Монтаж памяти. Книга вторая

Монтаж памяти. Книга вторая Elian Julz Продолжение мистической головоломки про таинственную девушку, путешествующую в 1860 г. по непонятной ей причине, ведь память героини чиста, как снега Антарктиды, и расследование загадочной драмы, развернувшейся в ночь на первое января 2014 г. Готов принять вызов? В новогоднюю ночь в разгар фейерверков на заднем дворе многоэтажки обнаружили тело девушки, прикрытое кружевной белой тканью и припорошенное пушистым, словно соцветия хлопка, снегом. Вокруг головы кровь растеклась подобием нимба со средневековых икон. В праздничной суете свидетелей не найти. Убийство или самоубийство? Ответ знает только один. Дано: театр, XIX и XXI века, амнезия или эксперимент с памятью, трое неповторимых мужчин, дознаватель, психиатр с задатками детектива. Можно ли верить собственной памяти? Что есть любовь? Запах, цвет глаз или пластинки, что слушал отец? Как связана история XIX века с любовной линией в XXI столетии? Книга удивит, напугает, взбодрит внутреннего детектива и научит забавным английским фразам. Elian Julz Монтаж памяти. Книга вторая Боящийся несовершенен в любви. Глава 1 Каждый по-своему реагирует на страх: кто-то прячется с головой под одеяло, кто-то бежит со всех ног, некоторые громко поют, чтобы не услышать голос монстра. Есть и такие, кто первым идёт в атаку, безбашенно бросает вызов, но и они боятся, хотя со стороны выглядят бесстрашными. Всех этих людей объединяет (а точнее, нет, разделяет) одно – страх. Сентябрь 2013 года Артем распахнул дверь автомобиля с водительской стороны, лихорадочно начал убирать волосы с лица девушки и поднял её опущенную на руль голову. Жива. Но что за глаза он увидел. Ася молча смотрела, пока он ощупывал её лицо, искал ушибы или травмы на руках, шее, плечах. Пустой, заплаканный взгляд сквозь него и мелкая дрожь. Ни ссадин, ни царапин. – Матерь Божья, ты перепугала меня. Ты как? Нигде не болит? Эй! – он обхватил её ледяное лицо своими ладонями, чтобы девушка сфокусировала на нём свой взгляд. – Порядок, док, – спина девушки была покрыта гусиной кожей, но она вдруг гордо выпрямилась, словно и не мёрзнет не капельки. Артём снял с себя пальто и накинул ей на плечи. Асю окутал свежий мужской парфюм, напоминающий о море и скошенной зелёной траве. Он смешивался с запахом сирени на её теле, оставляя напоминание о себе на её обнаженной коже. – Не бережешь ты себя совсем, маленькая мисс. Мужчину обошёл машину, уселся рядом на пассажирское кресло и протянул ей носовой платок из своего кармана, хотя слёзы у неё на глазах уже высохли. – Виновников посадила на кол или зарыла под тем дубом? – Артём успокаивающе поглаживал ладонь девушки, которая лежала на руле. – Где этот урод, который въехал тебе в зад? Ася лишь обернулась, будто и не слушала его: – Что? Взгляд загнанного зверька. Она потянулась к замку зажигания трясущимися руками. – Всё в порядке. Просто хотела немного посидеть. Подбросить? … Если, конечно, Вы любите прокатиться с ветерком, – она холодно ухмыльнулась, намекая на сквозняк от выбитого заднего стекла. «Театральная работница до кончиков ногтей. И надо же ей даже сейчас держать марку», – фыркнул про себя актер. – Э-э-э, не-е-ет, никуда ты не поедешь в таком состоянии. Ох, Настасья Филипповна[1 - Настасья Филипповна – героиня романа «Идиот» Ф.М. Достоевского со сложным характером, загадочная, желанная многими мужчинами, но с мечущейся душой.], гордая, фантастическая, но с вот такой дырой в голове. Не ершись! А про себя вспомнил слова Мышкина из «Идиота» Достоевского: «Лицо весёлое, а ведь она ужасно страдала, а? Это гордое лицо, и вот не знаю, добра ли она?» – Сиди здесь и не двигайся. Хотя знаешь, что, – Артем мигом вытащил ключи из замка зажигания и засунул в свой карман, – с тобой лучше перестраховаться. Надёжнее будет, – и похлопал рукой по карману с ключами. – Я сейчас. Она дрожала и от страха, и от холода. Надо было что-то придумать. По близости была только автозаправка. Артём взял два картонных стаканчика кофе и решил пожертвовать своими улитками с корицей, которые планировал съесть только на завтрак. – Вкусно, – сказала Ася, всё ещё глядя куда-то в пустоту. – Чего ты так расплакалась-то? Мужик за рулем был в той тачке? Запугал тебя? Кричал? – Я не знаю. Вышла из театра, а меня ждала уже вот такая машина. – Тварь! Смылся, значит. Зато ты цела осталась. И что села за руль и ещё умудрилась проехать несколько кварталов, дурёха? – Ну, машина-то на ходу. Просто… такое уже не в первый раз. Все думают, что это я растяпа. – Кто эти все? Ася будто не слышала вопроса и продолжила: – Будто я виновата. Да, не спорю, я бываю рассеянной и задумчивой. Могу проехать нужный поворот и проколесить потом полгорода, возвращаясь, могу забыть дома документы, телефон, не заметить дорожный знак, но не проворонить же аварию, когда вылетает стекло. Наверное, сама виновата, что создаю такое впечатление: еда пригорает или куда-то убегает из кастрюли, постоянно что-то роняю, разбиваю, проливаю. Но ведь два века назад девушку никто бы не упрекнул за такое. Эти мечтательные дамочки дни напролет наряжались, мотались по чаепитиям, пикникам и балам. И рассеянность казалась мужчинам даже милой, загадочной. А теперь я… – и она не договорила конец фразы, потому что Артём приложил палец к её губам. – Ш-ш-ш, не волнуйся так. Я понял уже, что ты бедовая девчонка, только не кисейная барышня вовсе. Ты бы и дня не продержалась в том обществе – твоим острым языком можно делать хирургические операции, лапушка. А джентльмены те, о которых ты вздыхаешь, по публичным домам шлялись и потом всякой заразой своих затюканных, уставших от ежегодных родов домашних «леди» одаривали. Вроде не глупая ты, а как скажешь, – Артём помолчал, но она не реагировала, и он продолжил: – И я тебя уверяю – ни один мужчина, даже современный, глядя на тебя, не думает: «Вот бы она мне борща наварила», хотя сейчас и нет дворцовой прислуги. Это последнее, что я бы хотел от тебя, – Артём лукаво подмигнул девушке. – Так что не загоняйся и не суди себя так строго. О своей «букашке» не переживай. В деньгах дело? Одолжить тебе? – Нет, – наотрез отказалась своим типичным воинственным тоном. – Как хочешь. Можно вопрос? Хотя всё равно спрошу, даже если нельзя. Чего так наряжаешься странно, как на бал-маскарад? Думал поначалу, что ты какая-то закидонистая. «Ничто не приведёт её в чувство лучше, чем небольшая словесная перепалка», – подумал Артём. – Это называется экс-тра-ва-гант-ность, Артём Валерьевич, – произнесла Ася по слогам, будто незнакомое ему слово. – Мне нравится привлекать внимание, выделяться из толпы, будоражить воображение. Что плохого? – Ничего… типичный миллениал – быть не такой, как все, максимально вне моды и выделяться из толпы. На самом деле девушка озвучила лишь полуправду. Она действительно любила приковывать взгляды, особенно мужчин. Не каждый день ведь они видят на улице героиню своих детских грёз, ту самую принцессу. Но глубинная причина крылась в её детстве. Ася боялась повторить судьбу своей запуганной и нелюбимой мужем матери. У её матери было одно единственное нарядное платье на все случаи жизни, алая помада, которая была не к лицу, и просроченный черный карандаш для глаз. Так уж сложилось, что родители Аси были оба приезжими, бывшими сельскими жителями. Познакомились в коммуналке на кухне. Отец работал токарем и учился на вечернем отделении в техникуме, а мать была маляром на стройке. Наспех поженились, без свадебного застолья. Потом был самозахват земли, стройка какой-то лачуги из того, что удалось купить подешевле. Первый ребенок, за ним на следующий же год – второй. Дом пошёл под снос. Собирали деньги на квартиру, занимали у друзей. Продали дом в белорусской деревне и перевезли бабушку к себе в город, чтобы хватило денег на покупку жилья. В общем, не до платьев было. Только вот где-то на этом тернистом пути отец потерял всяческий интерес к жене, как и уважение, какой бы верной боевой подругой и отличной хозяйкой ни была мать Аси. А когда уходит любовь, мужчина в кандалах брака превращается в диктатора. И тогда маленькая черноволосая девочка с голубыми глазами, насмотревшись фильмов с Вивьен Ли и Одри Хепбёрн, решила, что у неё будет столько красивых платьев, что хватит на каждый день недели… нет, нет, даже на каждый день целого месяца. И она никогда не позволит мужчине взять верх над собой. Бабушка начала работать на контрольно-пропускном пункте хлопчатобумажного комбината, когда Ася училась в начальных классах. После уроков она прибегала к ней на работу. Однажды ей разрешили в сопровождении работницы потихоньку посмотреть, как работают станки и наносится рисунок на материал. Иногда ей перепадали небольшие отрезы отбракованной ткани. В лавке букиниста они с братом откопали черно-белую книгу по домоводству на английском языке с чертежами платьев, инструкциями по базовым швам, у которой от старости не осталось даже переплета. Купили за копейки. Там же ей бесплатно отдали несколько никому ненужных советских журналов «Работница» с выкройками. Так Ася начала шить. Вначале на бабушкиной ручной швейной машинке Zinger. Когда она впервые увидела прикованные к себе завистливые взгляды одноклассниц, и соседа, который рвался донести её рюкзак до школы, ей понравилось чувство превосходства и ощущение собственной индивидуальности. Ася поняла, что с помощью одежды может перевоплотиться в кого угодно, даже если у тебя деревенские корни, отец-алкоголик и необразованная мать. В детстве всё казалось таким простым: будь красивой, и тебя будут любить. 2014 год Михаил – Я так невыносимо скучаю. Прихожу домой из мастерской, а там её рыжий нахальный кот, который каждый раз с надеждой выбегает к двери, но увидев меня, разворачивается и уходит смотреть в окно. Всё вокруг устроено её необыкновенными руками: какие-то сухоцветы в вазочках, старинные кувшинчики, чайнички, стопки книг, бусы, ленты, шкатулки с швейными принадлежностями. Из гардеробного шкафа веет её духами. Всякие баночки-скляночки в ванной. Кажется, что вот сейчас она засмеётся или появится на пороге. Кругом горшки с её комнатными цветами. Она загорелась домашним садоводством примерно год назад. Кто-то из театра делился с ней премудростями квартирного земледелия. Так у нас появились лимонное дерево, тропическая монстера, китайская роза, с десяток видов фиалок и разноцветные орхидеи. Честно говоря, не все названия помню. Она возилась с ними так ласково и заботливо, словно это её дети. В новой квартире я собрал разные этажерки в самой солнечной комнате и даже купил плетёное кресло-качалку, чтобы она могла уединиться в своём личном Эдемском саду. А я понятия не имею, что делать со всякими бутыльками, или хотя бы как часто поливать всю эту зелень. Иногда жена приходила ко мне в автомастерскую, усаживалась в маленький раскладной стульчик и просто читала или рассказывала, как прошёл день. Она в то время работала в школе. Потом мы вместе возвращались домой. Изредка баловали себя едой на вынос из соседской кафешки, когда мне не хотелось готовить. Узбекская кухня – вкусно и бюджетно, – Миша на минуту умолк, с наслаждением  вспоминая вкус бухарского плова с изюмом и барбарисом, тёплой тандырной лепешки и остренького салата «Ачучук» из сладких томатов. Простая, понятная еда. Да, у их счастья был свой вкус, особая атмосфера, музыка и запахи. Когда вступаешь в клятвенней союз с человеком, поистине жизнь становится одной на двоих, книга судьбы пишется в соавторстве, её нельзя уже забрать назад, всё вычеркнуть. – Она ходила по дому пританцовывая, и что-то тихонько мурлыча, я же двигался бесшумно, несмотря на свои внушительные размеры (привычка из детства – смывался с утра пораньше в воскресенье из дома, пока мама спала), и иногда пугал её своим внезапным появлением за спиной. Потом мы смеялись, или она пыталась меня отмутузить. Всё из той, прежней жизни теперь кажется таким особенным и счастливым. И я просто не могу спать. Всё время вспоминаю и вспоминаю. Я простил её. Простил, да. Татьяне отчаянно хотелось, чтобы её кто-то также любил. Она всё чаще представляла себе, как Михаил и его жена раньше вместе завтракали по выходным: те самые лимонные булочки и кофе, а, может быть, подгоревший омлет, ведь девушка не умела готовить. Или в их доме готовил он. Какую-нибудь шакшуку или простые тосты с джемом. Жена, наверное, остроумно и метко подкалывала его, а он щекотал её, потому что таких же смешных слов в ответ подобрать не мог. Но она даже не заслужила его. Такая вредная, капризная цаца. Это Татьяна, добрая, заботливая, покладистая должна быть с ним рядом. Такой мужчина должен быть любим. Михаил молчал, вспоминая недолгие годы их брака. Медовый месяц, когда она решила сварить яйца на завтрак. Поставила кастрюлю на огонь, а сама вышла на балкон с книгой, чтобы скоротать время. Миша проснулся от неистовой трескотни и каких-то взрывов. Весь потолок и стены были в разорвавшихся ошмётках яиц. Запах стоял тошнотворный, а его молодая жена с такой умилительной сосредоточенностью читала Цвейга за закрытой балконной дверью. Жареная (из-за непомерного количества хлопьев) овсяная каша на следующее утро была почти съедобной, поэтому он сдобрил её бананами и мёдом и позавтракал с улыбкой. А позже решил взять кулинарные хлопоты на себя. Кто-то сказал бы: «Фу, не мужик. Подкаблучник». Но у этого кого-то никогда не было настолько любимой женщины. Мишей было так легко вертеть. Игру в молчанку всегда проигрывал первым. Она сводила его с ума, дразнила. Никогда не ходила по дому в одном нижнем белье, потому её обнаженное тело не теряло для него интереса и было лучшей наградой за тяжёлый труд. В первые годы он, уставший, приползал из мастерской иногда за полночь. После ласк Михаил становился совсем ручным, готовым на всё. И она это знала. Умела отпроситься на любой свой шабаш: усядется к нему на колени, погладит по волосам, поцелует, а он воркует, ластится к её щеке. И вот уже на следующий день она в три часа ночи возвращается с двумя подругами после тусовки. Туфли держит в руках. После ударной дозы алкоголя говорит исключительно на иностранном языке, а их она знает целых три. В волосах какие-то блестки. Дома все кресла завалены одеждой – перед выходом долго не могла выбрать, что надеть. Всюду включит свет и забудет его выключить. Он укладывает их спать на диван и кровать, осторожно перешагивая, как по минному полю, только вместо мин разбросанные туфли на шпильках и миниатюрные сумочки-конверты. Ей, конечно же, вздумается принять ванну. Он, боясь, что она утонет в таком состоянии, караулит её за шторкой, сидя на полу. И лишь убедившись, что она, чистая и укрытая одеялом, уснула, сам отправляется на пол. Утром весь этот женский батальон ждет кофе, стакан воды, аспирин и омлет. Он с ними не завтракал, ограничиваясь только приветствием: «Доброе утро, пьянчужки». И уходил в автомастерскую. Михаил мог бы никуда и не идти после бессонной ночи, ведь сам себе начальник, но знал, что щебетание на их кухне затянется ещё на полдня. Сначала всё это дико раздражало. Пьяный иностранный лепет казался притворством и кокетством. Да и не дело замужней девушке шататься с подругами допоздна. Он пытался её перевоспитать, слепить под себя, но шли месяцы их брака, а ничего не менялось. Жена делала всё по-своему. У Миши же был единственный друг. Лисейкин. Бывший одноклассник, почти, как брат. Теперь стал настоящим ферзём и франтом – возглавляет отдел маркетинга в известном холдинге, владеет собственным магазином мужской классической одежды и тягает штанги почти каждый день в тренажерном зале. Лисейкин тоже женился. Два года назад. Пробовали дружить семьями. Не вышло. Парень гадко обращался со своей женой: высмеивал её в присутствии гостей, бросал яблоко через стол, как собаке, а по пятницам ходил налево, если удавалось кого-то подцепить. Сначала после свадьбы уговорил девушку бросить университет, а теперь понукал за то, что она сидит дома без работы. Дружба сошла на нет, когда Лисейкин, вдрызг пьяный, начал признаваться в «чувствах» Мишиной жене, стоило другу отойти на кухню за соусом. Порой жена скрывала свои чокнутые поступки, чтобы Мише спокойнее дышалось. В свой двадцать пятый день рождения встала пораньше, выскользнула из дома. И лишь из её инстраграма он узнал, что жена, не обмолвившись ни с кем словом, пошла прыгать с веревкой с двадцатиметрового моста над рекой ради забавы и острых ощущений. Дозвониться до неё было невозможно: то телефон разрядился, то где-то оставила, то на беззвучном. Он не одобрял такое поведение, но ведь знал, на ком женился. И несмотря на все её выходки, был счастлив. А сейчас его жизнь превратилась в стоячую зеленеющую от тины воду. Когда по меньшей мере раз в месяц приходили штрафы за превышение скорости, он грозился забрать ключи от машины. И даже забирал. Она же просто начинала насвистывать или напевать какую-то весёлую песенку, собирать разбросанные вещи по дому, пока он взывал к её совести. Они опаздывали, опаздывали из-за неё. Везде. В доме его родителей гости по часу ждали их появления, чтобы сесть за стол. Мать шипела на него, она ведь всю жизнь проработала в школе и привыкла к дисциплине. А жена только и твердила: «Леди лучше опоздать, чем прийти раньше». По той же причине не посмотрели ни одного фильма в кино с самого начала. При посадке в самолет весь зал международных вылетов слышал их фамилии, пока они вихрем неслись к своему выходу. А ещё он ужасно ревновал. С той самой секунды, как понял в первую брачную ночь, что она не девственница. Он был уверен в обратном, судя по её реакции на его ласки во время осенней поездки в лес. Тогда ведь она помчалась от него, как заяц от волка. Его мучила мысль, что она, возможно, любила сильнее кого-то до него. Вдруг её прежний мужчина был более искусным любовником? А если она не любит? Ведь она ни разу не сказала ему этих слов. Из ревности же он уговаривал её оставить работу. Его молодая и хорошенькая куколка непременно там кому-то понравится. Денег вполне хватало на двоих. Конечно, не на все её капризы, ведь она была страшной мотовкой. Но работа привлекала её не материальными благами. Ей нужна была публика, в которой она могла самовыражаться. И независимость, запасной выход, чтобы уйти, если потребуется. Любые его строгие запреты приводили к сексуальной голодовке. А этого он никак не мог выдержать. Он даже однажды пнул со злости по дверце шкафа в спальне (и ходил потом с гипсом на большом пальце), но её это нисколечко не вывело из равновесия. Как бы он не пытался быть строгим мужем, ругать и отчитывать её, ничего не выходило, она вила из него верёвки. Всё заканчивалось полной его капитуляцией, возвращением ей ключей от автомобиля, извинениями, цветами, ну и, конечно же, трепетом от переплетения рук, касания обнаженных бёдер, скольжения губ, словно всё снова в первый раз. Приходилось мириться с тем, чтобы втискиваться между её работой, хобби и друзьями. 1860 год Звук гонга. Это мне знакомо – оповещение о завтраке или ужине. Неужели я жива? Всё ещё жива. Ощущение, что горло сковало, опухло. Наверное, Бенни меня душил. Резко откидываю одеяло, чтобы осмотреть рану, из которой сочилась кровь перед моей отключкой. Ох, ну и ну! Ничего! Даже шрама нет. Что за чертовщина? В комнате мрачно, сыро и холодно. Она небольшая, но есть всё, что нужно. За окном серость, дождь и густой туман, из которого видны лишь трубы, высоченные дымящие трубы. Хотя… все-таки здесь не всё, что нужно. Нет зеркала. На стуле висит клетчатое платье. Всё те же нижние юбки, кринолин и панталоны. Что-то остается всегда неизменным. Что ж, по крайней мере, судя по одежде, я не рабыня, не горничная и не в сумасшедшем доме, ведь дверь легко открывается. Думай, думай. Как же всё это работает? Надо найти рычаг для выхода из игры, которая становится всё опаснее. Какого поведения от меня ждут для завершения этих скитаний по чужим телам? Может быть, я каждый раз совершаю одну и ту же ошибку? Или это наказание за что-то, как у Данте. Интересно, изменилась ли я с того момента, как попала сюда? Стала ли лучше или хуже, смелее, добрее, чем была до потери памяти? Что же общего было во всех этих непонятных перемещениях? Так… Ну, во-первых, мне приходилось кем-то притворяться, кем я не являюсь. Хотя… Я ведь не знаю, что я за человек на самом деле. Что ещё? Страдания, приближающаяся смерть. И… Майкл. В последний раз его звали иначе, но как-то ведь я с ним связана, раз он оказался рядом. Всё равно ничего не приходит на ум. Дом слишком тихий. Небольшой. На втором этаже всего 3 двери. Не слышно ни шагов, ни голосов. Лестница с единственным квадратным окном. Холл. Из подвального помещения поднимается морщинистая женщина с крючковатым носом, как у канонических ведьм из сказок, да ещё и с волосатой родинкой возле того самого носа. Она в переднике, а из-под белого чепца торчат выбившиеся пряди бледно-мышиного цвета. В руках корзинка слоек. Проходит мимо окна и ворчит: «It's dead[2 - It's dead rainy – в манчестерском диалекте слово "dead" означает «очень».] rainy». Она выговаривает слова как-то гнусаво, будто у неё сильный насморк. Я переминалась с ноги на ногу в холле, кусая губы и рассматривая стены, пока не услышала мужской голос из столовой: – Ну же, Амели, садитесь скорее. Пока пироги с дохлыми мухами[3 - «Dead fly pies» – шуточное название слоек со смородиной или изюмом, посыпанных сахаром. Традиционное блюдо Манчестерских жителей.] ещё тёплые. Ох, надеюсь, за столом сидит не какой-нибудь Франкенштейн или граф Дракула. Или здесь такой страшный голод, что приходится питаться насекомыми? «Приключения начинаются. Опять», – подумала я и вошла в столовую. Глава 2 Михаил заправлял и мыл автомобиль своей вечно витающей в облаках жены, ведь однажды она уже звонила ему поздним вечером, когда заглохла на магистрали с пустым бензобаком. Во время очередной рутинной уборки салона он обнаружил в бардачке сборник рассказов А.П.Чехова. Он только иронично улыбнулся и покачал головой – она неисправима, даже в машине книги. Внутри стен из дорогой зеленой холщовой обложки и золотых обрезов страниц жили, любили, предавали и умирали герои прошлых веков. Необычайно красивая закладка с шёлковой кисточкой шептала открыть место, где она поселилась. И Михаил последовал зову. Перед глазами возник рассказ «Дама с собачкой». Ему не был известен особый и тайный смысл этой находки. Пока не был известен. На форзаце стояла подпись, неровные строки которой ползли вверх. Буквы были размашистыми и растрепанными: «Маленькой мисс отА.В.Б.» 1860 год – О, а вот и Вы. Доброе утро, – ряд ровных некрупных зубов и два заостренных аккуратных клыка встречали меня знакомой улыбкой. Нет, это был не Дракула, а Майкл, хотя клыки у него, что надо. Какое облегчение. Хотела поприветствовать в ответ, но ничего не вышло: в горле стоял такой ком, что ни один звук не мог вырваться, да и язык почему-то меня не слушался. В голове слова складывались отлично, но дальше неё они никуда не хотели уходить. Губы шевелились, как у задыхающейся пойманной рыбы. – Амели, не утруждайте голосовые связки. Вижу, что Вы не выздоровели. Мой дядюшка и не обещал скорой поправки. Большая удача, что мне не нужно ничего говорить. В голове пронеслись чьи-то слова (чьи же?): «Молчать хорошо, безопасно и красиво». Вот уж не поспоришь. Здесь, к счастью, не было никаких прислуживающих лакеев. Майкл был так великодушен в моих прошлых приключениях. А булочки вполне можно есть руками без мудрёных столовых приборов. Неплохое начало. Хотя бы этому можно уже порадоваться. Майкл улыбался, и я улыбалась ему в ответ, как собака, которая всё понимает, но ничего не говорит. Он увёз меня к себе домой? Неужели я столько пролежала без сознания, что совершенно не осталось следов после пыток Бенни? Но почему тогда Майкл называет меня Амели? И какой-то ведь шрам от пореза должен был остаться. Нет, это явно какая-то новая история. Может быть, мы женаты, и это наш дом? Я осмотрела небольшую уютную столовую. Вот было бы здорово наконец-то не притворяться. А что если во всех моих путешествиях не Майкл следует за мной, а, наоборот, я по какой-то причине нахожусь поблизости ради него? Такая идея ещё не посещала меня раньше. – В Cottonopolis[4 - Cottonopolis – так прозвали Манчестер, потому что в 19 веке он стал самым крупным центром по переработке хлопка в Англии.] приходит осень. Придется Вам теперь чаще сидеть за книгами да за рукоделием. Как всегда, пойдёте после завтрака в библиотеку? Я лишь кивнула. Как всегда, значит, как всегда. Майклу-то виднее. Но опять этот хлопок. Неужели целый город назвали в честь растения? – Да, после ремонта там стало здорово. Сколько бы я не противился внезапному порыву Аны сменить обои и портьеры, а зеленый цвет действительно влияет благотворно на настроение, особенно в дождливые деньки. Я и сам стал просиживать там за чертежами и газетами дольше обычного по вечерам, – брюнет говорил со своим привычным акцентом, и этим милым, но неверным звуком «Р». Когда завтрак закончился, Майкл (или кем бы он ни был теперь) пожелал мне хорошего дня, но и расстроил: – Боюсь, сегодня Вы заскучаете. В дождь Ана всегда спит до полудня, а вчера после ужина выпила две чашки кофе и, наверное, прескверно спала ночью. Кто же эта Ана? Может быть, она его сестра, или какая-нибудь подопечная, и я рано начала паниковать? Но кто тогда я? Гувернантка? Судя по официально-учтивому тону беседы уж точно не супруга Майкла. 2013 год Артём Осень в театре всегда означала новый сезон, начало репетиций к новогодним спектаклям, премьеры. Актёры после творческих отпусков (а он длится целых пятьдесят шесть дней) полны сил и весёлые. Иногда вливается новая кровь на смену тех, чей контракт закончился в прошлом сезоне. На одну зарплату в театре особо не разгуляешься, а Артём любил жить на широкую ногу, поэтому в свободное время не брезговал съемкой в рекламных роликах, работой на корпоративах бизнесменов и даже бандитов (правда, о криминальной деятельности своих нанимателей он узнал постфактум, а платили они очень и очень хорошо). Актёр мог бы пойти в антрепризу, где восемьдесят процентов труппы – звёзды театра и кино, баснословные вознаграждения, а билеты на такие спектакли неоправданно дорогие. Он мог получать десять тысяч рублей за одно выступление. Но сумасшедший график гастролей по провинциальным (иногда убитым) городам, пошленький юмор пьес и бездушные, вульгарные герои вызывали в нём гадливость. Если нормальный спектакль репетируют по несколько месяцев, а то и целый год, то для проработки антрепризы в полном составе актёры собираются два или три раза. Качество такого спектакля соответствующее. Стыд и срам, а зритель выкладывает свои кровные деньги за пустышку. Такое отношение расхолаживает, актер теряет ценность. Артём любил свою работу. Он частенько шутил, что не женится, потому что уже женат на театре, а в этом смысле он однолюб. Последнее слово неизменно вызывало смешок у всех, кто был хоть чуть-чуть знаком с актёром. Иногда работа приносила довольно приятные привилегии – актёры были желанными гостями на любой богемной тусовке. Так и в один сентябрьский понедельник его пригласили на юбилей гламурного журнала в новый ночной клуб. Такие приглашения получал не каждый актёр их театра. В заведении «Последний ряд» на первом этаже был огромный бар, выложенный черно-белой плиткой, белое полотно, как в кинотеатре, зеркала в туалетах, как в гримерках, с кучей лампочек и автоматы с презервативами при входе в уборную. Кирпичные стены тут и там светили неоновыми слоганами популярных фильмов: «Изменишь одно, изменится все», «Чем вы ближе, тем меньше вы видите», «Всё возможно, пока не сделан выбор», «Твой разум – место преступления», «В её жизни было трое мужчин. Один, чтобы взять её… один, чтобы любить её… и один, чтобы убить её». На втором этаже клуба ждали танцпол и лучшие диджеи города. Артем не собирался проводить вечер своего выходного дня здесь, но приехал давний друг, а сидеть с ним к четырех стенах было бы невежливо и скучно. И вот актер потягивал виски на баре. Танцевал он отлично, как и все выпускники театралки, где от умения двигаться под музыку зависели экзаменационные оценки по спецкурсу. Но сегодня не хотелось, чтобы «газели» и «антилопы» в набедренных повязках и на высоченных каблуках вешались на шею. Как он удивился, когда показалось, что через толпу к бару пробирается их костюмерша. А она-то как сюда попала? Здесь были только самые-самые или «+1» VIP-гостей. Он даже проморгался. Нет, ошибки не может быть. И Артём махнул ей рукой, подзывая к себе. Ася подошла к актеру, поцеловала его легонько, словно бабочка взмахнула крылышком, в одну, потом другую щеку. Запах сирени, смешанный с алкоголем, моментально пощекотал нос. Артём вопросительно взглянул на Асю, на что она непринужденно ответила, грассируя: – Des bisous – sont fran?ais «bonjour»[5 - Des bisous – sont fran?ais «bonjour» означает «поцелуи – это французское приветствие». Во Франции принято при встрече целовать друг друга в обе щеки.]. Вот же чаровница, решила разыграть из себя француженку. Артём ухмыльнулся. – Надо же, у кого-то есть нормальная одежда, не из бабушкиного сундука. – Он рассмотрел её медленным, скользящим взглядом с ног до головы. – Египетская сила, ты умопомрачительная Rockstar-baby. Ну-ка покрутись. И Ася выполнила его просьбу, чуть покачивая бедрами под музыку в своих облегающих кожаных штанах и черных ботинках-казачках. – И что тут делает такая рафинированная барышня? Я думал тебе по вкусу только вальс и кадриль. Артём уступил ей свой барный стул и заказал девушке коктейль «Беллини». Его выбор был предсказуем, ведь в высоком стакане персиковый ликёр (а он любил персики) медленно растворялся в пузырьках шампанского (которое любила она). К тому же он так делал со всеми дамами. И как же Ася здесь оказалась всё-таки? Спросить напрямую было бы бестактно. – С кем ты здесь, маленькая мисс? – Avec mes amis[6 - Avec mes amie – с французского «с моими друзьями».], – потягивая коктейль, ответила Ася, умалчивая о том, что её родственница работает в журнале-виновнике вечеринки. Он смотрел на неё, прислонившись рядом к барной стойке, но будто совсем не узнавал. Честно говоря, у него мелькали мысли, что у Аси кривые ноги, которые она прячет под своими длинными юбками. Но сейчас Артёму стало совершенно ясно, насколько он заблуждался. – Я тебя боюсь в этих кожаных штанах, – правый уголок его рта пополз наверх, создавая рядом привлекательную морщинку. И он об этом прекрасно знал. – И за тебя, кстати, тоже боюсь. Не захмелей сильно, ладно? – вдруг он вспомнил, что это её не первый прием алкоголя за вечер. – D'accord, Monsieur! Bonne nuit[7 - D'accord, Monsieur! Bonne nuit – с французского «Хорошо, сэр! Спокойной ночи».], – она по-детски похлопала ресницами, потом помахала рукой на прощание, и пританцовывая, пошла прочь. Коктейль не допила. «Неужели, не понравился?» – подумал актёр, ведь обычно девушки были в восторге от его изысканного выбора. – Оксид твою медь, – в какой-то задумчивости произнес Артём, всё ещё глядя вслед Асе и покачивая головой. – Кто эта крошка? – спросил приезжий друг. – И почему не познакомил? – Спокойно, мальчик, этот экземпляр тебе не получить. Артём ещё не видел костюмершу такой… такой… Дерзкой? Нет, дерзкая она всегда. Игривой? Может быть. Раскованной. Вот подходящее слово. 1860 год Я наугад нашла библиотеку. Здесь, видимо, были помешаны на зелёном цвете, судя по тому, что я увидела перед собой. Растительный зелёный орнамент обоев на стенах, бархатные изумрудные портьеры и травянистого цвета ковёр. До сих пор не привыкнув к габаритам пышных платьев, на ходу уронила статуэтку. Почему я такая растяпа. Всё так хорошо начиналось, а теперь… мне конец. Опять. Вдруг это очень дорогая вещица? Святые угодники, и что теперь делать? Собрать и выбросить за окно? Нет, могут заметить. Интересно, а фарфор горит в огне? И ведь, как назло, в платье нет даже карманов. Здесь повсюду книги, книги, и только стол, стул, два глубоких кресла и пуфик для ног. А что если отодвинуть фолианты на верхней полке и спрятать за ними осколки? Вряд ли хозяева дома такие уж большие книголюбы, чтобы лезть на эту верхотуру, да и фамилии авторов какие-то все незнакомые. Подставила пуфик к шкафу и сняла ботинки. Хоть бы не грохнуться. Какое везение, книжный ряд на верхней полке был расставлен не вплотную к задней стенке шкафа. Начала вынимать книги, временно пристраивая их чуть ниже. Но стоило мне вытащить пару изданий, как рука нашарила несколько конвертов. О-ла-ла, да не я одна тут решила тайник устроить. Шаги. Энергичный стук каблучков по лестнице. О-о-о, я пропала, если эта особа идёт сюда. Копаюсь тут в чужих письмах. Быстрее, быстрее, недотёпа. Но так быстро осколки не закинуть наверх. Вынула письмо из одного конверта и высыпала туда фарфоровые кусочки из подола юбки, который был завязан, чтобы удержать улику от падения. Ещё и вид, как у невоспитанной девицы, с задранной юбкой. Письмо запихнула внутрь лифа. Так, конверт с осколками наверх, следом книги. Отлично. Поспешно выхватываю первую попавшуюся книгу со средней полки и плюхаюсь тут же на пуфик, прямо лицом к книжному шкафу, когда дверь в библиотеку отворяется. Сердце стучит, как у загнанной кобылы. Щеки горят. А под подолом платья босые ноги и ботинки, которые я не успела надеть. Господи, Господи, прошу Тебя, хоть бы она не заметила пропажу. Хотя бы не сейчас. – Моя дорогая, ты опять в библиотеке. Вредно таким молоденьким и прехорошеньким девушкам так много читать. Я скоро уже начну запирать от тебя эту комнату, – женщина, о, как она была очаровательна, мила и весела, вдруг чуть нахмурила аккуратные чёрные бровки, прищурилась и посмотрела на книгу, потом перевела взгляд на меня, – "Естественная история попугаев"? Мисс Амели, Вы меня удивляете своей необычайной любознательностью, – и она заразительно расхохоталась. С виду Ане было не больше двадцати пяти лет. Крохотная, худенькая, но чрезвычайно живая и энергичная, белокожая брюнетка в закрытом платье свободного кроя и цвета пожухлой листвы. Как я узнала позже, такой утренний домашний наряд называется враппер. Разговаривала она также гнусаво, как и кухарка, которую я встретила с утра, будто у неё гайморит. Звук «а» в словах произносила больше похожим то ли на «э», то ли на «у». Проглатывала звуки «Т» и «Н», словно их и не существует в английском алфавите. Я удивилась, что несмотря на её непривычный акцент, мне всё же легко удалось понять смысл сказанного. Может быть, Ана не англичанка? Что ж, это только плюс. Когда у меня прорежется голос, можно будет не стесняться говорить. Интонация была доброжелательная, но с едва уловимым оттенком гордости. Я жестами показала на нос, а потом изобразила кашель и указала на женщину. Как бы спрашивая, что она тоже простужена. – О, нет, нет, дружочек, я не больна. Так уж мы, жители северной Англии, разговариваем. Странно, что ты только сейчас об этом спросила, а не в день своего приезда. Просто я ещё спросонья, чуть хрипловатая. Смешно наблюдать, как приезжие стараются говорить в нос, чтобы сойти за местных. А ведь у нас нос не дышит много лет, всё из-за этих проклятых дымящих труб хлопкопрядильных фабрик. Я изобразила удивление. – Вот же забавно вышло: мы пригласили тебя компаньонкой в свой дом, – слово «house» она произнесла, как «эуз», – чтобы ты болтала со мной, рассказала о Франции, читала вслух, а выходит, что теперь я буду читать тебе и тараторить за двоих, – и женщина простодушно рассмеялась. – Но всё равно я рада, потому что здесь скука смертная. Манчестер – это не Лондон. Сплошные работяги и дельцы. Почти никаких развлечений. Мне так жаль, дорогая, что ты захворала. Пойдём скорее отсюда, посидим у камина в моей комнате. В библиотеке всегда холод собачий. Я не знала, как встать и пойти босыми ногами. Но когда в конце концов потянулась за ботинками, Ана лишь закатила глаза и пошутила: – Я тоже ненавижу эту неудобную обувь. Неужели в 19 веке есть нормальные живые люди, похожие на меня, а не все эти восковые фигуры, окоченевшие с пресной улыбкой в книксене? В маленьком будуаре Аны мы уселись на бархатной синей софе, разулись и протянули ноги к пылающему в камине огню. По стенам пускали свои ветви какие-то невиданные деревья с серо-голубыми листьями, незнакомыми мне жёлтыми плодами и фантастическими маленькими птичками, нарисованными на обоях. Комната была будто сквозной: одна дверь вела в спальню, а другая… я не знаю, что было за другой дверью. Напротив спальни Аны, в которую я не заходила, через коридор была комната Митчелла. Удивительно, но ни одного зеркала в доме я пока не увидела, и до сих пор не знала, как же я выгляжу. На секретере лежал раскрытый номер «The Englishwoman's Review» на статье о правах женщин. Ана заметила, что я пробежалась глазами по тексту и начала говорить: – Барбара Бодишон выпускает этот журнал со своей подругой. Он не такой, как все эти издания о моде и домоводстве. Наконец, женщины обретают голос в обществе. А ещё у Барбары собственная школа в Лондоне. Я тебе говорила, что тоже до замужества окончила курсы учителей? Как только они появились в 1848 году папа сразу же подумал, что отправит меня учиться, когда придет время. Это, конечно, не Оксфорд и не Кэмбридж, куда нам с тобой путь закрыт, – она говорила со мной, как с подругой, и это было приятно. – О-о, я бы с удовольствием уехала отсюда куда-нибудь на учёбу, если бы женщинам позволили учиться наравне с мужчинами. Я и тебя выпросила по той же причине у Митчелла, хотя можем себе позволить только одну горничную, она же и кухарка у нас. Втайне надеялась, что он отпустит меня в Лондон с компаньонкой. Так хотела побывать там на базаре в Сохо, увидеть Хрустальный дворец, сходить в театр. У нас ведь даже театра в городе нет. Это ужа-а-асно. Ну, хотя бы теперь в Манчестере можно выезжать без Митчелла, благодаря тебе. Так вот как теперь его зовут. И он женат на ней. А я-то губу раскатала. Улыбалась ему за завтраком, как идиотка. Что ж, остаётся только надеяться, что его жена такой же добрый человек, как и он сам. Не глупец же он в самом деле, чтобы жениться на недостойной женщине. – Ох, а ты слышала, – и глаза женщины вдруг загорелись. – Да конечно, слышала. – Ана вскочила с места, вытащила из ящика секретера брошюру и передала её мне. На первой красочной странице была нарисована счастливая девушка, стоящая на огромном глобусе, в одной руке у неё была трость, а другой она придерживала шляпку. – Томас Кук предлагает англичанам отправиться с ним в путешествие вокруг Европы. Но никуда мы с тобой не поедем… С ревностью Митчелла сладу нет, – Ана спрятала свои глаза от меня, отвернувшись с кривоватой неловкой улыбкой. – И сам не может поехать – занят, и меня не отпускает. Нечестно ведь, а, Амели? Я только кивнула. А сама подумала про найденные письма. Кому же принадлежал тот тайник? Хотелось вернуть всё на место, пока никто не обнаружил пропажу. Как бы моя изобретательность опять не привела к чему-то ужасному. – Я хотела бы устроить здесь свой маленький Лондон. Приглашать соседей, мужчин, с которыми работает Митчелл, и их жён, устраивать приемы, а после них танцы. Но у нас нет ни одной просторной комнаты для танцев. Помню, до замужества вся моя бальная книжка была исписана после первой же кадрили. Мы ведь и познакомились с Митчеллом после одного из загородных приёмов. Я возвращалась со своим старшим братом в нанятом отцом экипаже. И тут внезапно отвалилось колесо прямо на дороге. Извозчик мне говорит: «Выходите, мисс, никуда мы не поедем». А тут, как назло, все остальные гости с бала возвращались. Стыд. Ноги после целой ночи танцев еле держали меня. Митчелл остановился и любезно предложил подвезти нас до дома в своей карете. А через несколько дней нанёс визит. Маме он сразу приглянулся. Знаю, что Митчелла привлекли мои хорошие манеры. Я не выдала себя ни разу, ни то, что прочие кокетливые девицы: ни веером, ни полуулыбкой, и никаких трепещущих ресниц. Осторожничал, побаивался меня, и всё молча и кротко глядел на меня своими глазами цвета Марсалы, – брюнетка задумчиво улыбнулась, приподняв подбородок. «Да, до чего же необычного и чудесного цвета его глаза», – согласилась я про себя с Аной. Сердце пело, что я наконец-то нашла родственную душу – до того непринуждённо было с Аной, будто наедине с самой собой. Но внутренний Фома в моей голове ворчал, мол, и у Бенни была лучезарная улыбка и славная пушистая белочка на плече. Кроме того, я опять не распоряжаюсь своей жизнью, ведь хозяйка здесь Ана. – Ой, разболталась. А ведь страшно волнуюсь. Мы ждем к вечеру гостей. Что же надеть? Хочу выглядеть роскошно, но и непохожей на то, что уж очень старалась понравиться, – от этих слов по лицу и шее Аны пошли красные пятна, хотя вот уж не подумала бы, что она засмущалась. Только не такая уверенная в себе леди. Многие вещи у Аны были в двух экземплярах: одинаковые маленькие черные ботиночки, два кружевных капора с оборками и даже некоторых платьев по два. Судя по размерам дома, семья-то была не чрезмерно богатой. А это непонятная мне загадка. 31 декабря 2013 года Михаил в ожидании ответа скорой помощи, прижав трубку радиотелефона к уху, наспех складывал простыни и запихивал их в ящик для постельного белья. Глава 3 2013 год Артём Новый театральный сезон складывался для Артёма не лучшим образом. Один из старожилов сцены с позором расстался со своим местом. Он брал взятки со студенток курсов актерского мастерства, организованных год назад при театре. Бесстыдно обещал девушкам роли после окончания учебы, но режиссёр большинству из них отказал. Теперь Артёма поставили вместо уволенного актера на роль Хиггинса в пьесе «Пигмалион». Это недвусмысленно говорило о том, что актер переходит в другую, чуть ли не пожилую возрастную категорию героев. А ведь ему всего тридцать шесть. Он боялся старости, морщин, седых волос, комичных асексуальных ролей, боялся забвения. Индикатором мужской состоятельности для него были всё ещё непрекращающееся обожание и «аппетит» со стороны молоденьких девушек. Хотя, как говорится в женском глянце, между звездой кино в молодости и тем же актером в среднем возрасте девушки выбирают второго. Есть что-то чертовски волнующее в серьезном, проницательном взгляде уже несмущающихся глаз с морщинками, пробирающем до мурашек, в кривых дорожках на лбу, бородке с едва уловимыми блестками седины, в сильных, опутанных жгутами вен запястьях с люксовыми швейцарскими часами. Как и состаренное дерево со всеми его трещинами и шероховатостями, с историей выглядит эффектнее новой отполированной доски. Но Артём не читал женских журналов. Пошел второй месяц с начала репетиций «Красного и черного». Во втором составе на роль Жульена Сореля был Сергей Дворецкий, которого переманили из театра юного зрителя. Еще не решили, кого из двоих мужчин выпустят на сцену. Режиссёр был мастером спорта по шахматной игре живыми людьми. Эта гонка на выживание раздраконила самолюбие Артёма не на шутку. Он про себя окрестил своего конкурента напомаженным лакеем. Тому способствовала и фамилия актера, и его манера учтиво держаться со всеми, начиная от уборщицы и заканчивая режиссёром. В довершение ко всему, Артём почти потерял из виду Асю, которая придавала хоть какой-то остроты ощущениям своей непредсказуемостью, дерзостью и объективной критикой. Он всё время искал её глазами. Они мельком виделись только во время смены костюмов прямо на спектаклях. Митрошина добилась от администрации театра индивидуальной гримерки для Артёма, в которой его обхаживала, как квочка цыплят, вечно причитающая баба Маша. Репетиции нового спектакля проходили до недавнего времени без костюмерш. Странно, что актеру не хватало присутствия Аси, ведь он вполне спокойно провел большую часть лета в отпуске, почти не вспоминая о девушке. Сегодня были готовы две смены костюмов, поэтому работницы из костюмерного цеха должны были засечь время на переодевание между двумя самыми пикантными сценами. Возможно, потребуется доработка одежды. Вторая сцена проходила после смены декораций, в спальне госпожи де Реналь – Знаешь, Тёма, я всё чаще думаю заменить тебя Димкой Столяровым. Артём готов был взорваться и уже открыл рот, чтобы чертыхнуться. – Не смей! Не смей меня перебивать! Не похож ты уже на двадцатилетнего юнца. Мешает твоя опытность в лямурных делах. Тебе поцеловать женщину не сложнее, чем спросить «как дела». Здесь нельзя так, понимаешь? Нельзя! Сколько обсуждали сюжет и чувства во время читки сценария, ты всё мимо ушей пропустил? Конечно, Артём читал, но рыдать от робости в ногах женщины, с которой ты решил заняться любовью, – это не по-мужски, жалко выглядит и не поможет получить желаемое. Стендаль перегнул палку. – Эта замужняя женщина пугает Жульена. Мальчик теряется, робеет в её присутствии. Все заготовленные речи летят к чертям собачьим при одном её взгляде. Он сам себе признаётся, что не удается быть обольстительным. Жульен до неё никого, понимаешь, не любил. Ведёт себя, как полный дурак. Дрожит от одной мысли оказаться в её спальне. Он не знает, что там нужно делать. Серёжа, давай ты покажи, как это видишь. Сергей Дворецкий, с виду моложе Артёма лет на пять, и выше на голову, всё ещё стоял в белых облегающих перчатках и черной фрачной паре, которая сидела на нем безупречно. Лучше, чем на Артёме. Он решительно скинул пиджак, расстегнул несколько пуговиц до самой груди на белой сорочке, отделанной гофрированным манжетами и воротником, и чуть взлохматил идеально уложенные волосы. – Мадемуазель, можно Вас попросить об услуге? – сказал он со всей доступной ему вежливостью брюнетке в длинном горчичном платье. Ася оглянулась по сторонам, сомневаясь, что актёр обращается к ней. – Да, да, пожалуйста, – и Сергей протянул к ней обе руки, а когда девушка подошла, он извиняющимся тоном сказал: – Простите, я пока не знаю Вашего имени, – и выжидательно, несмело посмотрел на неё. – Какого…? Что он… она же не… – пытался вмешаться Артём. – Тихо! – рявкнул режиссёр и выставил ладонь в предупреждающем жесте в сторону Артёма. – Пусть делает, что задумал. Я разрешаю. – Ася, – сказала девушка каким-то непривычно тихим голосом. Сергей добро улыбнулся, и в этой улыбке не было ни капли притворства и ехидства. – Видите ли, Ася, моя партнерша очень опаздывает… Сергей наклонился к уху девушки, чуть касаясь кистью её локотка, и что-то прошептал. Она вдруг залилась краской, но, когда он с немой просьбой посмотрел, наклонив голову к ней с высоты своего внушительного роста, Ася кивнула и улыбнулась, а потом отвернулась к зеркалу. Актёр вышел за дверь репетиционного зала. «Какого дьявола задумал этот напомаженный лакей?» – стучало в висках у Артёма. Дверь медленно отворилась. Ася вздрогнула, испуганно дернула головой, но не повернулась. Сергей закрыл дверь и замер, глядя на отражение девушки. Они встретились взглядами в зеркале. Костюмерша прикрыла рот рукой и повернулась к нему. Затем стиснула платье на груди, будто пыталась плотнее его запахнуть в приступе стыдливости. Сергей обернулся к двери, собираясь уйти, но тут Ася сделала шаг в его сторону. Актёр медленно нерешительно повернулся, теребя свисающие рукава своей сорочки, преодолел расстояние до неё и упал к ногам девушки. Он обнял её за колени и спрятал лицо в складках длинного платья. Спина его вздымалась с каким-то содроганием. Лицо девушки стало пунцовым от стеснения, что придавало невероятную реалистичность сцене. Будто они были здесь совершенно одни, и не существовало всех этих устремлённых на них любопытных глаз. Сергей поднял голову и умоляюще посмотрел на Асю – он в её полной власти. Костюмерша взволнованно дышала, смотря в сторону, боясь взгляда своего несмелого просителя. Но опустив дрожащую руку, всё же еле коснулась растрепанных волос Сергея. Актёр поднялся на ноги, такой же раскрасневшийся от стыда, и начал осторожно целовать её ладони. Столько благодарности, нежности и невесомости было в движении его губ. Он легонько коснулся лицом её щеки. Ася закрыла глаза и слабо улыбнулась. «Вот же собакин сын», – Артём не знал, как всё это прекратить. И немедленно. Но Сергей был действительно хорош – тот самый нежный герой, сбежавший со страниц остиновских романов. Сергей посмотрел на девушку, словно прося разрешения, потом накрыл ладонями её веки, робко провел губами по приоткрытым губам Аси и замер. Она прильнула ближе, и тогда мужчина начал бережно, неспешно осыпать её лицо поцелуями. Кончики пальцев Сергея побежали вниз по спине Аси, невесомо поглаживая и выводя замысловатые узоры. Он подхватил её и приподнял вверх до уровня своего лица и начал кружить в объятиях с довольной улыбкой. – Господи, меня сейчас стошнит от этих приторных соплей. Прямо первый поцелуй Барби с Кеном. Бе-е-е, – Артёму всё-таки удалось остановить эту слишком правдоподобную романтическую сцену. Сергей оторвался от Аси, как ни в чем ни бывало, только глаза заволокло каким-то туманом. Но он в считанные секунды совладал с собой и отвесил ей поклон: – Благодарю! Вы были бесподобны. Прошу прощения, что испортил Вашу помаду. Ася пошла в свой угол, смущенная до ужаса, но минуту назад она вся отдалась роли. В тот момент не было никакой костюмерши, власть захватила госпожа де Реналь. Артём пялился на неё, позабыв о репетиции, пропуская мимо ушей диалог режиссёра, пока Ася не сказала одними губами: «Прекрати». – Ты уверен, что сможешь повторить это с Померанцевой? И со словами, – спросил режиссёр у Дворецкого. Сергей закусил губу, улыбнулся и без всякого пафоса дважды кивнул. После обеда Артём был свободен до пяти часов вечера, но вместо отдыха перед спектаклем пришёл в мужской костюмерный цех. Он долго придумывал идеальный предлог. Здесь было тесно, душно и влажно. Три женщины орудовали тяжелыми утюгами с отпаривателями. – Простите, дамы, но мне нужна Ваша суперсила, – он показал на красное пятно от соуса на самом видном месте его белой рубашки. Он сам себе не мог объяснить, что здесь делает. – Обещаю в следующий раз надевать слюнявчик, – неловко поджал губы и заморгал ресницами. – Не калека, сам будешь стирать. Видишь какая запарка у нас, – буркнула баба Маша. Она знала Артёма с самого первого его дня в театре. Пожалуй, в каждом коллективе есть женщина, этакий генералисимус, одного взгляда которой боится вся мужская половина, независимо от её должности. Такая тётушка, как правило, на ногах с 5 утра, дома приготовлено первое, второе и компот из сухофруктов, а на работе она вкалывает за двоих и всё-всё про всех знает. Но если, не дай Бог, кого-то на её глазах обидели, нездоровится «желторотикам», «луженая глотка» сменяется на «квохчущую наседку». На батарее в костюмерном цехе стоял пластиковый контейнер с чьим-то нетронутым обедом и пирожки в прозрачном пакете. Похоже, немилость бабы Маши была небезосновательной. Мужчина заметил на скамье роман Сомерсета Моэма «Узорный покров». – Твоя? – спросил актёр Асю. – Угу, – она даже не посмотрела на книгу. – В конце обманутый муж умрет от холеры. – Эй, ну заче-е-ем? Я даже аннотации к книгам не читаю, чтобы сюжет оставался загадкой. Артём снял рубашку, обнажив крепкое тело и выронив зажигалку из нагрудного кармана на пол. Казалось бы, случайно. И так же «случайно» она оказалась рядом с ногой Аси. – Вот же растяпа, – пробормотал Артём и наклонился, чтобы поднять зажигалку, но при этом легким движением скользнул ладонью вверх по голени девушки. Всем было не до его хитрых маневров, женщины превратились в сущих роботов за работой. Только Ася дернулась, как ошпаренная. – Артём Валерьевич, пойдемте я покажу, где прачечная. Он, как разбалованный кот, неспеша последовал за цокающими нервными каблучками, размышляя над тем колготки или чулки под платьем девушки. С чулками удобнее. Такие мысли возникали в его голове без приглашения, по привычке раздевать глазами любую женскую особь. Они прошли сквозь тёмную комнату с плотными рядами костюмов. Непонятно, почему Ася решила не включать свет. Может быть, из-за спешки, а, может быть, в приступе гнева за возмутительное поведение актера. – Разрешаешь себя целовать первому встречному? Укрепляешь в массах стереотипы о дороге актрис на сцену? – с сардонической усмешкой сказал Артём. – По крайней мере он перед этим хотя бы разрешения попросил… в отличие от некоторых, – и Ася недовольно посмотрела на Артёма, напоминая о его беспардонном поцелуе в ресторане и поглаживании её ноги пять минут назад. – Что он тебе прошептал, что так вся разрумянилась? – Не Ваше дело. – Ну скажи, не будь злюкой. Лучше старый враг, чем новый друг, – Артём начал брызгаться водой из раковины так, что на платье Аси появились огромные мокрые пятна. – Вы какие-то странные пословицы изобретаете, – она сказала это совершенно невозмутимо, хотя одновременно выпускала струю воды из пульверизатора прямо в лицо Артёму, словно хладнокровно стреляла из револьвера. – Вообще-то говорится: «Старый враг другом не станет». Он сказал, что я должна его спасти от поцелуя с Вами, и пообещал, что не будет целоваться, как слюнявый бульдог. – Какого черта! Не стал бы я с ним целоваться. – Ну, он сказал, что минуту назад Вы поцеловали Оболонскую, значит, оставили там частичку себя, а он брезгует Вас и не станет её целовать. – Вот же засранец! *** В конце октября Артёму всё-таки пришлось играть Хиггинса в «Пигмалионе». Неужели теперь он будет на сцене в роли пожилых героев? В последнее время от Артёма можно было дождаться только полуулыбки, а глубокая борозда, которая залегла на переносице от непрерывной хмурой задумчивости, делала его похожим на главу сицилийского клана мафии. Образ дополнялся косыми впадинами под скулами. Ему нужно было встряхнуться, почувствовать себя молодым. – Зайди ко мне, – строго сказал он Асе, проходя после спектакля мимо неё в уродском гриме пенсионера и с седыми бакенбардами своего героя-линвиста Хиггинса. Судя по тону, спорить с ним сейчас было опасно. Девушка вошла в гримерку, и Артём тут же щелкнул замком. Комната была маленькой и скудно обставленной: зеркало, кресло возле него, раковина и перекладины для вешалок. Подоконник был непривычно высоким, поэтому Артём не придумал ничего лучше, чем подхватить Асю за талию и усадить туда. Не будет же она стоять. Девушка побрыкалась пару секунд, но мгновенно оказалась на месте, беззаботно болтая ногами на весу. Артём наклонился к ней, чтобы дотянутся до ручки окна и закрыть его. По крайней мере он пытался создать такое впечатление. Затем сел и начал смывать грим перед зеркалом. – Как тебе сегодняшний спектакль? Только честно. – Элайза Дулиттл получилась ни капли не смешной. До Одри Хэпберн нашей Оболонской, как до Луны. На самом деле реплики на русском – слабая тень того, что у Шоу в оригинале, не передают задуманного в пьесе просторечия. Вот если бы она заговорила, как моя бабуля. – А ты прям эксперт? – Не забывайте, что я филолог вообще-то. И кроме того, читала «Пигмалион» в оригинале на английском языке и смотрела фильм «Моя прекрасная леди» 1964 года. Элайза, по задумке автора, говорила на диалекте кокни. Она глотала звуки, смешно коверкала слова. А наша героиня вышла блёклой. Вы говорите по-английски? – А кто сейчас не говорит на нём? Ася мысленно усмехнулась, думая о том, кто с трудом мог выдавить пару простых предложений. – Что ж, представляю Вашему вниманию настоящую Элайзу. Прошу любить и жаловать: «Cheer ap, Keptin. N'haw ya flahr orf a pore gel. Will ye-oo py me f'them?» Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65094017&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Настасья Филипповна – героиня романа «Идиот» Ф.М. Достоевского со сложным характером, загадочная, желанная многими мужчинами, но с мечущейся душой. 2 It's dead rainy – в манчестерском диалекте слово "dead" означает «очень». 3 «Dead fly pies» – шуточное название слоек со смородиной или изюмом, посыпанных сахаром. Традиционное блюдо Манчестерских жителей. 4 Cottonopolis – так прозвали Манчестер, потому что в 19 веке он стал самым крупным центром по переработке хлопка в Англии. 5 Des bisous – sont fran?ais «bonjour» означает «поцелуи – это французское приветствие». Во Франции принято при встрече целовать друг друга в обе щеки. 6 Avec mes amie – с французского «с моими друзьями». 7 D'accord, Monsieur! Bonne nuit – с французского «Хорошо, сэр! Спокойной ночи».