Двенадцатый четверг тридцатого октября

Двенадцатый четверг тридцатого октября Дана Ви Сборник рассказов, с одним(?) концом, о том, как «А» и «Д» сидели на… крышах двух высоток и кидали камешки в людей. Первый – попал три раза. Второй – два. И не потому, что: «добро всегда побеждает зло». А потому, что кто-то «любит троицу». А кто-то – и четные числа. С грехами и кругами – меж нечетных. А что победило? Добро-зло! В лице «Ч», управляющего краном с шаром-бабой, снесшего под ноль обе эти высотки. Вместе с их крышами и… людьми внутри! Добро ли? И зло ли? Добро-зло ли?! Близнецы ли? И башни ли?! Не так важно и… Не это же главное! А важно и главное: «есть ли победитель там, где все проигравшие?». Содержит нецензурную брань. Дана Ви Двенадцатый четверг тридцатого октября Мами (Д) Стоило поостеречься и не идти на этот День рождения. Более того – к детям. Тем более – взрослой! Сберегла бы не только силы и энергию, время, но и… нервные клетки! И не только себе – стоит сказать. Кто бы знал, да? Но в этот, самый первый и единственный, а возможно и последний, раз – я переэгоистка-недоальтруис. Во благо и на благо… другим! Но и о себе, про себя не забывая. Вроде того, что… Я – клоун и не клоун, одновременно. Кому и для кого – как. На Comic Con, определенно, оценили бы мой косплей. Им бы зашло! А вот другим… Осень так и шептала, что: вечер перестает быть томным… наплюй на них! И звезды сошлись. Хит моего Лето вот-вот готов был восстать из пепла и восторжествовать, как Феникс. С улыбкой – от уха до уха… – Сделай лицо попроще! Мы на празднике, а не на похоронах. Сморгнув, я повернула голову в сторону, откуда донесся строгий женский голос. И закатила глаза. Отлично! Он снова там, на ее коленях! Тепло же все оделись! Чуть ли не в зимние, если не осенние, куртки и утепленные тканевые спортивные костюмы. Пледов всевозможных: разноцветных и однотонных, шерстяных и флисовых натащили. А ему все холодно и все к ней тянет! Одет в темно-синие джинсы и красную спортивную кофту, на синюю футболку, под теплую черную куртку. Еще и под ее темно-коричневую куртку, к черному спортивному костюму, и таким же кроссовкам, надо! Так, лезь еще и под него! Там – еще черная футболка и черное кружевное нижнее белье. Заныривай! Молока не даст, но и ты – не грудничок, Михаил! Вам же – шесть, надо иметь уже совесть… Иначе ее – поимею я! И тебя, заодно… И с тобой же – вместе! Ныряй под кожу – к ее кишкам. В которых ты сидишь уже давно, но почему-то у меня, а не у нее. Но будешь – и у нее! А я вас зашью и скажу, что так и было. Родит тебя, снова! Меня бы – кто обратно родил… И когда же это все закончится?! У него, что, своей матери – нет?! Хотя… О ком? О чем это я? Для него, здесь каждая женщина – мать. Немного за сорок. С растяжками и без подтяжек. С осунувшейся, полной, а где-то даже и чересчур-слишком-полной, фигурой. С опухшим, без косметики, лицом… И в этом – я их поддержала! Хоть в чем-то… Но не из-за них и не из-за этого, а просто потому, что я. А еще потому, что дождь передавали, а я мало того, что везунчик – только и делаю, что под него попадаю. Так еще же и вечно – как панда. Что с влагоустойчивой косметикой, что с не. Проще – с не и без нее вообще! Они же – были с чем-то минимальным, из всего возможного набора. С какими-то попытками, вроде черной туши для ресниц и черного карандаша для бровей. Каких-то светло-бежевых теней и нюдовой матовой помады. Но все – мимо и не то. Только – хуже! Хотя, казалось бы, куда еще?! И в трех, а то и четырех, слоях разномастной ткани. Будь то – их одежда или одежда мужей, детей! Которые, в отличие от них, сидящих здесь и вокруг меня, бегают где-то в отдалении. И не мерзнут! Да и без разницы – кто! Длинные блондинистые волосы, с отросшими темными корнями? Или короткие, но темно-каштановые? С карими глазами или с серыми? Зелеными?! Даже чужая тетка – выступит ей! И вполне себе – сойдет за нее… Лишь бы – только ему было тепло, под крылышком. Гребаный птенец! Когда же тебя пнут из гнезда, навстречу взрослой и самостоятельной жизни? – Правда? – не сдержала злорадной усмешки я и насупилась. – А по-моему – разницы нет! И там, и там – скука смертная, не находишь? – Не ерничай! – ее голос стал грубее, даже жестче, и перешел в приказ. Почти что – в требование. Что обсуждению, как и пререканиям, а тем более нареканиям, не поддается и не подлежит. – Пошла бы – лучше с детьми поиграла, нечего уши греть! Действительно! А почему бы мне не променять компанию взрослых теток – на компанию мелких идиотов? Еще и орущих, ко всему. Как это я сразу и не догадалась? И зачем только час сидела? Спасибо за помощь! Я обрела смысл своей жизни. Наконец-то! – Насчет первого – ни за что! – и как удачно, что последнее слово, само по себе, вовсе не слово. И делится на слоги, без моей язвительности и сарказма. Но, все же и в этот раз, с ними. Дополнительно! Как бонус и посыпка. – А насчет второго… Больно нужно слушать вашу трескотню! Ваш треп: на тему родов и воспитания детей. Плохих детсадов / школ и мамашек, не оплачивающих детям конфеты на День рождения. Я. Слушаю. Музыку! Слово – не поделилось, поделилось предложение. А точками – послужили плевки желчью. Почти что – ядом. Люблю это сборище по интересам! Душевно. И от души. В душу! Пока кто-нибудь – кому-нибудь, и в кого-нибудь, не плюнет или кого-нибудь не задушит! Теми же моими, длинными и проводными, черными внутриканальными наушниками. Из рубрики: хотела бы убить – давно бы убила. Но и сделала бы это – по-другому. С воображением бы и с фантазией подошла… Подошла! Да только прерываться не хочется, подождем композицию, что не под настрой. Я, правда, не слушала их разговоры. Только разве что – улавливала суть иногда. И не более! В перерывы – когда одна песня сменялась другой. Остальное – было мне неинтересно. – Вот и послушаешь рядом с детьми, – нахмурилась она, покачивая на руках мальчика. – Приступила к правилу: трех повторений? – изогнула я правую бровь и злорадно рассмеялась. – Не сработает! Можешь – хоть еще сто три раза сказать. А после – и повторить мне это! Я не сдвинусь с этого места – мне и здесь хорошо. Нор-маль-но! – процедила я сквозь зубы. Цедя слово – отрезками. И потеплее укуталась в свою светло-зеленую дутую куртку, с капюшоном. Пряча руки – сначала во внутренние карманы теплой серой толстовки. А после чего – и в светло-коричневой подкладке верхней одежды. Стараясь, под ней и своими плечами, приподнять съехавший с ног, в легких черных джинсах, клетчатый темно-синий плед. Подгибаю под себя ноги и сбрасывая черные кроссовки, сидя на темно-сером стуле, для походов. Из плотной однотонной ткани, натянутой на серую металлическую опору. И ухожу не с головой, а нижней половиной лица, в тепло. Грея своим же дыханием, впитанным и сохраненным в ткани, небольшие пухлые и растрескавшиеся губы. Покусанные белыми ровными зубами, что сами на себя сейчас не попадают. И курносый конец ровного маленького носа, с пухлыми розовыми щеками, по обе его стороны. Темно-карими глазами продолжая зондировать обстановку и ненавидеть три вещи, подряд. А точнее – картины. Ту, что передо мной! Ту, что на мне! В виде растрепавшихся длинных каштановых прядей, что лезут везде и всем. Липнут к бледному, высокому и жирному, от того и потному, лбу. И электризуются от синтетики. Широкие темные брови, хоть и сбивают эти мутные капельки, и разводят их по сторонам, как в море – корабли. Но недостаточно для того, чтобы полностью пресечь попадание их в глаза. Тогда – в дело вступают и темные длинные ресницы, но и они не больно помогают, как и спасают. Путают – только больше и запутываются в прядки. Смешивая все это дело – в какое-то подобие Кузена Итта из семейки Аддамс. Связать бы их вокруг шеи и… И! Что, и? Все равно – не умру. Только шея, лишний раз, болеть будет. И голова – разрываться. Так и о чем, то бишь, я? К чему шла и, по итогу, пришла? От чего шла-то?! Да! Картины! И ту, что во мне! Ничто человеческое ведь – не чуждо. Но в тоже время: что человеку хорошо – то демону смерть! Температурный режим и теплообмен! Спасибо деду за победу! А отцу – за так и не начатую, но проигранную в сухую, войну. Бежал с поля боя так, что пятки сверкали. И темные короткие каштановые пряди – летели назад. Оно и понятно! Первый уровень, как и первая книга из трилогии, всегда интереснее и захватывающе последующих. Тем более, когда дело, в них, касается – не только банального перепихона и инкубаторства, а еще венчания, свадьбы и самого рождения ребенка. Позор позором, а и ему – плевать! Но, как ни посмотри, а ответственность и авторские права, в этом деле, очень трудно признавать и принимать. А я осталась с ней! С матерью. Теперь я – под нее. И словно – человек. Словно! Внутри – демон, снаружи – человек! Но и это – до поры, до времени… Звездный и лунный вечер. В темно-зеленом лесу. Из выскребающих темно-синий полог неба, истыканный и продырявленный светло-желтыми точками и желто-оранжевым диском, сосен и елей. Обещал быть длинным и ни капельки не томным! Длинным и холодным. Осень! Только – начало и сентябрь… Но уже – от нее никуда не деться! На колу висит мочало – начинаем все сначала. А точнее – с момента, где мои мысли так бестактно прервали. И зачем я только поперлась на этот День рождения?! Даже – несмотря на еду и напитки… Костер! С рыже-желтыми, даже красными и алыми, языками пламени. На темно-коричневых ветках и остатках черных головешек угля. В окружении белых, сколотых и обугленных, кирпичей. У которого я так и не села. Опять же – мне же тепло! В самом дальнем углу занятой нами площадки, и лобного места леса, разместилась! За серо-белым, разбирающимся пластиковым столом, на серых металлических ножках. А их, вместе с едой и питьем, к земле холодной тянет. К зиме, холодам и одиноким котелкам. Как и всех нас! Меня, правда, чуть меньше, чем остальных и окружающих меня. Но все же! Еще немного, в этом окружении, и я поверю, что я – человек. Разуверив в демонов и дьявола, ангелов и бога. Во всех смыслах! В себе и не себе. И придушу – себя же. Либо наушниками, либо волосами… Или на дереве вздернусь – теми же первыми или вторыми. А могла ведь и дома отсидеться, прикинувшись, что: готовлюсь к завтрашним парам. Но на кой черт?! Они обо мне не думают, а я, с какого перепуга и перепоя, должна? – Девчонки, не ругайтесь! Ну, не хочет она идти к детям – пусть не ходит! Это…? Это что, сейчас?! Мамашка-кукушка этого пацана? Она вякнула?! Точнее – мило пробурлила. Прошу прощения! Последняя стопка белой, для этой белой, т.е. блондинки, была нокаутирующей. И куда только смотрит ее муж? Не на нее – точно. Да он даже и не стоит рядом с ней! Подумать только… Как и я – тоже не любит сбор, всех оттенков розового и сериальных штампов, в одном человеке? Но почему-то, все же, женился на нем! На ней… И детей завел от него! От нее… Как животных, честное слово. Но не родил же! Родила – она. Хотя того пацана, что никак не слезет с колен моей матери, завел точно. Девчонка-то – попроще. Постарше, в сравнении с ним, и по сподручней – будет. Хотя бы тем, что я ее не вижу сейчас, в отличие от него. Она мне глаза не мозолит, опять же и все еще – в отличие от него! Но на чем я остановилась… Да! Розовый сбор! Спортивный костюм, дутый жилет, кроссовки и… флисовый плед! Собрала все, что могла и не могла. Ей бы, прямо отсюда и… Отсюда! В костер или на показ мод, перешедший в баттл и сброс, только не на маты! А в жерло вулкана или к аллигаторам. А ведьм ведь сжигали и за такое! За отсутствие рыжего, зеленого… Но зато – за наличие розового! А подобных стерв – и не за такое! Осматриваю окружающих – в поиске темной макушки Сергея. С выбритыми, молодежно, висками. И нахожу его при деле. Своем! А до ее – и никакого нет. Пьет себе, с лысым русым другом. Поделив на двоих – любовь к темно-зеленому цвету, в дутых жилетах. И к темно-серым спортивным костюмам, заправленным в высокие серые кроссовки. Будто и не сговариваясь. А на деле… Плевать! Стоят в сторонке и в ус не дуют, молодцы! Раньше я представляла себе ад – в виде комнаты, где все, абсолютно все, выполнено, сугубо, в розовом цвете. В розовых тонах и розовых оттенках. Пятьдесят оттенков розового! Личный ад и личный сорт… Но! Все взаимосвязано: сорт – смерть – ад! Красота… Среди бегущих! Кхм… Розовое! Все и все. Люди – тоже! Но сейчас… Вновь и вновь осматривая эту гоп-компанию, понимаю, что, отныне, моим личным адом – будет компания алкоголиков-проповедов-философов! – Я не хочу, чтобы она слушала то, что мы здесь обсуждаем! Какие мы – циничные и принципиальные, аж бесит! Не так сказала… Бесит, что мы с ней, в этом, так похожи! Уж, если вцепимся – хрен отпустим! И надо же… Хоть где-то, наконец, проявилось наше, с ней, родство! Та-дам! Вот, что я люблю! Раскрытие и вскрытие – под конец… Не оленей! Но – в лесу! Хотя… Кто-то точно пойдет домой на рогах. А от какой, именно, измены – каждый решит для себя сам. – Аня права, Люсь! Вдруг, после, наслушавшись всего этого – она и рожать не захочет… – А я и не захочу! – широко улыбаюсь и резко прерываю третью мать. Третью, как водится, не по порядку, а по значению – для коалиции яжматерей. Юлю! Жену того светловолосого. Дениса! Из рубрики – тупой и еще тупее. А точнее – худой и еще толстее! Но, как ни странно, бесящую меня – чуть меньше остальных. Не выделяющуюся, на фоне темно-коричневого большого бревна, своим костюмом – цвет в цвет. С кроссовками и жилеткой – под цвет ночи. И короткими волосами – в цвет костра. Не ведьма, но и сжигать бы было – жалко! Да и сын у нее – ничего. Опять же, как и в случае с той девчонкой, вне зоны действия сети и моего обзора. Прекрасный парень! Старше ее и почти что ровесник – мне. Что так, что этак… Слова уложили на лопатки – похлеще стопки белой. Словесный апперкот! Даже мужья этих подруг – обернулись и воззрились, в непонимании, на меня. Добрый вечер! Я наконец-то привлекла ваше внимание? Я рада! А вы…? Да будто мне и дело есть! – Что, прости? И голос, кажись, пропал. Эффект достигнут! Я добилась! Пора расшифровать – попроще. Для эрудитов и сугубо понимающих. Для интеллектуалам – сейчас, здесь и всегда. – Я как-то неправильно выразилась? Не по-русски?! Я не собираюсь рожать! – повторяю дотошно и дословно, выделяя и разделяя, каждое слово. Подавая их – отдельно. – По крайней мере – не сейчас. Может… Лет так – через двадцать, – прибавляю в уме – к имеющимся своим семнадцати. Кривлюсь. Можно и еще взять. И еще накинуть. – Двадцать пять! А вообще – я хочу ребенка из детдома! Где-то… Лет пяти! Не хочу подобного отродья, – указываю головой. Не рукой и не пальцем! Конечно, я же – такая вежливая. Прямо – пай-девочка. Девочка-девочка. Ага. Припевочка! И Choco Pie! Нарисовалась – не сотрешь! На мальчика – в руках Анны. Забавно, я даже в мыслях – ее по имени называю! Когда же она стала, для меня, не матерью, а просто: Аннабель? Когда стала: Анной и Аней, тетей Аней?! И не припомнишь же! А что у пьяного на уме… Глядишь – скоро будет и на языке! Демоны же – по мыслям, а ангелы – по словам. Перейму у них это. Тем более, что светлячки – куда более приближены к челяди. А тут – они все, как на подбор. И я – как тьма из тьмы. И дядька Черномор! И смешно и плакать хочется… Компания пребывала в шоке от моих слов. Я же была спокойна, как удав. Впервые! Помнится… А! Ну, Аннабель мне и сказала! Она мне и говорила о том, что я: слишком много стала говорить! Но разве это – плохо? Даже, если я и отхвачу… А что – и скорее всего! Разъяренный и мечущий молнии в меня. Громыхая, при этом, голосом. Взгляд Анны. Не предвещал ничего хорошего. Я буду точно знать, что получила – за дело. И что свою позицию – я отстояла! А не трусливо убежала, поджав хвост. Да, Ань! Я теперь – не прячу глазки в пол от проступка. Не прячу их и от грязного слова, сказанного при тебе и тебе. Я теперь – другая! Я теперь – гуляю! Как меня занесло-то! Другая! Да! Иная! Пора бы уже и привыкнуть! Каким-то образом ощутив, что говорят о нем, ребенок зашевелился. Завошкался и как-то тихо заныл. Даже – завыл. Надеюсь, во сне тебя волки грызут. Да и вовсе – загрызли! Загрызли и сгрызли! Будешь знать – как семейное счастье воровать. Плохая?! Да, не спорю! Эгоистичная и лицемерная? Самолюбивая и самовлюбленная?! Дайте две. А там – и четыре! Да! Это все – да! Но лишь потому, что: не хочу делить Аннабель с кем попало! Какого черта он, вообще, к ней спать улегся?! Есть еще, как минимум, два теплых места. Пусть к ним идет! На их счет – претензий нет. Их, правда, так удивляют мои слова? Неужели они считали, что дни, плавно перетекающие в недели, а там месяцы, годы, проведенные с их детьми и не их детьми – смогут настроить меня на беременность? Роды и своих детей?! Да черта с два! Я их ненавижу. Уже! Что будет, когда у меня появятся свои? Еще! Я же убью их. Тут же! Без суда и следствия. Да и до рождения – после зачатия. Коль, не пресеку до и во время. Чего хотелось бы – неимоверно! Что я, даже готова вспомнить о боге, да и всех богах, моля их об этом. Одновременно всех и вкупе! Вот уж, правда… Не оставляйте! Если что я и поняла из собственной жизни – никогда не оставляйте старшего ребенка с младшими, не родными, да и родными, нянькой. И надолго! Рано или поздно – это въестся и… На будущих детей и внуков – вы смело будете смотреть в чужих руках и у чужих людей, в род или детдомах. А ваше чадо вступит в ряды чайлдфри. Да там и до парада – недалеко. И ладно, если дирижаблей. Та же тема, кстати, с работой и семьей. Чрезмерная слежка и опека, забота – дадут по мозгам и перевернут игру мира. И добро пожаловать в мир без детей! Рай или ад… Каждому – свое! А что, собственно? Увлекательно. Мир. Без. Детей! Кому: Я. Тебя. Люблю! Кому: Выходи. За. Меня! А кому… Это и эти три слова! Вкусовщина и цветовщина, не более. Нет детей – нет проблем! Я никогда не делаю того, чего не понимаю. Зачем? Зачем дети? Стакан воды? Опять?! Да я его сам налью и рядом поставлю. А лучше фильтр или бутыль. Дальше, что? Хочется? А мне не хочется. А смысл жизни? Нельзя вкладывать в детей – свой смысл жизни! Он. У них. Свой! Они найдут – свой. А ты, в свою очередь, вот попробуй найти и свой. Без них! Закрыли тему. Какой смысл может быть в том, что не ты себе дал и не ты у себе же отберешь? Тебе, не спросив, дали и так же, не предупредив и не сказав, от тебя же, отберут. В жизни. Нет. Смысла! Вкладывать его – в семью? А если семья развалится. Смысла – не будет! Также и в обратную сторону. Не будет тебя – не будет семьи, детей… – Тихо-тихо! Спи… – зашептала Анна, нежно и ласково укачивая это отродье. А меня взяла измена. Все рогатые и рогоносцы, в очередь! За мной будите. Отлично, давай! Давай забудем обо мне и будем успокаивать его. Давай не любить меня и будем лелеять его. – А, может, ты его еще и к себе домой возьмешь?! К себе. Не к нам! Вот так и теряют друзей! Так и теряют семью. – Дарина! – рыкнула она. И уже полноценно – повернулась ко мне. Не только лицом и головой, а и всем своим тучным корпусом. Но и при этом – стараясь как можно меньше двигаться. И вообще – не двигаться. Естественно! Чтобы не разбудить его. Для меня – она этого никогда не делала. А когда она, вообще, что-либо делала для меня?! До десяти лет – я была на попечении бабушки. Валентина! Женщина, пятидесяти двух лет. Прекрасная женщина и прекрасный человек! С кучей милых мимических морщинок, у аккуратных, небольших старческих губ и светло-карих глаз. С подернутыми сединой, короткими светло-каштановыми волосами. И с чуть сгорбленной, но худой фигурой. Чуть ли не единственный, пока и на моем веку, кто хоть как-то был в моей треклятой жизни. И принимал в ней какое-то участие. Да и практически – все! Была и есть, мне и для меня, вместо матери и отца! Пока первая работала и отбивалась от мыслей о втором! А после… После – на самостоятельном. Так сказать: под свою ответственность и на своем попечении! Я принадлежала – лишь себе. Только, сугубо, на материальном попечении – я была у нее. Что касалось отношений, как чувств и эмоций, так ощущений и души – было не к ней. И что же я вижу теперь? Теперь – я вижу, что, оказывается, в ней есть душа! Душа, представляете?! Чувства и ощущения, эмоции… Сердце в ней есть! Чертова душа и в черством сердце, которую она сейчас дарит этому отродью! Не мне. Ему! Почему же тебе так везет-то, сученыш, а?! – Да пошла ты! – выкрикнула я. И обувшись, подорвалась со своего места, идя в сторону дороги. Кое-как накинув на плечи куртку, и застегнув ее молнию на половину, я побрела по коричнево-желтой, земляной и песчаной, тропинке. Сквозь темно-зеленые деревья и кусты, по непроглядной, и хоть глаз выколи, темноте. Не разбирая дороги и силуэтов, чего бы и кого бы там ни было, впереди. Класть! Я больше не останусь в этом окружении. Не останусь рядом с этими людьми! С этими нелюдями. А казалось бы: кто есть кто! С их чертовыми детьми и Анной, забивающей на собственного ребенка, чтобы уделить внимание чужому. Прекрасно! Добросовестная… Кхм! Пусть я споткнусь и пусть упаду, разобью нос и голову. Тело и душу. Сердце! Что, собственно, одно и тоже! Или меня изнасилуют, например! А может – даже и убьют. Пусть. Я готова к этому! И не потому, что, скорее всего, возрожусь. Хоть, мысли мои, как и дела, достаточно крамольные и каверзные. Но неестественная смерть, как не суицид, обязывает к прощению и отпущению! Лишь бы – только не терпеть эту ноющую и снедающую, меня, боль. Что сейчас рвет меня на части. Не хочу чувствовать ее! Не хочу… Нужно уйти! Куда? Неважно! Лишь бы – далеко. К кому? Не имеет значения! Лишь бы – не домой. И лишь бы – не обратно. Не вернусь! Не попрошу прощения. Хватит! Напросилась – за всю свою недолгую, но какую-то, жизнь. Кто же знал, что официальная, как и капитальная, ссора – произойдет, именно, сейчас? Если бы мне сказали, что я пошлю родного человека и уйду ночью из леса – в никуда и одна… Я бы не поверила! А после – рассмеялась и плюнула бы в лицо. Разу уж идти по всем штампам и баянам – так идти по всем. Но… Вот! Верь или не верь, а это случилось – сейчас! И как-то… Не страшно, даже. Не больно! Не настолько, чтобы… Чтобы невмоготу и никак! Стало – даже легче! Будто… Камень с души упал! И хоть она и болит… Продолжает ныть и подвывать, скрестить и выскребать, меня же и из себя. Акклиматизация – всегда проходила для нее тяжко. Но болит – уже не так сильно и не так тянуще. Эту боль можно терпеть! И я потерплю. Как обычно, в принципе. Плевать на нее и на ее друзей. На их детей и на всех свидетелей. Плевать! Надоело держать авторитет! Тихая и примерная девочка! Ее только в пример и ставить! Чуть ли – не боготворить, ага! Обожествлять! И в попу целовать! Ради всего… к-хм… не моего святого! Надоело нести этот хомут. Надоело тянуть вожжи, таща за собой этот караван и корабль. Надоело. Я – не бурлак! Пусть ненавидят! Даже – пусть презирают. Я буду не против! Рано или поздно – они должны были увидеть мое истинное лицо, без этих чертовых масок! Что, в большинстве своем, понавешали они же сами и для себя. И они его увидели! Да будет свет!: сказал недоэлектрик-перехирургсапер и перерезал не те красно-синие провода! В переднем правом кармане куртки разрывается телефон. Повторяет, снова и снова, одну и ту же мелодию звонка. А я продолжаю идти – как в сказке: не зная куда! Не принесу, да, но: несу то, не зная что. Себя! А куда? На Кудыкину гору, чтобы спрыгнуть с нее! Но перед этим… Толкнуть всех тех и этих. Пропущу и провожу, так уж и быть, в последний-то путь! Спотыкаюсь о темно-коричневые, почти черные, старые и трухлявые, иссохшие и большие, длинные и толстые корни деревьев. Прорвавшие и прорезавшие побитую и истерзанную, потрескавшуюся со временем и потресканную самим временем, дорожку под ногами. Запинаюсь о серые камни, осекаюсь о стеклянные бутылки. Считаю прочую мерзость. Радуясь, что и не носом. Вроде – оставленного цветного, пищевого и питьевого, мусора. Разноцветного и разношерстного – продакт-плейсмента. Практически падаю, но, в последний момент, ловлю сама и себя же. Удерживаю равновесие, перевожу сбившееся дыхание и иду еще быстрее. Хотя… Куда уж быстрее? Знаю, что оторвалась и что меня уже никто не догонит. И не начнет даже погоню! Не начал! Не начала… За кем и чем? Но ощущение чьего-то присутствия – не покидает. Не оставляет – ни на одном из шагов. Неужели, догнала? Но, да… О ком и о чем это я говорю? Эта женщина – не переступит через себя! Даже и, тем более, ради меня. Не наступит на шею своей гордости – своей же гордыней. Человек, а столько греховного пафоса! Не дадут же забрать ее – из личных интересов и побуждений. Или… Или, да? И она… Догнала?! Слышу хруст сухих веток за спиной… Ускоряюсь! Но… В секунду оказываюсь поймана! Чья-то правая рука хватает меня за плечо, разворачивает и… Оглушительный шлепок! Резкий и резвый хлопок. Пощечина! Вторую руку-то, левую, я и не заметила! Вышло – смачно! Голова отклонилась назад. Пришлось – даже согнуться и чуть выгнуться, чтобы не упасть. А после – приложить правую, уже свою, но прохладную ладонь. К своей же правой, горящей и покрасневшей, раскрасневшейся, как никогда и нигде, ни с кем и ничем, щеке. Ситуация напомнила сцену из Паразита. Вот только у меня – кожа толще, чем у Павлуши. И навряд ли из-под нее – просочится жидкость. Какая-либо! Дрянь, если только… У такой твари, как я, иной и не течет. И это, к слову, не мои мысли. Хотя и такое бывало! И не такое… Дурной пример – заразителен! Это – цитата из ее же глаз. Немое обращение ко мне! Пока что, немое… Останется синяк и, похоже, крупный. А завтра в колледж… Сегодня он зацветет, а завтра расцветет всеми цветами и соцветиями радуги! Зачем только она, снова и снова, подвергает сомнению свою родительскую пригодность и компетентность? Еще немного – и ее могут лишить родительских прав. Не то, чтобы я волновалась за нее… На самом деле – мне все равно! И, как было сказано, мной же, выше – плевать! Просто… Оказаться в интернате и детском доме – не очень-то и хочется. Не хотелось – совсем! Особенно, когда мне остался год до совершеннолетия и обращения. Официального принятия себя, как демона. И всех его сил – в себе! Поднимаю глаза, всего-то – на мгновение, чтобы с готовностью принять второй удар. Третий. И последующие. Но вижу – лишь ее… Ступор?! Ступор! И… Испуг?! На секунду! На какое-то ничтожное мгновение показалось, что она хочет попросить прощения! Хочет извиниться за все это. И не только за это. За все! И я бы простила! Сама бы извинилась за все сказанное. И сказанное ранее, в том числе! Сказанное – вслух и про себя. На высоких и бранных тонах. Опять же – не только и ранее. За все! Извинилась бы! Обняла и, глотая слезы, шептала бы слова любви. Слова тоски по ней… Ранее – да! Когда они – еще были и теплились, пульсировали во мне, но не сейчас! Мои губы нахально кривятся. И кривятся – не в короткой усмешке. А уже – в полноценном и широком, открытом оскале. И ее опаска, те ее испуг и ступор, сходят: на нет! Как с белых яблонь – дым. Тут же! Растворяются и сменяются злобой. – Тварь! – шипит она. А меня, вдруг прорывает. Прорывает на неконтролируемый смех! Я смеюсь – в голос! Смеюсь – сквозь подступившие и проступившие, невзначай, слезы. Почти что – свернувшись в три погибели и калачиком! Оседаю на темно-коричневую, почти черную, землю и грязь, пыль. Меня трясет! А она так и стоит, сверля меня своим темно-карим, почти черным, взглядом. И наверняка выбирает: что же делать дальше? Бить или уйти? Добивать и убивать или…? Выбирает что-то среднее. Хватает своей правой рукой, за мою левую руку, и тянет в обратную сторону. К своим друзьям! Продолжаю извиваться в приступах смеха, чуть ли и не задыхаюсь. Давлюсь этим приступом, в смеси с воздухом. Со сбитым и перебитым, убитым навзничь, дыханием. Хрипло кашляю и сплевываю желтоватую мокроту. Сбиваюсь, но после – вновь смеюсь. Это – истерика! Просто – очередная истерика. А ей кажется, что я над ней издеваюсь. Рыхлю землю кроссовками. Практически – тащусь за ней следом и на коленях. И возможно – даже рву джинсы, как, в принципе, и обувь. Но сейчас – это не трогает. А если и трогает – то меньше всего. Она поднимает меня за плечи, обеими руками, и ставит перед собой. Чуть поодаль от себя, на том же самом столе, я замечаю блеск. Мое внимание привлекает средних размеров светло-серый стальной предмет, со светло-коричневой деревянной резной ручкой. Он, буквально, загорается от света костра. Позволяя, и почти требуя, заострить все свое внимание на нем. И как же я его раньше не замечала? Неужели, знак свыше?! Решил помочь своей грешной дочери? Не нужны мне твои подачки и помощь твоя не нужна! Или нужна? Снова сама себе противоречу. Говорю: нет! А внутри себя ору троекратное: да! Как же я себя бешу в эти моменты! Этой своей неопределенностью и уступчивостью. Ведомостью и доступностью! Как же ненавижу! Ладно! Будь по-твоему, но это – в последний раз. Последний… Как и то, что: подачки – не нужны. И помощь. Ух! Застыв на месте, я будто вросла в землю, смотря на предмет перед собой. Смотрю на него, какое-то время, в полной тишине и молчании. Словно – погрузив себя, и мир вокруг себя, в непроницаемый и невидимый купол. Непроходимый – для всего и вся. Не только для звуков, но и каких-либо действий. Смотрю долго и упорно, дотошно рассматриваю каждую часть и элемент, каждую деталь и мелочь. Тяжело вздыхаю и сглатываю липкий и тягучий, мерзкий ком, образовавшийся в горле, от оставшихся внутри слез. Даже не слыша просьбы – уже знаю, что, именно, она попросит. Просьбы и попросит? Требования и заставит! И я знаю – как это воплотить. Каким образом создать и воссоздать, явить миру! Это – будет больно! Больно, но не больнее, чем уже есть, на самом деле. Зато – зрелищно! Они запомнят это. Надолго запомнят! Запомнит и она. Та, что предала! – Попроси прощения, сейчас же! – кричит она и пихает меня вперед, буквально в руки и объятия того предмета. Не забыв оставить и хлесткую, наотмашь, затрещину на затылке, своей правой рукой. – С улыбкой попроси. Широкой! С такой, чтобы я поверила! Поверишь! Все поверят. Мгновение. И в моих руках тот самый предмет! Из их же рук выпадают белые пластиковые стаканы и тарелки. Стеклянные бутылки и серые стальные столовые приборы. С грохотом падая и разбиваясь о стол. Царапая его – с противным визгом и скрипом. И опадая на землю. Не хуже той же рыже-красной и желто-зеленой листвы. Которую они покрывают и которой накрываются сами. А где-то – и скрываясь, замалчиваясь в редкой и мелкой, но, все еще, имеющейся темно-зеленой траве. В их глазах – страх, ужас и паника, зачинающаяся и начинающаяся истерика! В моих же – непоколебимость и решительность, дерзость и уверенность. Сейчас или никогда! Нужно потерпеть, просто потерпеть. Опять и снова. Потерпеть, да! Но подождать! Подождать и исполнить! Грузно выдыхаю и сглатываю вязкую, горькую слюну. Как остатки и осадки – от того кома в горле. У кого-то, может, они – и сладки. Но точно – не у меня и не здесь, не при них. Не при таких обстоятельствах. Хотя, как посмотреть… В секунду может все и измениться. И на моей улице, вполне, вдруг и заиграет музыка. Начнется праздник! Начнется, да. Уже очень скоро… Поднимаю свой трофей, на уровень лица, и подношу его близко к нему. С секунду рассматриваю, убеждаясь в правильности того, что я видела на расстоянии. И опускаю к приподнятой левой руке. Мое сокровище и прелесть! Надавив им слегка, а после и чуть сильнее и крепче, больше. Черчу! Черчу две параллельные линии! Резко и быстро, резво. Не раздумывая и не размениваясь. По кистям рук, вниз, от левого предплечья и испачканной правой кисти, струится бордово-красная, теплая, солоновато-металлическая жидкость. Металлическая – на привкус и солоноватая – на вкус. Но я не замечаю ее. Не замечаю ее и на предмете. Подношу его, после, и возвращаю же его, к лицу. Провожу им, так же резко и быстро, одну линию. Будто – боясь уже и передумать. Левая рука саднит и неприятно щиплет. Но я пользуюсь правой, так что, на деле – не боясь ничего и делая все, как на автомате и не думая. От уха до уха! Со стороны – напоминает параболу. С точкой пересечения осей x и y, нулем, между сомкнутыми, чуть больше прежнего, побелевшими, почти посиневшими и иссохшими, губами. Уголки их тянутся вверх. Челюсти размыкаются. – Стоит ли чего-то улыбка, отраженная в глазах, в сравнении с улыбкой до ушей? В буквальном смысле – до ушей! От уха до уха… Бой изначально обречен на провал, когда как уже на самом первом этапе (сравнении), проигран в сухую. В сухую! В сухую… бутылку красного! Как говорится: пей из горла! Но можешь не изгаляться и пригубить… со рта. А там – и до дна… И я, буквально, вижу, как в них, в их глазах и душах, телах напротив – бурлит адреналин. Уже не слышу и не чувствую, не ощущаю. А именно – вижу. Вижу, как бушует страх внутри них! Внутри ее гостей и друзей. Внутри ее самой! Дети плачут за спинами взрослых, пока они сами отходят от увиденного, шока и тихого ужаса. Стараясь сгруппировать хаотичные мысли в своих головах. Во что-то, более-менее, походящее на одно целое. Адекватное и вразумительное, понятное всем и каждому. Пытаясь доходчиво объяснить это себе, чтобы, после, объяснить и им. Но не справляются и с собой. Не справляются с разумом, как и с эмоциями, чувствами и ощущениями. Сердцем и телом, с душой. Маленький ублюдок просится домой, давясь слезами. На что я отвечаю раскатистым смехом и схаркиваю кровь. Плюю ей, вперемешку с кожей и со своим же мясом. – Так – достаточно широко, мами? – широко и как-то даже истерически, почти сумасшедше-психически, улыбаюсь я Анне. После чего – отбрасываю нож в сторону, втыкая его в землю и траву, и иду на выход из леса. Ухожу от них и от нее! На этот раз – окончательно. На этот раз – точно навсегда! Помнится, она говорила, что ей: будет легко расстаться со мной! Думаю, пора проверить это… Бабочка (А) Почему все – так? Почему этот мир – так тяжел и жесток к ангелам? Ко всем, да! Но почему-то к ним и рожденным… Рожденным, но не обращенным… С ними он – куда больше и сильнее! Крепче и туже. Хуже и… больнее! А уж к не принятым – в свои семнадцать лет… И подавно! Тем более! Почему? Почему он так зол и сердит? И все – на одного (одну) и одновременно?! Каждый день он так и норовит прижать меня к земле, чтобы затоптать кучей цветных ботинок и туфель. Кучей прочей разношерстной и разноперой, разномастной обуви. Они пройдутся по мне и даже не заметят этого. Конечно… Конечно, ведь свои проблемы – важнее! Свои заботы – куда ближе чужих. Зачем слушать, когда можно высказаться? Высказаться и слить все проблемы на другого. А после – просто уйти. А этот другой, приняв на себя все сказанное, приняв все за чистую и чеканную монету, потеряет себя. Потеряет веру в себя. Пускай… Пускай, это – не так важно! Подумаешь… Его только что использовали, сравняли с землей и окунули в грязь. Ничего… Ничего, грязь – полезна! Грязевые ванны! Да! Сами же, при этом, будут чисты и останутся же таковыми! Они и не представляют, как это трудно… Как трудно – жить! Жить и знать, что все, что у тебя есть – это лишь твоя душа. Тело, ум и красота: они… Они перейдут в чужие руки! И им будет без разницы, что скрывается за этой яркой окраской. За твоей маской и оберткой. Оболочкой! Они считают ее – цветной и блестящей фольгой. За которой – не может быть и никогда не было. Более того – никогда и не будет. Ничего интересного! Поиграли ей, использовали ее и выкинули, оставляя кому-то другому. Для них – я лишь объект. Объект, служащий удовлетворению их потребностей. И ничего более… Только – менее! Они не пытаются узнать меня. Понять меня! Мои мечты и желания, для них – ничего не значат. Они – только ловят их и меня! А когда поймают… Поймают с ними, и за них, и меня. И будут играть! Для них – это развлечение. Для меня же – самоубийство. Перекрывая доступ кислорода, они будут смеяться. Громко, надрывно… Будут смеяться и повторять это. Снова и снова. Из разу в раз. Воображая, что они – повелители. А я, в тоже время, прикрывая глаза и сжимаясь так, чтобы было меньше боли и меньше самой меня, буду терпеть. Буду терпеть и ждать окончания пытки, чтобы перейти к другому. Из рук в руки. И пойду же – по ним! А что еще остается? У меня нет прав! Нет и свобод! Нет ничего того, что есть, и как, у них. Или – хоть каких-то! Хоть чего-то… Хотя последнее – есть! Но в куда меньшей степени, чем у них же. И у всех! Моя свобода – длится минут двадцать. А после – новые люди и новые пытки. Порой, я и сама загоняю себя в тупик. Попадая в серую коробку, которую они называют домом. Я ничего тут не знаю – я здесь не была. Но уже подсознательно рвусь к выходу, наружу и на волю. Хоть это – и не так просто. Усталость накладывается мертвым грузом, накатывает и прижимает. Давит на меня нещадно! Придавливает и выдавливает, из меня же, и всю меня. Из тела – душу. И всю же мою жизнь… Поэтому – мне приходится скрываться. Прятаться в темных углах, самых дальних и потаенных закутках. Но меня, все равно, находят! Находят и уже не отпускают… Деревянные белые двери закрываются. Белые пластиковые ручки не прокручиваются. Как и белые металлические ручки, у деревянных окон, тоже не открываются. И я сажусь на коричневый деревянный пол, покрытый зеленым однотонным ковром, с мелким ворсом. Он протерт до дыр, в некоторых местах. От серых металлических ножек, светло-бежевой деревянной мебели. В виде дивана и раскладного кресла. Но – все еще есть. И вроде как – греет. Я мечусь взглядом по этой коробке, ее стенам и потолку, полу… В надежде – найти хоть один выход. Пусть, даже и прорываясь, продираясь сквозь ворс и щели пола, если придется, но отыскать его! Как бы хотелось слиться с ковром и просочиться в пол, под него… Я бы все отдала – за подобного рода функцию, в функционале моего же тела и моей души. Но… Мне – не дано! Белое тельце, как и белые плотные крылья, слишком заметны на фоне всего бежево-зеленого безобразия. От пола по стенам и… Только потолок принимает меня такой, какая я есть. Прося, будто, не обращать внимания на светло-зеленый квадратный плафон люстры, на нем. Но, благо, сейчас день и это – мне не светит. Как и Икару. Или тем черным мухам и серым комарам, за его стеклом, уже отошедшим в тот мир. Да и на потолке – долго не усидишь, как и не полежишь. А уж – долететь… В удушье и полной дезориентированности в пространстве? Невозможно… Невозможно! Я задыхаюсь в этой серой бетонной коробке. Из последних сил, собранных внутри души и снаружи тела, подлетаю к окну. И стучусь о его стекло, пытаясь, на ощупь, нащупать хоть небольшой приток свежего воздуха. Пытаясь отыскать вход и вдох, как и выход с выдохом. Но его – нет… Их – нет! Силы окончательно покидают меня, выходя на осадке и остатке. И вот – я снова на полу! Где мне и место. Где мне и самое место! А был ли смысл взлетать, если, все равно, вернулась к нему? Все равно осталась с ним! Меня находят! Находят в таком состоянии и поднимают. А мне – уже все равно! Лишь бы – это закончилось быстро. Но… Но ничего не происходит! Я слышу лишь – как открывается окно и на меня обрушивается поток холодного воздуха. Я вздрагиваю. Он… А это – парень! Дал мне подышать? Я вижу его преувеличенно большие черты лица. Вроде длинного, с горбинкой, носа. И пухлых больших губ. Мощного округлого подбородка. Тупых, но, тем не менее, видных скул. Как кончики моих крыльев! Светло-серых глаз. На фоне светлой, почти белой, кожи. Светло-русых коротких волос. С редкой челкой, спадающей на низкий лоб. И прикрывающей его широкие светлые брови. Вместе с редкими ресницами. Непривычно, и на контрасте, со всем вокруг и мной – он одет во все черное. Черную футболку и черные шорты. Посчитав эти пары минут – достаточными для обновления кислородного баланса внутри. И возобновления дыхания снаружи. А скорее всего – попросту решив проветрить, но замерзнув сам. Он прикрывает окно и несет меня в прихожую. Через коридор, с бежевыми стенами и белым потолком, по светло-коричневому линолеуму. По обеим, от нас, сторонам – тянутся еще какие-то белые деревянные двери. Но он не заходит в них. Поворачивает направо и подходит к такой же двери. По левую сторону от нас – стоит темно-коричневый деревянный шкаф-трюмо. С висящей и стоящей, как снаружи, так и внутри, скорее всего – верхней одеждой и обувью. По правую сторону – расположена тумба побольше. В цвет шкафа. И тоже – с обувью. Рядом с ним, уже по левую сторону от него, небольшой деревянный, обтянутый серой тканью, пуф. И вот под его ногами – черный жесткий коврик, чтобы вытирать ноги, при входе. Казалось бы… Казалось бы, кто-то предпочитает белый коврик. Вроде меня. Чтоб вытирать мной и вытирать же все – об меня. А кто-то – ты и… Черный! Спасибо, что ты – это ты. Но… Однако… Однако, здравствуйте! И… добрый вечер. День – уже был! И что же это значит? Ты так быстро наигрался! Повезло, наверное… Распахивается дверь, в пустой темно-серый бетонный подъезд, и я снова сжимаюсь и вздрагиваю. Непонятно: что хуже? Холод ветра? Или холод того, кто сейчас держит меня, будто выпуская? А недавно – сам же и закрыл в комнате? Он остается за порогом, но кидает меня через него. И перед собой. Холод, что был ранее – ничто, в сравнении с болью, которая пронзила мое хилое тельце! Какие же они все злые, жестокие и циничные! Я пытаюсь привстать и слышу стук двери за спиной. Щелчок металлического замка, по ту сторону двери, и… Удаляющиеся от меня, в глубину и саму квартиру, тяжелые шаги. Какой смысл отдавать годы жизни, чтобы, после, слышать эту звонкую тишину, в свой адрес? Я – уже не та, что была раньше! Раньше – я была милой. Была даже – красивой. А уж, что говорить…? Яркой была! Любимой и… Любящей! А что теперь? Теперь – я сломлена. Как духовно, так и физически. Выцвела и выгорела! За что мне все это? В чем я провинилась, чтобы заслужить ежедневные лапанья и посиделки в одиночестве, на холодном линолеуме? На холодных деревянных досках, паркете, ковре или сером бетонном полу?! К черту все! К черту эту жизнь! Этих людей и… К черту меня! Я не хочу так. Не могу так… Подрываюсь и несусь в сторону улицы, в сторону выхода! Подхваченная, пусть и холодным, но потоком ветра. Из открытой кем-то ранее входной побитой, обитой темно-коричневыми досками, черной металлической двери. Она выведет меня на волю, а ветер спасет… Спасет меня своим же холодом! Ему не жалко. Не совестно. Он не сострадает и не сожалеет. Ему наплевать на меня. Значит и мне – наплевать. Значит мы – солидарны. И уж пусть меня собьет чья-то машина! Больше такой пытки я не выдержу. Не вынесу… Не смогу и не хочу! Стоит пересечь черту и вылететь к белому свету, как ветер меня траекторию падения. И бьет не по касательной и подгоняя в спину, а в лицо и насквозь, отталкивая меня. Проникая в меня, отталкивая и возвращая на место. Но я – уже не обращаю на него никакого внимания. Он помог мне выбраться. И с него – этого хватит! С меня – хватит! Мне – все равно! Уже все равно… Я хочу свободы. Хочу, наконец-то, взмыть в небеса! Без вечных нравоучений и извечных правил! Они все – подрезают мне крылья. Они все – пытаются меня удержать и приструнить. Не в этот раз! Уж лучше – в небо, чем под землю. Я не боюсь смерти. Никогда не боялась! Я всегда искреннее ее желала. Ждала ее, верила в нее и звала… И вот теперь – моя мечта исполнится. Мое желание – воплотится! И пусть сейчас я поймала, на них, саму же себя. Как ловили меня те, до этого. Пускай и отпускай – так меня учили. Прощай… Прощай, грешный мир! С меня достаточно – такой жизни! И с тебя достаточно – меня… Впереди, над серой асфальтированной дорогой, с белой разметкой, мелькают две желтые фары. Эти два огня, с каждой секундой, приближаются все ближе. Все ближе и ближе. Ко мне… Мой убийца и мой суд! Мое влюбийство и мое спасение! В одном лице и в одном же флаконе! Встаю перед черной глянцевой машиной и даже не пытаюсь сойти на обочину, слететь на бордюр или в кювет. Спастись… Так – будет проще! Так – будет легче! Лучше… Сначала, конечно, как и во всем, что впервые – будет больно. Но это – не продлится больше минуты. Может, двух. Максимум, трех! Физических! А моральных и эмоциональных… Лучше – не думать об этом. Буду надеяться, что их я не переживу. А до самовнушения, после них, не доживу. Двенадцать минут?! Черта с два! Ага… Дайте дважды. Трижды! Я же мало страдала и мучилась, правда? Можно и еще – до кучи и горки. Нет! Минута-две, три! Не более… И не менее! Кома! После – настанет спокойствие. А за ней – придет свобода. Вечность и бесконечность. И пусть же, все это – от беспечности! Я уйду красиво, но никто этого не заметит. Да и зачем? Они – слишком большое значение придают смерти. Даже больше, чем жизни. День рождения празднуется – один раз в год. А день умирания (смерти) – по два-три раза в год. Три дня и девять дней, сорок дней… Странно это! Жить, чтобы, после, отмечать смерть. Родительские субботы! Они ездят на кладбище к родителям. И стоят… Стоят у бугорков! У холодных серых бетонных плит и коричневых деревянных крестов… В почтении! А на следующий день – уже и не вспоминают об этом. Все когда-то забывается… И человек, который жил бы, да жил. Которому и жить, да жить! Но в один миг – его не становится. И вот – он уже в окружении ярких искусственных цветов. Лежит в одной части коробки, чтобы после всех процедур, его же и накрыли второй. Закрыли! Парадокс! Как жили, так и умерли. В коробке! Но, что при жизни, что при смерти – можно выбрать любой цвет! Любое оформление и содержание. Сопровождение… Будто это – имеет какое-то значение! Какое-либо! Какую-то значимость и ценность! Какую-либо! Да и цену! И именно – для умершего! Это, при жизни, надо понтоваться! А в момент смерти, все эти блестки и весь этот бархат. Рюши и хрюши, хренюши. Цацки! Они – ни к чему! Ничто! Зачем они? Ведь, все равно, коробка окажется под черной землей и в ней же самой. И ее там – никто не увидит. Кроме червей… Но и им это надо – не больше, чем умершему. Если – не меньше… И вообще же – надо! Ходили над землей и по земле – она их и накрыла. Как бы высоко они не взлетали, в итоге, все равно – все лягут на одну и ту же глубину. А я буду лежать на дороге, ведь… Поток ветра! Оглушительный удар и хлопок от падения… Машина проезжает меня и несется дальше. А я, прижатая к асфальту, кручусь в предсмертной агонии и смертельной боли. Белая лепешка! Так – я выгляжу сейчас. Мое тело – изуродовано. Кое-каких частей не хватает. Да и нужны ли они мне сейчас? Внешний вид? Волнует – только их! Для меня же это – пустышка. Пустой и глухой звук… Как от меня же и… моего падения! По всем фронтам. Я ничего не чувствую. Ничего не вижу. Ничего не слышу… Но еще говорю. Еще немного… И еще чуть-чуть… Дыхание сбито. Сердце реже…. Пара секунд… Пара секунд и моя свобода – обнимет меня, в лице моей же смерти. Накроет меня своей темнотой. Словно – плотным и холодным покрывалом в жаркий день. Укроет и укутает им – с головой. И заберет меня отсюда. Отберет меня – у них, оставив себе и при себе. Отпустит и выпустит… Но в голове, все же, успевает пронестись, проскочить одна мысль. Она – первая. И она же – последняя. Единственная! Как лучший кадр из всей жизни и от самой жизни. Как двадцать пятый кадр: хоть один раз те, кто давят нас колесом, помогли! А не убили понапрасну… Улыбка (Ч) Россия – священная наша держава… Раздается очередной сигнал будильника телефона. Опять? Россия – любимая наша страна… Снова! Могучая воля, великая слава - На самой минимальной громкости. И в виброрежиме. Но, все равно, продолжая в стройном и строгом ритме. Возрастать – убывать, убывать – возрастать… Твое достоянье на все времена! Словно – флаг и на ветру. Развивающийся летящими и струйными волнами по нему. Хотя почему – словно? На том же самом черном телефоне, с бело-сине-красной подсветкой, белого экрана. Не иначе, чем живые обои. На ветру, но еще под музыку и хоровое песнопение, колышется трехцветный флаг. Белый, синий, красный! Наш прекрасный триколор! Сла… Кхм… Отключить! Небольшая синяя полиэстровая подушка – летит, с подачи и приложения к ней, какой-никакой, но силы с утра, и падает, прямиком, на телефон. А большая синяя перьевая подушка, заправленная в синюю тканевую наволочку, ложится на лицо той самой метательницы. То есть… Заглушить! А я-то – почему, и с чего, с какой такой радости, еще же и пою? Я-то тут – к чему? Причем?! Еще и в голове! В мыслях! Будто и вне, с другими, не хватает. Нужно же и мне свои пять копеек вставить. И здесь – затычкой побывать! И если в первом случае, в самом затыкании, все и вся, ладно. То вот – быть в конце всей этой процессии и, тем самым, замыкать ее… Собой? Нет! Ни за что! Пушечное мясо – пушечному мясу рознь. Хотелось бы – без камней и гвоздей, как-то, обойтись. Быть, и остаться, не забитой и не распятой – вот она цель до возраста Христа. Иронично? Весьма! А после… Как пойдет! Не факт, в общем-то. Но… К чему я – все это? Верните на родину! И так многое вам отдали, чтобы еще и это… И родину, пожалуйста, тоже, на родину! Сдавленное женское мычание, почти что мучительный и мученический стон, затмевает и забивает последние аккорды гимна и голоса женско-мужского хора. Одна и та же треклятая мелодия! А если быть точнее – гомон. Под вой сирены, оповещающей о взлете и старте, отрыве ракеты «мир», от земли. Взлетающей в воздух и направляющейся в космос! Опять же – иронично. Попробуй только, после такого пробуждения, не встать! Хотя бы – ко второй строчке. Небо все видит. Небо все знает! И это – далеко не за само небо и понимание, понятие религии. Веры и самого бога! Нет… Совсем нет! В прямом смысле. Всевидящее око. Масоны! Да… Смешно! И опять же – иронично. Последнее, во что хотелось и моглось верить, оправдало себя и нашлось среди же нас. Правящая верхушка, ага. Только – со звездой. Но зато – в две головы. И… За каждым и в каждом – из нас. Что – есть: ты, люди вокруг тебя, помещения вокруг них и сам мир вокруг них. Да-да, тот самый: мир во всем мире. Разве – по карте: мир. А ведь когда-то смеялась с этой шутки. Про: подарите мне мир. И… На карту мир, пожалуйста! Конечно. И про заклеенные камеры телефоном и компьютером, телевизоров… Это было – тогда. Сейчас бы – и свои глаза залепить. Причем, как против слежки, так и видения. Развидеть бы это! Да и все же бывает. Отовсюду взгляд может вестись и вести. Все может быть. Проще сказать – чего не… Ничего! Россия – священ… Да чтоб тебя! Вторая подушка улетает с лица и падает сверху. И вместо нее, с тела и на голову, натягивается синее шерстяное одеяло. Заправленное в синий тканевый пододеяльник. И укрывает с ней. Каждый не божий день! В одно и то же время. Через один и тот же его промежуток. Пять минут! Начиная пятью утра и заканчивая… Когда как! Когда – тут же, спустя полчаса, час. А когда – и в восемь!Когда уже и выбора-то особого – не остается. Только – уже окончательно опоздать. Что уже запрещено, но еще не карается. Пока что… Это тоже – не навсегда. А значит – вопрос времени и… Выбор без выбора! Куклы с рукой в заднице, ей богу! Ведь когда мы не понимаем – это гораздо лучше. Лучше, чем если бы мы думали, что понимаем. И делали по этому образу и подобию. Лучше же нам не знать и не делать ничего. Да, тогда мы и сохраняем доверие и лояльность своих хозяев. Да, мы – бесформенная масса, кукла на веревочках. И, дай нам бог, только на них. Набитые войлоком. А не с рукой в… И жидкостью! Но не мозговой и не в черепе, а во рту… Или там, где должна была быть рука. Но там – не она была, а было кое-что другое. Я рукоплещу стоя, просто, тогда. Это прекрасно и действительно гениально!Впрочем, как и всегда! Как они там говорили…? Альтернатива – уже то, что вы живете, а не существуете. Да и, в принципе, что вы живете!Что вы – еще живы и уже не умерли. Что правда – то правда! Поклониться бы и челобитную им всем бить. Да хоть и с колен! Но мы – лежим. Сам не встает и другим не дает. Все сидят, так и пусть он посидит, еще столько же сроков. Полежат! А может и больше. Лет двадцать так, условно. С чего бы, вдруг, ему выпускать и оправдывать окружающих, когда можно подстроить под себя. И как бы, да, уже… Уже живы, но еще умерли! Славься, страна! Мы гордимся тобой! Почему же ты – такой тихий и, одновременно, громкий? Близкий и далекий? Родной и… Чужой?! Почему – пунктуальный, в конце-то концов? А почему же я – не такая?! Почему не могу, хоть раз в этой чертовой жизни, проснуться от первого и от него же, как последнего, будильника? Спокойно сделать зарядку и позавтракать? Умыться, собраться: одеться и обуться? Расчесаться и накраситься? И, наконец, выйти?! Почему я просыпаюсь по первому? Выстаивая, как солдатик. Даже, уже не оловянный, а какой-то эмбриональный. И только – лежа. Самая умная, ага! Я? Нет! А вот женщина, что белила нам потолок, покрывая, после, и проявляя через трафарет, черным баллончиком, текст, под один план постройки и наполнения этой самой постройки, да! Определенно. Что я могу и не петь. Хоть и пою! Это – не те видео, где: попробуй не подпевать! Скорее: попробуй только промолчать и не встать! Или хотя бы – вертикально. Лицом к потолку, и боковым зрением к стенам, не лечь! В других ситуациях – пожалуйста. И стоило бы. Должно и требуемо. Надо! Золото же! Кто от него и откажется?! Что в здравом, что и не в здравом уме. Что при трезвой, что и не при трезвой памяти. Пусть и в фантомном состоянии. Но и без этой, какой-никакой, а должности, призыва к тишине и молчанию. Это – уже какой-то триггер и оскомина, мозоль на языке. Улыбаемся и машем! Молчим и идем дальше. Каждый занимается тем, на что учился и учится. Вы это сделаете, потому что так надо! Вы это сделаете, потому что никто не сделает. А если нет, миллионы погибнут. Если вам этого мало, я вам не поверю. Вот что всегда объединяло наш народ: тысячи лет жертв в наших жилах. И каждое поколение должно познать страдание. Что-то из рубрики: я плевал и плюю на ваши могилы… Я плюю на тех, кто это сделал, и проклинаю цену, что заплатил. Но я с этим смиряюсь. А теперь смиритесь вы! Потому что так надо. И если потому что, на вопрос почему, это стопроцентный ответ. То ответ: надо… Его альтернатива! На случай важных переговоров и если: потому что – не сработало. Иногда мы становимся жертвами страха. Но вера в советский социализм всегда будет вознаграждена. Страна говорит нам, что ситуация не опасна: верьте, товарищи. Страна велит предотвратить панику: слушайте внимательно. Все верно! Когда люди задают вопросы, ответы на которые не в их интересах, им просто надо сказать, что они должны заниматься трудом и оставить проблемы страны самой стране. Мы оцепим город, как внутри, так и снаружи. Никто не уедет. И ни с кем не будет встречаться, общаться. Нельзя допустить распространение дезинформации. Именно так мы не дадим людям разрушить плоды их же труда. Да, товарищи, мы все будем вознаграждены. Это наш момент славы! Забавно, но… Да! Когда люди задают вопросы, ответы на которые не в их интересах – им нужно сказать и указать на то, что они должны заниматься трудом. И оставить страну и ее проблемы ей же. Людям, задающим вопросы, которые не в силах и не в полномочиях узнать ответы на них, указывают на свое (их) место. На их труд! Не суйтесь в политику – это не ваше. Мы позаботимся о стране, а вы позаботьтесь о труде. Мир, труд, май… Учиться, учиться и еще раз учиться. Работать, работать и еще раз работать. С трудом – то же самое. Стоит ли расшифровывать? Стоит. Но не людям, так точно! Не нам. А вам же самим! Только – правильно. В нас же, в то же самое время, вложены правильные устои, но неправильными руками и с неправильным посылом. Где рабочий класс – теряет всю свою граненность и многогранность, утыкаясь в землю и поднимаясь задом к верху. Пока верхушки власти смотрят на это и наслаждаются доминированием. Но им, так же стоит знать и о том, что люди, прижатые к земле и кланяющиеся таким образом, обращенные неудачной частью тела к небу, кланяются и целуют ноги не им, а ноги, где и не ноги вовсе, тех, кто их создал. Бьют челобитную сразу и по всем, всему: светлой и темной сторонам. И никто из верхушки не задумывается. Почему люди смотрят в глаза им? И отводят их – от высшей и низшей сил? И еще удивляются, почему это не им кланяются. Люди прячут глаза в землю! Сложите: два плюс два. И от кого они прячут глаза – в труде? Небо, и не только оно, карает не за труд, а за труд – над трудом. И за желание – иметь желания! Над кем-то или чем-то, во вред вторым. А пробуждаюсь и встаю, окончательно, чуть ли не по последнему? Где-то между – какие-то заглушая, какие-то выключая, какие-то не слыша… А какие-то – и вовсе запуская: далеко и надолго. Вместе с телефоном! Почему выбираю недолгий сон, зато долгое пробуждение, с дремотной – в те же будильники и пять минут, меж них? Выуживая и вылавливая момент. Пока я согреюсь, выпустив, ненадолго, тепло из своего временного укрытия. И впустив, к себе, холод. Совершив пробежку из комнаты, до кухни и ванной, и тут же вернувшись. И уже там, подремывая и пребывая в ожидании, пока согреется чайник. И пока настроится вода в кране, из горячей и холодной, в теплую. А сегодня – вообще ничего из первых пунктов. Ни зарядки, ни завтрака, ни умывания… Почему же мне так везет с собой? А точнее – не. Не везет. Со мной. Мне же и всем! Именно с такими мыслями и размышлениями, на почве внутреннего конфликта, в себе. И конфликта внутреннего мира – с внешним. Девушка, все-таки, убирает одеяло, спуская его вниз по телу. И привстает на кровати. Сначала – на подогнутых локтях и привстав только верхней частью тела. Найдя-таки в себе, какие-никакие, но силы, хоть на это. А после – и нижней. Найдя положение – полусидя-полулежа. Хотя бы – так. И… Более-менее привстать. И, да… Какие-то силы! Остатки их. Осадки, разве что! Чтоб их и чтоб меня. Чтоб всех вас и нас! Наполовину полон или пуст – этот стакан? На донышке, ага! Чтоб и эти мемы, вместе с теми, кто их создает! А после этого – кто их, уже такими, придумывает и делает! Потирая руками еще мутные, подернутые сонной дымкой и туманом дремоты, темно-карие глаза. Расправляя, следом, и растрепанные темно-каштановые волосы. Длиной – чуть ниже угловатых плеч. Сухие – от середины длины и до курчавых, спутанных кончиков. Ломкие и электризующиеся. Распределяя их и разводя, по плечам, как по сторонам и берегам. И словно: в море – корабли. Кроватью, этот предмет мебели, можно было назвать – с большой натяжкой и такими же кавычками. Скорее – средних размеров деревянное раскладное кресло-трансформер. Обтянутое синей тканью, почти не видно, но от верха к низу – от светлого к темному. Что стояло в углу спальной комнаты. Как и в случае с креслом – от верха к низу. От бело-черного потолка. К синим обоям. Поверх серых бетонных стен. И до красного ковра. Поверх темно-красных. Почти коричневых и кирпичных. Растрескавшихся и рассохшихся. Скрипучих досок пола. С двумя небольшими квадратными красными ковриками. С вышитым гербом – золотым двуглавым орлом. И все – перед ней. Но никак – не под. Так сказать: дома и стены помогают. Они же – и греют. Но кому как! И действительно – кому. Не ей-то – точно. Как и не ей – назначались. Расположение – говорило само за себя. В прихожую – не сгодились по размеру. Были, какое-то время, на передержке. Но потом же – идеально подошли. Опять – с кавычками! И прямо – вписались, прописавшись. Вместе со всем своим функционалом, как и само кресло. Что функции свои соблюдало и исполняло достойно, так что и именовалось, считалось именно ей. Односпальной кроватью! Застилаясь днем и в сборке – синим теплым пледом, с коротким и плотным ворсом. А ночью и в разборке – синим тканевым постельным бельем. Словно – покрываясь и укрываясь куполом неба или гладью моря. Океана или озера, реки. Под белым пологом хрустящего, только-только начавшего осыпаться и осыпать. Но еще – и не тронувшего, не дотронувшегося воды. Нетронутого никем, и ничем, снега. Опускающегося сверху. И теперь – уже точно. Перевалившись на левый бок и левый локоть. Склонившись над полом. Разбросав все подушки и вернув их, одновременно, на место, правой рукой. Она дотягивается, ей же, до источника шума. Расположенного – ровно под ее левой рукой. Поднятой и вытянутой над полом. На нем самом. Утро! Неплохо. Просыпаться – с желанием: поскорее заснуть. Ижить – с желанием: поскорее уме… Стоп! Касается правым указательным пальцем, с аккуратным бежевым, средней длины, ногтем, белого, светящегося во тьме комнаты, экрана телефона. Вот-вот готового, по-новой, засиять и заиграть красками триколора, вместе с незатейливой мелодией и словами гимна. Отключает оставшиеся будильники, кроме последнего, вдруг задержится со сборами. И падает обратно, на спину, с руками по швам. Еще на пять минуточек… Я же уже проснулась. Почти встала. Осталось – мысли в порядок привести и… Встану точно! Наверное. Может быть. Но на ноги – да. А там… И на руки! Копыта и рога, с хвостом-треуголкой и вилами. Без ничего. Но с красной кожей! Или в белом платье и… Фате! Идя на встречу к алтарю. А мозг мой, в спину, мне кричит: проснулась? На мою беду! С золотыми гуслями, луком со стрелами. И со светящимся нимбом. Посмотрим! Как пойдет… Главное здесь, как и везде, встать! Заставляя его, и себя, вновь, пусть и ненадолго, но затухнуть. И погрузить комнату, обратно, во всепоглощающую, еще не начавшую светать тьму. И в безграничный и бездонный мрак. Оправив левой рукой, мельком, тонкую лямку серой шелковой ночнушки, надетой на голое тело, спавшей с ее правого плеча. Она снова утопает в своей синей постели и темноте, черноте вокруг. Борясь с ними обеими, на контрасте, со своей бледной и синюшной, почти меловой и просвечивающейся, алебастровой кожей. Наступает полная и безоговорочная тишина. Пустой и мутный, темный взгляд, обрамленный длинными темными ресницами. И широкими бровями. На высоком бледном лбу. Устремлен в белый потолок. Небольшой курносый нос – морщится от однотонности и однотипности. Пусть и в черную крапинку. Буковку! Но где бы свет был и без тьмы? А тьма, в свою очередь, без света? Правильно – нигде! И это – правильно. Это – правило! Не исключение! Где белое – там и черное. Где черное – там и белое. А где эти оба – там и серое. Что-то из рубрики: рай, земля и ад. Тоже ведь – своеобразный триколор. Ч/б формата, только! Но и если обычный триколор, в нашем случае бело-сине-красный, пропустить через ч/б обработку – получится бело-серо-черный. Ангелы, люди и демоны. Та-дам! От стандартности и даже какой-то стагнации, застоя! С возвращением в историю и прошлое! В наш старый и добрый СССР. Красный - лишь на одну треть. Пятнадцать шапок из овцы, прямо! Распад на пятнадцать государств и ознаменование их странами. То самое исключение из правила, когда, все-таки, удалось сшить семь шапок из овцы. А точнее – два раза по семь и одну из остатков. Но в новых и злых, больших кавычках. С минимальным количеством – ударив по максимальному качеству. При условии, что мы и не уходили. Как бы… Можно вывести Россию из СССР! Но вот СССР – из России? Мужчины – жестоки, доказывая, что они – слабы. А слабость эта – безгранична. И протест – чрезмерен! Если отец бил его – он так же будет бить и свою дочь. Будет мучить, пытать, заставляя страдать и выть, стонать от тишины и молчания. Игнора и бойкота! К себе. К ней, с их стороны. И, по итогу, дочь же – возьмет пример с них обоих. И вот они уже все – жестоки. Хоть и каждый же – в своем, индивидуальном и своем, разрезе и амплуа. Но все же жестоки и едины в этом. И когда людям кажется, что этот мученик-ангелочек, пережив такое и не такое. Побывав в таком и не таком. Во всем этом! И не по одному кругу. Все-таки – будет в них и за них. Назло или не назло? Доказать что-то им, что лучше их и гораздо, или нет? В принципе! А не пойдет в отца и деда, забудет о них. Они понимают, что опять – только: кажется. И видят, в подтверждение, еенимб – под другим углом. Как было и с ними обоими. Видят его – электрическими зарядами и разрядами между рожками! Она – ничем не отличается от своего прародителя. Как и он, в свою очередь, от своего. Возможно, что и, в дальнейшем, станет еще хуже. Ведь, на что еще они оба могут пойти, чтобы не показать своих страхов, уже ей? Ни ей, никому на ней ив ней? На какие жертвы? И на какую ярость?! Как там…? По образу и подобию! Да-да! Только вот, кто – образ, а кто – подобие, в таком случае? Если одно – из другого. И другое – из… Одного! Пусть она и выходец. Одна из распавшихся единиц. Но точно – не отвалившаяся и не отпавшая. Не отставшая! Разве – отстал… Кхм! А еще – ругала себя за мысли о суициде. Смерти! Как тут и без них? Пусть, даже и в виде черного юмора. Шутки. Нет! Юморист – еще тот… С черным же листом! Небольшие, но пухлые губы, поджимаются в обиде и горечи. Небольшой и аккуратный округлый подбородок – чуть подрагивает. А щеки – вытягиваются и натягивают чуть проглядываемые скулы. Руки, некогда уложенные по обе стороны от тела, свешиваются с края кровати. С одной из возможных и беспрепятственных, неограниченных никем и ничем, сторон. Где нет стены и чугунного отопительного радиатора, покрашенного синей краской. По красной, что ни на есть, кирпичной трубе. Промазанной, в местах подтеков и рыжей ржавчины, той же краской, а за неимением ее – синим лаком для ногтей. Обмотанного рубероидом, строительной фольгой, а в некоторых местах – и обычной изолентой. И завешанной ее детским толстым серым одеялом. По которому она, еще будучи ручным ребенком, ползала и на котором играла. Больше похожим – на небольшой квадратный матрас. Полный детских ожиданий, но и не без детских неожиданностей. Что стало, и являлось, по сей день – лишь ее проблемой. В разрезе небольшого, и почти уже не ощутимого, но все также имеющегося запаха. Вместе – с небольшой сыростью. То ли от трубы, то ли с приветом из прошлого, а то ли и от пола. Со всем вместе и в купе. Можно было завесить ее – одним из тех небольших ковров с гербом. Но отчего-то было принято решение, что ходить по ним – можно. А вот вешать и завешивать, кого-либо и что-либо, ими – нет. Себя мы вешать не дадим, а вот вас – … Президент Российской Федерации, прекративший исполнение полномочий в связи с истечением срока его пребывания в должности либо досрочно в случае его отставки или стойкой неспособности по состоянию здоровья осуществлять принадлежащие ему полномочия, обладает неприкосновенностью. Но зато, ходить по ним – можно! Без обуви, конечно. И все-таки! Не иначе, как кража сил и энергии. Жизни! Через ноги и… В ковры! А уже из них и… По воздуху? Воздушно-капельным путем?! Скорее – через химчистки или клининговые службы уборки помещений. И от них, как, в буквальном смысле, от заборщиков крови и лабораторий, в специальных пакетах или тюбиках, по адресату. Где уже будут делить и поделят: на тьму, свет и человечность… Каждый живет, как хочет, и расплачиваешься за это сам! Как и я. За то, что пускала и, в конечном счете, все-таки, пустила. Запустила власть и правительство, в свой дом. В свою квартиру. Пусть, даже и выбора, как и варианта, альтернативного и нет, такового и не такого, особого, никакого не было. Они и не спрашивали разрешения. Но позволила же! Не препятствовала. Приняла! Не возглавила борьбу – против, а смирилась – за. А затем – гнала на них же, выбрав меньшее, будто из зол, но и при этом – требуя большего. Чтоб они, в обуви, по нашим коврам и по нашим мытым полам, не ходили. Не ходили и не ходят! Как и по своим. Теперь! Теперь же – и мне запрещают. Чтобы и я сама, в обуви, по ним же не ходила. Ведь они - заполнили собой каждый сантиметр, если не миллиметр, помещения. Или как еще примеры. Чтобы было пятьсот кассиров и чтоб у каждого покупателя – свой. Или эконом. такси – чтоб со всеми условиями и удобствами, как в бизнесе или випе. Хотела обойтись малой кровью – запустила. А получила? Все! И есть ли смысл уже – требовать отсутствия, всей атрибутики страны и… страны, как власти и политики, в моей квартире и доме, как и в ней самой, в целом? Нет. Я заплатила за свой потребительский терроризм. Ведь чего же стоило – не пускать и платить за себя и только за себя? За то, что делаю я сама и для себя? Жизни, разве! Но что такое – одна жизнь, опять же, в разрезе страны? Выхода же – нет только из гроба! А он сам, порой, и есть – тот самый выход. Выбор и вариант! Но не сделала же. А почему люди, вокруг, должны делать то, что я не делаю для себя, для них и… Вообще! Размениваться на меня? Когда я и глазом не моргну и носом не поведу? Сама себе не помогу. А им – кто-то поможет? Я помогу? Да ладно, да? Нет! Стоит лишь перевести стрелки на себя и увидь эту картину с пола, где я, как и они, видят ситуацию снизу, и где уже они не помогают. Каково? На своей шкуре?! Государственные флаг, герб и гимн Российской Федерации, их описание и порядок официального использования устанавливаются федеральным конституционным законом. Мы без всякого преувеличения хотим сказать: спасибо. За вашу самоотверженность и героизм. Без малого – самопожертвование и профессионализм, труд, не покладая рук. Что мы искренне гордимся и восхищаемся вашим поведением и рвением, вашим профессиональным подвигом. Он помог каждому из нас полнее осознать, прочувствовать истинную ценность жизни. Да уж. И не меньшую цену смерти. Оценили, безусловно! Так же, не стоит забывать, стоит отметить и особо подчеркнуть, что только благодаря своевременному обнаружению и мобилизации, самоотверженному труду российских медиков, по выявлению и подавлению распространения вируса – удалось свести к нулю и полностью ликвидировать короновирусную инфекцию (COVID-19), вне условий пандемии и (само) изоляции, карантина. Без введения в обиход масочного режима. Масок и перчаток, как средств защиты. Дезинфекции и антибактериальной, противовирусной чистки, обработки себя. Как и всевозможных поверхностей и помещений. Чрезвычайного положения в стране! Просто заменив одни маски, марлевые, на другие. Тканевые и… Под кожу! Буквально – кожные. Будто… Что-то от этого поменялось. Что-то изменилось! Что внутренне, да что и внешне. Все – одно. Ничего! Как те же лейкопластыри. Тканевые и… кожные. Бежевые! Да, они не видны на коже. Ну, и? Хотя, нет! Плохой пример. Они, в отличие от них, масок, действительно помогают. Закрывают и защищают рану от попадания грязи, бактерий. Не допускают повторного механического повреждения. Стягивают края раны, делая процесс заживления более быстрым и безболезненным. Некоторые – даже имеют антисептические свойства. А не только скрывают, скрываются и… Все. Как маски! Но стоит признать, что такую рану, как рот, никакой пластырь не залечит и не возьмет. Даже – при большом желании. А тем более – не. А уж что говорить про то, для чего, именно, это нужно. Не только закрыть, заткнуть и забыть. А накрыть, оттянуть и закрепить… Никакого нездорового негатива, только здоровый позитив! Нам не нужны проблемы, а вам, с нами, и подавно! Готово! Благодаря ним – мы не жили, неделями и месяцами, год, в разлуке с родными и близкими, нашими семьями, друзьями и знакомыми. Не покидали рабочих и развлекательных, для питания и отдыха, мест. Да, если не учитывать… Суд сможет признать митингом несколько одиночных пикетов, объединенных общим замыслом, и массовое одновременное пребывание или передвижение граждан в общественных местах, призванное выражать или формировать мнения и выдвигать требования. Ни нашим, ни вашим. Ни себе, ни людям. Сам – не ам, и другим не дам! Система все больше и больше защищает себя от возможного диалога с обществом. И защищает общество – от диалога друг с другом и системой. Правда, эти защитные меры… Такие себе – защитные. Если уже и от них – защита требуется. И кому? Мирным жителям! Гражданам! Не расставались и с самой жизнью, будучи на само и просто изоляции. Пока они бы, в буквальном смысле слова, сражались за них, и других, чужих людей, в так называемых красных зонах больниц. Часто, действительно бы, на пределе человеческих возможностей и сил. Вместо этого, они, со второй частью, на пределе тех же сил и возможностей, не допустили появления и развития первой. Причем, так работали практически все: и сотрудники бригад скорой помощи, и санитарной авиации, врачи общей практики, врачи-специалисты и фельдшеры, медсестры, младший медицинский персонал, техники и водители. Везде: в городах, на периферии и селе, в труднодоступных территориях. Сообща – мы добились поставленной цели. Без потерь и убытков. И также – планируем действовать и дальше. В том же формате и по тому же курсу! Где нет стены сзади, если смотреть снизу, то и немного сверху. И стыка их – по диагонали. Слева! И соприкасаются с полом. Уже чуть ниже телефона, вытянутые на уровне груди. И сама фигура проворачивается, и, поворачиваясь вновь на левый бок, уже полностью, застывает. Голова, последние секунды, впитывает мягкость и упругость подушки. Тело и ноги – запоминают тепло простыни и шерстяного синего одеяла. Заправленного в синий пододеяльник, с квадратным вырезом – посередине. Чтобы, после, спустя пару минут, поддержать руки. И уже не как они, зависнув над. А полноценно коснуться холодного пола, застеленного однотонным ковром, с мелким, но весьма твердым, почти жестким и жестоким, ворсом. Словно – наждак и мужская щетина. В одно! Ковер – не греет нисколько! Порой ей кажется, что за ночь – он успевает промерзнуть. Задубеть настолько, что даже покрывается бело-синим инеем. А после него – и самим белым снегом, с бело-голубым льдом! Таки опустившимся сверху и покрывшим, укрывшим все и вся. Холодной и морозной бело-голубойкоркой снего-льда! И вот по этим ледяным иголкам-ворсинкам – она и должна идти, каждое утро, к синему пластиковому окну. С длинным и широким, синим пластиковым подоконником. На котором, в синих матовых горшках, от мала до велика, и разрозненно, были разбросаны цветы. От большой красной розы. С множеством раскрытых и еще не раскрывшихся, не до конца раскрытых бутонов, высоких светло-зеленых стеблей, с шипами и мелкой листвой. Через маленькие синие фиалки. С короткими светло-зелеными стеблями с мелкой листвой. И до средней белой орхидеи. Почти выпавшей и уже упавшей на сам подоконник. Взяв, откуда ни возьмись, в себе симбиоз лианы и лозы винограда. Но устремившись, почему-то, не к своему собрату-потолку. А к полу! С чего и был привязан синей нитью к синему матовому карнизу. На котором, на синих матовых кольцах, висели синие шторы, в пол. Фиалки, как были, так и сидели на своих местах. Роза же – стремилась в нужном направлении. И вполне – к успеху шла. То ли от холода окна, желая сбежать. То ли от жара трубы, желая окончательно свариться и не терпеть этих мук. А то ли – от моего безответственного отношения, в принципе, отсутствия любви, к тем, кто никак ее не выражал в ответ. Довольно эгоистично и лицемерно! Но для тех, кто и кислород, оказывается, не вырабатывает. А делает все то же, что и я сама. Другого ждать и ожидать – не приходится. Хотя… … осуществляет меры, направленные на сохранение уникального природного и биологического многообразия страны, формирование в обществе ответственного отношения к животным. Было бы все точно и с точностью же до точки, еще и о растениях, со списком перечисления. Меня можно было бы уже, если не убить, то приговорить к чему-то. К насильному и насильственному уходу за ними. В виде полива и удобрения. Открывания окна – «для дыхания». И включения лампы – «для тепла». Так еще ж и батарею не завешиваю! Мол: гори-гори ясно, чтобы не погасло. Жарься-жарься, волчий хвост. Не у нас же одних – должно подгорать. Мама же зато, и вместо же меня, любит их. Лелеет. Вместо меня же! И мне бы стоило задуматься над этим. Как минимум о том, что она любит их больше, чем меня, а как максимум… Что вот она-то и убить может. Без суда и следствия разобраться. Стоит им только замерзнуть или засохнуть. Повесит на той же орхидеи-винограде-лиане и поминай, как звали. Надписью! На мешке с компостом. Но, как бы… Да. Мы и так не в лучших отношениях. В принципе! Сбылась мечта идиота. Сбылась… Конечно. Извечный же вопрос! Стоит ли родителям излишне поощрять или наоборот – критиковать своих детей? В стиле: хорошо / отлично, но ты можешь и лучше. Можешь! И лучше! Вечные догонялки с этим лучше. В попытках догнать и дотянуться, достать… Добиться! Вроде бы и дает пространство для воображения, мотивирует. Но по итогу – добивает и загоняет. Лучшее – враг хорошего. Когда же я могла остановиться и делать все стандартно и на среднячок – я должна лететь к луне, не зная: добьюсь ли я? Доберусь ли? Смогу ли?! Хватит ли сил и… Выживу ли, в конце-то концов?! Стоило ли и имело ли смысл? Имело! И имеет. Только, когда не добиваюсь, либо не добиваюсь, что вдруг стало и одно – теряю все. Все нужно делать заново и наново! Обжигаюсь, как Икар, только о ночное солнце и лечу, держа в голове ориентир на луну, но и оставляя для себя возможность попасть в звезды и остаться хоть с чем-то. Не выжигать и не сжигать себя всю. Чтобы от начала, без всего. Без себя! Выслушивая: ты так мне в детстве хорошо помогала доносить пакеты, с продуктами, до дома. Правда… тянула их к земле и прибавляла к их весу, еще и свой. Но ведь помогала. А остальное… Ничего. Ты же старалась. Пыталась. Так и продолжай в том же духе. Вечное недовольство и вечная битва! Плавно перетекающая в войну. Только с кем? С ней ли? Или, все же, с собой? С самой собой? За шанс уже заявить о своем мнении? О своем желании и… выборе! Варианте развития событий. Но внешняя обстановка добивает и забивает нещадно. Молчать внутри, молчать снаружи… Так умирают наши души. Так умирает жизнь моя. Найди, спаси, прошу тебя… Атрофирует всякое право на это. На слово, мнение… Жизнь! На жизнь для себя. Даже – не против всех. Хотя бы – не против себя! Стоит сказать: спасибо. Что и ценный кислород не трачу, производимый ими, из углекислого газа. Как я думала – всю свою недолгую, но сознательную жизнь. Криком бы дело не закончилось. А оно и так, когда-нибудь, им и не закончится. Не ограничится! Вопрос только – когда. А пока – стоит посодействовать, еще немного, пробуждению и открыть его. Окно! Совсем и для всех! За мой счет. Дайте одно и на проветривание, наверх. Танцуют все! Под которым расположен тот же самый радиатор, только – уже не завешанный. И не потому, что рядом с ним нет кровати и непосредственного долгого нахождения, рядом с ним и в принципе, в зоне его, людей. Не потому, что он не течет и не обрастает рыжей ржавчиной. А потому, что, как ни странно, он находится – под окном. И… Уже не странно – берет на себя всю отопительную функцию помещения. Если не на сто процентов из ста, как за одного, то за двух и сто процентов – точно. Плюс ко всему – продуваемость окон и северная сторона. Куда, по большей части, всякий раз и устремляется холодный и промозглый, гулкий ветер. В надежде, то ли прорваться внутрь и самому погреться. То ли выбить, к чертям, окна и чтобы всем – все было одинаково. Одинаково холодно! Так сказать… Уровнять классы. Уничтожить разделение и их, как саму классовость! Без низших и высших. Средних! Все, как одно. Как один механизм. Один за всех и… Мы – едины! Единая… страна! Вместо «Смешариков», и под перепись, право дело, могли бы в оборот, и под выборы, взять тот мультик с ведьмами. «Witch»! Вот, где все – были едины. Земля и вода. Огонь и воздух… Кристалл! И ведь все равно – кто-то был главный, во всей этой шарашкиной конторе и компашке, сборищу по интересам. Все равно, кто-то один, да и держал их в узде, при себе, на коротком поводке. Объединял их! Объединял… Тут же: что едины, что не едины. Что единая, что нет! Что воля, что неволя – в самом деле! Но баланс и равновесие? Да!Гармония! Да-да! Дайте две, а там и три.Мир и покой. Свобода и воля. Выбор и волеизъявление. Право и права. Все дела… Вот только, раз от разу, и куда ни плюнь – только больше требований и обязанностей. Обязательств и запрещений. Запретов! Чем реальных нововведений. Для той же единой и того же единения. Скорее – разде… Все – равны перед законом! При этом же, каждый – при своем и в своем. В своем разделе и слое. Классе! И, все равно, как-то и кто-то – равнее остальных… Сеанс не лечебного иглоукалывания заканчивается, когда брюнетка касается синей, тонкой и узкой, пластиковой ручки. Средней длины. Синей пластиковой жалюзи. И, прокрутив ее, открывает их – на левой, одной трети, части окна. Этот кирпично-бетонный, металлостеклянный, серый город – никогда не станет ей родным. Никогда не станет и любимым! Данные функции – не предусмотрены в его инструкции по эксплуатации. Как и в инструкции по применению и использованию, пользованию им! Он так и останется местом жительства. Временным местом жительства, к тому же! Даже и не местом прописки. Без добавлений и без красивых эпитетов. И вообще – без комментариев! А жаль! Ведь он, вполне, мог, как и все остальные, сойти за что-то большее. Удобоваримое и удовлетворительное! Занять место – куда больше и глубже. Куда дальше и дольше. Где-нибудь… Не знаю. В сердце?! Но так вышло, что он – уже давно глубже и больше. Как и дальше и дольше, чем в сердце. В печенках! Этот город находится – именно там! Ненавистный городишко!И чего уж там греха таить – столица нашей родины. Как там…? Londonisthecapital… Прр… Куда пошла? Точнее – встала. Гдестоишь?! Moscow is the capital of the Russian Federation! Вот! Столицей Российской Федерации является город Москва. Статус столицы устанавливается федеральным законом. Местом постоянного пребывания отдельных федеральных органов государственной власти может быть другой город, определенный федеральным конституционным законом. Хотя… Сказать, что стало лучше? Соврать! Но и сказать, что хуже – тоже соврать. Дважды! Не лучше и не хуже. Золотая ч… середина! И как стало еще давно, а кому – сейчас и здесь, уже известно и понятно – опор на первое слово. Второе – не так важно. И как мы еще (уже) выяснили – не значится. Нет же разделения! Нет и классовости. А золото – есть! Не у всех, правда. Но кому это, нафиг, надо и интересно? Кому это, нафиг, и сдалось?! Держимся же! И слава… Слава! Сла… Будильник? А! Показалось… Так о чем это я? Городишко! Да. С кучей баров и пабов, клубов. Караоке и кальянов. Магазинов и ТЦ. Кафе и ресторанов! На которых висят эти гребаные таблички, с яркими неоновыми названиями!И почему-то все они светят, мигают и бликуют, именно в это окно! В окно, напротив которого и стоит девушка, в серой ночнушке. Недостающей белых, голых и острых, коленей. Длиной – чуть ниже середины худого, даже худощавого и худосочного, бедра. По сути – как раз для этого и были куплены сами жалюзи. Иначе избавиться от дневного света, ночью, нельзя никак. Невозможно!В принципе – нереально. Но город, да… Без забот! Что правда, то правда… Но так ли нужна она и так ли не нужна ложь? Где дьявол, когда он так нужен? Подумать только, взять на себя все грехи и лишь ложь оставить… Кому-то. Нам же! Забавно! Да не будет помянут он не в суе и не в уме, отозвавшись на языке. Нечисть же – слышит мысли, а чисть… Слова! Хотя, по итогу, все – все слышат. И все – все видят. И у стен – есть глаза и уши! И даже без двух средних портретов, в тонкой синей деревянной рамке, под стеклом, на противоположной, от кресла, стене. Аки неразлучная парочка, в сокращении – ВВП ДАМ. Одно и то же лицо не может занимать должность Президента Российской Федерации более двух сроков. Положение Конституции Российской Федерации, ограничивающее число сроков, в течение которых одно и то же лицо может занимать должность Президента Российской Федерации, применяется к лицу, занимавшему и (или) занимающему должность Президента Российской Федерации, без учета числа сроков, в течение которых оно занимало и (или) занимает эту должность на момент вступления в силу поправки к Конституции Российской Федерации, вносящей соответствующее ограничение, и не исключает для него возможность занимать должность Президента Российской Федерации в течение сроков, допустимых указанным положением. Двух гербов-ковров, флага-комнаты и гимна-потолка… Промолчать бы. Хочется… Должно же и надо, правильно и красиво. Почти что обязательно и требуемо. Безопасно и, как бы ни антоним, а это он и есть, драгоценно. Да не выходит! Все же – цвет в цвет. Жаль, не фотообои еще – по стенам. Вместо фото и рамок. И строчки – не повсеместно. А только – на потолке! Как красиво и модно, запуская проектором и цветным, подсвечиваемым и разномастным, разноперым текстом. По всем поверхностям. По всем субъектам и объектам. По всем стенам, полу и потолку. Вдруг, кто-то не спит на спине. И пусть же тебя и всех – вылечат. Как могила и гроб – всех исправит. Но – потом же, не сейчас. Надеюсь… А так ведь и засыпаешь с ними. И просыпаешься с ними. Со строчками. На устах и в глазах. Сначала – на передней части глаза. После – на задней и под веками, засыпая. Прочитывая, зачитывая и запоминая повторно. Пропевая, вслед. Можно же и без будильника, в принципе. И так же – слова знаешь. К чему дополнительная какофония голосов? Минус – и пошла шпарить. Даже – не смотря на потолок. Можно же? Можно. Как засыпать – медленно, а после враз и сразу. Только – не влюбляясь и не любя. Дети же укачивают себя, что-то болтая и напевая, неразборчиво, под нос. Вот и мы! Сами же – себе и с собой ведя беседу. Можно и без молитвы! Уже, а не еще. Давным-давно… Нечто высокое покинуло эту золоченную клетку. Начали покидать ее и люди. Не грусти, если чувствуешь себя неуютно. Это – не ты. Это – они. И, конечно, да, этого высокого – там тоже нет. И вопрос уже не в том: почему? Там – все ясно и прозрачно, призрачно и прозаично. Потому что! А вот: было ли? Вопрос! А если с молитвой. То ее альтернативой. Законодательной! Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство. И лучше всяких «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие». Надо же было и на сигнал будильника гимн поставить! Вот, где красота-то настала. Помирать, так с… Кхм. Жить, так с музыкой! С песней! О главном. О гимне! Вот, где просыпаться-то сразу захотелось. А уж, действительно, жить – вообще молчу. Главное – нервный тик и инфаркт не схватить, крышей не поехать и импульсивно компульсивное расстройство не хватануть, на радостях. Где будет: три раза погладить портреты. Целовать, не целовать и прочие извращения, а возможно и надругательства – каждый решит сам и в своей степени испорченности. Как и выгосударственности. Но приложиться к ликам – обязательно. Три раза пройтись по коврам. Как и трижды пропеть: Россия – великая… Не подглядывая! Смотря на потолок – только в качестве заметки: надо сделать! Притягивает алкоголиков и курильщиков, наркоманов. Кутил, готовых душу продать, за очередной хлеб и за очередное зрелище!И поджарить, зажарить собственное тело – дотла. Подлетев, мотыльками, слишком близко к солнцу. Клуб Икаров! Про который, как водится, нельзя говорить. Но и чем не падший ангел на, какой-никакой, а манер. Ярко-лиловый свет врывается в темноту комнаты. С примесью желчно-желтого, кислотно-зеленого, ядовито-розового, режуще-голубого и, вырви глаз, красного. Пробегает по всему помещению. И останавливается на потолке, зависая на некоторое время, и тут же исчезая. Лежачий полицейский. Ну, да… Скорее – напоминает зебру… Жутко! До жути, просто! Радости не приносит. Мертвое животное-лепешка и на потолке? Вызывает, разве что, омерзение. Отвращение и склизкий ком в горле, рвотный позыв и рефлекс в желудке! И конечно – саму рвоту. И приступ озноба! Очередной… Или это – из-за открытого окна? Столп мурашек, разделившись, пробегает по телу девушки. Проследовав, одни – от головы до ног, снаружи. Вторые – от ног до головы, внутри. И обратно. Наоборот и меняясь. Смешиваясь и перемешиваясь, между собой. Словно – от кончиков волос, на голове и до кончиков пальцев, на ногах. Но опять же – внутри и снаружи. Не теряя ни сантиметра, а тем более миллиметра. От всего и сразу! Гусиная кожа. Так, вроде, говорила гувернантка?Как с гуся вода и с Дашеньки вся худоба! Но как-то… Семнадцатый год! А все – не в ту, да и не в другую сторону. Ни на повышение, ни на понижение. Живи спокойно, страна! Неизменность и неизменяемость – у нас, с тобой, одна. Жаль, не обнуление. Разве – в частностях и точечно, не в общем и массово. По темно-серой асфальтированной дороге, с белой разметкой, проезжает светло-серая глянцевая машина. Светло-желтыми, почти белыми, фарами – освещая синюю стену. Пробегаясь по потолку и креслу, слегка трогает пол, и краем цепляет раскладной деревянный диван-трансформер, обтянутый синей тканью. Сделанный и отделанный под кресло, только уже больше и в виде двуспальной кровати. Тут же за спиной ее раздается и женское мычание. Бурчание, шепот и еще какие-то непонятные звуки. Непонятные, конечно, человечеству, но понятные животным, определенно.Той же зебре! Она бы – ее, наверняка, поняла. И положением, и состоянием… Затем – последовало шебуршание и скрип. Грузные и тяжелые попытки спрятаться под пуховым синим одеялом. Уйдя под него с головой, высветленных коротких волос, чтобы доспать еще минуту. А там, еще и еще… Яблоко от яблони, да? И откуда ж у такой осинки… Такие апельсинки?!Апельсинка. Я. Одна! После – слышатся и болезненные стоны. Подвывания и мычания, напоминающие… Вой подбитого зверя! Подстреленного или сбитого насмерть. Говорю же – зебра. Свалилась с потолка, как тот же снег, и материализовалась. В это… В эту! Убейте уже его. Избавьте от страданий и мучений. Его… И нас всех! И вновь – тишина. Молчание и покой. И будто – не было ничего! Спит… И это, при условии, что ее будильник – разбудил ее на двадцать минут раньше моего. Почему так точно? Отсчитывала каждые пять минуточек. Ну, и, конечно же – пропевала их. Свои! Она же – сразу их все и отключила. После – первого же. А после – пошли уже мои. И под счет. Странно, что она на них никак не отреагировала. Уверенная в себе! Думала, и думает, что не заснет. Не задремлет. Но сказала бы мне: спасибо. Что пока я хожу и чуть-чуть здесь, чуть-чуть там, шебуршу – она не заснет окончательно. И не проспит. Что за фигня? Что за магия вне стен Хогвартса, Лизавета?! Мать! Ау! Как тебе, женщина, при твоих сорока двух годиках, удается засыпать за считанные минуты? Да и не побоюсь того – секунды. Не потратив и грамма нервов. Что уж говорить – об упитанности и самом весе. Хорошего человека – должно быть много? А ты, каким боком, в них затесалась? Правым или левым? Или обоими, свисающими на радость волкам из сказок и колыбельных, с обеих сторон кровати? Ха-ха! Сама пошутила и сама посмеялась. Весело! Классика! Тишину комнаты разрывает глухой удар о стекло, и Даша невольно охает, отпрыгивая от окна. По нему, сверху вниз, спускается бумажная ламинированная цветная листовка. Видимо, поднятая с серого асфальта, и прибитая потоком ветра, к окну. С улицы и с его обратной стороны. Пятый этаж… Буря, не иначе! И, да… Очередная реклама любимого города!Некая зазываловка: Приезжайте и получите все! Так, вроде, вещает телевидение и интернет? Прочая шушера – вроде СМИ и репортеров, передающих новости? Самих сводок новостей и статей, влогов и блогов, в пабликах и на сайтах, в соц. сетях! В интервью и расследованиях. Но только – приезжайте. А точнее – прилетайте. И сгорите, да! Гореть и тлеть, не забывайте. А затем – возрождаться из пепла и снова гореть. И снова же – тлеть. Фениксы! Икары! Живите и умирайте. Умирайте и живите! Не или, а и! И люди слетаются сюда, как пчелы на сладкое. Или соленое! Или… Не пчелы. И не на еду! Нет, мухами – становятся после. И ждут чего-то сказочного! Верят всему, что говорят. И надеются получить все, что ни пожелают, а они им и пообещают. Но, как это ни грустно, частенько забывают, что все в этом мире – имеет свою цену. Что-то вроде: приезжайте и оставайтесь, только примите нашу веру. Как и все живущие здесь. Сделайте правильныйвыбор! Казалось бы, да? Как ни странно! Стараясь передвигаться, как можно тише, девушка открывает, отодвигая, одну из трех, деревянную раздвижную синюю дверь. С матовыми синими ручками. Широкого – в половину стены. И высокого – до потолка. Синего деревянного шкафа-купе. С зеркалом – в полный рост. На второй – средней двери-створке. И изымает из него, сняв с синего матового поручня, свою одежду, на серой металлической мешалке. Обычный, ученический комплект. Даже – среднестатистический! Средний…Ага!Только – класс! Этого… Продушенного смогом и пропитанного духотой… Города! Идеально выглаженная, без складок верха и со стрелками низа. Опрятная и темная одежда. Идеальная! Одежда – с минимальным количеством аксессуаров. Верхушки власти делают все – лишь бы никто не выделялся из общей массы. Не отличался и не высвечивал! При этом же – в этой массе и не присутствовал. Да что там – массе. В количестве двух-трех человек! Скоро и с собой запретят общаться. С собой, тет-а-тет и один на один, быть. Во избежание риска выражения и формирования собственного мнения, «заражения» этим, а там и выдвижения требования. Как «распространения» и «инфицирования» других. Чего бы и кого бы оно ни касалось. Услышаться и выслушать, прислушаться к этому же мнению. Конечно! Им и своих – хватает. А что они – с другими не координируют и никак не сочетаются? Не важно! Цветовщина и вкусовщина. У них – такие кирпичи. А у нас – другие фломастеры. Зачем давать очередной повод для революции, «кровавого воскресенья», для смены власти и строя?! Лучше – мы вернем тоталитарный режим, деспотию, укоренив патри и дедоархат, и заставим людей ходить строем. С руками за спиной, и колонной, друг за другом. Как в тюрьме, ей богу! Но и с одним малюсеньким допущением, конечно же… Поправкой! И исключением. Да и чего уж – вокруг, да около. Правилом! Никаких исключений! Правилом в правиле… Во избежание вероятности того, что «здоровый» человек вступит в физический контакт с «инфицированным», отныне вводится, как и вступает в силу, с сегодняшнего дня, санитарное дистанцирование. Или социальное физическое дистанцирование. Что предпочтительней, в наших условиях. Поскольку, первостепенно, именно физическое прерывание передачи «инфекции», является важным и значимым, тогда как социум может оставаться единым благодаря технологиям и на расстоянии друг от друга. Большим, чем описано в регламенте. Социальное физическое дистанцирование – это комплекс санитарно-эпидемиологических мероприятий немедикаментозного характера, направленных на остановку или замедление распространения «заразной болезни» через увеличение физической дистанции между людьми и снижение числа «близких контактов». При таком дистанцировании следует находиться минимум в двух метрах, мы же приняли отметку в полтора метра, от других людей и избегать массовых их скоплений. Таким образом, нам удастся подавить распространение «инфекции» и тем самым – снизить заболеваемость и смертность. Для наибольшей, дополнительной эффективности, социальное физическое дистанцирование, как и было сказано ранее, должно дополняться мерами респираторной гигиены – обязательным и требуемым ношением масок. Для лиц, чаще других контактирующих с людьми, работающих по специальности, связанной с чрезмерным контактом с людьми – еще и дома. Чтобы замедлить распространение «инфекционных заболеваний» и избежать перегрузки военных и здравоохранительных систем, социальное физическое дистанцирование включает следующие меры по охране и безопасности: отмена всех массовых мероприятий, перевод большинства учебных заведений и рабочих мест на удаленную учебу и работу, ограничение общественного транспорта, официальное ограничение перемещения людей и их контактов, между собой, в количестве больше двух-трех людей. В одной и той же одежде! И вроде бы – ничего нового. Тот же будильник, те же квартиры, в постройке и оформлении. В большинстве своем – и те же виды из окон! Но все равно! Одно и то же! Каждый день! Каждый день, как новый день… И новая жизнь. А новое, как известно, хорошо забытое старое. Новый день сурка и сам же – новый сурок! Новый – старый добрый. Как же претит это… Эта власть и этот гнет! Кое-как, спустя минут десять-пятнадцать, одежда оказывается на ее теле. Состоящая из серой, накрахмаленной рубашки, с длинными рукавами. Серого классического пиджака и серых классических, со стрелками, брюк. Полностью застегнутая и еще раз выглаженная, но уже собственными руками. В темноте – тяжело понять, где находятся швы. Внутри или снаружи? И не надета ли рубашка – неправильно и шиворот-навыворот?Остается надеяться – только на тактильные качества своих пальцев и на свою же память! Ведь вечером – одежда висела на вешалке и была в нормальном виде. В нормальном и состоянии. Вывернутой правильно.Если только… Барабашка? Но это – глупости! Об этом – даже думать не стоит! Хотя… Вот уж кого и, правда, не хватает в этом сказочном долбое… Кхм… Мире! Заправляемым – таким же сказочным… Дедом! Жаль, не Морозом. Хотя, кому и жаль, вдруг? Что так, что этак – чуть больше любить его не станут. Ведь сразу встанет вопрос: а любили ли, вообще? И вот, тогда… Все поймут, что чтобы любить: либо чуть больше, либо чуть меньше. Надо, сначала, полюбить и любить, хоть как-то. И чтобы эта любовь, пусть на началах и донышке, но была. Чтоб отчего-то было исходить и отталкиваться! Чистые и расчесанные темные волосы. С небольшими естественными кудряшками на концах. Завязаны в высокий, конский хвост, на затылке. И покрыты двойным слоем прозрачного лака. Чтобы ни одна волосинка не выбилась из прически. И не дай бог! Не дай бог не испортила процесс обучения. У преподавателей, на эту тему, особый пунктик!Но и, как известно, у каждой информации – ноги, откуда-то, да и растут. И собака – где-то, да зарыта. В нашем случае – там, где ее и оставили, зарытой. А кто ее зарыл? Меня часто спрашивают по учителям и преподавателям. Это призвание, а если хочется деньги зарабатывать, есть масса прекрасных мест, где можно сделать это быстрее и лучше. Тот же самый бизнес. Но вы же не пошли в бизнес, как я понимаю? Ну, вот! Не ушли в бизнес. Денег не заработали. Остались. Зато – почерпнули от них, перенесли к себе и на себя. И прекрасно зажили. Заработали! Хоть где-то и в чем-то! Что-то! С чем-то… Форма, как и обычная одежда – держит всех на коротком поводке и в рамках. Обучение и вмененное поведение – не хуже, но и не лучше, пыток. Требований и обязательств, как наставлений и обязанностей, должностей – выше крыши. Точнее – крыш! Здания, как и знания о мироустройстве и подчинении, чему бы и кому бы там ни было, главное – подчинении, сравнялись. Добро пожаловать в ад, дамы и господа! Денег нет, но вы держитесь! Да! Как будто: вы все умрете, а я останусь. Так и знайте, вот! Живите с этим. Недолго, собственно! Сначала – за тобой, след в след, чуть ли не следует эбонитовая палочка, чтобы почерпнуть твой каждый электрический импульс, вызывающий электризацию, и волосок. А после… Если находит и подчиняет – линейка. Или веник, швабра… И нет. Не по голове! Или, что, нужно было сказать: не бьют? Врут – все, да не все. Не в голове – так точно. Не я. По рукам. Или заставляют убираться. Лишний раз и на лишний же час, оставшись, задержавшись в кабинете. Или во всем учебном заведении. Чего и нет?! Воспитательные работы и мероприятия! Да и, в конце концов, не всех же закрыли. Надо на ком-то же и оторваться. Чтобы те уже, в свою очередь, оторвались на других. И так – по цепочке. От верха к низу. Да! Как и везде. А как закроют – откроются остальные. И… Какой смысл? Я, может, и вижу. Но не они. Так было с морозами, так было с гриппом, так было и… С выбором! А точнее – выборами. Без того же выбора! И как бы, за кого не боролись – на того и напоролись. Не имея – не ценим, а не потерявши -… Не плачем. И не только поэтому. Пропалят косметику – и линейкой не обойдется. В ход пойдет холодное оружие. Или только мне так птичек (палочки-галочки), на косяке двери, помечали – по росту? Точнее – возрастанию. Линейка не брала – брал нож или ножницы. В этом же случае – острые указки и пишущие принадлежности. А там – и канцелярский нож. Как альтернатива. За закрытыми дверями – много чего происходит. Проще сказать: чего не. Ничего! Пары химии не сразу покидают стены комнаты. И, в то время, пока ею, на лицо, накладывается светло и темно-бежевая косметика. В виде крема, светло-бежевого тона и легкой бежевой пудры. Темных теней, небольшого количества черной туши и бежевой матовой помады на губы. В ее адрес летят небрежные и нелицеприятные, даже бранные, комментарии. Уже – из-под большой пуховой синей подушки. Накрытой, сверху, синим одеялом. И все с тем же, приятным сердцу, баритоном. А только вчера – были жалобы на заложенный нос. Разложился?! Вставай, давай! Хватит валяться и нежиться в кровати. Тебе – после меня уходить! Под конец уже нанесения грима – поправляется пиджак. Следом – полы рубашки, заправленные в брюки. В руках оказывается серая кожаная сумка. И тут же – повисает на правом плече, зазвенев серыми металлическими замками. Россия – … Вновь раздается мелодия будильника. И вновь же – незамедлительно отключается. Телефон исчезает в закромах все той же кожаной сумки. И брюнетка, на цыпочках и чуть ли не полусогнутых, а там и корточках, направляется к выходу. Минуя знакомые, давно узнанные и намотанные на несуществующий ус, скрипучие и трескучие, вытоптанные и расшатанные, места пола. Оставляя за спиной синий деревянный стол, с книжными полками, конституциями, кодексами и законами внутри, в цвет. И синим стационарным большим компьютером, с мышкой и клавиатурой, колонками и принтером. Как и синюю деревянную тумбу, с большим синим экраном плазмы и двумя модемами: под wi-fi и телепередачи. Теперь – лишь пылесборники. Что ж, хоть в чем-то есть плюс. А именно – политики, как и власти с государством, хватает и вне их. Жизни же – по-прежнему не достает. Когда же минное поле, с лазерными указками и лесками, привязанными к гранатам и бомбам, опять же – несуществующее, но так выглядящее, успешно пройдено. Девушка достигает синей деревянной входной двери в комнату. За которой, и по ту сторону которой, повисла гробовая тишина. Но у которой, и с этой стороны, слышатся приглушенные и тихие шаги. Пока она топчется на месте, пытаясь нащупать синюю металлическую замочную скважину и сам же синий металлический замок. Пальцы рук не слушаются и долго не могут поймать защелку синего металлического замка. Проходит несколько минут, прежде чем им, все-таки, удается обхватить металлическую защиту и повернуть ее. Дверь отворяется и с легким скрипом, давно не смазываемых синих металлических петель, затворяется. Она проходит в темную прихожую. Заставленную синим шкафом-трюмо. С двумя ящиками для обуви, двумя – для всяких мелочей. Вроде ключей и расчесок, шнурков и кремов для обуви. И с самим шкафом, с одеждой и коробками с обувью внутри. У самой двери – на нем висят синие матовые крючки, для верхней одежды. Наверху же – лежит макулатура: старые газеты и журналы. И небольшой, такой же синей, деревянной обувницей в три этажа, напротив шкафа. Открывает последнюю и, изъяв свою обувь на этот день, начинает обуваться. Серые кожаные ботфорты – тянут и неприятно сдавливают ноги! Но уже не так сильно. В этот раз – терпимо. Бежевый пластырь не дает снова разодрать кожупальцев ног и пятки.Главное – не забыть о последнем рывке в науке и технологии, как и о единственном доступном, а самое главное – требуемом и спрашиваемом, от всех и вся, экземпляре аксессуара. Но уже – для головы и лица. Что, так же, не даст открыть рану, точнее – рта. Как и закрыть его! Но с некоторых пор – это одно и то же. Рана – на теле общества! Слышится тихий топот ее же ног. Брюнетка расхаживает обувь, скрипя ею по красным доскам паркета пола. Проверка на способность к хождению. Три… два… один. Проверка пройдена! Сумка поправляется вновь. Но и на этот раз, скидывается и поворачивается чуть вперед, располагаясь впереди и перед телом Даши, на талии. И из нее, из небольшого переднего кармана для ключей, изымаются деньги. На проезд в автобусе. Пусть транспорт и ограничили, но и учебные заведения перевели на удаленку. Как бы… Да? Чаши весов! Не до конца же, верно? И не все же! Не для всех… Легко прозвенев монетами мелочи. Она перекладывает их в левую руку. Подсчитав их, про себя, правой рукой. И опять же – понадеявшись на тактильность и то, что она правильно определяет большие и небольшие монеты, в соответствии с их номиналом. И прячет их уже в правом переднем кармане брюк. В зеркале, среднего размера, за которым располагаются четыре полки для шапок и кепок, фуражек и шляп, шарфов и перчаток, перебравшихся, частью, и на полку под ним, отражается темный силуэт. Боком и с головы до талии. С подрагивающим хвостом, сзади. Ни один источник света так и не зажжен. Ночь все еще царила в доме. В доме, напоминающем дом с привидениями. Не меньше. Разве – только больше! Нежели – жилое помещение. По полу бегают светло-желтые и голубо-белые лучи фар машин. Врывающихся и прорывающихся из синего пластикового окна кухни. По левую сторону, и крыло, от прихожей и коридора, в нее и из нее. Расцветающее, понемногу, красно-желтое солнце, с темно-синего, почти черного, неба – следит за всем происходящим вокруг. Вокруг и внутри помещения. Особое внимание – уделяя девушке, перепроверяющей наличие всех предметов с собой. Убедившись в этом, она потуже затягивает серую тонкую резинку на хвосте. Проворачивает синий металлический замок, входной синей металлической двери, обтянутой синей тканью. И почти выходит в темный подъезд, ничем не уступающий квартирам, в покраске и оформлении, который встречает ее гробовой тишиной. Тишиной и темнотой. Из темноты в темноту… Лирично и иронично! Она практически переступает порог, когда слышит за своей спиной, обращенный к ней, вкрадчивый женский голос. Даже шепот, почти змеиное шипение: – А как же улыбка? Повернувшись на него, Даша видит ссутулившуюся старую женщину, пятидесяти лет. Одетую в свой старый серый, кое-где вытертый и порванный, махровый халат. С протертым и грязным, серым передником, поверх. На голове ее – что-то на подобии лепешки. Из светло-русых длинных волос. Достигающих, в расправленном и распущенном виде, лопаток. Еще одна. Сговорились?! Хотя, да… Нормально же! Бог троицу любит. А чего и нормально? Его ж – не существует! Ну… Вне законодательной базы. И куда только библия смотрела? Упустила персонажа сказок! И забрали его – из одной книги сказок в другую. И кто только этот счастливчик, под номером три? Угадаю с одной попытки: три… два… Она со мной, сейчас, говорит! И… Это – я же! Лепешка, пока только внутри. А там… Кто знает. Но знаю одно – ей не идут пучки! На ногах – старые серые носки и тапки, с отрывающейся и хлюпающей, при ходьбе, серой резиновой подошвой. Нынче, не так легко купить себе что-то лучше того, что есть и что имеешь, на этот момент. Обычно, это лучшее, казавшееся таковым на первый взгляд, оказывается худшим. И, как правило, только – кажется! Ее серо-голубые глаза – блестят во тьме, отражая лучи фар и только-только показавшегося светила. Обрамленные, не только светлыми короткими ресницами и узкими светлыми бровями. На высоком и бледном, морщинистом лбу. Но и мелкими морщинками – у них. Как и у большого, но не длинного, носа. И широких, но таких же пухлых, подкрашенных бежевой матовой помадой, губ. Темно-бежевые щеки ее, на манер – пунцовых, были чуть растянуты. В натянутой и какой-то искусственной, кукольной и широкой улыбке. В ее старых и морщинистых, окунувшихся руках, поблескивал серый металлический поднос. Мария. Гувернантка. Ни разу не получалось уходить тихо! Так, чтобы не потревожить эту милую и добрую женщину. Она ведь может ей быть, действительно может. Могла… То есть. На самых началах и при знакомстве. И стоила ли эта работа того, чтобы еще и в помещении носить это! Работать с людьми, двадцать четыре на семь, не бубня и не бунтуя, не склоняя к себе и на свою сторону, на свою правду. В полной тишине!Лишь – за редкостью шепота, отточенных еще задолго и выточенных уже сейчас, фраз.В остальном же – только молча и замалчивая. Заглушая и забивая. Сглатывая и проглатывая.Зато… С улыбкой на лице! Улыбаясь и махая. Вечно и извечно. Бесконечно и… беспечно! Обнулился он, а страдаем мы. Крича внутри, молча снаружи… Что может быть лучше? Нет претензий – нет проблем. А нет проблем… Благо не: нет людей – нет претензий! А там – и проблем. Хотя, опять же, всему – свое время. Время жить и время умирать. А уж и в наше-то время! И, правда, лучше – молчать. Не зарекаться. Нигде и ни с кем, ни в чем. Не говорить никогда… Никогда! Как и она. Мария и… в своей же работе. Ничего лишнего. Только… бизнес! Может ли быть что-то хуже? Да! Быть теми самыми людьми, с которыми такие, как она и в этом, работают! Думала, гимн с утра – меня заикой сделает. Ан нет! Вот такие встречи утром, в темноте коридора, с ней. Дом восковых фигур и кривых зеркал, а никаких не приведений! Вдох-выдох… – Благодарю! Действительно, совсем забыла! – шепчет, в тон ей, брюнетка, подойдя к женщине вплотную. И наклоняясь над ее подносом, окунает лицо в мутную жидкость, глубокой стеклянной чаши. На дне которой покоятся мелкие частички, легкого светло-бежевого волокна. От волн, вызванных проникновением к ним, они тут же поднялись на поверхность. И начали опадать, периодически зависая. Словно – белая взвесь, в прозрачной и прохладной, чистой воде. На доли секунды – они остановились и замерли. Повисли, чтобы после – закружиться в сосуде. И чтобы в том же своем, своеобразном танце, направиться к ее лицу. Цепляясь друг за друга, будто в хороводе, они начали слипаться между собой. Стыкуясь, образуя полноценные волокна. Два… три…Четыре лоскута! И вот – они уже объединились между собой, чтобы создать полноценную ткань. Но с небольшими вырезами, прорезями для глаз, носа и рта. Покрыв лицо – она тут же соединилась с кожей. Плотно прижалась к ней и стянула мышцы лица на скулах. Оттягивая уголки губ к ушам. Приподняв голову, девушка, своей правой ладонью, провела по лицу. И тут же отметила, для себя и про себя, кардинальность изменений. Прошло – всего ничего.Пара минут!А лицо – будто побывало у профессиональных косметологов-хирургов. Ни одной морщинки и ни одного намека на вмешательство! Ни одного, какого-либо, чужеродного предмета в коже. И материала – на ней. Тонкое волокно идеально подошло под ее бледную кожу, буквально – вжившись в нее и слившись с ней. – Вот теперь – намного лучше! – кивнула, одобрительно, женщина. Взглянув на нее, Даша положительно кивнула в ответ. Но ничего, более, не ответила. Как и никак иначе – не выразила свои эмоции и чувства, ощущения. По этому поводу, в частности. И всего происходившего, и произошедшего с ней, в общем. Приветливо, а тем более благодарно, улыбаться было – ни к чему. Улыбка - Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/dana-vi/12-y-chetverg-30-go-oktyabrya/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.