, он вытянутой рукой отдёрнул шторку. Всё по-прежнему было тихо. Но тут… Стряхивая угольную пыльцу, налипшую на офицерский китель, сошёл с холста и присел перед картиной на ступеньку подиума сын Иван. Год назад (нет, пожалуй, года ещё не прошло) рано утром постучался он в дом. Мария открыла дверь, увидела сына – и в слёзы. А Иван обнял мать, долго гладил её седые волосы, гладил и повторял: «Мама, мама! Пули другим достались. По ним мы с тобой потом поплачем, вместе, по-офицерски». * * * Засмотрелся Георгий на картину. Холст-то почти дописан и будто улыбается, хорохорится перед ним. Любо-дорого поглядеть. Дописан с изяществом и мастерством необычайным. Всё на нём как живое. Но живость эта – не благополучная фотофиксация, а настоящая коренная художественная правда, прямая и сильная. Будто говорит картина Георгию: «Я – как ты. Мы с тобой, брат Макарыч, за правду стояли и ещё постоим!». А народу за столом – видимо-невидимо! И что особенно интересно: чаёвничают не только званные в тот вечер гостюшки да гостьицы, а многие другие, о которых лишь поминали в застольных разговорах. Вот рядком с Николаем сидит Егор Савельич, дядька Георгия по матери. Расстреляли его красные братишки в девятнадцатом за то, что помог бежать из плена простому мужику Потапу Взяли Потапа на хуторе. Чистили хутор от беляков, глядь, какой-то мужик огородами в лес пробирается. «Догнать иуду!» Догнали, заперли в сарай. «Этот гад что-то знает, чует моя революционная интуиция! – сказал красный командир. – Не скажет, ядрёна вошь, поутру расстреляем, и кончено». Егора отрядили охранять классового врага. А мужик, как на грех, взмолился: «Не знаю я ничего! Самого обобрали беляки, сутки в подвале хоронился, еле жив остался». Ну, Егор и пожалел его. Отпустил да пару раз стрельнул вдогонку: живи, человек!.. Перед братишками повинился: так, мол, и так, упустил. Разбудили красного командира. Тот пришёл злющий. И с похмелья, не разбираясь, наган-то в Егора и разрядил, поганец. Фотокарточку Егорушки мать до последних дней хранила у себя. Вспоминала: «Добрый он был, с детства комара не обидит. Хотел в семинарию поступать, а тут революция. На селе разнарядка: десять парней в Красную армию, не то лошадьми грозились взять. А как без лошади – знамо, смерть. Вот он и вызвался добровольцем. И хоть годков имел всего пятнадцать, тогда в пачпорты не смотрели, винтовку держать можешь – значит, боец». Хоть и помер Егор молодым, мать его не иначе как Егором Савельичем величала. * * * Присел Георгий Макарыч возле сына на табурет, наблюдает, дивится умом: «Да как такое возможно?..» Глаза всё новые лица примечают. Вот между невесткой Еленой и тётушкой Розадой (не от слова «зад», а от слова «роза» – семейная шутка) сидит прадед по отцу Афанасий Гаврилыч. Вот уж был человек знатный и что ни на есть непредсказуемый! От природы обладал он лужёной шаляпинской глоткой, но в артисты идти никак не хотел. В конце концов отец его Гаврила Исаич сгрёб сына в охапку да привёз в Петербург на смотрины. Через знакомых разузнал о званой вечеринке в апартаментах самого Шаляпина. Пришёл с сыном: мол, так и так. Фёдор Иванович говорит отцу: «И кого ж ты мне привёл, что за тихоня?». Афоню тут разобрало, сроду его тихоней не звали, он как гаркнет по-молодецки Шаляпину: «Это я молчу тихо!». Бедный Фёдор Иванович как держал в руке фужер с шампанью, так и уронил на пол. Бокал с хрустом разлетелся, а Шаляпин хохочет: «Ну, брат, потешил. А ну пой!». Афоня возьми и запой любимую «А пойду, выйду-к я…». Кончил петь. Подошёл к нему Фёдор Иванович, плачет, вот те крест, плачет, обнял и говорит: «Ну слава богу. Будет кому без меня в России Бориса петь!». Так не поверите, из хорового училища два раза сбегал Афоня к бурлакам. Поначалу не знали, где искать, а уж когда приметили след – всякий раз прямиком на Волгу. Из Мариинки раз сбежал перед самой премьерой «Бориса». Беглеца сняли с поезда уже на вокзале и в театр силком повезли. Действие-то началось. Народ волнуется. Кое-как отыграли первую картину. Дирижёру велели паузы длиннее давать, действие затягивать. Вот уж и вторая картина началась. Вчетвером затащили Афоню в гримёрку, кое-как переодели, загримировать толком не успели – уж его выход. Дали горемыке пинка – и на сцену. Он же, бестолочь стоеросовая, оглядел зрителя, ухмыльнулся и… запел. Минуты не пропел – театр успокоился, и до самого финала звучала из уст Афанасия Гавриловича дивная музыкальная амброзия. После спектакля руководство театра долго совещалось: как быть с Афоней. Решили его женить на послушной и красивой балерине из кордебалета, выходит, на прабабке Георгия. Решено – сделано. В один из воскресных дней после полуденной репетиции устроили банкет, подпоили Афоню – и под венец. Грех, конечно, а по-другому с ним не сладить. Умолили священника не вдыхать от Афони мирские ароматы. Свидетелю строго-настрого было наказано держать Афоню со спины, чтоб не дай бог не упал и не сорвал божественное мероприятие… * * * «Сколько же вас, разных и любимых!» – мелькнуло в голове Георгия. Вдруг дальние двери распахнулись, и в зал вошла женщина. «Это ещё что за двери?» – удивился Георгий Макарыч. За головами сидящих он не мог толком разглядеть вошедшую. Но увидел, что на руках она несла спеленатого младенца. Женщина остановилась, все встали со своих мест и окружили её. Георгий почувствовал прилив человеческого тепла, будто он сам попал под палящие влюблённые взоры близких ему людей. – Поглядите, друзья, как этот малыш внимательно смотрит в мир. Никак будущий художник растёт! – Георгий различил голос Петра, мужа Алёнки, человека умного и обстоятельного. – Н-да, волевой подбородочек, ничего не скажешь. Этот своего в жизни добьётся, будьте любезны! – вторил Петру голос Алевтины, снохи. Георгий улыбнулся. Уж что-что, а целеустремлённости ему, как и этому малышу, было не занимать. После окончания «Суриковки» он на четыре года уехал в Киргизию, поселился в предгорье Тянь-Шаня и стал писать горы. Забирался с этюдником аж на хребты снеговиков. Там-то и приключилась с ним история. Даже сейчас, как припомнится ему то давнее обстоятельство, спину сводит, хоть кричи. А случилось вот что. Перешёл он с этюдником горный перевал и собирался уже в обратную дорогу, как прямо на него из-за валуна вышел настоящий туранский тигр. «Возьми ружьё, – мелькнул голос старика киргиза, у которого столовался Георгий, – в горы без ружья никак нельзя!» «Моё ружьё – вот! – Георгий, смеясь, показал старику пару кистей, зажатых в кулаке. – Это ж целая двустволка!» Помнится, покачал тогда киргиз головой, прикрыл ладонями лицо и стал что-то быстро и тихо шептать. Тигр издал предупредительный рык. Георгий отступил на шаг… и провалился куда-то вниз. Некоторое время он падал в мерцающей снежной кутерьме. То и дело какие-то уплотнения подталкивали его. Он бился о них, как лодка о горные пороги. Потом свет поредел, сверкнул парой прощальных вспышек, и вокруг стало совершенно темно. Тело Георгия влипло в плотный слой снега, падение прекратилось. На том бы и завершилась наша история, но Георгию «смертельно» повезло. Его падение наблюдала группа альпинистов, сходившая с маршрута неподалёку. Они успели заметить, как в лавине падающего снега мелькнуло тёмное пятно, напоминающее человека. Откопали Георгия часа через четыре. Слава богу, он не успел ничего себе отморозить, успел лишь достойно приготовиться к смерти – был спокоен и рассудителен. Застывшие на щеках катышки слёз говорили о том, что приготовления не были безмятежны. «По крайней мере, это лучше, чем погибнуть в пасти зверя», – размышлял он, стараясь экономно дышать в плотной снеговой неволе. Приключение счастливо закончилось, и вскоре Георгий уехал в Москву. По возвращении в столицу он первым делом отправился на птичий рынок. Долго бродил по рядам. Наконец нашёл нужного человека, сторговал классную охотничью мини-винтовку и к ней баул патронов. Запаковал хорошенько и отослал в Киргизию старику на добрую память о московском варяге. * * * – Гляньте, эка он кулачок сжимает! Такому на пути не попадайся! – хохотнул дед Герасим, поди, самый старый из гостей. Вдруг малыш заплакал. Над его крохотной головкой прокатился гул весёлого одобрения. Гости расступились, и Георгий признал наконец в вошедшей женщине… свою мать. – Вот оно что! Выходит, этот младенец – я? То-то смотрю, вроде как обо мне говорят. Невероятно!.. Женщина поднялась со стула, улыбнулась всем и медленно пошла обратно в несуществующие картинные двери. «Она уходит, – Георгий судорожно пытался понять происходящее, – она выносит меня?!» Весёлый гул затих. Все стояли и молча провожали уходящую женщину. А Серёженька почему-то тихо заплакал. Силуэт женщины растаял за дверью. Минут пять старик смотрел вслед матери и как бы себе самому. Необычайно остро кольнуло под сердцем. Болевые приступы в грудной клетке случались и раньше, но сейчас нарастающее событие отозвалось особым трепетом сердечной ткани. «Что ж, – Георгий Макарыч, покашливая, выдохнул застоявшийся в лёгких воздух, – пора! Благодарю Бога за то, что мы все, как смогли… были». Юсуфджон Ахмедзаде В литературном кругу признан как поэт и писатель, которого во многом отличают правдивость и жизненность. Кроме серьёзных, фундаментальных работ он написал немало стихотворений и рассказов для детей. Поэмы, повести и сказки Ю. Ахмедзаде, отражённые в произведениях: «Гулдаста» («Букет», 1978), «Мургоби чи мекобй» («Что ищешь, гусь», 1981), «Хурсандй» («Радость», 1982), «Хулбу» («Мята», 1987), «Панчох барг» («Пятьдесят листов», 1996), «Марзи баланд» («Поклонная гора», 1997), «Садсола шав-е, Дурроч» («Живи сто лет, Дурродж!», 1989), «Оинаи дидор» («Зеркало души», 1999), «Хумори ишк» («Ностальгия любви», 2003), – пришлись по душе читателям и стали узнаваемы народом! В 2001 году увидела свет первая часть его исторического романа «Хафт Руъё» («Семь сновидений»). В нём правдиво отражены события времён завоевательских нашествий арабов на земли Хурасана и то, как народ отстаивал своё священное право быть свободным. Роман наглядно повествует о временах правления Саманидов – их взлёте и падении. В 2012 году вышел роман «Любовь к девушке в шляпе», в 2017-м – книга стихов-газелей «Сеть воображения» («Ѓирболи хаёл») и для детей «Кошечка миляк словно хандаляк» («Гурбачаи танбалак, Танбалаки нандалак»). Стихи для взрослых Газели 1 Упасть зерном хочу опять в полях твоей любви Или пятном тюльпана стать в полях твоей любви. Тебе неведомы мои сокровища души: Узнай! – велела б закопать в полях твоей любви. К чему затворницею быть, когда цветёт весна, Я дом свой начал забывать в полях твоей любви. Налил вина мне винодел – я пью всегда один, Чтоб одному потом лежать в полях твоей любви. Гляжу на пальцы свои – их наглость злит меня, Желаю граблями лежать в полях твоей любви. Дождём весна меня поит который год подряд: Меня пора бы закопать в полях твоей любви. 2 Где ты теперь, любовь моя, живёшь в стране какой? А я всё там же, боль моя, ни мёртвый, ни живой. Ко мне приходишь лишь во снах – спасибо и на том! Но даже там, любовь моя, обходишь стороной. Я сорок лет тебя любил, люблю и буду вечно Любить, поверь, душа моя, любой – родной, чужой! Зарю любви у нас с тобой украли почему? Теперь восход, любовь моя, встречаю не с тобой. Я в прошлой жизни счастлив был, наверное, друзья, Раз в этой скверно жизнь моя обходится со мной. Когда вернёшься в край родной, ты друга навести, Возьми цветы, любовь моя, на кладбище с собой. 3 Плод созревший я снаружи, у ядра же кисловат, Потому меня, наверно, морщась недруги едят. О моих заслугах всюду говорить какой резон? Враг и так боится правды – той, в которой я зачат. Счастья свет из глаз струится: дар поклонников моих, «Добродушие смиренных – поздним на руках!» – твердят. У меня, я знаю точно, есть в запасе мир иной: Потому как в этой жизни мне, поверьте, каждый рад! Умрёт как царь поэтов Рудаки, желаю я, Потому не бью поклоны – это плохо, говорят! Растворил я в правде сердце – смесь в чернильницу залил, Потому Юсуфа строки алым пламенем горят. Мир, в котором свято верил, злу меня не научил, То ли был учитель бездарь, то ли я – с ушей до пят! 4 Долгожданная на небе туча грозная видна… Ждут поля напрасно влаги – не прольёт её она. Кто весной солёным потом окропит поля, зимой Будет что солить: тогда-то с честью вспомнится весна! Полон дом у злого скряги – нет лишь сердца и души: В этом доме гость желанный – только хитрый сатана! Мотыльком влюблённый кружит над любимою своей: Обжигает любовью, больно, сладко – всё сполна! Розам жёлтым предпочтенье отдал любящий в ответ: «По душе мне цвета сердца или красного вина!». У воды Юсуф вздыхает – та уносит боль души: В этой боли жизнь Юсуфа, и она ему нужна! 5 Свобода сердца моего быть начеку должна. Заметил: недругов моих не радует она. Их злость понять мне мудрено: что, в сущности, такого В желанье видеть этот мир не так, как сатана! В саду весеннем жизни я уж точно не ворона, И это только потому, что роль её скучна. Быть камнем во дворце любви не заслужил я чести, Но на пути у зла я вмиг воздвигнусь как стена! Став родником, поить луга желаю дни и ночи… Полезным словом быть хочу: ну в чём моя вина?! 6 Твой образ, схожий на рассвет, любовь мою разбудит. В саду души моей росой живительной пребудет. А я горю в огне любви – мне этой влаги мало! Пускай заплачут небеса – хоть толк какой-то будет. Одним желанием к тебе мне разве подобраться? Мечтать о мёде губ твоих преступно – вмиг осудят! В страданьях век свой проведёт желающий любви Или сгорит, как мотылёк, и мир о нём забудет. На всё согласен нынче я: умру, омойте тело Любовной розовой водой – а после будь что будет! 7 Я согрешил, любя тебя, – прости меня, прости. А ты во всём винишь себя – прости меня, прости. Признают ли свою вину пропойцы, отрезвев?! Я в их числе, я пьян, любя, – прости меня, прости. Кто пьян в любви, не может быть безгрешным, говорят. Но трезвый я живу, скорбя, – прости меня, прости. Вино любви твоё испил без спроса, с той поры Я не могу узнать себя – прости меня, прости. Прими таким, какой я есть: до искончанья дней В долгу я буду у тебя – прости меня, прости. А если вдруг решишь прогнать, как волны гонит берег, Я каплей задержу себя – прости меня, прости! 8 В ночи любимый образ твой мне сердце растревожил. Счастливый выход из груди в гортани словно ожил. Казалось, с именем твоим душа ушла из тела: Как без неё я столько дней на свете белом прожил? Враги бывали, есть сейчас и, к сожаленью, будут: До скорбных дней моих один из них, я рад, не дожил. Пришла любовь, когда мне лет уже совсем немало: Я доживал, теперь живу, я вновь как будто ожил! Подвластно времени лишь то, что называют телом: В ком разум был в ладах с душой, при жизни множил. Но я от этого далёк – я счастлив был недолго… Зачем на склоне лет своих вновь душу потревожил?! 9 Не вздумай выпустить из рук, что нажито трудом, В нём жизни нашей соль, мой друг, и сладость жизни в нём. Сердцам влюблённым не дано ночами реже биться: Работать нужно за двоих и ночью им, и днём! Взгляни, Всевышний, что творят влюблённые порой: Продать готовы, как Меджнун, за взгляд любимой дом! Влюблённым солнца круг – пустяк! Они в кругу любви Своё светило обрели всего с одним лучом! Вновь обнажила осень сад, за нею – не весна?! Деревья будут ждать, как мы… Но мы порой не ждём. «Жизнь коротка у соловья – один лишь жалкий год!» — Так ворон думает, когда услышит трель живьём! Юсуф, войди в цветник любви и вспомни соловья, Который счастлив был, как ты, в несчастии своём! Перевод с таджикского Музаффара Хайдарзаде Маленькие рассказы для детей Белые облака «Шип-шип… Шип-шип…» Едва доносится до моих ушей лёгкий шелест… Он то приближается, то отдаляется. Я прислушиваюсь. «Шип-шип… Шип-шип…» Ах, почему так замирает моё сердце, когда я слышу эти звуки? Что вспоминается мне? Что же?.. Может, это шуршат и шепчутся листья, колеблемые утренним ветерком? Или весенний дождь идёт, капля за каплей? Одна за другой, они жемчужным ожерельем рассыпаются по зелени травы. Вот, а теперь зазвенели, как колокольчики: «Динг-динг… Динг-динг…» Нет, это вовсе не колокольчики… Может быть, это белое облако, которое, по рассказам моей мамы, подкрадывается так тихо, незаметно, но словно на цыпочках, и… приподняв маму, на своих серебряных крыльях проносит мимо моей кровати, чтобы я, её ягнёночек, не пробудился от сладкого сна? Нет, это вовсе не сказка! Мама придумала её для меня, просто сочинила, но каждый вечер я, надеясь увидеть это облако, жду и не смыкаю глаз. Уже утро… Не могу очнуться. Никак не вырваться мне из цепких объятий сна. Натягиваю на голову одеяло, сворачиваюсь калачиком в тёплой постели и снова никак не могу освободиться от сладостной дрёмы и узнать, чьи же это шаги… Наверное, моей матери. Да, это шаги моей мамы. Бедная, когда она только успела подняться? Очень рано, конечно. Я ни разу не видел, когда она ложится и когда встаёт. Мне кажется, она и днём, и ночью на ногах. – Мамочка, когда ты успела встать?! – Ещё солнце не взошло, ещё роса не опустилась на цветы, ещё не успели запеть утренние птицы, мой ягнёночек. Ты спи, сон детства сладок… Я приподнимаю край одеяла и заглядываю в щель двери. Мама ходит по двору почти неслышно, мягко-мягко ступая. Особенно я люблю смотреть, как она поднимается с кувшином воды от родника. С высоты холма, который спиралью обвивает дорога к роднику, сначала виднеется белоснежный платок, развевающийся от утреннего ветерка. В одной руке она несёт кувшин, другой придерживает платок на голове, чтобы его не унёс ветер, и широкие рукава, плавно спустившиеся к плечам, напоминают мне крылья лебедя. Казалось, что мама появляется из-за горизонта вместе с первыми лучами солнца, и её смуглое, в морщинках лицо начинает светиться, как его пламенеющий диск. Когда в рассветной тишине она ступает по росистой траве межи, звонким эхом отдаётся лёгкое «шип-шип» её разношенных, старых галош. Но шаги замирают возле моей кровати… замирают… больше я их не слышу. – Почему я не слышу шагов, когда ты проходишь мимо моей кровати, мамочка? – Я… так… – любящими, радостными глазами она смотрит на меня. Она что-то хочет сказать, но не может, только прижимает мою голову к груди, гладит её, гладит и наконец снова рассказывает эту сказку, – как только я подхожу к твоей кровати, под ногами появляется огромное белое облако и неслышно проносит мимо тебя. Чтобы ты не проснулся, мой ягнёночек… Я слышу, как ломаются щепки и весело трещат, разгораясь. Конечно, мама уже хлопочет возле очага. Кипятит чай. Дымом кизяка пахнут деревня и даже наш дом, он проникает сквозь щёлку в одеяле и, щекоча мой нос, заставляет меня проснуться. Теперь я отчётливо различаю шаги матери. «Шип-шип… Шип-шип…» Да, теперь она направляется к танурхоне[3 - Танурхона – помещение для выпечки лепёшек.] и осторожно приоткрывает скрипучую дверь. Я так чётко чувствую стук нонпара[4 - Нонпар – плоский пестик с шипами для насечек на тесто.], как биение своего сердца. Запах хлеба… У меня невольно текут слюнки. Хочется попробовать кусочек лепёшки прямо в постели. Я знаю, что мама не разрешит. Скоро она сама подойдёт. Да, как обычно, подходит к моей постели. Сначала приподнимает одеяло, ласково целует в лоб, потом своими нежными пальцами касается век. Её руки пахнут травой, дымком, тестом и парным молоком. Слышу голос её, тихий, как журчание ручейка. – Ягнёночек мой резвый, вставай. Для тебя я на рогах принесла травку, во рту – водичку, в вымени – молока… Но я нарочно притворяюсь спящим. И всё время слышу журчание ручейка. «Шир-р-р… Шир-р-р…» Нет, это вовсе не ручеёк. Мама доит корову. И едва-едва доносится мычание телёнка. Наверняка он жалобно смотрит в глаза своей матери. Хочет молока… только… только… молоко выплёскивается из кувшина… выплёскивается и… и… превращается в белое большое облако. Оно приподнимает маму и… взлетает?! Летит! Летит!.. Но неожиданно подул сильный ветер и понёс облако в разные стороны: то над густым лесом, то над волнующейся рекой, то над бушующим морем. Мне страшно, я хочу закричать: «Мама! Ма-моч-ка-а!». Но голоса нет. Я уже совсем ослаб, нет сил даже пошевелиться, и вдруг я вижу, как белое облако неожиданно разбивается о каменную вершину и словно глиняные черепки падают прямо к нам во двор. Разбиваются на мелкие-мелкие кусочки… Вздрагиваю, вскакиваю с постели и вижу: во дворе рассыпаны осколки разбитого кувшина, над которым в удивлении сидит на корточках моя старшая сестра. Капли молочной пены разбрызгались во все стороны, даже на подол синего платья, которое позавчера она надевала на поминки моей матери. Она каждое утро относит отцу молоко и горячую лепёшку и потом отправляется прямо в школу. Бедная, теперь все заботы по хозяйству легли на её плечи. Но отец в поле. Ему тяжело, и он голоден. Ему нужно отнести лепёшку с молоком. Подарок Завтра у мамы день рождения… Что же ей подарить?.. Лежу, смотрю в небо… А небо – синее-синее. А звёздочки как заячьи следы. Интересно, когда эти шустрые зайцы успели пробежать? И отчего так быстро? Куда? Наверное, они тоже ищут подарок своей маме. Завтра у мамы день рождения. Что же ей подарить? Отец принёс сегодня большой свёрток. Убрал его в шкаф, а ключи положил в карман. Не показал. – Завтра у мамы день рождения, – сказал он и кончиком пальца щёлкнул меня по носу. Конечно, купил что-нибудь дорогое. Вот мама обрадуется, когда увидит… Завтра у мамы день рождения. Даже не знаю, что ей подарить… Брат на первую свою зарплату купил чакан[5 - Чакан – яркое, расшитое узорами таджикское платье.]. С гордостью его разглядывал и говорил: – Видишь, какая вышивка! Вот, смотри: это солнце, а вокруг цветы, а вот это – гора и у её подножия – родник… А вот это журавли летят. Подождите, журавли! Возьмите меня с собой! Я из самого далёкого города привезу подарок своей маме!.. Завтра у мамы день рождения. Ну что… что ей подарить?.. …Отец и брат подарили маме свои подарки, а я забился в угол дивана и сидел тихо-тихо. Мама подошла и поцеловала меня: – Смотрите, – сказала она, – какой Манучехр сегодня послушный. Разве может быть для мамы подарок дороже? Урок математики Парвизджон учился в первом классе. И только на отлично. Выучив весь «Букварь», легко преодолел «Книгу для чтения». Но больше всего он любил уроки математики. Однажды, читая своим сестричкам стихи и сказки из детской книжки, он предложил: – Давайте играть в школу! Эта затея понравилась девочкам. – Давай! Давай! – закричали они наперебой. Парвизджон посадил девочек за обеденный стол, раздал им бумагу и карандаши, а сам вышел в соседнюю комнату. Там он нашёл отцовские очки, взял папку под мышку и вернулся. Девочки, увидев его, очень удивились. Парвизджон же сердито воскликнул: – Ну, чего вы сидите? Разве вы не знаете школьных правил? Вставайте! «Ученицы» покорно поднялись со своих мест. – Когда учитель входит в класс, ученики встают и здороваются. Понятно? Ладно, теперь садитесь, – сказал Парвизджон, доставая из папки толстую тетрадь и что-то старательно записывая в ней. Потом снял очки и произнёс торжественно: – Ну вот, а теперь слушайте внимательно. Сегодня у нас будет урок математики! – Какой урок? – не поняла Парвина. – Урок математики?! – переспросила Мехрогин. – Тише! Парвизджон хотел объяснить девочкам, что же такое математика, но не знал, как это сделать. Он задумался – и вдруг вспомнил слова учительницы. И серьёзно начал: – Математика – очень трудная наука и очень необходимая. Без математики никто ничего не сможет сосчитать. Ну вот, например: мама вчера на базаре купила десять груш. Две из них съела Парвина. Сколько осталось? – А вот и нет! – воскликнула Парвина. – А вот и неправда! Я не ела груши! Ты сам их съел, сам! И, не сдержавшись, девочка горько заплакала. Перевод с таджикского Гулбахор Мирзоевой Снежные звёздочки Падал первый снег… Он шёл и шёл… Он падал и падал… И наконец где-то за полночь остановился… Под утро курочка вызволилась из курятника. Одна… Пошла по двору… Двор с оградой… Она удивлённо глядела по сторонам… Она свободна?.. Свободна!.. От радости захлопала крыльями… Вытянула вверх шею… И громко закудахтала: – Ко-ко-ко-ко! Наверно, благодарила небо, Бога за то, что послал снег… Да-да! Снег свободы! Разве есть что-нибудь ещё слаще воли?! Цену свободе могут знать птицы в клетке, и только! От радости она бегала по двору… По толщине выпавшего снега… Бегала и бегала… Всё бегала и бегала… Мама пошла в сарайчик – набрать в чашку зерна. В уголочке хлева насыпала реденько зерна. И нежно-нежно подала голос: – Цып-цып-цып! Курочка бегом прибежала со двора и только торопливо принялась клевать корм, как мама ловко схватила её и, ласково приговаривая: «Ты моя курочка, лохматые лапки, не гуляй далеко, не летай высоко», – заперла её в курятнике. Мы завтракали, сидя вокруг стола, как вдруг проснулся мой братишка Ардашер. Подошёл к окну. Посмотрел. Увидел следы куриных лапок, которых видимо-невидимо осталось на снегу. И радостно закричал: – Посмотрите! Снежные звёздочки! И нетерпеливо спрашивал он: – Что ли, они ночью с неба попадали, да?! Папа в ответ улыбался, а мама целовала его в лобик… Да и вправду в нашем дворе было полным-полно звёздочек… Снежных звёздочек… Перевод с таджикского Н. Раббимдухт Арье Барац Родился в 1952 году в Москве, в 1976 году окончил медико-биологический факультет 2-го МОЛГМИ (РГМУ), во время учебы в котором участвовал в работе философских семинаров Л. Черняка, М. Туровского и В. Сильвестрова. Более десяти лет работал врачом в лабораториях московских городских больниц. С 1992 года проживает в Израиле, в Матэ-Биньямин, на границе между Иудеей и Самарией. С 1993 по 1996 год обучался в сионистской йешиве «Бейт-Мораша» в Иерусалиме. В течение нескольких лет работал в русскоязычном отделе поселенческой радиостанции «Аруц-Шева» («Седьмой канал»), вплоть до ее закрытия в 2003 году. С 1992 по 2018 год сотрудничал с израильской газетой «Вести», где за это время опубликовал более тысячи публицистических и религиозно-философских статей. С 1999 года по 2018-й вел в этой газете постоянную еженедельную религиозно-философскую рубрику, в которой освещал иудейские представления по возможности в наиболее широком контексте мировых религий и секулярной культуры. Автор нескольких религиозно-философских и художественных книг: «Лики Торы» (1993), «Презумпция человечности» (1998), «Два имени единого Бога» (2004), «Теология дополнительности» (2007), «Там и всегда» (2008), «Мессианский квадрат» (2012). В 2019 году издал трилогию «День шестой», 1-я («1836») и 3-я («2140») части которой – литературно-исторические исследования, а 2-я («1988») – автобиографическая повесть. Расширенный и дополненный вариант «Дня шестого» был переиздан в 2021 году. Книга представляет собой интеллектуальный триллер, основанный на столь же реальных, сколь и загадочных событиях жизни автора и приоткрывающий таинственную связь между разбросанными в веках творцами мировой культуры. Вниманию читателя предлагается фрагмент книги. 1836 19 апреля (1 мая) Москва В тот воскресный день профессор русской истории Московского университета 36-летний Михаил Петрович Погодин собрал на обед полтора десятка своих коллег и друзей. Дни в Златоглавой стояли теплые, и впервые в этом году пообедать можно было не в гостиной, а в просторном саду погодинского дома на Девичьем поле. После обеда все разбрелись маленькими кружками. Рядом с Погодиным оказались «басманный философ» Пётр Чаадаев, редактор «Наблюдателя» Василий Петрович Андросов и профессор филологии Владимир Печерин. – Вы слышали, господа, что вышел наконец первый номер «Современника»? – поинтересовался Андросов. – Не только слышал, но вчера уже вертел его в руках, – с некоторым пренебрежением ответил Чаадаев. – Но что за название такое – «Современник»? Современник чего? XVI столетия, из которого мы никак не выкарабкаемся? – Оставьте, Пётр Яковлевич, – усмехнулся Погодин. – Для того этот журнал, наверно, и задумывался, чтобы вырвать Россию из Средневековья. А название мне кажется замечательным. Мы ведь живем в какое-то особенное время, в которое человечество окончательно повзрослело. Вам разве не кажется? Отныне все люди, которые придут после нас, будут нашими современниками. Кант и Шеллинг превратили свое время во время всех бывших и будущих эпох! – С этим я, пожалуй, согласен, – произнес Чаадаев. – История подошла к своему завершению. По этому вопросу даже Шеллинг с Гегелем не спорят. Конец Великой Поэмы, авторство которой Шеллинг приписывает Мировому Духу, не за горами. Слова эти были глубоко прочувствованы. Пётр Яковлевич не сомневался, что таинственный час действительно приближается, и даже решил внести в историю свою лепту. На эту встречу на Девичьем поле он принес рукопись своих «Философических писем», чтобы передать их Андросову. Вдруг тот решится опубликовать их в «Московском наблюдателе». – Не помню такой теплой весны, – проговорил Погодин. – Не помню, чтобы когда-нибудь в середине апреля вот так сирень расцветала. – Это у нас апрель, а в Европе сегодня уже 1 мая, – заметил профессор Печерин. – В чем-то мы отстаем от Запада на 12 дней, а в чем-то – на 12 веков! – проронил Чаадаев. – Примерно столько столетий минуло с тех пор, как в Римской империи повально стали освобождать рабов. А у нас рабство и поныне цветет как майская сирень. – Но подумайте только, – горячо возразил Андросов, – как народ наш преобразится после того, как это рабство повсеместно отменится и крестьянские дети отправятся в школы! – А у меня, признаться, воображения не хватает это представить, – уныло выговорил Печерин. – Везде это холопство, отовсюду оно прет и повсюду все подавляет. Я тут раз возвращаюсь домой и вижу – на крыльце сидит нищая старуха. Оказалась моей крестьянкой из села Навольнова. «Видишь ты, батюшка, – говорит, – староста-то наш хочет выдать дочь мою Акулину за немилого парня, а у меня есть другой жених на примете, да и сама девка его жалует. Так ты вот сделай милость да напиши им приказ, чтоб они выдали дочь мою Акулину за парня такого-то». Я взял листок бумаги и написал высочайший приказ: «С получением сего имеете выдать замуж девку Акулину за парня такого-то. Быть посему. Владимир Печерин». В первый и последний раз в моей жизни я совершил самовластный акт помещика и отослал старуху. Весь этот наш с вами протест, господа, в рамках того же барства протекает. Не имеем мы никакой опоры, чтобы вырваться из этой трясины. – Опора – в религии, – многозначительно возразил Чаадаев. – На Западе первые случаи освобождения были религиозными актами, они совершались перед алтарем, и в большинстве отпускных грамот мы встречаем выражение: pro redemptione animae – ради искупления души. А у нас закабаление идет при полном попустительстве церкви. – А мне иногда кажется, что это размеры погубили Россию, – заметил Печерин. – У нас народ никогда всерьез с властью не боролся, просто бежал на Восток, бежал на Дон, к казакам. В такой ситуации образованным людям не остается ничего другого, как бежать на Запад. В 1831 году Печерин окончил филологический факультет Петербургского университета, а в 1833-м уехал на стажировку в Берлинский университет. «Оставь надежду всяк сюда входящий!» – вырвалось у Печерина, когда прошлым летом он, возвращаясь после стажировки домой, пересек германскую границу и оказался в пределах Российской империи. В тот же миг он ясно осознал, что не сможет в ней оставаться, и через полгода после начала своей профессорской карьеры в Московском университете окончательно решил оставить Россию. Разрешение съездить на лето в Берлин Владимир Сергеевич получил довольно быстро и через месяц собирался навсегда покинуть страну. Распространяться об этом он, однако, не стал и лишь заметил: – Помните, как Мельгунов в «Путевых очерках» описал свое первое чувство, с которым сошел с корабля на европейскую землю? – Не помню, но могу догадаться, – усмехнулся Чаадаев. – Он писал о «неизъяснимом чувстве блаженства», о «чувстве заключенного, который после долгого заточения вдруг был выпущен на свет Божий», что-то в этом роде. – Надо же! – удивился Чаадаев. – И цензура пропустила! 6 (18)мая Москва Пушкин отогревался душой в атмосфере неспешного уклада нащокинского дома, где никто не торопился вставать, а встав, чем-то важным заняться. Первые три дня Пушкин с Нащокиным только домоседничали и играли в вист, хотя дел было намечено немало. Нужно было побывать в архиве Коллегии иностранных дел, разобраться с распространением «Современника», который в Москве продавался еще хуже, чем в Петербурге, а также встретиться с некоторыми авторами «Московского наблюдателя» и постараться заинтересовать их своим журналом. В числе множества приглашений, пришедших Нащокину на имя Пушкина в эти дни, было получено приглашение и от Чаадаева. С него Пушкин решил начать свои выезды. 42-летний Чаадаев жил во флигеле дома Левашовых, на Новой Басманной улице. С Пушкиным Чаадаев познакомился в 1817 году, когда вступил в расположенный в Царском Селе лейб-гусарский полк. Все офицеры были на короткой ноге со старшими лицеистами, прозванными Чаадаевым «философами-перипатетиками» за их пристрастие к прогулкам по тенистым царскосельским аллеям. Но с Пушкиным, как раз завершавшим в том году свою учебу, Чаадаев сблизился особенно. Покоренный его живостью и поэтическим талантом, Пётр Яковлевич очень хотел пристрастить юношу к своим идеям, зародившимся в 1813 году в занятом русскими войсками Париже: у человечества нет иного пути, кроме европейского. Любой другой путь ведет в никуда! Пушкин, казалось бы, так же восхищенный глубокомыслием своего друга, оставался большей частью при своем мнении. Друзья спорили о значении религии, о судьбах России и Европы, спорили жарко и аргументированно и каждый раз удивлялись, особенно Чаадаев: как это его собеседник отказывается понимать очевидное?! Чаадаев часто сетовал на то, что им с Пушкиным так и не удалось соединить их жизненные пути, что не пошли они рука об руку. Он и сейчас готов был повторить своему гостю эти слова. Он был убежден, что предложи тот ему, Чаадаеву (а не Гоголю), стать вторым лицом в «Современнике», публика набрасывалась бы на журнал как на горячие бублики. Но Пушкин без восторга относился к «Философическим письмам» своего друга, и темы сотрудничества благоразумнее было бы не затрагивать. Между тем совсем удержаться от проблемы распространения своих идей Чаадаев не мог и не преминул поделиться наболевшим. – Сегодня я к себе Андросова жду. Он мне рукопись должен вернуть – русский перевод моих «Философических писем». Не берет «Наблюдатель» мою работу. – Опомнитесь, Пётр Яковлевич. Нет цензора, который такое пропустил бы. Андросов тут ни при чем. Это я вам как издатель говорю. Вы не представляете, с какой чиновнической тупостью приходится по журнальным делам сталкиваться… Хочется порой плюнуть на Петербург и удрать в деревню. – Не представляю, как бы вы могли себе это позволить с вашим семейством… – Отчего же? Что вы имеете в виду? – Такие супруги, как ваша, Александр Сергеевич, для затворничества не созданы… Поручусь, немало у вас с ней забот. – Да какие там заботы? Расходов, конечно, семья немалых требует, но я очень счастлив в браке. – Правда? Охотно вам верю, хотя сам я к браку не расположен. – Но почему? – Александр Сергеевич оживился, получив неожиданную возможность задать давно вертевшийся на его языке вопрос. – Вы были блестящим офицером, Пётр Яковлевич, вы – герой войны. Выправка у вас, вкус в одежде необыкновенные, наконец, вы и танцор замечательный. Не раз про себя это отмечал. И, как вы знаете, мой Онегин некоторые ваши черты унаследовал. У вас блестящий ум философа, но вы притом не какой-нибудь книжный червь вроде Канта, который на смертном одре благодарил Бога за то, что в жизни ему не пришлось совершать нелепых телодвижений, лишенных метафизического смысла… Не может же быть, что вы никогда не состояли с какой-либо особой в романтической связи? Неужели и вы не находите в определенных движениях никакого смысла или я просто не все знаю? Ответьте мне, Пётр Яковлевич: была ли в вашей жизни любовь? Чаадаев приподнял брови и ответил: – Помните, как сказано у Экклезиаста: «Чего еще искала душа моя, и я не нашел? – Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщину между всеми ими не нашел». – Замечательные слова, но они все же никого пока не заставили от самого поиска отказаться, а некоторые, как я, например, даже готовы с этими словами и поспорить. – Дорогой Александр Сергеевич, – медленно выговаривая каждое слово, ответил Чаадаев, глядя Пушкину прямо в глаза, – когда я умру, вы все сами узнаете. В этот момент слуга Чаадаева Иван Яковлевич, которого за его благородную осанку, ум и манеры все всегда принимали за барина, доложил о приходе бывшего любомудра, главного редактора «Московского наблюдателя» Василия Петровича Андросова. Андросов степенно подошел к беседующим. Он церемонно пожал руку хозяину и лишь затем протянул ее Пушкину. Андросову было за что себя уважать. По происхождению мещанин, дворянскую грамоту он получил вместе с университетским дипломом, а нынешнего своего положения издателя и ученого достиг напряженным трудом. Писал Андросов на самые разнообразные темы, начиная философией Канта и кончая хозяйством России. Репутацию добросовестного автора и беспристрастного исследователя ему принес изданный в 1832 году справочник «Статистическая записка о Москве», в котором приводились исчерпывающие сведения о Первопрестольной: климат, состав населения, число храмов, театров и даже самоубийств. Пушкин держал в своей библиотеке эту книгу, даже почти до половины разрезал в ней листы, но до чтения дело так и не дошло. Весь этот энциклопедизм, сказавшийся также и на облике «Московского наблюдателя», особого вдохновения у Пушкина не вызывал. Взглянув в проницательные, но поблекшие глаза редактора «Московского наблюдателя», Пушкин живо вспомнил другого Андросова – юного тщедушного студента, по памяти цитирующего Шеллинга. Тогда в нем сверкала какая-то искра, тогда его глаза горели. – Пожалуй ведь, мы не встречались с вами со времен общества любомудров? – улыбнулся Пушкин. – А вы помните еще наше «тайное общество»? Помните споры о Канте и Шеллинге до утра? – До утра я, конечно, с вами, философами, не досиживал; диалектика все же – не вист, но то, что «Мировой Дух пишет не столько историю, сколько поэму», это я усвоил. – Что ж, вы ухватили главное, – улыбнулся Андросов. – Как сказал великий Шеллинг, «поэтический вымысел творит действительность»! Вы, поэты, – главные поверенные Мирового Духа! Не чета нам, философам и статистикам. – Да, – подтвердил Чаадаев, поймав на себе ироничный взгляд Андросова, – в этом вопросе у Шеллинга с Гегелем решительное расхождение. По Гегелю, Вселенский Дух пишет ученый трактат, пишет «Феноменологию духа», а по Шеллингу – Поэму. – Однако Гегель, как я вижу, излишней скромностью не страдал, – усмехнулся Пушкин. – А кого, интересно, Шеллинг занес в соавторы Мирового Духа, коль скоро сам на эту роль не претендовал? – Ну как, кого? Шекспира, Гёте, Гомера, – стал вспоминать Чаадаев. – Имя Гомера Шеллинг, конечно, не раз упоминает, – заметил Андросов. – Но в том отрывке, где идет речь о Великой Поэме Мирового Духа, он говорит только о Новом времени. Давайте проверим. Вы не дадите мне «Философию искусства», Пётр Яковлевич? Чаадаев подошел к полке, вытянул нужный томик и протянул Андросову, который быстро разыскал нужное место. «В искусстве мы имеем как документ философии, так и ее единственный извечный и подлинный органон… Всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывающуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию; мир этот находится в становлении, и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той лежащей в неопределенной дали точки, когда Мировой Дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений нового мира…» – Видите, я был прав, здесь о «новом мире»… Андросов остановился, ища абзац, с которого хотел продолжить. – Вот так тему подбросил нашему брату Шеллинг! – воскликнул Александр Сергеевич. – Мировой дух посещает гениев разных веков и дарит им идеи, должные однажды предстать в своем единстве! Какой потрясающий роман можно написать об этом! Гоголю, что ли, эту тему подарить или самому взяться? – А вот послушайте, что дальше написано, – продолжал Андросов. «Для пояснения приведу пример величайшего индивидуума нового мира. Данте создал себе из варварства и из еще более варварской учености своего времени, из ужасов истории, которые он сам пережил, равно как из материала существующей иерархии собственную мифологию и с нею свою божественную поэму… Так же и Шекспир создал себе собственный круг мифов из исторического материала своей национальной истории… Сервантес создал из материала своего времени историю Дон Кихота, который до настоящего времени, так же как и Санчо Панса, носит черты мифологической личности. Все это вечные мифы. Насколько можно судить о гетевском „Фаусте“ по тому фрагменту, который мы имеем, это произведение есть не что иное, как сокровеннейшая, чистейшая сущность нашего века». – У меня такое ощущение, господа, – внушительно произнес Чаадаев, – что «точка» в Поэме будет поставлена в самое ближайшее время. – С чем же связано у вас такое предчувствие? – поинтересовался Андросов. – Ну как, с чем? Во-первых, и Шеллинг, и Гегель конца истории всегда с часу на час ожидали. «Иссякла чреда новых духовных формаций» – так ведь, кажется, у Гегеля говорится? Да и видно это. В наше время все основное понято и сформулировано… Чаадаев запнулся. Он хотел было сказать, что со своими «Философическими письмами» потому хочет сейчас выступить, что время пришло, и только ждет, чтобы его всколыхнули, но, не встречая в собеседниках сочувствия, вместо этого спросил: – Вот вы думаете, отчего Шеллинг книг больше не пишет? – Вы хотите сказать, что это не его личная проблема, а просто самой философии уже нечего через него сказать? – Верно. Но у Искусства, похоже, еще найдутся слова, – многозначительно произнес Чаадаев. – Вы не думаете, что Шеллинг сам хочет поставить точку в Великой Поэме? Вы вообще слышали, что Шеллинг обратился к поэзии? – Слухи такие до меня доходили, – подтвердил Андросов. – Мельгунов говорил, что направляется в Германию, отчасти чтобы и этот вопрос выяснить. Может быть, и выяснил уже. Мюнхен Мельгунов действительно собирался задать Шеллингу этот деликатный вопрос, но в силу спонтанности своего образа жизни почти за год пребывания в Германии до Мюнхена так и не добрался. В этот момент он наслаждался общением с берлинскими литераторами и учеными. Сам же Шеллинг ни о какой поэме не помышлял и, напротив, укрепился в решении возобновить редактирование своих старых работ, не строя при этом каких-то определенных издательских планов. Наталия Белостоцкая Инженер-авиастроитель, поэт, философ. Родилась на Севере – в Мурманске, на берегах студёного Баренцева моря. Поэтический уровень самодеятельного литератора, не кончавшего литинститутов, показал себя практически сразу, оказавшись засвидетельствован грамотой Королевского посольства Дании, вручённой Наталии за поэтическое изложение, популяризацию и философское осмысление произведений Г. Х. Андерсена, как победительнице конкурса, объявленного к 200-летию великого писателя. Литературное мастерство Наталии также удостоверил официальный сертификат, выданный Международным обществом пушкинистов, заседающим в Нью-Йорке и сохранившим традиции дореволюционной русской литературы, – её стихи опубликованы в американском журнале «Лексикон» (Чикаго) как произведения лауреата конкурса. А книга философских стихов Наталии «Размышления о жизни» (http://stihi.ru/2009/05/14/4577) переиздана в Канаде в 2014 году. Старинная восточная легенда Часть 1 Лениво открывая очи, Проснулось Солнце. Тишина, Наследница и сна, и ночи, Ещё прохладою полна. Лишь сонный воздух млеет утром От ласки солнечных лучей… Всё ждёт чего-то. Бог как будто С небес взирает на людей… Вот император встал, не в духе: Суров, как весь великий род, В предчувствии, что вновь, как мухи, «Жужжать» своё начнёт народ: «Как подчинить великой воле Смутьянов и простой народ, Который жизнью недоволен? — Вот что покоя не даёт… Покой Великих иллюзорен: В сраженье вечном тьма и свет, Но Богом этот мир устроен, И я люблю встречать рассвет». И погрузился в созерцанье Великий сын династьи Линь, Как будто уплывал в мечтаньях В бездонную, как море, синь. «Не зря меня зовут Великим: Я словно Солнце над страной, Что освещает мир безликий… Кто, кроме Бога, надо мной? У Солнца высшее стремленье — На мир глядеть со стороны…», Но, обрывая размышленье, Раздался возглас с вышины. Линь удивился: «Голос мнится? Иль у меня открылся дар?..». Вдруг видит: в небе словно птица Иль древнегреческий Икар Летает юноша свободно, Махая крыльями, поёт… «Крестьянский сын?! Неблагородный?! Живой… и в небе, где восход?!» Взгляд отведён к земле, и мрачен Лик повелителя страны: «Как?! Человек ещё не схвачен?! Зачем вы, слуги, мне нужны?!». Застыли слуги в ожиданье, Лишь робкий слышен стук сердец. Звучит набатом приказанье: «Его доставить во дворец!». И ловят взгляды слуг движенье Руки владыки: «…без угроз Позвать как друга и с почтеньем, И чтобы крылья он принёс… Но как посмел?! Без разрешенья?». «О, справедливый господин!» «Ступайте прочь все!» – с раздраженьем Сказал толпе Великий Линь. «Покоя нет… и я озлоблен! Как можно? – рассуждает Линь. — Выходит, что народ способен Достичь немыслимых вершин?! Чего мне дальше ждать? Что будет? Изменят крылья весь уклад Моей страны?! Меня забудет Народ, умеющий летать!..» Часть 2 С улыбкой юноша (создатель Двух крыльев) прибыл во дворец. «Великий Линь! Изобретатель Ждёт Вашей милости». «Глупец… Представь его…» «Я рад безмерно! Свершилось в утренней тиши…» Линь оборвал высокомерно: – А есть на крылья чертежи? – О да! Великий Линь и Мудрый! Вот чертежи мои – смотри! Я их подправил этим утром… И полетел… на – забери На благо всех людей империи, Чтоб стало легче жить, светлей… Трудясь безропотно, все верили В возможность счастья на земле! Ах, я почувствовал свободу, Полёта ощутив восторг! И люди, позабыв невзгоды, Преобразятся. – Это торг?! Что делать мне теперь, новатор, С твоими крыльями, скажи? – О мой Великий Император! Они твои и сам реши! – Нарушил ты покой священный: Зачем полёты голытьбе? Своим поступком дерзновенным Ты будто всех зовёшь к борьбе?! – Я так не думал, о Великий… – Вот новость: думы бедняка?! Мир этот хитрый, многоликий… И ты мне лжёшь наверняка… Тебя никто не видел больше, Когда летал? – Ещё все спят! – Так не задерживаю дольше. Тебя сейчас… увы… казнят. Эй, стража, взять его! А крылья И чертежи – предать огню! С ним о покое позабыл я… Его казнив, я сохраню Покой страны: чтоб всё – как было Из года в год, из века в век. Свобода – это власть и сила! Опасен умный Человек!.. * * * И от костра дым вверх клубится, Туда, где синь, где яркий свет, Чтоб снова мыслью возродиться, Как Феникс, через сотни лет.     30 июня 2006 г. Сагынбубу Беркиналиева Член Союза писателей Киргизстана, Союза писателей Средней Азии и Евразийской творческой гильдии, Северной Америки (Германского отдела). Изданные произведения: «Лист, покрытый пылью» (издательство «Бийиктик»), «Девушка, танцующая в небе» (издательство «Высокие горы»), Girldancinginthesky (издательство HertfordshirePress). Обладательница диплома I степени республиканского конкурса молодых поэтов «Поклон Родине», дипломант фестиваля «Евразийская неделя культуры в Великобритании», обладательница Гран-при международного конкурса «Открытая Евразия» в Брюсселе, удостоена медали «Лира» за лучшую женскую лирику. Книги переведены на русский, английский, казахский, украинский языки. «Томлюсь, как птица, в клетке тесной, мне камнем давит грудь тоска…» Томлюсь, как птица, в клетке тесной, мне камнем давит грудь тоска, И от обиды бесполезной вся жизнь, как полынь, горька. Сливаются мгновенья в Вечность… Молю Судьбу, закрыв глаза, И плачу. Льётся в Бесконечность моя горючая слеза. Когда одна моя слезинка неслышно наземь упадёт — Ко мне легко, словно пушинка, вдруг Дева Лира подойдёт: «Звала меня? Слезу утри. Возьми лист, ручку. И – твори!». О, Дева Лира! Ждут нас новые пути! Вот слёзы высохли, и мы уже взлетаем! Мы сможем облететь и обойти весь мир (которого ещё не знаем)! И тёмный Космос вдохновеньем озарим! Пылает сердце, не переставая биться… Спасибо, Дева Лира! Мы летим, чтобы в сияющие звёзды превратиться! «Прикинувшись бурей, ветер осенний бушует…» Прикинувшись бурей, ветер осенний бушует, Воет, взметая листву, шепчет настойчиво в ухо И отлетает, свободный, гордый, и в ветках тоскует, Листья швыряя небрежно, намеренно сухо. Душу тревожит ветер, осенний шарманщик… Жалобно стонет: «Я осушу твои слёзы…» Но я не верю твоим обещаньям, ветер-обманщик! Ты улетишь. Листья пожухнут. Наступят морозы. Не отвечу шуршанию Осени. Я промолчу. Смолкла ветра шарманка. А я – одинока. Лишь отчаянно мокрые листья топчу — Воздаю тебе, Осень-разлучница, око за око. Я вам прочту стихи свои… Я вам прочту стихи свои, поэты! Они в душе моей, как нежные цветы. Меня подбадривают ваши комплименты, И жду от вас достойной прямоты. Стихами, словно ландышами белыми, Всех одарю. Устрою рай земной И с вами поделюсь мечтами смелыми, В мир снов чудесных увлеку вас за собой. В тех снах стихи порхают бабочками пёстрыми, Там встретят вас восторг и вдохновение. А если ранены шипами жизни острыми — В стихах моих найдёте исцеление!     Тбилиси «Неласков чувств моих сейчас угрюмый омут…» Неласков чувств моих сейчас угрюмый омут, Мечта о счастье обернулась злой химерой, А молнии Любви в тумане едком тонут, И крах Надежд моих никак не связан с Верой, Что ты, родной, со мной останешься навек… Поверь, я жду тебя, любимый человек! Когда наступит тот желанный час — Давай сбежим с тобой в пустыню, к облакам Иль пусть безбрежный Океан укроет нас… Туда, где никому тебя я не отдам! Пока же в сердце чувства сберегу, Не выдам боль свою ни другу, ни врагу. Доверю белому листу вихрь мыслей тайных, Сложу и спрячу в потайной карман От глаз холодных и от слов случайных, Чтоб их не очернил завистливый туман Людской молвы. И пусть их примет Море… Стихи, как волны, пусть живут в родном просторе!     Тбилиси, февраль 2021 г. «В пространство взмываю бесстрашною птицей…» В пространство взмываю бесстрашною птицей И время легко позади оставляю. Внизу у людей изумлённые лица — Они не поймут, отчего я летаю. Как алмазы в короне, горят мои Чувства К людям, вниз долетают Вдохновенья лучи. Бог, надеюсь, простит мне вольность Искусства — Людям Солнце несу! Пусть им светит в ночи.     Тбилиси «Снег идёт… А мне чудится, будто цветы…» Снег идёт… А мне чудится, будто цветы С неба падают в мир мой, в Страну алых маков… Белый Ангел летит на мой праздник Мечты… Оживёт Королева, от счастья заплакав. Птицы желаний, тайных мечтаний, Зачем вы отчаянно прочь унеслись? Белые лебеди воспоминаний Стаей взмывают в лазурную высь. С вами жестоко я обращалась, Не выпускала из мрачной темницы. Но прелесть утраченной вдруг оказалась Стихов, что безвольно легли на страницы. Ко мне вы с небес слетались доверчиво, В нежный мираж надежд погружая… Птицы, простите! О, как опрометчиво Я вас не слушала. Каюсь, страдая. Вернитесь, прошу, Вдохновения птицы, Стихов сиротливых не покидайте… А может, самим вам в стихи обратиться? Вот стихами на волю и улетайте!     Тбилиси, декабрь 2020 г. «Ложь прикинулась правдой – блестит чешуя…» Ложь прикинулась правдой – блестит чешуя, Шипит клевета, тихо в сердце вползая. Отравила любовь нашу эта змея. Ты поверил, ушёл. Я стою, неживая, Будто заживо ты меня похоронил, Да и сам как мертвец. Где былые объятья? Кто жестоко мир нашей любви отравил? И кому ты поверил – пытаюсь понять я. Обращаюсь с надеждой – помоги, Жозефина, Мой двойник, сестра, альтер эго, подруга. Отчего умирает любовь? В чем причина? Как вернуть мне обратно любимого друга?     Тбилиси, февраль 2021 г. Перевод Анатолия Лобова Альфред Бодров 78 лет, родился в грузинском г. Кутаиси. Получил среднее техническое образование и работал на оборонном предприятии. Окончив истфак МГПИ им. Ленина и проработав по специальности около двадцати лет, перешел в СМИ. Литературные пробы публикует с 2018 г. Награжден Дипломом «За видный вклад в сохранение нравственных и языковых традиций в Российском государстве», Дипломом финалиста конкурса имени героев Советского Союза Егорова, Береста, Кантария в номинации «Художественное слово о войне» к 75-летию Великой Победы. Выпустил лирический сборник «Небеса в зарницах», прозаические сборники «Висячая пуговичка», «Аххтиар», «Гримасы судьбы», маленькую повесть «Чикшулуб» (Минск). Хороший человек Я, Эмилий Янович Глумилин, – редактор газеты «Золотой лабиринт». Ее учредителем выступает закрытое акционерное общество с тем же названием. Генеральный директор и основатель фирмы – Гонтарь Парсек Арктурович. Похоже, его родители имели какое-то отношение к астрономии. О нем говорили, что он хороший человек, в чем я убеждался много раз. Приходит руководитель какой-то спортивной секции и просит помочь деньгами его команде, потому что ему в этом отказывают. Вот активный фотожурналист просит денег на выпуск книжки «Запах клевера» местного поэта, а на очереди детский благотворительный фонд и т. д. Никому из них он не отказал. В узком кругу своего ближайшего окружения однажды он произнес в мой адрес, мол, «пишет хорошо, но его недолюбливают», имея в виду моих коллег-журналистов. Об этом мне позднее передали знакомые, присутствовавшие при этом разговоре. Я ничуть не удивился, потому что мои коллеги по цеху в большинстве своем негативно относятся к тем из нас, кто не имеет профессионального журналистского образования, а я пришел в районную журналистику с педагогическим дипломом по специальности «история». Обычно рабочий день в редакции начинался с отваривания картофеля, присовокупления к нему чего-нибудь мясного и хорошего портвейна. В это утро я оказался в редакции без сотрудников, которые разбежались собирать материалы для очередного выпуска. Помыв картошку, я уже собирался поставить ее вариться «в мундире», но не успел. Дверь тихо отворилась, и вошел знакомый корреспондент из другой частной газеты, освещавший вопросы культуры и экологии. Дмитрий спросил с места в карьер: – Эмилий, ты вот учитель, а мы так, рядом стояли. Скажи, есть ли разница между «Выхожу один я на дорогу» и «В лунном сиянии»? – С утра еще видел разницу, – отвечал я с иронией. – Почему же ты их перепутал, напечатав фельетон против моей критической статьи о культуре в нашем районе? Не дожидаясь ответа, он вышел в коридор. День явно не задался. Мое горькое предчувствие подтвердилось последующими событиями. В двери вломился гражданин с видом уличного громилы: широкоплечий, крепкого телосложения, высокого роста, ручищи кузнечных дел мастера, с бессмысленным взглядом далеко не шахматного интеллектуала. Увидев его посреди просторного кабинета, я невольно съежился, и мне захотелось укрыться под рабочим столом. Вся моя почти двухметровая фигура едва ли могла уместиться между двумя тумбочками и верхним ящиком стола. Он был выше меня в полтора раза, казалось, занял собой все пространство редакции с пятиметровыми потолками. Можете себе представить, каково мне будет лететь, если этот громила выкинет меня за окно с третьего этажа. Судя по выражению его лица, я был уверен, что моя биография непременно завершится этим заключительным аккордом. – Вы редактор «Золотого лабиринта»? – спросил громоподобным голосом громила. – Я, – ответствовала моя персона с тревогой в голосе. – Знаете ли вы разницу между бойлером и бройлером? – Если я не ошибаюсь, бройлеры идут в пищу, а бойлеры не по зубам, в них много кипятка и железа. Я теперь уже решил не повторять утренней шутки. Гражданин так загромыхал луженой глоткой, что зазвенели стекла на окнах. Отсмеявшись вволю, он вдруг хлопнул кулачищем по столу. – Кто писал статью о работе жилищно-коммунального хозяйства? – Мой корреспондент. – Кто такой, как фамилия? – Я не обязан выдавать своих сотрудников посторонним лицам. – Тогда за клевету и оскорбление личности я тебя лично привлеку к суду. Слушай меня сюда, редактор, – продолжал он подобно Зевсу-громовержцу, – в статье напечатано, что трубы гнилые, дырявые и ржавые, поэтому в квартирах холодно и вместо горячей воды из крана поступает вода с температурой парного молока. Это клевета, система не может быть заполнена водой, если трубы пропускают воду. Еще одну глупость пишет твоя журналистка, будто трубы надо укладывать под землю. Намотай себе на ус: коммуникации выгодно прокладывать на поверхности, это дешевле и удобнее в эксплуатации. – Насколько я знаю, – пытаюсь урезонить собеседника, – ваши работники проржавевшие трубы соединяют хомутиком или муфтой, вместо того чтобы их заменить новыми, а в бухгалтерских отчетах значится прокладка новых коммуникаций. Еще одно мошенничество – это снижение давления в форсунках. Кстати, я знаю, что ваше предприятие укладывало трубы из асбеста и не меняло их тридцать лет, со времен строительства котельной, не так ли? В ответ на меня посыпались с еще большей силой гром и молнии. Он вышел, с силой громыхнув дверью. Я узнал его, это был директор керамического завода «Горгона», прекратившего финансирование коммунальных услуг ввиду отсутствия оборотных средств. Вскоре стало известно, что громила Клим Арсентьевич вывез оборудование из котельной и бесследно исчез вместе с заводскими деньгами и акциями рабочих. Однако не пришлось мне завершить рабочий день в спокойном уединении: дверь отворяется, и в ее проеме видна симпатичная парочка двух молодых людей. Ему на вид я дал бы чуть больше сорока лет, а ей – на пяток годков меньше. Позабыв представиться, молодой человек заговорил необычайно грубым, низким голосом, перемежая кухонно-бытовую лексику с тюремным жаргоном. – Я хочу познакомить вас со своими мыслями о брошенных детях, хочу, чтобы вы напечатали в газете. Я хочу привлечь внимание общества на эту больную тему. Я вам прочту, что написал. Он стал читать, пустившись во все тяжкие словеса. На пятой фразе мне стало невыносимо скучно. Ничего нового я не услышал, сплошные банальности, штампы, огульные обвинения в адрес всех и вся. Я сказал: – Материал сырой, неконкретный, отсутствуют факты и выводы. – Бросьте ваши журналистские штучки. Я в этом ничего не понимаю. Я принес вам статью, печатайте. – Нет места, мы публикуем в обязательном порядке телепрограмму и рекламу учредителя, по минимуму оставляем место только для своих корреспондентов. Мой собеседник взорвался: – Нет места? Я видел, в газете печатаете какую-то ерунду в столбики. – Это стихи известных поэтов Лубоцкого района. – Я последний раз спрашиваю: будете печатать? – перебил он меня. – В таком виде не представляется возможным. – Я вас вышвырну в окно, тогда будет нужный вам вид. Обратившись мысленно к небесам за помощью, я вспомнил рассказ Марка Твена «Журналистика в Теннесси», там тоже репортера вышвыривали в окно. Посетители прикрыли за собой дверь. – Скажите, кто содержит газету? – Гонтарь Парсек Арктурович. – Почему он держит такого тупого редактора? – Его здесь ценят, привлекают в период избирательной кампании. – Прекрасно. Скажите, какой он человек, ваш Гонтарь? – В каком смысле? – Ну, справедливый или грубый? – Это хороший человек, отзывчивый. – Коммерсант – и вдруг хороший человек? Мало верится. Говорил мой посетитель с главным бухгалтером фирмы Василиной Акимовой. В декабре состоялись выборы в местное самоуправление, но Гонтарь уступил своему конкуренту. Выпуск «Золотого лабиринта» благополучно прекратился. В год шестидесятилетия со дня рождения у моего бывшего учредителя в автокатастрофе погибла дочь после регистрации брака, накануне защиты дипломной работы престижного экономического вуза. В этой трагедии я усмотрел Божий промысел. Дело в том, что в свое время Парсек Арктурович сетовал, что его любимица собиралась поступать в педагогический институт, по его мнению, это не профессия, потому что не дает хорошего заработка. Он настоял, чтобы Лиля получила профессию экономиста. Гонтарь не дожил до своего семидесятилетия трех месяцев. Его похоронили рядом с погибшей дочерью. Заупокойную молитву читали в храме, восстановленном благодаря фирме «Золотой лабиринт». Вилена Брусникина Настоящее имя Виктория Викторовна Лобанова. Пишет стихи с 12 лет. Неоднократно занимала призовые места в поэтических конкурсах. Имеет звание «Лучший поэт выпуска № 12» Международного творческого интернет-журнала Congres Litteraire Mondial (Париж, Франция), а также «Поэт недели» и «Стих недели» в поэтических интернет-пабликах. Публиковалась в коллективных поэтических сборниках от российского издательства «Строфа» – «СтихиЯ» (том 8), «Музой окрылённые» (том 2), антологии современной поэзии «Музой окрылённые» (1-я часть), коллективном поэтическом «Сборнике смешных стихов и рассказов @umor_stihi_i_proza (часть 1)» от инстаграм-паблика «Юмор, стихи и проза», энциклопедии стихов и прозы «Писатели русского мира: XXI век» (том 11)от Издательского дома Максима Бурдина, сборнике стихотворений и материалов «Опалённые войной», приуроченном к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, а также на различных поэтических страницах интернета. Автор международного творческого интернет-журнала Congres Litteraire Mondial. В 2020 г. выпущен собственный сборник стихотворений «Лишь на краю стремишься жить». Хочется людям тепла Ворвалось в мой дом полусонное утро, Меня щекотало, слепило лучами, Янтарным сиянием в эти минуты Всё ярче пространство вокруг освещая. Совсем не хотелось вставать. Утопала В постели своей, словно в пухе гусином. И я натянула на нос одеяло. Так хочется людям тепла (даже сильным) От запаха кофе и просто уюта, От доброго взгляда, пожатья ладони. Душа заплутавшая ищет приюта И очень страдает, когда не находит. Слов несколько добрых вполне бы хватило, Чтоб мир стал улыбкою сразу раскрашен, Ведь хочется людям тепла (даже сильным). И жизнь будет в радость. Ведь это так важно.     15.05.2020 Плющи и фиалки Не святая я, Милый, совсем не святая. Мой характер не сахар и губы не мёд. По карнизу частенько по самому краю, Не умея летать, я шагаю вперёд. И когда-нибудь с новым рискованным шагом Я сорвусь, не успев задержаться за край. А ты будешь бродить где-то с местом тем рядом И услышишь последнее слово: «Прощай!». Прорастут на том месте плющи и фиалки. Кто из них приживётся? Иль оба цветка? Потому что коснётся той маленькой грядки Твоя полная ласки мужская рука.     05.10.2020 В этом городе пахнет весной В этом городе пахнет весной… Ну и пусть, что снега в апреле. Вновь повеяло чьей-то тоской От изменчивой птичьей трели. Засиял серебром небосвод, Распускают почки деревья… А природа ведь дальше живёт, Невзирая на холод апреля. Вот бы мне, как природа-мать, Научиться жить – как с рожденья, Из моментов лучшее брать И забыть про свои убежденья, Как ребёнок, верить в мечту И в душе не хранить обиды, Не впускать в себя пустоту И не петь о любви панихиды. В этом городе пахнет весной… Хоть и снег – всё равно так прекрасно! Научиться мне нужно самой — Превращать свою зебру в Пегаса.     07.05.2019 Дождь Совсем близка осенняя пора. И за окном так сыро, малолюдно. Дождь льёт сегодня с самого утра. Он будто хочет смыть всю грязь оттуда. Мелькают шляпки красочных зонтов. Ах, если б дождь людей мог так очистить, Как улицы и крыши городов, Быть может, счастья было б больше в жизни. Зря ожиданья возвожу на дождь, Напрасно тешу я себя надеждами. То, чем пропитан, – вряд ли уберёшь, И люди всё же остаются прежними. Пусть льются капли дальше на асфальт И мочат вещи уличным прохожим. Мне просто жаль… Мне просто очень жаль Тех, кто живёт вразрез канонам Божьим.     11.08.2020 Синичка Рыжая девчонка – солнце на щеках, С маленькой синицей в худеньких руках. К журавлиным крыльям тянется душа, Только кроха-птичка ай как хороша! Пусть летит журавль: «Счастливого пути!». Часто счастье в малом, лишь сумей найти. Рыжая девчонка – золото полей, А в руках синичка, душу греет ей.     19.08.2020 Корабли уходят вдаль Корабли уходят вдаль, уходят в небо, Унося наши мечты за горизонт. Ну а мы в своём сознании их лепим И пускаем прямо с кораблями в ход. Только наши ведь мечты видений полны. И с великой всеобъемлющей земли Забирают плавно синие их волны И, неся, легко сажают в корабли. И плывут они затем в морские дали, Исходя на свет из нашей головы, Чтобы мы их очень скоро увидали В ощутимой яви будничной реальности.     23.04.2019 Позови Позови меня тихой осенью, Когда дрогнет твоя вдруг рука, Когда тенью с безликой проседью Мимо будут лететь облака, Когда целые дни и ночи Будут лить проливные дожди, Когда сердце устанет очень От тоски – ты меня позови…     10.06.2005 Мир в голове У меня есть свой собственный мир в голове. Там трава зеленей. Светлых чувств водопады Окружают стоящий на склоне шале, А в ночи дарят свет свой цветные лампады. Шум листвы, пенье птиц и полночных цикад Наполняют мой мир неземной атмосферой. Я блуждаю по этой красе наугад, Сохраняя в саму себя твёрдую веру.     16.12.2019 Воскрешение На самом дне горячего колодца. Ошпаренная кожа – не болит. Не чувствую ни рук, ни ног. Ни солнца Я больше и не вижу. Я убита Твоим несокрушимым хладнокровьем, Своей непримиримою тоской. Наверное, стоит уже надгробье С подписанной тобою же доской. Я вроде бы дышу ещё, но странно, Не чувствуя себя, ещё дышать. А грудь всё же вздымается так плавно, Чтоб кислородом тело наполнять. И кожа обновляется внезапно. И вижу я лучи, но солнца ли? Я выпиваю жизнь, как зелье, залпом И поднимаюсь на ноги с земли.     03.01.2021 Несколько шагов к сентябрьскому кадру Несколько шагов к сентябрьскому кадру. Не летят по небу стаи птиц пока. Может, обратиться срочно к психиатру? — Осень наступает, и дрожит рука… Пальцы обхватили шариковый стержень. Под рукой тетрадный в клеточку листок. Да и сердца ритм, что странно, так несдержан. Стук – как будто там отбойный молоток. Мне б стихи писать о том, что скоро осень, Что свои секунды доживает август, Только не об этом ведь сердечко просит, Сколько бы отвлечь себя я ни старалась… Всё же оно помнит о тебе, далёком, Импульсы пускает метко в мои мысли, Оттого и дрожь. И мой листок исчёркан. Это объективно точно – правда жизни. Поняла, не надо вовсе к психиатру. Ведь любви сезоны года все покорны. Буду ждать тебя и слушать снова мантру. А любовь тревожит пусть во всесезонье!     28.08.2019 Алла Валько Член Российского союза писателей, автор книг «Тридцать девять лет в почтовых ящиках», «Америка моими глазами», «Об Украине с открытым сердцем», «Калейдоскоп чувств и событий в жизни Аси и её подруг», а также многочисленных публицистических и путевых заметок, репортажей, иронической прозы, мемуаров и рассказов, опубликованных в различных журналах, альманахах и сборниках. Победитель и лауреат многих литературных конкурсов МГО СП России и ИСП. Имеет награды: от ИСП – Золотые дипломы (2014, 2015) и медаль Московской литературной премии (2015); от МГО СП России – именная статуэтка «Золотая звезда» (2014) и орден им. С. А. Есенина (2015); от РСП – Пушкинская медаль (2018), медали Чехова (2019) и Бунина (2020); от ИД Максима Бурдина – Литературная премия «Русское слово» (Диплом III степени), 2020, Диплом номинанта Литературной премии мира (2021). Всегда ли нужно оказывать помощь? Лет тридцать назад, закончив курс лечения в санатории, я ждала приглашения на посадку в аэропорту города Боржоми. Вылет самолёта в Москву задерживался. Прошло ещё два часа, и моё терпение иссякло окончательно. Я стала оглядываться по сторонам в поисках человека, которому могла бы излить своё неудовольствие в связи с задержкой рейса. Вокруг меня стояли люди с кавказским типом внешности, к которым я не решалась обратиться. Неожиданно я увидела высокую женщину и, как мне показалось, славянку, поскольку у неё были светлые, слегка рыжеватые волосы, голубые глаза, а всё её лицо было обильно усыпано веснушками. Она тоже ждала рейс на Москву. Я заговорила с ней, и она охотно откликнулась, но почему-то заговорила с сильным акцентом. «Что это вы так разговариваете? Как будто притворяетесь!» – наивно спросила я. На это моя собеседница ответила: «А я чистая грузинка. Коренные грузины именно так и выглядят». Я была удивлена. Мой интерес к ней сильно возрос, и я стала расспрашивать её, с кем она летит в Москву и с какой целью. Кивком головы она указала на своего мужа, черноволосого и кареглазого, типичного грузина. А летела она в Москву, чтобы сделать там операцию на открытом сердце. При этих словах я потеряла дар речи. Когда же смогла говорить, то спросила, где они собираются остановиться в Москве. Оказалось, что пока они не знают и будут выяснять на месте. Я почувствовала, что в такой ситуации не могу остаться равнодушной к судьбе молодой женщины. Я слышала о подобных операциях и читала книги известного хирурга Амосова, но никогда не видела живого человека, которого через несколько дней располосуют и будут колдовать над его открытым сердцем. Охваченная порывом бесконечного сострадания, я хотела на деле выразить ей своё сочувствие и, не раздумывая, предложила ей с мужем остановиться в моей квартире в Москве. Естественно, что своё решение я не согласовала ни с одним членом своей семьи. Нана, так звали женщину, и её муж Зураби согласились, так что ко мне домой мы приехали втроём. В то время мы жили вчетвером: свекровь, мой муж, я и наша дочь Лиля. У свекрови была своя небольшая комната, моя и Лилина кровати стояли в спальне, муж спал в гостиной на диване. Вспоминая недавно с дочерью события далёкого прошлого, мы никак не могли понять, как нам вшестером удалось разместиться в нашей квартире. Единственное объяснение этому состоит в том, что тогда мой муж находился в командировке или в отпуске, так что гости спали в гостиной. Я не позволила бы себе предложить спать кому-нибудь из них на полу. На следующий день после приезда Нана легла в больницу. Перед уходом она грустно посмотрела на меня, а у меня разрывалось сердце от сочувствия к ней и страха за её жизнь. Операция была проведена через несколько дней. Вечером, вернувшись с работы, я спросила Зураби, как дела у Наны. Зураби ответил, что Нана умерла на столе хирурга… Я знала, что у Наны осталась дочка, десятилетняя Хатия. Теперь, когда девочка осталась без матери, я во что бы то ни стало хотела принять посильное участие в её судьбе, поэтому предложила Зураби отправить Хатию в пионерский лагерь от моей работы. Моя дочка Лиля была всего на год старше Хатии, и я надеялась, что дети подружатся. В подмосковном пионерском лагере девочки оказались в одном отряде. Но мои надежды на их дружбу не оправдались. К сожалению, некоторое время я не знала об этом и поэтому не догадывалась о переживаниях маленькой грузинской девочки. Лиля и Хатия были слишком разными, чтобы найти общий язык. Лиля – активная, стремительная, бойкая и необыкновенно подвижная, а Хатия – скромная, тихая, незаметная, замкнутая, почти не говорившая по-русски. К тому же Хатия никогда прежде не посещала детский сад и не бывала в пионерском лагере. Навыков общения с детьми своего возраста у неё также не было. Лиля принимала активное участие в различных играх и соревнованиях, занималась в нескольких кружках, играла в волейбол и пинг-понг, вышивала, и ей было совершенно неинтересно и некогда опекать свою новую знакомую. Да и я, по-видимому, не сумела внушить дочери необходимость сострадать и сочувствовать девочке-полусироте, оказавшейся в совершенно чужой для неё обстановке. Через неделю после начала смены в пионерском лагере, в субботу, Зураби поехал туда и, узнав от Хатии, что она там совсем одна и очень страдает от невнимания сверстниц, сделал Лиле внушение, что вести себя подобным образом по отношению к Хатии не следует. От него же я узнала, что Хатия очень обижена на Лилю. На следующий день, в воскресенье, я тоже отправилась в лагерь и поговорила с дочерью. Она обещала мне уделять Хатии больше внимания, но не более того. Никакой дружбы с ней она мне не обещала. Я была расстроена, поскольку внутренне чувствовала свою ответственность за судьбу девочки, которую мне доверил Зураби. Как оказалось позже, никаких подвижек во взаимоотношениях Лили и Хатии так и не произошло, что меня сильно огорчало. Однако ближе к концу смены Хатия всё же подружилась с другими девочками, тоже тихими и спокойными, и я вздохнула с некоторым облегчением. Смена закончилась. Хатия не захотела оставаться в пионерском лагере на следующую смену и возвратилась с отцом в Грузию. Как дальше сложилась её судьба, я не знаю, но и до сих пор чувствую перед ней свою вину за её нереализованные надежды на ласку и внимание в самый трудный период её жизни, когда она потеряла мать. Наши взаимоотношения с Зураби на этом не завершились. На следующий год он прилетел в Москву уже с новой женой, учительницей Марго. Какие дела были у этой пары в Москве, не знаю. Помню только, что, приходя домой после работы, я всегда видела её на нашей крошечной кухне. Обычно она готовила целую гору мяса, которое обильно сдабривала зеленью. Повзрослевшая за год Лиля теперь считала своим долгом уделять гостям больше внимания и поэтому много времени проводила возле Марго, разговаривая с ней и присматриваясь к тому, как и что она готовит. Так сложилось, что грузинские гости стали приезжать к нам каждое лето и останавливались на неделю, а то и на две. А потом они попросили нас принять своих друзей. Тогда мне пришлось как можно вежливее дать им понять, что их визиты к нам более нежелательны, тем более что мой муж с самого начала к этим визитам относился неодобрительно. Но перед маленькой Хатией я чувствую вину до сих пор. Из этой истории моя дочка сделала вывод, что людям в трудную минуту нужно помогать. И вот спустя года три-четыре она действительно проявила чуткое отношение к «терпящему бедствие» приезжему из Молдавии. Возвращаясь домой после школы, она увидела на лестничной площадке низкорослого, кряжистого мужчину, который звонил в дверь нашей квартиры. В руке он держал ведро c черешней. На вопрос, кого он хочет видеть, мужичок ответил, что приехал к другу и хотел бы у него остановиться. Лиля сказала, что его друг, скорее всего, живёт в другой квартире, поскольку здесь живёт она со своими родителями, которые сейчас находятся на работе. Тогда мужичок «признался», что перепутал номер квартиры, но он очень устал и просит у Лили разрешения отдохнуть часок в нашей квартире. Сначала Лиля наотрез отказала ему. Однако мужичок молил её так жалобно, что Лиля сдалась. Она помнила, что людям в трудную минуту нужно помогать. Мужичок вошёл в квартиру, огляделся и сел на диван. Однако разговор не клеился, и Лилю охватила тревога. Девочка понимала, что сейчас она несёт ответственность не только за сохранность квартиры, но под угрозой может оказаться её жизнь. Лиля метнулась в коридор и, облокотившись на маленький столик, на котором стоял телефон, позвонила подруге. Срывающимся от волнения голосом она сбивчиво начала шептать ей, что в квартире сидит чужой дядька. В этот момент она почувствовала: что-то твёрдое упёрлось ей в спину. Она резко обернулась и увидела мужика, стоявшего перед ней со спущенными портами и изготовившимся «калибром крупного размера». С расширившимися от ужаса глазами Лиля бросила телефонную трубку и, разъярённая, с воплем кинулась на мужика. Её трясло от страха, и со всей неизвестно откуда взявшейся силой она буквально вышвырнула из квартиры негодяя, поддерживавшего свои сползающие брюки, вместе с его ведром. Он жалобно запричитал, что окажется на улице в таком растерзанном виде, и просил разрешения хотя бы натянуть штаны. Однако в гневе Лиля так сильно толкнула его, что он упал на лестничной площадке. Минут через пятнадцать ещё не успокоившаяся Лиля выглянула за дверь и, убедившись, что в подъезде никого нет, бросилась бежать к подруге. Там она долго рыдала, в подробностях рассказывая о том, что с ней произошло и какой угрозе она подвергла своё девичество, свою жизнь и сохранность нашей квартиры. Когда я пришла с работы домой, Лиля ни словом не обмолвилась о том, что произошло с ней сегодня. Об этой истории я узнала спустя много лет. С тех пор меня мучает вопрос: помогать ли людям или равнодушно проходить мимо? Здесь важно суметь распознать, кому ты хочешь помочь и к каким последствиям это может привести. Александр Ведров Литературной деятельностью занялся в 1999 году. В 2015 году стал членом Российского союза писателей (РСП) и в том же году – лауреатом национальной литературной премии «Писатель года России». Ежегодно печатался в конкурсных альманахах РСП и признавался финалистом. Дипломант конкурса Русского Императорского Дома «Наследие». Представлен в Антологии русской прозы за 2018, 2019 и 2020 годы. Автор десяти изданных книг. Решениями Президиума РСП награжден медалями Пушкина и Чехова. А. Ведров регулярно проводит творческие встречи с читателями, печатается в иркутских газетах. Председатель Иркутского отделения РСП. Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. Жертва репрессий Проживи незаметно.     Эпикур В тридцатых годах международная обстановка становилась все более напряженной. Советский Союз представлял собой осажденную крепость, и Сталин не нашел ничего лучшего, чем продемонстрировать вражескому окружению свои успехи в борьбе с внутренним врагом. Начались массовые аресты «врагов народа». По ночам в городских кварталах слышался приглушенный рокот разъезжающих по спящим улицам автомобилей, от которого тревожно сжимались сердца верноподданных ожесточившегося вождя. Не у их ли подъезда остановился зловещий кабриолет с командой захвата на борту? Арестовывали районных руководителей, директоров предприятий, начальников пристаней и ОРСов, председателей колхозов… Отпечаток тревоги и неуверенности в завтрашнем дне читался в глазах людей. Все старались быть тихими и незаметными. Было жутко. Вот и Алексея Медведева изводила печаль-кручина, когда в ивановской округе, знаменитой текстильными мануфактурами, устрашающе поредели ряды оставшихся на свободе больших и малых руководителей, словно дьявольская коса прошлась по обреченным головушкам. Потомственный ткач, Медведев сумел получить образование, вступил в партию и быстро выдвинулся на руководящие должности областного, а затем и регионального ранга. Его жена, Пелагея Никаноровна, заведовала кабинетом партийного просвещения, дома воспитывала двоих сыновей и снова была на сносях. Грех бы жаловаться на судьбу, если бы не этот занесенный над головами карающий меч, готовый в любой момент опуститься на очередную жертву. В ту памятную ночь ему не спалось. Мучимый тяжелыми раздумьями, претендент на арестантскую участь вышел во двор покурить и присел на ступеньки крыльца. В воздухе пахло ненастьем. Ветер крепчал, приближалась гроза. Алексей Михайлович глубоко затягивался папиросным дымом, пытаясь заглушить чувство подавленности. Вспомнился тезка и товарищ далекого беззаботного детства, Алёшка Косыгин, с семьей которого Медведевы проживали по соседству, на одной лестничной площадке. Ушли невозвратные времена, установив каждому свое. Дружок по детству далеко шагнул – ныне нарком текстильной промышленности, колесит по столице на правительственной машине. Он же, Медведев, начальник речного транспорта едва ли не всей матушки-Волги, поджидает черный воронок. Косыгин родился в рабочей семье, рано оставшись без матери. Его детство покрыто полным мраком неизвестности, первая вразумительная запись в биографии свидетельствовала о вступлении пятнадцатилетнего паренька в Красную Армию, вот он и подрастал в дружбе с Медведевым. Тут внимание ночного меланхолика привлекла калитка, изготовленная из легкого штакетника. Дверка то приоткрывалась в сторону улицы, то вновь захлопывалась под напором ветра. Что же заставляло дверь открываться, если ветер постоянно прижимал ее к калитке? Или в природе тоже все пошло наперекосяк, как и в судьбах людей, оказавшихся во власти суровых обстоятельств? Присмотревшись, Алексей Михайлович увидел дворового пса Беню, который тщетно пытался открыть калитку, загребая штакетину лапой. Крупному псу легко удавалась первая часть операции, но едва он отпускал деревянную планку, чтобы прошмыгнуть через образовавшийся проем, как дверь снова и снова предательски захлопывалась перед его носом. Невольный свидетель собачьей борьбы с воздушной стихией, позабыв о собственных переживаниях, с интересом следил за действиями упрямца. «Дождался бы, когда ветер стихнет», – напрашивалась у хозяина подсказка, но Беня, не дожидаясь милостей от природы, упорно тянул на себя неподатливую дверь, пока не добился своего. В очередной попытке, едва приоткрыв калитку, пес сначала засунул в щель морду и лишь потом опустил лапу. «Соображает», – одобрительно отозвался хозяин об умственных способностях пса. Весьма довольный одержанной победой, четвероногий великан взбежал на крыльцо и начал неуклюже моститься рядом, составляя компанию с хозяином. Наконец устроился, но какую же позу он принял! Беня расположился на крыльце совершенно по-человечески, опустив задние ноги на ступеньку ниже и расставив для опоры передние лапы вдоль туловища там же, где и сидел! Два товарища, человек и собака, сидели молча, голова к голове, в единении друг с другом. Оба находились в ожидании того мгновения, когда небеса разразятся громом и молнией, но каждый из них по-своему воспринимал приближающиеся грозовые удары. Если для Бени непогода представлялась преходящим природным явлением, таким же, что и смена дня и ночи, то Алексей Михайлович видел в ней неумолимо надвигающуюся кару, не столько небесную, сколько вполне земную и реальную. Спокойствие собаки, добродушно пыхтевшей рядом, передалось и человеку. Почему собака никогда не озадачена предстоящими невзгодами? Неужели он, человек, не в состоянии справиться со своими проблемами? Только что Беня преподнес урок настойчивости в достижении поставленной цели, так почему же он, опытный руководитель, должен сидеть на крыльце и покорно ждать бессмысленной расправы? «Что, дружище? – обратился Медведев к молчаливому другу. – Будем прорываться через закрытую дверь?» Собака посмотрела на человека глаза в глаза и, выдержав паузу, положила тяжелую голову ему на плечо. Она нутром ощущала, что хозяина одолевают какие-то мучения, и выражала ему собачью солидарность. Удивляясь внезапно обретенному спокойствию, Алексей Михайлович отправился спать. Он еще не знал, какие меры предпримет, чтобы оградить себя от произвола, но был воодушевлен явившейся решимостью к действию. Едва забрезжил рассвет, как Медведев снова вышел во двор. Теперь ему не спалось от желания быстрее найти спасительный путь, чтобы не угодить в заготовленную западню. Осмотрелся по сторонам. В суточном расписании планеты наступил тот краткий момент, когда ночная темень еще не растворилась в сиянии восходящего солнца, а ранняя прозрачная прохлада еще обдавала лицо бодрящей свежестью. Тишина, покой, величие вечности. Казалось, ничто не сможет нарушить гармонию мироздания. Но вот созерцателю природы явился призрак в образе кота Мэлса, который бесшумной тенью крался в сторону родного крова по забору, осторожно переступая мягкими лапами по узким срезам вертикально прибитых тонких жердочек. Он шел с добычей! Крупная рыбина, скорее всего, щука, свешивалась по краям забора, с трудом удерживаемая кошачьими зубами, но эквилибрист упрямо продвигался к намеченному убежищу. Вот так добытчик! Медведев знал место удачной кошачьей рыбалки: это сосед накануне вернулся с реки с богатым уловом, чем не преминул воспользоваться вездесущий Мэлс. Выходит, не зря ему дали имя по первым буквам вождей пролетариата, Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, вот он и экспроприировал материальные блага в пользу неимущих. Алексей Михайлович не осуждал воришку, для которого добыча еды была образом жизни. В конце концов, размышлял он, разве не то же самое происходит у людей? Похоже, настал черед и ему самому действовать по закону выживания. Что предпринять человеку, оказавшемуся в опасности? Каким путем пойти? Если Беня рвался напролом в закрытую дверь, то Мэлс действовал хитрее, он пошел по тропе, которая была доступна только ему одному. Получается, что кот создал себе зону безопасности, ведь он непревзойденный хозяин темноты и высоты. Как же ему, Медведеву, уйти в себя, перестать быть заметным, перестать быть интересным для других… Да, да! К нему должен пропасть интерес! Он должен стать ненужным! И этого нужно добиться любыми способами… С некоторых пор горожане стали примечать происходящие с Медведевым странные перемены. Он стал неряшливо одеваться, редко бриться и частенько находиться в состоянии легкого опьянения. Даже на работе в поведении Алексея Михайловича вдруг исчезла былая благопристойность, с сослуживцами он перешел на панибратские отношения, а с привлекательными сотрудницами не стеснялся заводить откровенные любовные интрижки. В быту доселе уважаемый высокий чиновник стал позволять себе совершенно несуразные выходки. Как-то по дождю он ввалился в магазин в сапогах, покрытых сплошной грязью. На призывы продавщиц к соблюдению чистоты чудаковатый посетитель закупил большой кусок модного в те времена вельвета, тут же расстелил его в качестве ковра и сплясал на нем удалого гопака. Затем раскланялся с честным народом, оставив ему «в подарок» обляпанную грязью дорогую покупку. Пелагея Никаноровна, посвященная супругом в тайны перевоплощения, терпеливо сносила «загульные мероприятия» и нелицеприятную народную молву о «медведе-шатуне». Она и сама опасалась разделить с мужем участь «врага народа». Пелагея, оказавшаяся на «просветительской работе», хорошо знала, что образованные жены политических арестантов долго на свободе не задерживаются. Тут еще эта дурацкая кличка домашнего кота, недвусмысленно наводящая обывателей на квартет коммунистических вождей, в честь которых назван четвероногий. Не хватало еще Медведевым получить «кошачье дело» по зловещей 58-й статье! Пелагея уже не раз с озабоченным видом громогласно зазывала на улице Нельсона, давая понять соседям, что их кот назван именем одноглазого английского адмирала и никак иначе. Стукачи, естественно, донесли «куда следует», что в поведении Медведева произошли необъяснимые сдвиги. Это способствовало тому, что «морально разложившийся элемент» счастливым образом избегал грозящего ареста. Весной тридцать девятого года волна репрессий поутихла, но строители социализма вели себя с прежней настороженностью. Медведев по привычке продолжал разыгрывать роль разлагающейся личности, хотя порой и сам не мог понять, по-прежнему ли он существует в двух ипостасях или уже безнадежно покатился вниз по наклонной плоскости. Он подозревал, что больше никогда не предстанет перед людьми в своей прежней сущности, сформировавшейся под воздействием пройденной большой школы управления, что затеянная им показуха оказала слишком пагубное влияние на его психику, мораль, и к прошлому уже не виделось возврата. И действительно, начался неуклонный спуск по служебной лестнице, по которой он когда-то упорно взбирался наверх. Алексей Михайлович все чаще ловил себя на мысли о том, что безалаберное и беспечное существование вполне устраивает его, что он внутренне смирился с ролью опустившегося человека и даже находил в ней определенные преимущества. Но беда не приходит одна. С «гнусными замашками пьяницы и юбочника» не смирилась осмелевшая Пелагея, обратившаяся с разоблачительным заявлением в партком Пролеткульта, когда Медведев работал директором городского парка культуры и отдыха. В пространном заявлении она вывела на чистую воду «клоуна с перьями», который «наклюкавшись, гоняется в парке за фифочками». Свидетельские показания «благоверных» всегда расценивались парткомами как неопровержимый момент истины и служили надежным фактором упрочения нравственных начал советского общества. За непристойное увлечение «пережитками буржуазного прошлого» Медведев был исключен из партии и отстранен от работы на ответственном участке идеологического фронта. Едва бедолага, лишившийся партийного билета, устроился на скромную должность заведующего складским хозяйством при Управлении рабочего снабжения, как грянула самая кровопролитная в истории человечества война. Алексей Михайлович, патриотические чувства которого в связи с последними событиями оказались сильно подорванными, в ответственный исторический момент беспокоился не столько о защите Отечества, сколько о спасении своей никчемной жизни. Чтобы не попасть на фронт, ему – уже не надо было занимать опыта. Во вверенном складском хозяйстве он устроил недостачу материальных ценностей, за что и поплатился спасительным от воинского призыва тюремным заключением. С окончанием войны Медведев вернулся в дом родной. Пелагея Никаноровна сумела сохранить домашнее хозяйство и в трудные военные годы поставить на ноги ребятишек, уже троих. Но покинули бренный мир кот Мэлс и пес Беня, которые когда-то вывели хозяина на путь борьбы за выживание на земле. Пути-дороги с дружком детства, Алешкой Косыгиным, так и не сошлись более. Чем круче поднимался один из них, тем безнадежнее опускался другой. В конце пятидесятых Косыгин был назначен председателем Госплана, тогда как Медведев в последние годы жизни зарабатывал кладкой печей в частных домах, в чем достиг большого совершенства. Между тем у Алексея Николаевича Косыгина дела складывались не так блестяще, как казалось со стороны, а можно сказать, хуже некуда, и все потому, что он жил и работал ради процветания страны, тогда как партийная верхушка списала в утиль его экономические реформы. Еще Сталин готовил Косыгина, проявившего в военные годы яркий организаторский талант, на пост Премьера и в первый послевоенный год назначил его заместителем председателя Совмина СССР. Вождь называл его арифмометром за способность умножать в уме двух-, трехзначные числа, да был бы ум. В 1964 году Косыгин возглавил правительство и приступил к реформе народного хозяйства, в результате которой восьмая пятилетка была названа золотой, с удвоением национального дохода. Но это был последний успех социализма. Члены Политбюро, не желая расставаться с реальной властью, указали реформатору на свое место и вернулись к практике жесткого централизма. С работы его не сняли, поскольку был незаменим. Государственник до мозга костей, Косыгин тяжело переживал переход экономики к «застою», его организм не выдержал испытаний «прокрустовым ложем» партийного самовластия. Оба умерли в один год. Один из них, Алексей Николаевич Косыгин, выдающийся государственный деятель советской эпохи и жертва партократического засилья, похоронен с почестями у кремлевской стены. Его незадачливый тезка, Алексей Михайлович, оказавшийся оригинальной жертвой сталинских репрессий, был предан земле на скромном кладбище, с которого открывался широкий вид на реку, неторопливо несущую воды вдоль кладбищенской возвышенности. Оба, впрочем, уже не в состоянии были отдать должное помпезности последнего ритуала или посетовать на его скудость. Оба взяли от жизни то, что хотели, и отдали ей то, что могли. Елена Виноградова Сочинять стихи начала со школьных лет. Подобное творчество помогало и помогает Елене пережить тяжёлые моменты и неразрешимые иным путём душевные противоречия. C 2017 г. состоит в ИСП в качестве кандидата. Поэтическое собрание «Напевы сердца потайные» – первая серьёзная попытка автора донести свои произведения до широкого круга читателей, желание поделиться с другими своим опытом внутренней и внешней борьбы, смыслами радостей и горестей, красотой и сложностью человеческих чувств и взаимоотношений. Елена выражает надежду, что внимательный читатель сумеет найти строки, близкие его душе, и каждый возьмёт здесь что-то важное именно для него. «Сердце. Трепет. Гнев. Упрёки…» Сердце. Трепет. Гнев. Упрёки. Камень. Пустошь. Снег глубокий. Полынья. Весна. Дожди. Роскошь. Леность. Страсть. Не жди. Зной. Услада. Опахало. Откровенья. Чувства – мало! Неизбывная мечта. Горечь. Нежность. Красота. Переливы. Перепутья. Судьбы. Поиски. Минуть ли? Переправа. Тёмный лес. Гладь бездонная небес. Наслажденье? Пресыщенье? Бережное обращенье. Звуки музыки немой. Лай собак и волчий вой. Запахи. И снова – звуки. Шелест и родные руки. Сердце. Трепет и восторг. Переливы. Лес. Шатёр.     06.10.2014 «Ласковое солнце…» Ласковое солнце За морем садилось И в своём оконце Тихо веселилось. Свет его вечерний Озарял округу, Будто призывая К мирному досугу. Ты взошла на берег В платье тёмно-синем С жаждой не развеять Этот свет глубинный. Лето подходило К своему пределу, Но тепло дарило, Красоту и веру. И, воды коснувшись, Ты пошла обратно, Радуясь, что вечер Добрым был и славным. Вот и солнце скрылось — Врачевать усталость. Но его частичка У тебя осталась. Видеть не могла ты Глаз своих сиянье, Только прославляла Божии деянья.     04.11.2016 «Страсти прыгают по сердцу…» Страсти прыгают по сердцу Вереницами, внабег И расшатывают дверцы, И страдает человек. Он гостей неугомонных Не умеет рассадить В тихих комнатах бездонных, Чем, не знает, угостить. Дом неприбран, неуютен. Им, похоже, всё равно. Блик расплывчат, облик смутен Сквозь немытое стекло. Тени верные не бросят В одиночестве, в тиши. Не найдут они покоя Для отчаянной души. Лишь когда, уставших к утру, Их уложат мирно спать, Ненадолго воцарится Снова тишь и благодать.     04.01.2018 Ирина Гоголева Родилась в городе Москве 16 сентября 1961 года. Автор рассказов и стихов для взрослых, а также музыки и текстов для песен. Член профессионального Союза писателей России, Интернационального Союза писателей, Академии русской словесности. Литературным творчеством занимается с детства, но не публиковалась. В 2016 году появились первые публикации ее книг. На сегодня по ее произведениям издано 10 книг общим тиражом 7400 экземпляров в печатном издании и две книги – в электронном виде. Имеет публикации в альманахах и сборниках ИСП «Российский колокол», в альманахах ТЦ «Облака вдохновения», в сборнике «СКОЛ» совместно с СДФЛК и в «Литературных известиях» № 07 (147), 2017. Неоднократно получала грамоты и дипломы за литературные заслуги. Выпущено шесть аудиоальбомов песен с ее стихами и музыкой. Является автором-исполнителем. Твои шаги Она прижалась к двери и долго-долго стояла, слушая сердце, в котором до сих пор слышалось топ-топ-топанье почти убегающих его шагов. Из закрытых глаз стекали слёзы и любви, и ненависти. Почему это случилось с ней? Мысль не покидала, приходилось стоять с ней у захлопнувшейся двери. Всё, чего желала когда-то, рухнуло, разбилось, раскололось. Счастливая семейная жизнь разрушилась почти мгновенно. Это была даже не ссора, а истерика двух сердец, в которых звучали колокола, исполнявшие разную музыку. Когда твои услышала шаги, Вдруг сердце сжалось, как сухой калач. Я столько говорила ему раз: «Ты только не страдай, не жди, не плачь». Когда твои услышала шаги, Стояла у дверей, слезинки пряча. Я столько говорила: «Не скучай» — А сердце постоянно плачет, плачет. Когда твои услышала шаги, Я не надеялась, что снова их услышу. Не думала, что всё тебе прощу, Когда любовь из прошлого увижу. Когда твои услышала шаги, Вдруг сердце неожиданно раскрылось. Оно опять сказало: «Я люблю!» — И дверь тебе навстречу отворилась. Бесконечные миры Небо ночное, тёмное, но как будто прозрачное. Звёзды, кем-то рассыпанные и давно забытые, так и остались лежать в бесконечности. Взгляд всё дальше и дальше убегает по неведомой дорожке и готов лететь далеко, но почему-то остановился в задумчивости. И только бесконечность звёзд Нас унесёт в миры иные, Где все изменятся мечты И позабудем дни былые. И только бледный Млечный Путь Проложит нам дорогу к счастью, И не вернёмся никогда Мы к позабытому несчастью. И только Бог, заметив раз, Перекрестит, прочтя молитву, И всё уладит он для нас, Преодолев любую битву. Простите, мужчина Простите, мужчина. Я к Вам обращаюсь! Мы с Вами нигде никогда не встречались? Мне кажется, галстук знакомый на Вас, А можно поправлю, а можно сейчас? Ну точно, вот пятнышко, всё так и было. Я старая, но ничего не забыла, Тебе я в Крыму его подарила, А ты поматросил, не удивило! Свой якорь нередко бросал на пути. Ну что ж, расскажи мне про светлые дни… Соблазны Ещё вчера Вы были так любезны, Ходили по пятам и день, и ночь, Произносили разные соблазны. Я прогоняла Вас, бывало, прочь. Цветы стояли в комнате, дышала Тем ароматом с пылкостью любви. Мне посвящали нежные сонаты, Протягивая руку от души. И в мои косы Вы вплетали страсти И целовали личико моё, Браслеты надевали на запястья, Дарили благочестие своё. И я, поверив, отдала вам душу, Не пожалела сердца для любви. В саду опали сладострасти груши, И вы забыли нежности мои. Глупо клясться Вы мне когда-то обещали Любить до гроба и жалеть… Нас церковь с Богом обвенчали, Все хором пели в нашу честь. За ручку трепетно держали… Боялись слово обронить… Но годы быстро пробежали И Вам позволили остыть… Крадётесь ночью в коридоре, Когда приходите ко мне… Вы снова пили и кутили… Я это вижу не во сне… Пора нам, кажется, расстаться, А не обманывать судьбу… Не надо больше глупо клясться, Разврат такой не потерплю. Манна Божья Я сегодня вышла с горем за порог, А ко мне с Небес спустился добрый Бог, Рассыпал на землю грешную Манну белую небесную. Дал Он мне своё благословение И наполнил чистотой терпение, Растопил уныние, отчаянье И сказал, что в нём была нечаянно. Направленье изменил дороженьке И к любви направил мои ноженьки, Осветил, как свечкой, чувства скорбные, Превратил их в нежные и добрые. И манит-манит к себе чудесная Манна Божья, чистая, небесная. Успокоилась душа молитвами И слилась в единое с палитрами. С Небесами, Божьими иконами Я молилась, чтоб все были добрые. Бог учил молиться, даже каяться, Душу научил мою расслабиться, Полюбить других и стать любимою, Не бояться жить и быть счастливою, Улыбаться светлою улыбкою, Горю помогать Его молитвою. Осиное гнездо Осиное гнездо любовь разворошила, Ужалили до боли и довели до слёз. А было всё вокруг безоблачно красиво, Не знала, что такое укус опасных ос. Они кружили стаей, приветствуя добычу, И пили кровь любви, безжалостно жужжа. Любовь была сильней, зажили её раны, Но эта боль была, наверное, нужна. Александр Громогласов Родился 25 мая 1959 года в г. Сатке Челябинской области. Образование высшее, окончил Ульяновский политехнический институт (1982). Член Российского союза писателей (РСП). Издание авторских сборников: «Души моей страстной кусочки» (2013), «Пишите письма по утрам» (2017), «А в душе, как прежде, лето, далеко до декабря» (2019). Публикации в альманахах: «Золотая строфа» – «Стихи о любви» (2012), французско-российском аллигате «Жемчужины современной русской словесности» (2016), «Поэт года» (2012, 2016), «Российский колокол» (2016–2018, 2020), «Автограф V» (2018), «Писатели русского мира: XXI век» (2019), «Литературная Евразия» (2019), «Венец поэзии» (2019), «Не медь звенящая…» (2020); а также в российско-израильском альманахе «Ильф и Петров» (2020), конкурсных альманахах литературных премий: «Наследие» (2017), «Русь моя» им. С. Есенина (2019, 2020). Награждён юбилейной медалью «Сергей Есенин, 125 лет», номинант русско-английского конкурса имени Владимира Набокова (2018). Публикации в альманахах Интернационального Союза писателей (ИСП): «Литературные страницы» (№№ 4, 8, 17), «Признание», «Семейный альбом», «Память» (2019). Дороги, которые мы выбираем… Парадоксов в мире немало Современная жизнь нам послала. Много тратим всего, не жалеем, Даже то, на что прав не имеем. Время роста левых доходов, Время роста разлук и разводов. Много строим красивых домов, Но в них нет тепла очагов. Много пьём, много курим и спорим, Равнодушны к чужому мы горю. Обсуждаем доходы с соседкой, Только молимся скупо и редко. Очищаем море и сушу, Но мараем, грязним свою душу, Развлечения смотрим без меры, Просыпаемся утром без веры. Жизнь диктует спешить, торопиться, Просто так не умеем влюбиться, Нам «халяву» везде подавай, И не видим, что встали на край. Мы считаем себя суперменом И везучим во всём непременно. Мы всё можем сегодня и тут, Забываем – за нами придут. Берегите людей, с кем вы вместе, Обнимайте, любите их честно. Как мгновенья несутся года. Люди с нами не навсегда. Доброта, что из сердца исходит, Ни копейки вообще нам не стоит. А желанья кипят пусть в крови!.. Вы найдите себя для любви! Колесо жизни Когда мы уйдём – ничего не изменится, И ночью заменится прожитый день, А люди влюбляются, ссорятся, женятся, И в мае цветёт, как обычно, сирень. А где-то воюют за правду и веру, И жизнь идёт своим чередом. А кто-то рожденье справляет, к примеру. Тебя в мире нет, да и не было в нём. Сегодня ты снова, как прежде, проснулся. Господь подарил этот радостный день, Чтоб ты поутру легко улыбнулся, Прогнал от себя скуку, зависть и лень, Вдохнул сладкий запах листвы перепрелой И рад был погожим осенним денькам, Почувствовал остро щекой загорелой Дыханье зимы, что торопится к нам. А жизнь впереди, и всё в твоих силах: Учиться, искать, дарить и творить, Прощенья просить, добиваться любимых, Ведь в жизни своей можно всё изменить. Когда мы уйдём – ничего не изменится, И время пойдёт, никуда не спеша. В другом воплощении, я знаю, мне верится, Придёт в этот мир наша душа. Вернётся цветком, дождём, птичьим пением, А может, собакой, чтоб верно служить, Простым пастухом, учителем, гением Придёт в этот мир, чтобы снова в нём быть. Она вновь придёт, чтоб кому-то покаяться, Раздать все долги иль кого-то спасти. Истина тем всегда открывается, Кто может свой крест достойно нести. Когда мы уйдём – ничего не изменится. И время пойдёт, никуда не спеша. Но коль суждено, мы не раз ещё встретимся, Ведь есть же бессмертная наша душа! Закон мирозданья Мечты начинают сбываться, Лишь стоит от них отказаться, А значит, не надо цепляться И думать о них каждый час… Когда ты о чём-то мечтаешь, То мысли свои отправляешь, Вселенной на суд отправляешь И веришь, что слушают нас! Потом к нам приходят заботы: Семья и друзья, и работа, А также в отпуск на море Иль в горы Душа позовёт. Живёшь, улыбаясь, страдаешь, Как птица, порою летаешь, На прочность себя проверяешь, Но веришь, что счастье найдёт! А жизнь – бесконечный наш поиск, Курьерский несущийся поезд. Одни ищут время, возможность Мечтать, развиваться, творить. Другие ищут причины Не делать, не помнить годины, Не звать, не любить, не встречаться И лишь в скорлупе своей жить! Пусть каждый из нас выбирает, Как жить в этом мире желает, И есть у нас личная правда, Хотя и ошибок не счесть. Воздастся всем нам, вы поверьте, По мыслям, делам, нашей вере. И это Закон Мирозданья, Так было, так будет, так есть! Мы недовольны часто жизнью Мы недовольны часто жизнью, Любви нам мало и вниманья. Друзья уходят, не простившись. Нам не хватает пониманья. А может, мы с тобою вместе Вокруг себя забор воздвигли Из «не могу», «нельзя», «не буду» И из того, к чему привыкли. Из-за забора смотрим косо На тех людей, что на свободе. И в этой зависти кипящей Дни золотые прочь уходят. Стрелу ты шлёшь вослед другому, Порой не помнишь о године. Но, облетев земной наш шарик, Стрела в твою ж вонзится спину. Порою мы не замечаем, Как вдруг сбываются мечты. А нам всё мало, мы страдаем, Не видим солнца, красоты. Мы просим Господа о благе, Всё изменить, помочь делами, Не понимая, что при этом Должны мы измениться сами И обрести в душе спасенье, Наполнить мир любовью, светом. И это будет как прозренье И долгожданным нам ответом. А нам ведь есть кого поздравить И пожелать спокойной ночи, И просто знать, что ждут и любят, И поспешить на ужин очень. Цветы без повода пусть будут, А счастье – светлым и звенящим, Наш дом – уютным, хлебосольным, Любовь – взаимной, настоящей. Давай наполним душу светом, Тепло подарим близким людям, Ну а погода пусть с приветом. А нам без разницы, как будет! Свеча Наш мир как зеркало большое, В нём отражение всех нас. Порой увидишь там такое… Прости, Господь, спаси Ты нас! И в мире тьмы, что наступает На жизнь, семью, любовь и честь, Защита верная, я знаю, Была всегда и будет, есть. Зажги свечу свою простую, И станет мир чуть-чуть светлей. Дари тепло, любовь и ласку, И станет мир чуть-чуть добрей. Твой огонёк и лучик света — Часть благодатного огня — Пойдёт по миру эстафетой, Всех согревая и храня. И наша жизнь легка настолько, Насколько мы отдали света. Отдали просто, безвозмездно, Не дожидаясь и ответа. Чем больше мы открыты миру, Тем будет он теплей, родней. И засверкает жизнь сапфиром, И будет лучше и светлей! Пока живы папа с мамой Пока живы папа с мамой, Мы с тобою – просто дети. И пускай нам тридцать, сорок, Их любовь нам вечно светит. Мы загружены делами, В вечной гонке за удачей. И порой не знаем сами, Как там мама тихо плачет. Что здоровье вновь подводит, Как дела у милой дочки? Не звонит и не приходит, Всё ли ладно у сыночка? Я прошу вас: приезжайте, Отложив дела на время, Приходите, навещайте, Взяв внучат – младое племя! Эти встречи, как спасенье, Годы жизни продлевают, Дарят радость и надежду, Настроенье поднимают. А когда нам место встречи — Скорбный холмик и ограда, Слёзы, плач не помогают, Понимаешь: вот расплата За бездушье наших будней! Виноваты в этом сами. Внуки видят, понимают И поступят так же с нами. А родители, как прежде, В небесах о нас пекутся, Помогают, как умеют, Не дают с бедой столкнуться. Пока живы папа с мамой, Мы с тобою – просто дети. Приходите, навещайте, Их любовь нам вечно светит! Нет выходных дней у любви Нет выходных дней у любви, Она нас лечит и заводит. Жизнь останавливает бег, Когда любовь от нас уходит. А мы торопимся, бежим: «Так все живут, такое время!». Добиться многого хотим, Забыв любви посеять семя. Жуём дежурный бутерброд И в спешке чай порой не допит. Одно понять не можем мы: Куда и кто всех нас торопит? Порой копаемся в еде, Чтоб нам дай бог не отравиться. Не можем мы понять в себе, Откуда злость к другим родится. Любого можем оскорбить, Он отойдёт с сердечной раной, А сколько будет он лечить Ту боль, нам думать даже странно. Гордыня, зависть, эгоизм — Вот тот девиз, что нам всё ближе. Друзей, любимых предаём И опускаемся всё ниже. Ну а любовь всегда сильней, Она незваной к нам приходит! Коль не горит в душе костёр, И отзыв в сердце не находит. Пусть негасимым огоньком В сердцах лампадкой яркой светит — Желанье жить, любить, творить, Любимым быть, добром ответить, Теплом родных людей согреть… Пусть быстротечны жизни дни, Мы сможем всё преодолеть! Нет выходных дней у любви! На земле осколки солнца Ах, осень дивная опять стучит в оконце, Ковёр цветастый выстилает на земле, А листья клёна, как осколки солнца, Полуденного солнца в сентябре. А лето бабье дарит всем тепло и ласку И шепчет тихо: не грусти, не унывай! Смотри, вокруг какое буйство красок, И жизнь прекрасна, весела – ты так и знай! И дождь осенний, проливной и сильный, Все неудачи смоет без следа… А воздух свежий и кристально дивный Наполнит грудь – и прочь летят года! А небо будет чистым и прозрачным, И невесомым, как росинка на заре, Таким бездонным, голубым и бесшабашным, Каким бывает только в сентябре. Ах, осень-чаровница, дней прекрасных донце, Прогулки и свиданья во дворе, А листья клёна, как осколки солнца, Нам дарят радость жизни в сентябре! А мы несёмся в Турцию, в Египет И на Канары едем отдыхать, Совсем не замечая, к сожаленью, Какая есть в России благодать! Свой путь Как часто мы зависим от людей, От их желаний, мыслей и суждений. Живём порою жизнью не своей И ждём оценки, одобренья, мнений! А надо жить, лишь слушая себя, Иметь свои идеи, планы, мысли. И сердце приведёт всех нас тогда К прозренью и наполнит смыслом! Не надо никого нам догонять, А надо быть всегда самим собой. И пусть поступки будут обсуждать, Шептаться и судачить за спиной! Так было прежде, будет так всегда, У нас любого могут осудить! А нам легко, и пусть летят года, Мы будем и смеяться, и любить, Творить, мечтать и солнцу улыбаться, Дарить тепло и радость вдаль и вширь, Родных беречь, природой наслаждаться И улучшать безумный этот мир! Ольга Губернская Настоящее имя – Ольга Вячеславовна Гончарова, преподаватель русского языка и литературы, родной литературы, логопед, писатель. Лауреат Международного конкурса русского романса «Белая акация» II и III степени (Чебоксары, Россия, 2015, 2017 гг.), Международного конкурса семейных сказок «Как в сказке» в номинации «За креативность, творчество и продолжение семейных традиций» («АиФ-Питер», Россия, 2015 г.), Международного конкурса литературных сборников «Золотой Гомер» в номинации «Родимая земля» (Торонто, Канада, 2018 г.), звание «Стильное перо» в номинации «Публицистика» Международного творческого конкурса-фестиваля «Русский стиль» (Германия, 2015 г.), дипломант – I место в I Всероссийском конкурсе мемуаров в рамках 18-го интернет-педсовета (март 2018 г.), один из авторов «Антологии русской прозы» (2018, 2019 гг.), победитель VIII Международного конкурса литературного творчества «Вселенная Учитель» в рамках 19-го Всероссийского интернет-педсовета (февраль 2019 г.). Победитель конкурса публикаций «Моя инновация в образовании» им. Л. В. Кузнецовой, 2020 г. Один из авторов сборников «Литературная элита России. Итоги-2019», «Литературная элита России – 2020». Литературные произведения и книги опубликованы в России и за рубежом. Звезда счастливого побережья, или Погибшая планета Адель сидела на кровати, болтая ногами и накручивая на указательный палец отросший за лето локон. Дойдя до виска, девчонка услышала упреждающий голос матери, готовившей завтрак на кухне: – Стреляться поздно, пришло время устраивать дуэли не между тремя сестрами, с которыми мы провели в старые добрые времена на побережье Адриатики чудесные деньки, а с одноклассниками! Ты о списке обязательного и дополнительного прочтения не забыла накануне сентября?! Семиклассница, вздохнув, вспомнила летний лагерь, тетю Свету и Оксану, подруг – двух Надежд. Очнувшись ото сна, перенеся себя в реальность, подумала: «Закончились каникулы, впереди кроме литературы – физика, химия, алгебра с геометрией и прочее, а я ведь уже получила предупреждение от администратора „Одноклассников“, пройдя его школьный тест „Химия – самый сложный предмет!“». Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67092104&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Армянский священник заявил, что раскрыл тайну Благодатного огня (Москва, 12.03.2018 – РИА «Новости»). 2 Отрывок из книги Владимира Щербинина «Сердце сокрушённо», изд. Сретенского монастыря, Москва, 2016 г. 3 Танурхона – помещение для выпечки лепёшек. 4 Нонпар – плоский пестик с шипами для насечек на тесто. 5 Чакан – яркое, расшитое узорами таджикское платье.