Мученик

Мученик А. Винкаль "…Руки мои истерзаны, ноги покалечены. Моё терпение иссякло. Я любил, и вот что мне воздано за мою любовь. Бог не милостив ко мне – я это знаю. Мне неведомы ваши цели, но смею предположить, что теперь вы достигли желаемого. Судьба сделала из меня невинную жертву и вынесла безжалостный приговор – так не проще ли мне умереть?". "Мученик" – история о страдании и избавлении, о любви и ненависти к жизни. В сборник также вошли притчи и рассказ "Оправдание". А. Винкаль Мученик Мученик 1. Эмма Блики восходящего солнца гуляли по стенам и слепили глаза проснувшегося студента. Генри поморщился. Он прикрыл лицо рукой, но тут же отдернул, ощутив неприятную влагу, исходящую от ладони. Тишину осеннего утра нарушил продолжительный стон. Только сейчас, уже очнувшись ото сна, Генри в полной мере ощутил ноющую боль в кисти правой руки. Жуткие кошмары тревожили его сон всю ночь, и теперь он воочию увидел причину своего беспокойства, а именно глубокую рану в центре ладони. Кап! – алая капля крови упала на нос Генри. Юноша снова поморщился и, продолжая усердно разглядывать руку, сел в кровати. Красно-бурая сквозная рана вырисовывалось прямо посередине ладони. Она пугала своими размерами, и сложно было вообразить, что послужило причиной её появления. Свободной рукой Генри осторожно дотронулся до поврежденного места и тут же вскрикнул. Громкое стенание наполнило спальню. В соседней комнате послышалась возня. «За окном пылает рассвет, а моя рука пылает болью», – взгляд Генри метнулся с ладони на окно, а затем на невзрачные, освещённые утренним солнцем часы: они показывали начало шестого. Учебный день в гимназии начинался в восемь, и вставать ранее семи часов не имело никакого смысла. Однако за студента городской гимназии судьба распорядилась иначе. Она и так слишком часто играла ему на руку, давала слишком многое – будь то даже безмятежный сон до позднего утра – и теперь спрашивала с него, как спрашивают с прилежного ученика уроки. Но Генри уроков не учил, да и учеником прилежным не был: подарки судьбы он всю жизнь принимал как должное, отличался излишним самолюбием и зачастую отрицал чужие проблемы, ставя в приоритет свои. Отныне безмятежный сон его кончился, и Генри рыскал по комнате в поисках хотя бы малого клочка бинта. В соседней комнате вновь что-то закопошилось, и за закрытой дверью спальни послышались быстрые беспокойные шаги. Сквозь матовое стекло двери Генри увидел возникший силуэт. Силуэт бездвижно постоял несколько секунд, после чего стал тихо просачиваться в комнату. – Я сплю! – рявкнул Генри. Силуэт отпрянул, хлопнув за собой дверью. Генри невольно вздохнул, сожалея, что прогнал мать. Но осознание ситуации быстро вернулось к нему: никто не должен видеть его руки. Обеспокоенные поведением ребёнка родители часто додумывают и переиначивают его личную жизнь. Что они вообразят себе, едва лишь обнаружат эту внушительных размеров рану… – Генри с испугом отогнал от себя эту мысль. «Словно гвоздем пробитую», – пролетела догадка в голове, но он цепко схватился за неё: «Словно гвоздем!» И впрямь, рана была колотая, как от массивного гвоздя. Всё большее недоумение росло в душе молодого человека. Странное происшествие совсем сбило его с толку, и он в растерянности, полунагой, сидел на полу под открытым окном, овеваемый потоками осеннего воздуха. Взглядом Генри вперился в одну неизменную точку. Будильник прервал его задумчивость. По коридорам городской гимназии гордо вышагивал студент семнадцати лет. Весь вид его выражал совершенную невозмутимость: плоские губы плотно сжаты, острый подбородок приподнят, шаги размеренны и неторопливы. Костюм юноши был выдержан в строгих приглушённых тонах. И только бегающий тревожный взгляд выдавал в нём человека неуверенного и малообщительного. Встретившемуся по дороге знакомому он нерешительно протянул руку в знак приветствия, но тут же убрал за спину, вспомнив про бинт, которым он её обмотал. Протягивать другую руку он не стал, опасаясь недопонимания, и молча прошел мимо. Чужие глаза удивленно посмотрели вслед уходящему Генри. Генри шёл твёрдой походкой, искоса поглядывая по сторонам. Он игнорировал посторонние взгляды, которые ловил на себе, и спешил поскорее к своему классу. Взгляды эти по большей части выражали заинтересованность – природа не обделила Генри стройной фигурой, – и ему, с одной стороны, нравилось их замечать; с другой же, он совершенно не знал, как реагировать на них, и зачастую оставлял эту заинтересованность без должного внимания. Длинной вереницей тянулись мысли в сознании студента, кружась и путаясь между собой. Цепочка бесконечных вопросов об утреннем происшествии занимала его голову, но он, стараясь отбросить их в сторону, сосредоточивался на предметах более приземлённых. Так, задумавшись, он вошел в кабинет своего класса позже обычного. Пропуская мимо ушей выговор учителя за опоздание, Генри занял привычное для себя место – самую дальнюю от доски парту, одиноко стоящую и никем, кроме Генри, не занимаемую. Воцарилась тишина. Нежный ветерок ласково трепал листья бегоний, что расположились у окон класса; его легкие дуновения приносили покой и умиротворение. Пока преподаватель отмечал в журнале отсутствующих, Генри успел окинуть взглядом класс: чья-то голова уткнулась в учебник; кто-то перешёптывался, беспокойно оглядываясь на учителя; иной дремал, прикрывая рукой закрытые глаза – стоит ли перечислять, чем бывают заняты ученики на школьных уроках. Гармония класса пошатнулась – чувство неприязни захлестнуло Генри. До чего жалкими показались ему окружающие люди! «Что творится в их умах! Какими ничтожными мыслями и чувствами они заняты. А ведь стоит им заглянуть чуть далее своего носа – они поймут, они очнутся ото сна…» – мысль Генри прервалась хлопком резко открывшейся кабинетной двери. На пороге класса появилась невысокая рыжеволосая девушка. Одеяние её было небрежно, волосы распущены; выражение лица выражало явное пренебрежение ко всем присутствующим. Высокомерно оглядев одноклассников, она вдруг заметила толстопузого Жака, занявшего её место за партой. Послышался поддельно удивленный возглас. – Жак, ты меня не ждал? – Ждал! – тупоумно воскликнул Жак, вскакивая с места Эммы. Эмма оттолкнула жадно глядевшего на неё юношу и с грохотом повалилась за парту. Генри ухмыльнулся. Под бинтом что-то закололо. Преподаватель оценил хмурым взглядом разыгравшуюся сцену и продолжал делать пометки в журнале. «Так же как и она, я с пренебрежением отношусь к людям. Но что простирается дальше её пренебрежения? Ничего. В этом моё превосходство: я мыслю шире, я вижу дальше… своего носа!» – заключил Генри с довольной улыбкой. Внезапно его лицо исказилось от невыносимой боли. Забинтованная ладонь загорелась, заполыхала – Генри сорвался с места и без памяти вылетел из класса. Лишь только недоуменный окрик учителя провожал его. В грязном зеркале отразилось худое бледное лицо. Густые растрепанные волосы спадали на лоб и, намокшие от пота, липли к нему. Всё тело сотрясала мелкая дрожь. Кап! Кап! – раздавался в тишине мерный стук капель из протекающего крана. Кап! Кап! – стучали мелкие капли крови. Терпкий запах плесени разносился по уборной комнате, отпугивая всех входящих. Но Генри его не замечал. Час, может быть, два – он не считал – были проведены им в этом безотрадном месте, и уже всё здесь казалось ему привычным и в меру сносным. Тяжёлый день страшно утомил юношу. Генри едва ли не кричал от досады и всеми возможными способами обругивал свою судьбу, ниспославшую ему это «проклятие»: от значительной потери крови цвет его кожи поблёк, а тошнота и головокружение никак не хотели уняться. «Отчего и зачем со мной такая беда?» – он рассматривал себя в зеркале и всё время оглядывался в попытках отыскать виновника произошедшего – однако никак не мог обнаружить. В раздражении Генри вновь разворачивался к своему отражению. Внезапно кто-то вошёл в уборную. Студент отпрянул от зеркала и встретился взглядом с испуганными глазами Жака. Рослый грузный юноша оторопело остановился в дверях, не шевелясь и не двигаясь с места. – Ага! Следишь за мной! – оглушил его негодующий возглас Генри. Жак растерянно продолжал глазеть на окровавленную руку; в стороне от него, в небольшой лужице крови, валялся потрепанный бинт. Вышла минутная пауза. Наконец дар речи вернулся к Жаку: – И не думал. А вот что ты здесь вытворяешь, – его толстый палец указал на лужу крови, – большой вопрос! Генри со словами «Судьба вытворяет!» накинулся на Жака. 2. Эмили У подножия холма раскинулся небольшой городок: малозаметные домишки и улочки, скрытые под кронами бурно разросшихся деревьев, были рассыпаны вдаль на расстояние тысячи километров, перемежаясь серебристыми протоками местных рек. В свете утреннего солнца над городом гордо возвышался храм знаний – гимназия. Располагалась она на пологом холме, где сосредоточивалась вся духовная жизнь города: по стечению обстоятельств рядом с учебным заведением также оказались городская церковь и библиотека. По утрам здесь всегда кишела многолюдная толпа; студенты спешили на учёбу, прихожане и священники – на службу, прочие горожане – в библиотеку. Ранним утром одного из погожих дней длинная толпа вновь потекла из города прямиком к холму. Среди толпы шумевших горожан затесалась фигурка молчаливого студента; лицо юноши выражало усталость, смешанную с нескрываемым раздражением. Оглядываясь по сторонам, Генри двигался по направлению к гимназии и раздумывал самые неприятные вещи об окружающих его людях. Перед носом студента, толкая прохожих, выскочил взволнованный мужчина в стихаре. «Вот диакон спешит на службу – весь дух его устремлен лишь к этой маленькой бренной цели, не стоящей и гроша в сравнении с куда более серьезными заботами людей. Но он счастлив своей маленькой заботой; он искренне принимает и любит её своим сердцем…» Генри на мгновение остановился и поднял перед собой замотанную кисть – прошлым вечером открылась новая рана на левой руке. Она в точности походила на ту, что прежде появилась на правой: колотый рубец во всю ширину ладони. Всю ночь не утихала пытка Генри, и хотя кровоизлияния уже прекратились, боль продолжала отдаваться звоном в ушах. «Отчего моя забота не счастливит меня?» Он скривился в гримасе. «Да и как такое может счастливить!» Но вдруг внимание его привлек иной предмет. В толпе людей он увидел свой единственный источник счастья – то была Эмили. Лениво развалившись за партой, юноша, как и прежде, следил за рукой учителя, что-то усердно выводившей на доске. Урок его совершенно не интересовал, и Генри краем уха слушал разговоры за соседним столом. Внимание его зацепило одно прелестное создание: с особым оживлением девушка что-то рассказывала своей подруге, и хотя голос её звучал уверенно, в нём чувствовались нотки нежности и мелодичности, прежде неведомой Генри. Она сидела спиной к нему – юноша не мог всецело видеть её, но душа его, внимая звучному сопрано, уже успела изо всех сил ухватиться за чужое сердце. Отныне чужое сердце не отпускало юношу. Вернее, он сам не отпускал его и не желал ничего более, как наслаждаться Эмили – воплощением чистоты и жизненной силы. Милое существо рождало особое начало в душе Генри, которого доныне он не знал и не обнаруживал в себе. Ему казалось, будто на одну крохотную ступень он стал выше того Генри, которого знал последние годы; будто душа его очистилась от главного своего порока – черствости к жизни. Генри пребывал в согласии со всем, что открывала ему душа Эмили: всё это он принимал своим открытым сердцем, впитывал и вбирал в себя. Он слушал её мысли – и любил эти мысли; он видел её радость – и любил эту радость; он ощущал её горе – и любил её горе, как никогда не любил своё. Внешняя красота Эмили придавала изящность внутренней, словно облекая её в форму, хотя, так же как и внутренняя, открывалась далеко не каждому – для многих ухажеров она оставалась незамеченной. От взора же Генри не укрылась ни единая черта облика Эмили, а была им любима и воспета его душой. Судьба не успела свести их – или нерешительность Генри так повлияла – и он так и не смог сблизиться с Эмили, если не брать во внимание слов приветствия по утрам. Вскоре же после этого суровый рок пал на руки Генри, отрешив его от беззаботного счастья и вернув к действительности. Однако в душе его теплилась надежда. И надежда оправдала себя. Погода переменилась. Тучи рьяно вырвались из невидимых небесных оков и затмили собой яркое светило. Народ, опасаясь ливня, загудел и активнее двинулся к холму. Расталкивая окружающих, студент, словно в беспамятстве, рванул прочь от своего счастья. Перед глазами его ясно рисовалась картина будущего. Там не было места свету, не было места любви к человеку. Он бежал и видел перед собой лишь дырявые ладони – подарок судьбы за свое обновление. Судьба сбросила его с вершины, до которой он едва добрался, и вынесла приговор: оставаться вечно там, где пребывал в начале. Казалось, не могло быть места счастью там, где уже есть несчастье. «Увидит она руки мои – что скажет?» – так звучал не вопрос, так гремело восклицание. Ему не хотелось видеться с Эмили, давать объяснения, которые он не мог дать самому себе. Солгать ей он не мог и даже не помышлял об этом: Генри считал себя не вправе отравлять её какой бы то ни было ложью, пускай даже самой пустяковой. Взор юноши помутнел – его шатнуло в сторону, и он чуть не упал на прохожего. Эмили, стоявшая в стороне и наблюдавшая за ним, испуганно впилась в Генри своими голубыми глазками, но с места не сдвинулась: толпа крепко стеснила её тело. Тогда она окликнула его. Звучное сопрано отрезвило студента. Генри обернулся: сквозь охвативший город сумрак пробивались лучи света – он попытался поймать их. Неловко, неумело Генри ловил лучики, а ухватив, ощущал тепло, разливающееся по всему телу. Лучи устремлялись к самому сердцу юноши и, достигнув цели, согревали его. Тотчас прояснилось небо над головой; встрепенулись и залились мелодичными голосками незаметные глазу птицы – в действительности пела его душа. Генри внимательно вслушался. Улыбка показалась на его лице – невиданное прежде событие. Ему улыбнулись в ответ. 3. Жак – Ты знаешь, прошлым вечером я впервые думал о своей матери. Я думал… нет, я чувствовал, что люблю её всем своим сердцем. Вчера вечером я впервые позволил ей стать частью меня, частью моей души. Быть может, и прежде её кроткий взор и тихие шаги были где-то неподалёку. Но теперь, – Генри указал забинтованной рукой в область сердца, – теперь я знаю, что всё это теплится у меня здесь. Внимательно посмотрев на свою собеседницу, он продолжал. – Всю свою жизнь я пренебрегал ею. «С добрым утром, сын», – раздавалось из родительской комнаты, на что я едко ухмылялся и хлопал дверью. Мать часто ругала меня, хоть и нередко относилась с добром. Доброту я принимал как должное, а на упреки всегда выказывал злобный оскал: я не мог их терпеть. Кто знает, стоили ли эти упреки меня: не так уж и велики мои проступки. Однако я считаю, что порицание отрезвляет человека от непомерной гордости. Будь то умный человек, будь то глупец – всё едино, все мнят себя теми, кем не являются. Он ощутил на себе томное мерное дыхание. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/a-vinkal/muchenik/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.