Каменные сердца

Каменные сердца Михаил Кузнецов В мае 2023 года чахлый провинциальный городок сотрясла новость о ритуальном убийстве. Спустя полгода молодой полицейский Платон Сенцов берется раскрыть дело, расследуя которое погиб его наставник – лучший оперуполномоченный города. Все следы давно остыли, наработки по делу уничтожены, и Платон вынужден по крупицам восстанавливать хронику событий. Время начинает поджимать, ведь близится сдача годовых отчетов, а, казалось бы, глухое дело обрастает жуткими деталями: город опутала сеть таинственных символов, стали пропадать домашние животные, поползли слухи о секте и ее «чудовищном боге». Жителей мучают странные кошмары. У Платона осталось лишь две недели, прежде чем метель укроет все загадки. Но стоит разгадывать их или лучше похоронить правду под толщей ноябрьских сугробов? Содержит нецензурную брань. Михаил Кузнецов Каменные сердца Глава I *** Ему снилась вьюга, лихорадочно крутившая жесткую ледяную крошку. Кутала мир, словно в большим покрывалом. Истошно выл ветер. Он увидел бредущую сквозь стужу вереницу фигур: измотанных, несчастных, проваливавшихся по колено в крытый коркой снег людей. С каждым шагом они дышали все тяжелее. Объиневшие шарфы плотно и влажно прилипали ко ртам. От обжигающего нутро холода не спасали ни шубы из шкур, ни шапки. Люди шли практически наугад, и каждый верил в скорый конец пути. Еще чуть-чуть, последние усилие и заветная цель вырастет необозримой громадой. Перед глазами мелькали образы недавних грез – непроницаемая тьма ждала их. Такая знакомая, но и такая ужасная. Благая тьмы… *** Платон вдохнул мокрый и нездоровый воздух. Полутемную залу пронизал свет лампы, нависавшей над одним из многочисленных столов. По чистым шашечным стенам бегали тени. А кругом: каталки, подносы с хирургическими инструментами, умывальники. Скользнув взглядом по возившемуся с бумагами патологоанатому, Платон уставился на труп. Одряхлевшее от возраста тело мужчины на столе перед ним будто бы еще не до конца потеряло живой цвет. То тут, то там неумолимой заразой начинали расползаться трупные пятна. Лоб рассекала глубокая рана, через правую бровь доползшая до переносицы. Лицо выражало спокойствие, но уголки губ, обрамленные аккуратной седой бородкой, застыли в нерешительности: радоваться им чему-то, или озадачиться от непонимания. Звали покойного Игорем Аркадьевичем Додукаевым, навсегда оставшимся в памяти лучшим розыскником города. Поразительно, сколько энергии могло скрываться в человеке его возраста. Насколько живой ум таился в его поседевшей голове. И сколь неожиданно и до тупости просто все закончилось – инсульт. Лежал теперь Игорь Аркадьевич в городском морге, и неважно, что выражало его лицо в последний момент… – Так он? – спросил патологоанатом, прервав мысли Платона. – Он, – пробурчал тот в ответ, помолчал и добавил: – Будто сам не знаешь. – Да мне только роспись… Платон, не отрывая взгляда от покойника, чиркнул по бумаге. Тридцать восемь лет в УгРо, три раза женат, детей с десяток, а на опознание вызвали его – бывшего протеже, хорошего друга. – Соболезную, – патологоанатом похлопал Платона по плечу и вышел из прозекторской. Скрип закрывающейся двери еще долго дребезжал в склепном воздухе морга. Теперь остались только он и Игорь Аркадьевич. В звенящей тишине Платон услышал стук собственного сердца. Погладив пульсирующие виски, он прикрыл глаза. Запах мертвечины еще никогда так сильно не раздражал. Болела голова, откуда-то из живота начинал подниматься спазм. Давно пора уходить, и Платон было дернулся, но решил в последний раз взглянуть на старого друга. На доселе спокойное лицо Додукаева будто легла какая-то тень. Проступило некое напряжение, будто он что-то не успел в последний момент. Платон вгляделся в лицо, желая поймать этот ускользающий секрет и… Нет, вздор. Он накрыл тело марлей и зашагал к выходу. Каждый раз, когда смотришь на очередного мертвеца, кажется, что он скрывает в себе загадку. Только вглядись в воск лица и все поймешь. Но это лишь предсмертная судорога, не больше. В смерти нет загадки – это Платон понял уже давно. Загадки бывают у живых. Здание городского морга, приписанное к областному больничному комплексу, не ремонтировали годов с восьмидесятых, оставив в наследство новому поколению патологоанатомов кафель шашечками, бетонные умывальники, громоздкие кушетки-каталки. И все равно просторные коридоры казалось только-только построенными. Несмотря на тяжелую мокрую вонь, пропитавшую здание до фундамента, кругом не было ничего лишнего, все чисто, аккуратно. Стерильно. Редкий случай, когда вновь прибывшего мертвеца оставляли в коридоре на кушетке, да и то ненадолго. Улыбающиеся и жизнерадостные служители этого прекрасного заведения внушали одновременно и оптимизм, и какую-то жуть. Трупы словно свиней режут, а с лиц не сходит довольная улыбка. Именно из таких мест, где царит неприкосновенная белизна, где тебя провожают оценивающими улыбками, хочется сбежать больше всего. Платон всегда считал, что переборол подобные страхи, а вот, оказывается, нет. Он вышел на холодный и свежий воздух осени. Тучи темной брусчаткой нависали над кромками крыш. Ранние посетители областной клинической больницы расползлись по исчерченной тропинками площади: вяло передвигали ногами сонные практиканты; ковыляли бабушки, таща вспухшие сумки; перебегали от корпуса к корпусу врачи и санитары. Больные ютились под козырьками – курили. После каждого похода в морг вид живых, горячих людей придавал сил. Но не сейчас. Внутри нарастало неудобное чувство тревоги и чего-то липко-твердого. Подняв воротник куртки, Платон почти побежал к воротам. Постепенно усилилась тошнота, легкая отрыжка ударила в нос. У самой ограды живот скрутило до головокружения. Он еле успел выскочить за ворота, и его вывернуло прямо на придорожный газон. Рвало даже не завтраком, а желчью, горькой и едкой, сразу отдающей в нос. Несколько прохожих брезгливо отшатнулись от стоявшего в раскоряку мужчины. Тот сплюнул и побрел к своему «форду». В голове плескалось расплавленное олово, а в висках стучали отбойные молотки. Кряхтя и охая, Платон залез внутрь, не с первого раза закрыв дверь. Только тут, в атмосфере родного салона, он позволил себе расслабиться. Через полминуты приступа как не бывало. Зато нестерпимо хотелось пить. Платон потянулся на заднее сиденье, где всегда держал бутылку минералки, почти зацепил горлышко, когда бутылка выскользнула. Платон потянулся еще, но от его неловких манипуляций пальцами минералка свалилась на пол. – Да епт… Пришлось выгнуться в кресле, чтобы достать. Сплюнув на улицу остатки желчи, он присосался к бутылке. Вода смыла с пищевода всю муть, всю дрянь пережитого потрясения. Платон задышал ровнее, поглядел по сторонам. Мимо спешили прохожие, по узенькой дороге иной раз катила какая-нибудь иномарка, а он все сидел не двигаясь. Пусть муть ушла, но чувство тревоги никуда не делось. Вдруг показалось, что за ним следят. Огляделся… Пусто. Откуда-то извне начала наваливаться тоска. Платон завел «форд» и отжал сцепление. Ехать до УМВД было недалеко, всего несколько улиц, пусть и довольно длинных. Однако Платону путь показался чуть ли не в два раза дольше. Со всех сторон рвались окрики, просачивавшиеся сквозь поднятые окна, а машины стартовали на перекрестках резче обычного. Пиком явился выезд на косую Петрошевскую – буквально в метре перед машиной на бешеной скорости проскочил какой-то идиот на внедорожнике. Внутри у Платона все съежилось, а потом будто прорвалось душной слепящей усталостью. В какой-то момент руки начали неметь, глаза слипаться, и он тут же прижал «форд» к обочине. Дыхание вдруг сбилось, будто после долгой пробежки. Тут же дали о себе знать жажда, сухость во рту. Разминая онемевшие пальцы, Платон отпил из бутылки, но вода кирпичом провалилась по пищеводу. А вместе с ней, разошелся в кресле по швам и Платон. Разошелся, расплылся по водной глади разноцветным тряпьем и пошел ко дну, будто бы кирпич к его ноге привязан. Онемели глаза, уши, язык, руки, ноги, само его естество онемело, лишь пальцы вцепились в руль, как за спасительный борт лодки. Разожми их и совсем пропадешь в бездне, в след за учителем. Сзади пиликнул сигнал, вернувший рассудок в этот мир. Разверзшаяся перед глазами бездна отступила, и Платон разлепил глаза. В зеркале заднего вида показался сине-красный пересвет. Платон выпрямился, достал корочку, следя в зеркало за движениями осторожного «дпсника». – Лейтенант дорожно-постовой службы Самсонов. Ваши документы, – отчеканил дорожник в открывшееся окно. Платон раскрыл удостоверение. «Дпснику» хватило несколько раз пробежаться глазами, чтобы понять, кто перед ним. – Что же вы, товарищ майор, в неположенном месте остановились? – спросил Самсонов. – Успокоиться хотел. – Серьезное что-то? – Друг погиб. – Соболезную. Может помочь как? – Нет, все нормально, – Платон поднял на Самсонова взгляд. – Доеду, лейтенант. – Ладно. Всего доброго, товарищ майор, – козырнул «дпсник» и засеменил обратно к машине. Перемигивание прекратилось и постовая машина рванула мимо. Платон глянул ей вслед, потом ополоснул платок из бутылки, протер им лицо, скидывая последнее онемение, взялся за ключ зажигания и тут краем глаза заметил нечто. Участок дороги, где он остановился, представлял собой противоречивую несуразицу, свойственную только провинциальным городам. Находившаяся практически в центре города улица проходила по некогда частному сектору, ныне превратившемуся в один огромный могильник, где в ветхих позорных домишках доживали свой век немногочисленные старики. В той части улицы вдоль правой полосы тянулся бетонный забор парковки. А за левой, на склоне овражка, раскинулись пики голых кустов да маленькие поникшие топольки. Там же на склоне ютились еле заметные покосившиеся заборчики и несколько жестяных проржавевших крыш за ними. Но внимание Платона привлек проход, темневший между двумя такими заборчиками. Он спускался куда-то вниз, в темноту. Платону вдруг захотелось зайти, словно там показалась часть чего-то давно знакомого, никогда не виданного, но страстно желаемого… Мимо пронеслась машина, унося с визгом и наваждение. Платон встряхнул головой: – Тьфу, твою мать, приеду, коньяку выпью. Голова окончательно прояснилась только к перекрестку Петрошевской и Первого дивизиона. Стоя на светофоре, Платон нет-нет да возвращался мыслями к Игорю Аркадьевичу. Старик олицетворял собой пример того крепкого и сильного пожилого человека, какие смотрят на мир с рекламных билбордов, предлагающих сделать банковское вложение под н-процент. Счастливый, здоровый, красивый. Остался в органах после выслуги лет, решил обучать молодняк, отказавшись от звания полковника и начальника райотдела МВД. И на этом фоне совершенно неожиданным выглядел его инсульт. Да не просто инсульт – Игорь Аркадьевич переходил дорогу, когда его вдруг подкосило, от чего он запнулся и раскроил себе череп о бордюр. Может быть, об этом он и говорил, когда в полоумном угаре звонил Платону позавчера ночью, долго повторяя, что с делом кончено, и с ним тоже. Может, почуял надвигающуюся смерть. Опер все же. Имел нюх на неприятности. И именно такой же нюх подсказывал Платону – нет, не о том старик распинался в трубку. Случилось это почти полгода назад. Тогда, в стылые майские сумерки Платон ехал в составе опергруппы от УМВД на место и буквально носом чуял кислятину напряжения. Ехали Артем Алешин, второй протеже Игоря Аркадьевича; старший следователь Саша Крахмалов со своим помощником, а фактически следователем Витей Лемановым. Рядом сидел и сам Додукаев. Только он не выражал ту безнадегу, которую нацепили все находящиеся в газели. Наверное, и сам Платон нацепил. А выглядел Додукаев отстраненно и сосредоточенно – настоящий древний языческий идол: из-под прикрытых век вознес очи к небу, усы опустил, спрятав в них рот, крылья носа яростно вздул, будто готовился пыхнуть пламенем. Такое лицо у него делалось каждый раз, как маячило сложное дело. Часу в одиннадцатом въехали в глухой двор мало-Литейного района, когда ночь укутала дома, но те еще отбивались внутренним светом окон. Еще час, и гореть останутся только редкие фонари-сиротки. Как остановились, первым вылез Додукаев, за ним оба следователя и Платон. Вокруг простирался широкий двор для шести панельных пятиэтажек, выстроенных длинным каре. Дома серые и скучные, каких в советское время наштамповали целые города. У одной из ближайших панелек сгрудились полицейские машины, и оба следака побрели в их сторону. Игорь Аркадьевич отошел, да так и замер – думал, или ждал кого-то. Вылез и Артем. Как-то раз Платон слышал историю: в семидесятых годах, когда Тяжелый Литейный Завод имени Тихонова модернизировали, с инспекцией приехал генерал, и его кортеж специально прокатили по одному из недавно выстроенных микрорайонов. Тогда еще только построенный микрогородок, позже влившийся в Большой Литейный район, располагался в чистом поле, где кроме панелек да улиц ничего не было. Генерал смотрел, смотрел и сказал: «как доты стоят». Вот именно дотами и вперлись эти длинные типичные дома, защищавшие живое нутро двора. В тот майский вечер, пусть и прохладный, двор оказался людным. Бабки-полуночницы стайками толпились около оцепления и с живым интересом обсуждали понаехавшие полицейские машины. Какие-то алкаши терлись возле одного из постовых бобиков и горланили. – Я те гварю, епт, я те атвчаю – я здесь живу, мля! – орал один из них на дежурного «пэпса», по петушиному вытянув шею. – Ну, Ко-ля… Ну, ус-покой-ся… – держал его за руку другой пьяница. На ногах не стоит толком, а все туда же, лезет. – Мужик, погодь час, ща там проверят, и пропустим, – примирительно выставлял перед собой руку «пэпс», в то время как его товарищи гнули в руках дубинки. – Да я те, мля, атвчаю… Рядом с Платоном, внимательно наблюдавшим сцену, встал долговязый Артем. Одетый в кожаную куртку и джинсы, в темноте он был неотличим от местной шпаны. – И че ты? В отделе не насмотрелся? – Да все равно весело. Финал сценки оказался предсказуем – алкаш толкнул постового, за что был скручен и посажен в «бобик», откуда еще долго что-то вопил. На вопросительный взгляд напарника Платон пожал плечами и двинулся к Додукаеву. Все это время старый опер беседовал с невысоким мужчиной в форме, кажется, майора. Ну, точно, майор, – крепкий, в самом расцвете сил, – начальник районного угро, недавно переведенный из соседней области. Лично с ним Платон не встречался, но рапорты и протоколы, подписанные его размашистой рукой, иногда получал. – А вот, собственно, знакомься, Сеня, мои ребята. Платон и Артем, – Додукаев улыбнулся обоим. – Считай, твои земляки по территории. – Арсений Олегович, – представился майор, пожимая протянутые руки. – Ну, Сенюшка, рассказывай, что у тебя тут за делишки? – повернулся к нему Игорь Аркадьевич. – Да все глухо. Жмур особо тяжкий, по вашей линии. Половину отдела сюда согнал, и то мало. – Ну, это дело понятное. Кто уже приехать успел? – Пока только мы да вы. Скоро звезды с области явятся, из СК, фсбшники со своими следаками, прокурорские со своими. – Бдеть будут, как работу исполняем, – пробурчал Платон. – Без этого никуда в нашем деле, Платош. Давай, Сенюшка, показывай место, пока мухи не налетели. Майор повел их по разбитой дороге к ближайшему дому, в сумерках казавшимся многоглазой потусторонней тварью. – А на кой черт федералам тут сперлось? – спросил Артем, перешагивая через очередную лужу. – Ихнего кого хлопнули? – Да не, просто жмур такой… ну, в общем, сами увидите. Платон с Артемом переглянулись, а Игорь Аркадьевич, заметив это, пожал плечами. Подошли к третьему подъезду дома, у которого толпились парни из охраны и постовой службы: мрачные и подавленные, будто на всех разом морок навалился. Рядом присели на подножку машины безучастные санитары реанимации. Криминалисты из райотдела сновали один за другим – много их что-то. Возле двери подъезда, облокотившись на косяк, стоял Витя Леманов и прикрывал кулаком рот. По стеклянному виду следака стало понятно – внутри произошло что-то ужасное. – Витьк, ты чего? – спросил у него Артем. Тот оторвался от косяка и помахал свободной рукой в сторону подъезда. Но кулака ото рта не отнял. В подъезде висел густой запах трупной гнили, какой не в каждом морге встретишь. В этот запах вплетались нити чего-то едкого, напоминающего растворитель. Начали подниматься по лестнице. Темной, грязной, с выцветшими стенами, по которым тянулись граффити разного масштаба и таланта. В тусклом свете единственной работающей лампочки на втором этаже показался огромный, во всю стену, рисунок девицы с голыми грудями, грубо закрашенными синей краской. А рядом большими буквами: «БЛАЖЕН БУДЬ ТОТ, КТО С СИСЕК ПОПИЛ ПОТ». Игорь Аркадьевич крякнул: – Эк местные чего рисуют. Таланты. – Даже в ИВС, суки, рисуют… – отозвался майор. Но тихо, под нос. И только когда начали подниматься на третий этаж, Платон вдруг заметил то самое напряжение, царившее в газели на пути сюда. Игорь Аркадьевич вновь сделался идолом, Артем помрачнел, аж брови съехали к переносице. Начальник райотдела на каждую ступень поднимался все медленней. На площадке между вторым и третьим этажами отирался «овошник» с автоматом. Стоял в полутьме, будто прячась, и все норовил уткнуться взглядом в мутное окно. На третьем этаже возле распахнутой двери озаренный ярким светом переминался с ноги на ногу ошарашенный Саша Крахмалов, потирал пятерней лоб. – Ну, мужики, – вдруг развернулся начальник райотдела, – дальше вы сами, а мне еще звезд принимать. На месте мой старший работает, вы с ним потолкуйте, в курс дела введет. Давай, Игореш, удачно поработать. И наскоро пожав руки, побежал вниз по лестнице. Слушая шаги майора, Додукаев процедил: – Не нравится мне такой настрой, ребятки. Что такой настрой не понравился Платону и Артему еще при виде следака Вити, они промолчали. Да и кому это может понравиться, когда здоровые мужики, имевшие дело с закоренелыми рецидивистами, терялись от шока. Игорь Аркадьевич вышел на свет и посмотрел в дверной проем. Время словно остановилось. Платон и Артем ощутили себя ждущими команды ищейками. Их хозяин многозначительно смотрел внутрь квартиры, затем повернулся к Саше Крахмалову: – Пойдешь? – Пойду… – сдавленно ответил тот. Додукаев оглядел его и двинулся вглубь квартиры. Следом – оба опера. Но следак придержал их перед самой дверью. – Мужики, это… я такого еще не видел. И по выражению лица этого матерого следователя вдруг стало понятно – такого никто из присутствующих еще не видел. Артем шагнул внутрь квартиры, а Платон поинтересовался почти с иронией: – И чего там? – Сатанизм, блядь, какой-то… Ну, сатанизм не самое страшное. Квартира оказалась небольшой однокомнатной, где коридор, он же прихожая, соединял и ванную, и кухню, и средних размеров зал. Все тут провоняло старостью, гнилью. Знакомый по подъезду трупный запах стал круче и вышибал слезу. Еще веяло десятилетней пылью, которую ничем не перебить, и немытым туалетом. Зеленоватые обои на стенах потускнели, отклеивались по верхам, и теперь висели своеобразными капителями. С пожелтевшего потолка клоками тянулась паутина. И почти никакой мебели: табуретка, рядом с которой валялась пара ботинок, да тумбочка с кипой газет, журналов, листовок. Кругом стояли пакеты с пустыми бутылками и старыми проржавевшими трубами. На крючках висели куртки, теплые вперемешку с легкими. Получалось, что по курткам в квартире жили сразу десять человек, а по обуви – только один. В приоткрытую дверь ванной, Платон заметил валявшееся на полу белое клетчатое полотенце и пожелтевший унитаз, над которым белели шашечки плитки. Свет горел только в прихожей, полосой падая на пол кухни, в зале же темноту рассеивали переносные прожекторы. Проигнорировав яркий сигаретный огонек, гулявший в сумраке кухни, Платон завернул в зал. В дверях стоял Артем, а перед ним Игорь Аркадьевич. И оба не двигались с места. Платон чуть подвинул Артема, протиснулся мимо Додукаева и даже не сразу понял, что увидел. Ему показалось, что в свете выставленных ламп в неестественной позе сидит фигура и вытягивает вперед руку, будто показывая что-то. А когда понял, то оцепенел. Это… этот труп, сидел в центре залитой кровью комнаты, подпираемый чем-то сзади. Голова резко запрокинулась назад, и от глотки до пупа темнел багровый зев распоротой груди настолько широкий, что проглядывались бледные ребра. Правая рука действительно тянулась вперед, сжимала что-то и будто висела в воздухе. А левая – покоилась на левом разрезе груди, словно сама ее и вскрыла. Внутренности вытащили и сложили вокруг тела так, чтобы угадывалась огромная голова с широко разинутой пастью в попытке проглотить труп. А кругом, спиралью огибая тело, методично и аккуратно тянулись кишки, от чего вместе с «головой» напоминало змею. Не в силах оторваться, Платон начал понимать, что эта ужасающая картина складывается из множества отдельных кусочков. Тут же копошились криминалисты, поглядывавшие на труп с легким изумлением и даже недоверием. Первым опомнился Додукаев. Он тихо сказал пришедшему в комнату следаку Крахмалову: – Саня, оформляй протокол. Это простое выражение несколько отрезвило и обоих оперов. Артем выдохнул носом, будто высморкался, достал смартфон и начал прохаживаться по комнате, фотографируя что-то ему одному интересное. Игорь Аркадьевич так и остался стоять на месте, опустив руки в карманы плаща, и задумчиво озирался. Платон достал большую тетрадь из кожаной папки, которую всюду таскал, и принялся заносить ориентировки, делать пометки. Прав был Саня, такой жести он еще не видел. Пришлось склониться над трупом, чтобы различить детали, на первый взгляд незаметные. Запрокинутая назад голова оказалась раскроенной на две части, а хребет сломан. Глаза выдавили. Изо рта выбили все зубы, верхнюю губу пробили двумя гвоздями, проткнули и язык, прижали его к верхним деснам. Концы гвоздей уперлись в нижнюю губу так, что рот широко раскрылся. Левая рука так же была прибита гвоздем к груди. На том и держалась. Саму грудь вскрыли грубо, в несколько ударов, оставив глубокие зазубрины на ребрах. Правая же рука крепилась к рыболовной леске, натянутой на люстру, от чего казалось, что труп выставил ее вперед, сжимая груду камней. Да не просто камней, а перетянутых бечевкой булыжников, общими очертаниями напоминавших… сердце? Платон выпрямился, огляделся. – Инсталляция… – тихо обратился он к подошедшему Артему. – Ага, я и камни, мать его. – Старший здесь? – На кухне сидит. Курит. Морда что у твоего бульдога. Платон кинул взгляд на наставника – Игорь Аркадьевич прохаживался по квартире, внимательно оглядывал обстановку, все больше хмурясь от каких-то своих мыслей. – Тогда идем. При включенном свете кухня растеряла свой таинственный вид, превратившись в маленькое некрасивое помещение. Как и вся квартира, она насквозь была проедена дряхлостью и нездоровой желтизной, и от неправильно расставленной мебели вовсе казалось крошечной. Шкаф для посуды впихнут в угол, подперт холодильником, густо замызганным с боков; напротив холодильника примостилась покрытая жиром газовая плита, тут же на кронштейнах повисла железная мойка. У окна – стол, маленький, складной, да пара табуреток. За столом сидел крупный мужчина, одетый в приличный, но поношенный костюм. От неожиданно загоревшегося света он зажмурился, так и не выпустив сигареты изо рта, потом стал неприязненно промаргиваться. – Привет территориалам, – кинул ему Платон, садясь напротив. – Здорово, линейщики. Мужчина грузно приподнялся, пожимая руки. Представился как старший опер, капитан Георгий Александрович Сухоруков. Еще один незнакомый. В тусклом свете лампочки было видно, как измождено его лицо недосыпом. – Чего в темноте сидишь, капитан? – поинтересовался Платон, кладя папку на липкую столешницу. – Начальник просил лишний свет не включать, – буркнул в ответ Сухоруков. – Ага, ему тут только танка для скрытности не хватает. Покажи корку, – Платон записал данный районного опера, потом поднял взгляд. – Ну, что рассказать можешь? Артем молча встал рядом. – Как обычно все началось… – Сухоруков стряхнул пепел с сигареты на газетку. – Соседи вызвали дежурку, мол трупешником в подъезде несет, спасу нету. В соседние квартиры вонь поползла. А сильнее всего из этой квартиры. Наряд приехал, потоптался, позвонил – не открыл никто. Полезли с соседского балкона. А тут такое. Позвонили нам. Все думали – обычная жесть. Там самовар в ванной, синяки с перепою друг дружку порешили. Обычная херня, известная… – Че дальше? – оборвал Артем. – Не затягивай. – А че? Тут вот это вот. Дальше по системе всех на уши подняли. Сейчас старших братьев ждем. Платон отмахнулся от дыма. – Кого убили? Капитан достал книжечку в кожаном переплете – паспорт. – Вот, нашли со всеми остальными документами в шкафу. Наспех провели обыск до приезда экспертов. Нашли серьги какие-то, два кольца серебряных, деньжат пару тысяч, сберкнижку. Короче, не ограбление. – А что соседи? Опросили? – С этого подъезда всех. Сейчас наши с участковыми по округе бегают. – И что это за Шпагов Константин Сергеевич? – спросил Платон, всматриваясь в паспорт. – Да обычный мужик, если судить по опросам. Запивал частенько, но как-то тихо, мирно. Разведен, детей нет, жил один, работал на Тихонском ТЛЗ, в цеху. Мужик как мужик. Не криминал, как говорят соседи. – Шустро вы. Обычно тупите, – отозвался Артем, пройдясь по кухне. – Ты оборзел так разговаривать? – огрызнулся Сухоруков. – Я те че, бегунок какой? – Уймитесь, – повысил голос Платон. – Артем, зови Додукаева. Ладно тебе, капитан, не серчай, –обратился он к коллеге после. – В командировку скоро, вот и бесится. – Вы, линейщики, больной борзые стали. То данные вам подавай, то связных. Не хорошо на районную шею садиться. – Жизнь такая, приходится. Всех напрягаем. – Ладно, данные паспорта записал? Давай сюда. Капитан поднял с пола портфель, убрал туда документы убитого и сразу извлек пачку бумаги. – Держи протоколы опросов, обыска. Заключение криминалистов, протоколы по всем домам и рапорты пришлю потом. На кухню вошел Додукаев, и капитан Сухоруков почтительно поднялся. Игорь Аркадьевич улыбнулся в ответ, крепко пожал руку. – Ну что, Гоша, вляпались мы по все уши? – Так точно, Игорь Аркадьевич. – Ну, ладно тебе, давай не по форме, – отмахнулся старик, запахнул плащ и уселся на место поднявшегося Платон, закинул ногу на ногу. – Скажи, дорогой, по-быстрому, как считаешь, что за дрянь такая в соседней комнате? Сухоруков помялся, прежде чем ответит: – Думаю, это не криминал. Были б у нас на территории какие бандиты серьезные, банды, может быть и можно посчитать за устрашение, но в этих районах одни гопники сраные остались, а они разве что битами по башке отделать могут. Да и не за что его так было, обычный дядька. – Криминал там, или не криминал – еще посмотрим. А что, среди здешних психов нету? – Ну, точно сказать не могу, с участковыми надо потолковать. Из тех, кого знаю – на подобное никто не пойдет. Максимум дверь поджечь, или нагадить под ней. – Поговорим с участковыми, поговорим. Вот что, Гошенька, – Додукаев встал. – Мы сейчас с ребятками еще раз пробежимся по соседям, кто поближе. Опрашивали уже, да? Ну, мы закрепим успехи. А ты отзывай своих и участковых. С ними позже встретимся. Двинули, мальчики, еще не все пушки отгремели. И первым вышел с кухни. А после пронеслась вся та рутина, с которой приходилось сталкивался каждый день: опросы соседей, записи, протоколы, рапорты, разговоры с районными «территориалами», участковыми, сверкой их протоколов. Бумажки, бумажки, бумажки… …Что было дальше, Платон помнил плохо. Додукаев сразу забрал дело себе, и месяц проваландался со следственной группой, копая рвы информации словно бульдозер. Тогда Платон с Артемом уезжали в должностную командировку на месяц, и только по приезду узнали, что дело почти прекращено. Да и то краем уха и не от Додукаева. Снести дело в архив не дал сам Игорь Аркадьевич. Он еще некоторое время бегал по «земле», но ничего не нарыл до недавнего времени. Что с делом, Платон не особо интересовался, только видел его пару раз в руках бывшего наставника. Однако две недели назад у Додукаева случился неожиданный прорыв, и он почти перестал появляться в отделе… до самой смерти. За воспоминаниями Платон не заметил, как приехал в Управление, забрал заявления у дежурного, поднялся на четвертый этаж, в кабинет. Руки сами собой достали протоколы, которые ждали заполнения. И сейчас, в исступлении поглядывая на кипы бумажек, захламивших стол, он откинулся на стуле и протер глаза. Посмотрел в окно, на серый и холодный день. Ноябрь, утро. А в голове все крутились детали того злополучного дня. Что же тогда еще случилось? Помнится, он проработал с опергруппой до самого утра: осматривая местность вокруг дома, опрашивал соседей, участковых. И уже на утро Додукаев забрал дело. Платон достал из нижнего ящика плоскую бутылку коньяка и стакан. Выпив, тряхнул тяжелой головой. Кабинет он делил с Артемом Алешиным и Додукавым. Небольшая комната, где еле разместились три почти пустых рабочих стола. На краю каждого стоял плоский монитор, да на тумбочке у места Додукаева сиротливо ютилась печатная машинка, от грязи и ржавчины почти не работавшая должным образом. Игорь Аркадьевич редко появлялся в общем кабинете, пропускал оперативки, вечно шлялся где-то на «земле». Он даже дела хранил и разбирал в кабинете начальника УгРо. Еще в кабинете стоял шкаф для одежды и сейф, в котором хранились ОРД и иногда водка. В кабинет вошел Артем, с пухлой папкой в руках. Хлопнул ее о свой стол, задержал взгляд на Платоне и залез в сейф. – Он? – спросил, не обернувшись. – Он. Артем закрыл сейф и положил бумаги рядом с папкой, сел. Помолчали, глядя друг на друга. – Ты чего с утра за коня взялся? Нам урку колоть. – Какого еще урку? – Да вот, поступил час назад от районщиков, – Артем двинул пальцами папку. – Не успевают, нам слили. – Своих дел хватает, – буркнул Платон, убирая стакан и бутылку. Артем перегнулся через стол и бросил папку напарнику, после чего без особого интересна начал шерстить свои бумаги. Платон тупо понаблюдал за действиями товарища, вздохнул грустно и открыл папку. Рожу уголовника, прикрепленную к первой странице, он узнал сразу, хоть никогда лично с ним не встречался. И имя оказалось знакомым – некто Виктор Александрович Яшин. Он частенько всплывал в рапортах и отчетах РОВД по мало-Литейному, а иногда и по Большому Литейному районам в списке старых стукачей. Из тех, кого и шифровать не имело смысла – все и так знают, что он тарахтит аки отбойный молоток по асфальту, да все впустую. Имел две судимости по 228 статье, и сейчас по ней же пошел. Значит, вконец достал своих кураторов, и те решили от него избавиться, сплавив допрос и оформление дела на шею городского УВД. Платон еще раз вздохнул. Ох не вовремя этот черт нарисовался, ох не вовремя. Сейчас бы раскидать все срочные дела, да махнуть по детям Игоря Аркадьевича, какие еще остались в городе, потом в морг, а дальше собирать мужиков и организовывать похороны. Да только вот нужно возиться с этим гадом… Интересно, что он из мало-Литейного района, который недавно вспоминал розыскник. – Ты его знаешь? – спросил он Артема. – Да, районщики часто про него писали. Из старых сексотов. – Совсем стух, раз нам отдали. Сажаем. – Угу. – Вести его, или пусть маринуется? Платон вздохнул, посмотрел на фото сексота, ответил: – Жвачку только пожую. Минут десять подождали, пока Платон отбивал запах коньяка. Потом Артем достал из стола барабанный телефон и пробубнил в трубку: «дежурный, Яшина из КЗ в четыреста пятнадцатый». Платон же тем временем достал из угла заветный табурет и выставил перед своим столом. Хороший табурет, дубовый. Напарник вытащил из стола резиновую дубинку, но Платон покачал головой: – Давай попроще. Толстенный том «Уголовного Кодекса с комментариями» в твердом переплете приземлился на столешницу, подняв немного пыли. Через несколько минут дверь открылась, и дежурный втолкнул урку. Кабинет тут же заполнился едкой мешаниной запахов перегара и мочи. Грязный и угрюмый Яшин стоял у двери, как-то злобно оглядывая кабинет. Вот уж урка, вот уж уголовник – бес, не больше. Для любого неискушенного человек, этот кадр выглядит как ходячий стереотип. Живая социальная реклама: «к чему приводят пьянство и наркотики!». Лицо у стереотипа худое, бледное, испещрено глубокими рытвинами не то от оспы, не то от некогда жирных угрей. Давно не брившийся, он пошел редкой щетиной, под носом и губами пожелтевшей. Волосы длинные, сальные, с проседью. Многое о нем говорили глаза: блеклые и будто пустые. Такие бывают почти у всех наркоманов со стажем, которые сами варят бодягу из сырца и пользуют ее по кругу. Яшин мялся у двери, но не от стеснительности, а наоборот – в полной уверенности, что сейчас оглядится и тут же раскроет все подляны, которые ему устроили злые мусора. И опера уже минуту подыгрывали его мнимой внимательности, заметив, как нервно он задержал взгляд на томе УК. Но вот Артем встал, вышел из-за стола и кивком указал на табурет. Яшин, по-хамски хмыкнув, болезненно проковылял к месту. Подтянув выцветшие насквозь обгаженные брюки, он уселся и закинул ногу за ногу, демонстрируя стоптанные ботинки. Платон и Яшин испытующе уставились друг на друга. – Ну, давай, мусор, жми свою телегу, – оскалился наконец уголовник. И тут же получил затрещину от стоящего сзади напарника. Артем выглядел щуплым, но за этим видом таилась воистину медвежья сила. От одной его пощечины бывалые бандиты валились на колени. Вот и Яшин слетел с табурета, упершись тощими руками в пол. Артем взял его за ворот дряблой куртки, усадил обратно, наклонился и сказал, спокойно, без нервов: – Гавкать будешь, когда разрешат. Уголовник стрельнул в него глазами, но только на миг, не рискнув задержать взгляд. По лицу было видно, как приходит к Яшину понимание – тут с ним цацкаться не будут, как в родном РОВД. Платон раскрыл дело и, наклонив к себе, пробежался глазами по строчкам. – Яшин Виктор? Тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения? – Ага, – уголовник оправил куртку и начал осторожно поглядывать за спину, где маячил Артем. – Ранее дважды судимый? По двести двадцать восьмой статье? – Да. Платон покивал головой, помолчал для виду, потом опустил взгляд на Яшина. – В курсе, за что взяли? – В душе не пойму, начальник. Платон начал читать. – Пятого ноября, возле мусорных баков у дома номер восемьдесят четыре по улице Красного Локомотива мало-Литейного района был найден труп молодого человека… Яшин уставился на опера, совсем забыв о его напарнике. – …Причиной смерти явилась глубокая колото-резанная рана на животе, повлекшая внутреннее и внешнее кровотечения. При жертве были найдены документы на имя Григория Архипова, двадцати трех лет, проживающего по улице Красного Локомотива, тридцать девять. Рядом с убитым найдена разбитая бутылка, которой и совершено убийство… – Платон посмотрел прямо на урку. – Так за что ты Гришу завалил? Яшин сидел сначала смирно, потом расплылся в щербатой улыбке. – Да ты че, начальник? Какого еще Гришу? Я ни за какого Гришу не знаю. – Ты не знаешь, а вот тут все знают, – опер ткнул пальцем в папку. – На бутылке твои пальчики. – Какие еще пальчики, да ты че? Шеф, але, я не знаю никакого Гришу! И сразу получил оплеуху от Артема. – Ты, сука, не ори. – Да я не ору, вы че? Какой Гриша? – Вот этот, – Платон вытащил из папки фотографию трупа. – Ой… – Яшин поморщился. – Начальник, я в натуре не в курсах, кто это. Че ты тут жмешь? Какой-то мокрый… Фу, бля… – Зря кобенишься, Яшин. Пальцы там твои, труп недалеко от твоего дома, где вчера был – сказать не можешь… – Да как не могу? Могу, я был у этого… – Кого? – Ну этого… У Фили… – Какого Фили? Сиськи что ли? – Ну да, у него, Сиськи. – Так Сиську ж повязали три дня назад. Урка уставился на опера, понимая, что теперь-то менты на него, гражданина совравшего, насядут крепко. – Давай вспоминай, Яшин, когда и за что ты завалил Гришу Архипова, – гнул свое Платон. – Да вы че, мусора! Вы мне че за херню шьете?! Какого Гришу?! Яшин вскочил, и Артем рывком усадил назад на табурет, сказал спокойно: – Сиди. – Да вы че, мужики?.. Я не в курсах вообще ни за какого Гришу, я ж не по мокрухе… Я ж вообще не по этой части, вы че?.. – А по чему ты, Яшин? – Не по макрухе я, падлы вы! Херню мне шьете, я тут ни при чем ваще! – А кто при чем?! – рявкнул Платон. – Да я не в курсах! Меня вообще не за это взяли! – А за что тебя взяли, а?! Падла ты подъездная?! Нахера тебя в управления притащили, если не за мокруху?! – Да я не в курсах вообще! Это все вы, менты поганые! Волки! Вы все, суки, на людей повесить готовы, падлы! Яшин ринулся встать и увернулся от руки Артема. Встал, и тут же завалился на бок. Это Артем огрел его по макушке томом УК, после чего встал над наркоманом и начал методично бить того книгой по голове. – Я тебе, что, сука, сказал? – рычал он, избивая охающего подозреваемого. – Сказал сидеть? Сказал? Наблюдавший за этим Платон все думал, что расколоть этого «урку», у которого за плечами две ходки, оказалось проще, чем иного новичка. Слишком уж он привык к отделениям полиции, к операм, к постоянным беседам и угрозам, к легким зуботычинам и милому пересчету ребер, не ожидал вдруг такого наезда. Да и было видно, что гнет его бодяга некисло. Нет, этот парень теплый и нежный, словно девица в майскую ночь. Может, потому и решили не ломать его местные розыскники, чтобы напугать падлу побольше. А может, и правда дел много, то-то строчат рапорты пуще обычного… – Тёма, оставь его, – позвал он напарника. Тот перестал мять Яшина, постоял над ним для пущей убедительности своих садистских намерений и отошел, дав наркоману подняться. Тот, весь зареванный и в соплях, с красной, будто перепаренной рожей неохотно присел на табурет. И все поглядывал назад, на оскалившегося Артема. Теперь-то в глазах бывалого криминала и следа не осталось от прошлой уверенности, борзости, мерзости, а остался только страх, мучавший этого скрюченного от боли человечка. – Ну, что скажешь? – спокойно обратился к нему Платон. – Мужики… Да я в натуре не в курсе… Ни за Гришу, ни за мокруху. Не при делах, я по другому… – По какому другому? – Да меня на ширеве взяли, и всего-то… никаких мокрух, вообще не в курсе… – На каком ширеве? – раздраженно бросил опер, заглядывая в папку. – Тут написано, что тебя взяли по делу Архипова. Пальцы, ботинки твои в грязи отпечатались. Какое еще ширево? – Да ну бодяга обычная, ничего такого… Мужики, ну вы чего? Я же не на мокрухе… – он почему-то обратился к Артему, протянул ему руки, потом спохватился и отвернулся. – Я же не по мокрухе… Платон почесал щеки, подумал, потом достал листок, ручку. – Короче, Яшин, один у тебя путь – пиши все. – Что все? – Да вот все, за что тебя взяли, как, когда, кто, где. И подробно, с иллюстрациями. Будем проверять. Если окажешься незамазанный, то радуйся в три хари. Яшин рассеянно взял ручку, придвинул лист, подумал. – Как писать-то? – Да так и пиши: Я, Яшин Виктор Александрович, тогда-то шел от того-то с партией ширева в карманах, и меня взяли те-то, там-то, нашли то-то. И чтобы подробно. Наркоман тупо посмотрел на лист. – Начальник, это что же, «сознанку» мне предлагаешь? – Яшин, ты, видно, дурак. Мы ведь тебя сейчас закроем на хрен и с полным набором улик по этапу пустим. – Так если ж я напишу, то все равно по этапу пустите. – Ну, пидор, достал, – прохрипел за спиной Артем, заставив подозреваемого вздрогнуть. – Короче, ща его закроем, дело следаку, а завтра в СИЗО. И пусть кум его к активистам подсадит, чтоб не кобенился. – Э-э, мужики! – Уголовник хотел было встать, но не рискнул. – Не надо кума! Ща все напишу, ща все будет! Он склонился над листом, взялся было карябать, но остановился. – А это… А что такое июстрации? Платон даже растерялся от такого вопроса. – Это когда текст подробный. Яшин уткнулся обратно и продолжил карябать, видимо, с сумасшедшим количеством ошибок. Прошло десять минут, а задержанный так и не написал ничего толкового – все мерзко скреб ручкой, старательно выводя буквы. Артем совсем расслабился: облокотился на стол, том УК положил рядом, в моментальной доступности, а сам копался в телефоне. Платон же скучно наблюдал за тем, как пишется чистая «сознананка». – А что, Витя, как у вас там на районе? – вдруг спросил он. Даже Артем поднял голову и внимательно посмотрел на напарника. – В смысле? – переспросил уголовник. – Ну как дела вообще? Что интересное было на мало-Литейном? Может, кто пропал? Яшин прищурился. – Начальник, тебе ж это видней. Вы, мусора, все про всех всегда знаете, так стукни вашим на районе, они и скажут. Я-то те на кой хр… И осекся, заметив тяжелый взгляд опера. – Если спрашиваю, значит надо, – сквозь зубы отрезал полицейский. – Да я.. бля, хрен знает, – изрек осторожный Яшин. – Я особо-то по сторонам не смотрю. «То-то тебя «районщики» слить решили, падла, по сторонам потому что не смотришь» – подумал Платон, но в слух спросил: – Совсем ничего? – Да вроде не… – задумался. – Начальник, ты же и сам понимаешь, на районе всегда движуха. Там кто уедет куда, кто по этапу пойдет за хрень, кому свои башку проломят, всякое бывает. Двигаются люди, на месте не сидят. Бывает только через год и въезжаешь, что кто-то того, куда-то делся. – И из твоих знакомых внезапно никто не пропадал? Яшин по тону розыскника понял, что сейчас стоит поднатужить память и выдать хоть какую-нибудь зацепку. А то его друг, второй мент за спиной опять возьмет том УК и начнет колошматить уже по-серьезному. – Вообще есть такое дело… – Какое? – Да был один хер, молодой. Года два назад за бодягой припер. Бич каких поискать, вечно по помойкам шлялся, но при бабле, четко в четверг приходил за вмазой. Он последний раз вылез месяца три-четыре назад, в долг взял пару кубов. Ну а потом бац, и делся куда-то. Я бабло хотел отработать, шоб все по чести, да не нашел его, босоту. – Может кони двинул на какой из свалок? – Да не, не такой он был и гнилой, хоть и вонючий. Я у местных поспрашал тогда, говорят, куда-то в деревню уехал, к дядьке, или что-то вроде того. – Как этого парня звать? – опер достал тетрадку, открыл на нужной странице и приготовился писать. – Исидор – Исидор? – Ну да. – Странное имя. – Да я ему не папа, шоб имя придумывать. – А фамилия, погоняло? – А хрен знает, не спрашивал. Лавэ он пер, мне и похеру. – И все, больше никто не пропадал, только этот Исидор? – Говорю ж, начальник, я по сторонам не особо смотрю. – Ну ладно, пиши. Яшин снова углубился в вольный пересказ своего ареста, а Платон тем временем занес имя в папку, на всякий случай, и начал листать старые записи. Наркоман корпел над «сознанкой» примерно час, после чего вручил изгвазданный корявым подчерком листок оперу. И на лице у него играла какая-то странная ухмылка, вроде даже победная, будто не понимал, что сейчас подписал билет на зону. Артем вызвал дежурного, и вонючего задержанного увели обратно в камеру. – А что за телега с пропажами на мало-Литейном, – поинтересовался он у напарника, присаживаясь за свой стол. Платон откинулся на спинку стула и внимательно просматривал изуродованный пакостным подчерком листок. – Да думаю тут кое-что, – отозвался он, не отрывая взгляда от писанины. – Помнишь, дело полгода назад Додукаев вел с группой? – Сатанинское что ли? Платон вложил «сознанку» в папку с ОРД Яшина и вытащил оттуда фотографию трупа якобы убитого им человека, кинул ее в один из ящиков стола. – Вот интересно стало, что с тем делом. Вроде Игорь Аркадьевич его так и не раскрыл. – Ну да, не раскрыл, – ответил Артем. – Ты случаем не знаешь, где оно? Алешин достал чистый бланк для протокола, но заполнять не стал, а задумчиво повозил ручкой по столешнице. – Интересно, что ты вдруг вспомнил… – процедил, наконец. – Позавчера, когда ты по «земле» шатался, Додукаев прилетел с этим делом, просил снести в архив, чтобы его прекратили. Так что в архиве оно. Платон покивал в ответ и занялся своими делами, чтобы подождать, пока напарник составит протокол допроса. В последнее время Артем сам занимался всей бумажной волокитой после каждой такой совместной колки. Без обсуждений и пререканий, просто начинал писать очередной протокол. Находил он в этом некое успокоение – напряженность, витавшая вокруг него, спадала. И справлялся он с такого рода бумажками на удивление быстро, так что через полчаса Платон имел на руках относительно подробный протокол допроса. Он приложил бумагу к делу и понес к следакам на составление. Артем же сразу погрузился в недавно поступившие районные сводки. В кабинете следователей сидел только Саша Крахмалов, что-то устало печатал на компьютере. На приход опера отреагировал только вздохом и смиренным пониманием – да, Яшина нужно сажать, да, нужно оформлять дело, ехать в суд, в прокуратуру и тому подобное. На вопрос Платона, где дело Додукаева, только кисло отмахнулся. Мол, задница в работе и без того большая, и разглагольствовать о жутком висяке времени нету. Розыскник пообещал зайти позже и спустился в архив. С каждым шагом, что Платон приближался к архиву, нарастало внутреннее беспокойство, что вот-вот он увидит нечто ужасное, но до безумия интересное. Он был наслышан о том, как позорно провалилась опер группа, но больше ничего конкретного. После роспуска группы Игорь Аркадьевич не распространялся о деталях даже начальнику отдела. А что творилось в последние две недели, которые бывший наставник пропадал черт знает где, и вовсе окутывал мрак тайны. Архив представлял собой огромный зал на половину третьего этажа, в котором место для посетителей ограничивалось площадкой в два квадратных метра, огороженных стойкой регистрации. Все остальное занимали стеллажи с кипами папок и связками документов. Сюда поступали приостановленные дела, не пошедшие на доработку, и дела прикрытые, которые вряд ли когда-нибудь теперь возьмут в руки, но из-за грифа секретно с ними ничего не сделать. Сплошное царство некогда острых секретов, под завязку набитое жуткими фото мертвецов и мест преступлений. Неприветливый майор в форме, потревоженный запросом Платона на дело Додукаева, исподлобья глянул на опера и удалился в чертоги страшных бумаг и истлевших фолиантов, из которых принес тощую папочку с жирной пометкой «Дело №01-0058/1840/2023». С виду она совсем не была похоже на ту самую, что таскал Игорь Аркадьевич. Та была толще. А когда Платон вышел из архива и раскрыл папку, то в глазах потемнело, и он чуть не упал. От оперативно-розыскной деятельности Додукава не осталось ровным счетом ничего: пара листов протоколов с опросами всего нескольких человек, базовые заключение экспертов да несколько фотографий. Вот что имел ввиду Игорь Аркадьевич, крича в трубку, что с делом покончено навсегда. Вот как с ним покончено… Платон тяжело вздохнул и прислонился к стене возле дверей архива. ОРД уголовного розыска проходит под грифом секретно и потеря официальных данных из него – самый страшный грех и кошмар любого розыскника. Но чтобы сам Игорь Аркадьевич Додукаев, стальной дядя Дода, как его звали в уголовных кругах, чтобы он самолично уничтожил дело такой важности… Нет, не в его силах такое сотворить. У него в подкорке было вбита неприкосновенность любого ОРД: хоть своего, хоть чужого. Платон зашел обратно в архив. – Скажите, а больше томов у вас к этому делу нет? – поинтересовался он у сумрачного архивариуса. – Нет, – сухо ответил тот. – Но вы ведь знаете, что это такое? – Знаю. Платон облокотился на стойку, за которой сидел майор. – Вы ведь видели это дело раньше, верно? Додукаев его хорошо отработал, да? – Отработал… – майор прищурился, – …отлично. Только к чему ты клонишь, Платон Андреич? – Тут нет ничего, – он опустил папку на стойку. – Никакой отработки по ОРД, вообще. А когда я его видел, то оно было толщиной с «Войну и мир»… – Давай короче. – А не мог ли Додукаев сам его снести на хрен? Майор облизнул тонкие губы. – Принес его Алешин. – Да, но Артему это до лампочки… – Вот что, Платон Андреич, – перебил архивариус. – Я давно не при делах, мне до пенсии два года осталось, так что не впутывай меня в это дерьмо. Ты розыскник, так и занимайся своей работой. Принес Алешин, вот у него и спрашивай. Платон Андреич посопел грозно, но решил смолчать и вышел. Что ж, спросить можно только с одного человека, которого уже в их общем кабинете не было. Видимо, ушел на «землю», мало ли у него причин. Платон сел за стол, раскрыл дело, пошебуршал листами. А в голове катал одну простую мысль, обещающую в будущем много и много проблем. Забрать дело, провести ОРД заново, самому пройти по «земле» тем же путем, что и Додукаев, если такой путь на самом деле был. Он сгреб все немногочисленные листки в папку, вышел из кабинета и направился к начальнику городского УгРо. Зачем? Почему вдруг? Вот сейчас он это и выяснит, зачем и почему он туда пошел. Кабинет начальника располагался аккурат перед лестницей на этаж. Почему именно этот кабинет, никого уже давно не интересовало. Дверь, лет десять назад отделанная светлыми дощечками, внушала всему этажу чувство, что за ней сидит джин. Здесь одинаково легко могли исполняться желания, если правильно просить, или слетать звездочки, если совершить все остальное. Звали джина Александром Михайловичем Тишторенко, сорока двух лет, полковник в звании и наперекор всем на свете – один из самых молодых начальников на таком посту. Для посторонних он казался взбалмошным и неуравновешенным человеком, способным взорваться от любой неосторожной фразы. На самом же деле полковник обладал чудовищным чутьем, иной раз граничащим с чтением мыслей. Он с первых слов улавливал суть, а еще через несколько слов определял, стоит ли продолжать разговор, и если решал, что не стоит, то выгонял матами и пинками. Но слава дурного собеседника и сумасброда давала ему некие привилегии перед вышестоящим начальством. И Тишторенко ими не раз пользовался, выбивая для отдела поблажки по показателям раскрываемости, отсрочкам, возможностям и воздействия на другие отделы. За что, собственно, и любил его городской УгРо. За что и сам Додукаев доверился ему, как родному сыну, дергая по надобности за связи. Пока Платон собирался с духом перед дверью, мимо прошли несколько коллег, которые по пути поздоровались и пожелали удачи. Что ж, тянуть нечего. Платон постучал, на что сразу получил: «Войдите!». Опер уверенным шагом переступил порог, плотно притворив за собой дверь, и встал по стойке смирно. В небольшом кабинете за широким столом сидел полковник. Мужчина крепкий, правда, в теле. Вытянутая овалом голова была посажена на жилистую и подвижную шею. Железо бы гнуть об эту шею. Из-за ранней лысины он всегда брил голову под ноль. Над широкими плечами высился повешенный на спинку кресла китель. Тишторенко, нацепив узкие очки, внимательно читал, видимо, очередную корреспонденцию из «главки». На Платона он только взглянул и задумчиво обронил: – Чего тебе, Сенцов? – Александр Михайлович, я по поводу одного дела… – Ну? – Тысяча четыреста восьмидесятого, который вел Игорь Аркадьевич. – А что с ним? – начальник все еще не отвлекался от чтения. – Прошу его отдать мне на доработку. Тиштренко оторвался от листочка и посмотрел поверх очков на подчиненного. – Предлагаешь тебя на глухарь посадить? Сразу не послал, уже хорошо. – Я бы не сказал, что это глухарь… – А я бы сказал. Этот висяк лучший опер отдела отработать не смог. Думаешь, ты сможешь? – Это не висяк, по нему было полное ОРД. – Почему было? – Александр Михайлович, посмотрите на него, – майор Сенцов положил дело на стол начальника. Тишторенко опустил глаза на тонюсенькую папочку. – Это что, оно? – Так точно. Начальник отложил корреспонденцию, раскрыл папку. – По нему не осталось даже базового ОРД, которое мы в первые сутки наработали, – продолжил Сенцов. – Вижу, что нету базовой… – пробормотал начальник. – Что за дрянь с ним случилась? – Не могу знать, товарищ полковник. Но есть предположения. – Продолжай. – Предполагаю, что все материалы из дела вытащил сам Додукаев перед смертью. – Почему так предполагаешь? – Ни у кого больше не было доступа к делу кроме него, в архив его сдали уже таким. Перед смертью мне так же звонил Игорь Аркадьевич, наговорил какой-то ерунды, в том числе и что с делом покончено. За две недели до этого у него обнаружился какой-то прорыв, и он надолго пропал из поля зрения. Предполагаю, что он или что-то узнал, или из-за хода дела у него случился срыв. И я, и многие из отдела могут подтвердить, что при Додукаеве дело было в несколько раз толще. Александр Михайлович спокойно выслушал подчиненного, откинулся на спинку кресла. – Додукаева не было в отделе около недели. Кто сдавал дело в архив? Платон сглотнул. – Алешин. – Почему не берешь его в расчет? – Пару месяцев назад брал бы. Но сейчас – нет смысла. – Имеешь ввиду, ему не до того, да? Ему не лучше? – Как сказать, с виду стал спокойней, но кажется только хуже со временем. Злой слишком. Тишторено кивнул, снова взял корреспонденцию. – Сегодня утром прислали из «главки». С области уже наверх успели доложить, что Додукаева не стало. Сразу хай поднялся. Как же, показатели упадут, лучший опер области, страны, мира, блядь. Но что нагрузку раскинуть теперь придется – это да. И сейчас приходишь ты с этим делом… – полковник облокотился на стол. – Устроил ты нам веселую жизнь, Игорь Аркадьевич. Спасибо. Чтоб тебе повернуться на том свете. Если в «главке» прознают, что у нас по такому делу все просрано, то головы по всей области полетят. Вот что, майор, ты дело просишь, а сможешь его отработать, как Додукаев? – Полагаю, что смогу. – Полагает он, – снова задумался. – Ты работай, Сенцов, а не полагай. Вот как поступим: покидаешь свои дела по парням, после похорон Додукаева, с понедельника, у тебя будет две недели, потом ко мне на доклад. Если нароешь что-то стоящее, дам еще время. С дежурств снимаю, но если с «куста» кто потянет – будешь пахать на совместных операциях. Но если кто и тебе понадобится – можешь звать. И помни, во время отработки не особо-то болтай, что за Додукаевым подтираешь. Все понял? Свободен. Старший опер взялся за ручку двери, но Тишторенко окликнул его: – Платон, и приглядывай за Артемом. Глава II Ветер гулял по городскому кладбищу, еле продувл лесопосадку – воронью ночлежку. В жидкий туман рядами тянулись проржавевшие блеклые изгороди, маячили за ними памятники. Соседствовали полусъеденные землей могилки позабытых стариков и огромные мраморные глыбы молодых людей. Сколько уже лежало тут знакомых Платона. Снег лег на мокрую землю тонким похрустывающим одеялом, укрыл подмерзшие лужи, скользкую грязь. Стоило единожды ступить, как оставался бурый след. Ступи второй раз, и на подошву налипнет земля. После десятого раза она превратилась в грязь. После сотого – под ногами все смешается в гремучую кашу, по которой разъезжаются ноги. Утопая в этой грязи шли люди… Охая, тихо матерясь, скользя, ковыляли они к свежей могиле. Давно закончились панихида. Отгремели формальные речи начальства. Возле могилы выстроился караул при оружии, рядом по стойке смирно выпятили животы начальники из областного и городского Управлений. А за этим всем высилась гора искусственных венков и букетов. Возле горы опирались на лопаты двое кладбищенских сторожей. Казалось бы, такого человека хоронят, при таком апломбе, а нанять нормальных могильщиков не удосужились. Люди бросали мокрую похожую на глину землю, отходили в сторону, а кто-то и вовсе скрывался в тумане. Ушли сторонние: знакомые, дальние родственники, многочисленные друзья. Остались свои: от начальников районных отделений до рядовых «ппсников». Толпились кучкой федералы в штатском. Расползлись по кладбищу дети Игоря Аркадьевича – кто кучками, кто поодиночке. Безутешные вдовы и дамы всех возрастов, причислявшие себя к безутешным, уехали готовить поминки. Платон с женой отошли от почти наполненной землей могилы, давая место новоприбывшим, и задумчиво смотрели на эту картину. Света ежилась от ветерка, переминаясь с ноги на ногу. Все бормотала под нос ругательства, что надела только легкую куртку поверх черного облегающего платья да полусапожки. Платон снял форменную куртку, накинул ей на плечи, а сам остался в плотном кителе. Вроде согрелась. Шагах в десяти стояли высокий Артем с низенькой аккуратной Таней и агрессивно шушукались. Точнее сказать, Таня агрессивно шушукалась, а Артем только изредка кивал в ответ. Почему-то все высокие мужики, которых знал Платон, выбирали себе миниатюрных и хрупких спутниц. Тут же в толпе стояли и капитан Сухоруков с мало-Литейного района, и его начальник, и прочие следаки и опера из районных отделов. Стоял неподалеку парни из городского УгРо, в том числе и следак Саша Крахмалов, с которым Платон давно собирался поговорить. Все время до похорон майор Сенцов сдавал дела коллегам, попутно бегая и по новому заданию. Одним из первых он посетил судмедэкспертов, от работы которых ничего толком не осталось. В расследовании опергруппы работал самый матерый спец – Максим Давидович Штофф, крупный мужик за сорок, обладающий поразительной подвижностью. На любом месте преступления умудрялся с грацией кошки пролезть в самый дальний угол, взять необходимую ему вещь и ничего не задеть, не смахнуть, не наступить. Когда Платон явился на пороге экспертной лаборатории с делом Додукаева подмышкой, Максим Давидович смерил его оценивающим взглядом. Потом цыкнул, покопался в шкафах с делами и молча отдал копию заключения судмедэкспертов. В додукаевском ОРД не было и двадцатой части всего этого заключения. Отпечатки пальцев, анализы крови, анализы внутренних органов, опись всего имущества, подробный план квартиры – все это бесследно пропало. Штофф не поленился даже пыль на кухне проверить на наличие каких-либо сторонних отпечатков. – Еще что добавишь? – спросил Платон, пробежавшись взглядом по параграфам. – Там все есть, читай. – Я про личные замечания. Может что-то странным показалось, или несостыковки какие. – Да я о таких вещах Додукаеву рассказывал. Он разве не вносил в дело? – Не, не думаю. Он часто подобные рассуждения держал при себе. – Ну… – Штофф задумался. – Давай же, Максим Давидыч, рожай измышления. – Ну, было кое-что, – спец повернулся к оперу на своем круговом стуле, постучал пальцами по столу. – Так, эээ… я там в отчете указал, что следов взлома замков не было. И окна целы, даже заклеены бумагой, форточки все закрыты, балконная дверь на щеколде. Следов борьбы тоже нет. Все очень аккуратно, на своих местах. Так вот… Понимаешь, к чему я? – Впустил убийцу? – Ну, допустим. Дальше домыслы. Такие, как этот… как его… Шпагов, да, такие гостей радушно принимают, с водочкой, огурцами, пельменями. Вот… допустим, он впустил кого-то знакомого. И первым делом пошел бы накрывать стол – на двоих, естественно. Так? – Ну? – Баранки гну. Не было на столе ничего. Чашки-тарелки, но все грязные, немытые месяц. И для одного человека. – Хмм… – теперь Платон задумался. – Что ж выходит, он впустил незнакомца. – Нууу… видимо, впустил, закрыл за ним дверь, прошел в зал и стал ждать, когда ему башку раскроят. Либо, убийца просто помыл за собой посуду. – Или зарубил где-то в другом месте, а тело потом приволок в квартиру. – Или открыл замок магией. – Шутки твои дурацкие. – Ты меня сам спросил. Вот тебе пища для размышлений. Платон задумался. – Слушай, а почему опера и следаки из опергруппы таких мелочей не заметили? Штофф пожал плечами: – Наверное, заметили, дааа… не придали значения. Может, убийца правда за собой посуду помыл, бывало и такое. Да и кроме того хватало символов, чтобы не думать о подобных мелочах. Все эти каменные сердца, кишки, органы и прочее. Видимо, на том и погорели. – В каком смысле? – Да… я толком не знаю. Как заключение сдал, так меня и не привлекали особо. Задав еще несколько не относящихся к делу вопросов, Платон тогда ушел. И с тех пор не давала ему покоя одна назойливая мысль: почему провалилась собранная из опытных оперов и следаков группа. Их созвали со всей страны, наделили абсолютными полномочиями. Как так случилось, что месяц упорной работы ничего не дал? И такой провал как-то очень быстро замяли, замолчали, негласно запретив вспоминать. Опер взглядом нашел в толпе Сашу Крахмалова и, не отводя глаз, наклонился к жене. – Свет, иди к Артему с Таней, я скоро подойду. Поцеловал в щеку, и проводил взглядом. Следак встретил его усмешкой. – Здорово. А я ждал, когда подойдешь. А то все пялился-пялился, как на бабу в сквере. – Здоров. Потолковать надо. Они отошли к одной из покосившихся оградок. Следак оперся на нее, достал пачку сигарет, протянул Платону. – Не, не буду. – Странный ты мужик, – пробурчал Крахмалов, закуривая сигарету. – С кем надо куришь, с кем не надо – нет. Мне бы такую силу воли. – А я и не курю. – Ага, балуешься. Знаю. Ты по додукаевскому делу? – Да. Следак затянулся и выпустил дым через нос. – Чего хотел? – Ты работал в опергруппе, верно? – Да какой там работал. На побегушках у Аркадича скакал. Там кроме меня народу до матери было. И все звездные, прям куда. – Но дело ведь все равно знаешь. – Теоретически знаю. Но по факту – хер это дело знает. – Значит, пока допустим, что ты – хер. Скажи вот что, почему опергруппа слилась? Саша затянулся и стряхнул пепел. – Ну, я считаю, что след просрали. Эти крутые следаки и федералы из столицы накинулись на психологию убийцы, как дети малые на игрушки. Начали таскать фотографии и описания жертвы по психологам, психиатрам, составлять психологический портрет. Решили, что начало серии. И завязли по уши. Все эти символы типа камней в руке, кишок в спирали, оказались пустышками. Они имели смысл по отдельности, но ни черта не значили в целом. В итоге опергруппа месяц расшифровывала все это дерьмо, плюнув на розыскную деятельность. – А было что искать? Игорь Аркадьевич несколько раз упоминал, что следов никаких. – Может, и правда не было. Двери и окна целы, закрыты изнутри, взлома нет, драки тоже. В квартире все на местах, не считая трупа и ключей от двери, да и те в кустах потом нашли. Соседи ничего не слышали, ничего не видели, в округе никаких следов. «Пепсы» и «овошники» неделю таскались по округе, но ничего кроме дохлой собаки не нарыли. – Что за дохлая собака? – Собака как собака. Порвали ее недалеко от дома, или что-то вроде. Парни из постовой говорили, машина раздавила, ну и ладно. – А что Додукаев? Тоже носился по психологам и психиатрам? – Носился, еще как. Я ему таскал всякие заключения из дурки, с подписями, в папочках. А дело посмотреть так и не дал. Он еще стремнее себя вел, чем обычно. Тебе-то тоже ничего не рассказывал? – Нет, почти молчал, только общие фразы. Пару раз видел при нем дело, но не больше. – Да уж, такой он был, Игорь Аркадич. Оба не заметили, как повернулись к процессии. Высших чинов уже не было, караул отпустили, все знакомые-близкие-родственники давно скрылись в тумане. Потянулась совсем иная колонна. Шли те, кого Додукаев всю жизнь ловил, прессовал, бил, крыл, кого сажал за решетку: блатные, матерые зэки, бандиты со стажем. Отдельной процессией двигались воры в законе: Гена Самосвал, Азик Бриллиант, Антоша Статский и молодой Юра Калган. Они быстро бросали землю на уже наполненную могилу и спешили убраться от красных волков, прячась за воротниками дорогих плащей и спинами «быков». Эти люди не хотели выказать дань уважения, просто показывали друг дружке, что не боятся прийти на похороны даже такого именитого мента. Смерть Додукаева для них значила перераспределение власти, новые связи, перестановку пешек. Для них было загадкой, кого поставят на место грозы всея бандитов города. Они храбрились друг перед другом, ведь, наконец, и мусор пархатый склеил ласты, но в тайне боялись, что теперь потеряют равновесие и упадут с кроваво-белого олимпа. – Погань, – пробурчал Платон, смотря на все это, и сплюнул. Саша выкинул истлевший окурок, поднял воротник куртки, сунул руки в карманы. – Не пойму я, Платон, почему Аркадич вас с Артемом выбрал. Я таких оперов видал, которые бы и ссать с вами, птенцами, в одном поле не встали. А он вас выбрал. И теперь вы в отделе лучшие. Не пойму, чем вы так хороши. – Завидуешь? – Было б чему. Мотаетесь по «земле», шпану прессуете. Районщики вас постоянно на себя тянут. – Помолчал. – Нахрена тебе это дело, Платон? – Не мое, Саш, а наше. Если я его раскручу, тебе на составление отдам. – Принесешь, так составлю. Но на хрена ты его взял? – Взял и взял, значит, надо. Не тебе по «земле» болтаться, вот и не думай об этом. – Странный ты, еще и хам. Ладно, поехали в город. Крахмалов поплелся к воротам, куда медленно стекались и все остальные полицейские. Пошел и Сенцов. «Почему Аркадич вас с Артемом выбрал?..». Хороший вопрос. Было время, и Платон им задавался. Еще во время работы в районном отделе он видел мастеров сыска, строящих логические цепочки не хуже выдуманного Шерлока Холмса. А пригрел Додукаев двоих, ничем тогда не выделявшихся юнцов. Это было загадкой для любого, кто фактически не занимался сыском. А ответ прост – чутье. И Платон, и Артем, и почти все парни из их отдела, да и вообще множество оперов города обладали этим странным явлением – чутьем… Они со Светой ехали по шоссе в город, влившись в небольшую колонну траурных машин. Туман рассеялся, впереди начали маячить темные силуэты. Вдоль дороги летели лесопосадки, прерываемые разморенными просеками, а меж деревьев мелькали белые дачные домики. Платон вел машину почти на автопилоте, следя за задом артеминой «тойоты». Сидевшая рядом Света уперла локоть в дверцу, и устало положила голову на ладонь. – Я буду занят несколько недель, – проговорил Платон. – Что-то серьезное? – Света даже головы не подняла. – Нет, наверное, ничего. Пустышка. – Ты взял то дело дяди Игоря? – Эээ… ну, да, – он глянул на жену, а она на него. – Артем рассказал? – Платош, просто я тебя знаю. Зачем оно тебе? План же срежется. – Не срежется. Папа с «куста» не снял, так что еще и по левакам тянуть буду. – По ночам? – Да, скорее всего. По салону прокатился судорожный женский вздох: – Только давай ты не будешь лезть на рожон, хорошо? Темные силуэты, все время маячившие впереди, начали выливаться в очертания машин. – Да некуда там лезть. Мне кажется, что нихрена это дело не отработаю. Почитал отчеты, поговорил с народом, и там полный мрак… Они почти доехали до колонны тяжелых машин и оба замолчали. Впереди тянулись грузовики цвета хаки с крытыми брезентом кузовами. Показались выглядывающие из их темных проемов хмурые солдаты. Проехали первый «Урал». За ним пролетел второй, третий, четвертый. БТР новой модели. В проеме между машинами мелькнул офицер. – Платош, что это? – Не знаю. А мимо все неслись и неслись новые машины, БТРы. Вот на мгновение показался «Урал» со стационарной зениткой. А за ним танк. Армейская колонна замкнулась головным джипом. – Неужели их введут в город… – прошептала Света через некоторое время. – Нет, что ты. Это ж наши десантники, с областной части. На учения выгнали, наверное. – С чего ты взял, что это десантники? Я эмблем не заметила. – Да просто нет у нас поблизости никого. Десантники да суворовцы. Сколько раз я такие колонны видел. Стоят в боевой готовности на обочине пару суток, а потом отбой тревоги. Их постоянно так дергают. Ничего особенного. Света кивнула и уставилась в окно, не желая продолжать тему. Платону оставалось только вести машину дальше. Жену он, конечно же, не успокоил, да и сам начал испытывать легкое чувство неуверенности. Учения армии в любой момент могут стать боевой операцией. Траурная процессия въезжала в пределы города, огибая первые многоэтажки. Посыпал мелкий снег, а на душе заскребли кошки. Этот вечер обещал быть дрянным, но спокойным. Платон глубоко вдохнул и выдохнул – пережить и забыть, кого бы сегодня ни хоронили… *** Ему снилась белая мгла, стылый ветер, несущий куда-то жесткий и колючий снег. Сквозь вьюгу пробирались люди, укутанные в шкуры. Медленно, постоянно проваливаясь по колено в снег. Их было девять. Первый двигался с огромным шестом в руках, все время прощупывал сугробы впереди. Бывало, что кто-то из идущих проваливался по пояс и его начинали вытаскивать. Вот вожак с шестом остановился и огляделся. Он услышал что-то в окружавшей его белой пустоте. За ним насторожились остальные. Вожак дал сигнал, и его спутники быстро достали из-за пазух мечи и топоры, сбились в кучу. Они вглядывались во мглу дня, дрожа от холода и страха, но ничего не видели. Однако вожак знал, что там, за завесой снега таилось нечто. И это нечто быстро приближалось. Мгновение, и размытый силуэт мелькнул где-то в отдалении. Еще мгновение – силуэт уже с другой стороны, ближе. Сквозь пелену сна пронесся крик восьми напуганных глоток. Силуэтов тем временем стало уже три. Они окружили людей, готовые наброситься. Тогда вожак сунул руку за пазуху… Силуэты разом рванули… Вожак вытащил сверток… *** Из-за плотных туч выглянуло солнце, засеребрив мчавшую на ветру снежную крошку. Платон шел по разбитой дороге к многоэтажному дому, все еще вглядываясь в каждый встречный куст. Полтора часа блуждания по пустырю за домом ни к чему не привели, разве что он замерз и промочил ботинки. Опер вот уже третий день мотался по городу, пытаясь собрать информацию об убитом. Общался с родней, коллегами, договаривался с областными врачами. Даже в Областную Психиатрическую Больницу имени Снежневского съездил, попросить копию психологического анализа убийцы, с которым так носились звездные следаки из опергруппы. Поначалу ему казалось, что вот-вот и всплывет нюанс, деталь которая выведет на подсказку. И это чувство не покидало до сих пор, даже когда третий день оставил больше вопросов, чем ответов. Убитый, этот Шпагов, оказался заурядным гражданином, неинтересным даже уличной собаке. По словам немногочисленной родни, которую удалось найти, – бывшая жена, тетка да брат, – Шпагов был спокойным, мирным, недалеким мужчиной, который сорок с лишним лет своей жизни провел тихо и бесполезно. Был прост, непритязателен в быту, что некогда нравилось его жене. Не участвовал в общественной жизни и, можно сказать, не имел личной. Пахал рабочим в литейном цеху, но даже там ничем не выделился, кроме пьянства, что совсем не редкость среди заводского люда. Другие рабочие и мастера никогда не слышали от Шпагова недовольства или разговоров на повышенных тонах. Он вообще редко заговаривал в курилках, предпочитая слушать, о чем судачат мужики. Шпагов даже не бил планы, будучи примерным исполнителем. А вот по словам соседей, Шпагов периодически уходил в запой, стабильно шатаясь за водкой. И этого не знали ни родные, ни на заводе. Любознательная бабка, жившая над Шпаговым, объясняла это поразительным умением казаться трезвым, будучи пьяным в стельку. Но, как и другие соседи ничего не слышала, ничего не видела, ничего не подозревала, в том числе и во время убийства. Умелый алкоголик умер в полной тишине. Местные мальчишки рассказали, что раз видели, как он брел по пустырю домой, но не со стороны дач, а оттуда, где ничего никогда не было. Обычный пустырь, тянувшийся на километры до кромки леса. Вот и Платон пошел посмотреть, что да как. Ничего и никак. Границу города условно обозначали панельные дома, в одном из которых жил и убитый. За домами – расхлябаная объездная дорога и огромный серовато-бурый пустырь. Где-то левее, за мелкой лесопосадкой торчали кости заброшенных дач. Еще дальше гремело столичное шоссе. За пустырем виднелась верхушка леса. Густого, широкого. Чтобы дойти до него и вернуться, нужно часов шесть-семь. И вот где-то между этим лесом, дачами и пограничными домами болтался накануне смерти Шпагов. Пацанва не сказала когда именно его видела, и если похождения убитого выпадали на выходные, то он мог добраться и до леса. Протопав примерно два километра по сплошной грязи, Платон наткнулся только на гниющие останки рыжего кота. Побродив кругом, поглазев на широкую русскую душу в образе пустыря, леса, величественного неба, он похлюпал назад. Столько времени ни на что. У торца дома завибрировал телефон. Это звонил Никита Курамшин – лейтенантик, второй год работавший в отделе. Парень толковый, имел нюх, быстро учился. – Платон, привет. Не занят? – прозвучал в трубке его хрипловатый голос. – Здорово, Никит. Считай, что нет. – Отлично. Нам тут Папа намекнул, что ты на особом деле сидишь, но что в случае чего можно дернуть. Это так? – Если Папа сказал, то так, – вздохнул Платон. – А ты сейчас случаем не на мало-Литейном? Так, видать Папа не только намекнул. – Допустим. – Вообще отлично. Платон, выручи, меня тут районщики запрягли. У них какая-то операция, кого-то жмут. Некогда, в общем. Нужно на адрес скататься, там синяки помордовались. Да мне одному стремно как-то. – А постовых тебе не дали? – Дали двоих, но… – А я на хер тогда нужен? – Да я в Малом не работал никогда толком… – смутился Никита. – Ездил всего на пару кражонок. А ты на Большом Литейном работал, на Малом. Ты там как рыба в воде… Платон остановился в проулке между домами. – Ох, блядь, и хитрожопые вы все. Кто тебе про такое напел, что я на Малом работал? Папа, или старшие? В ответ Никита что-то замямлил, но Платон оборвал: – Ладно, бубни куда ехать? – Кольцо Металлургов, 12. Четвертый подъезд. – Ах ты ж… Ладно, на месте встретимся. Платон сбросил звонок прежде, не дождавшись ответа. Поправил шапку, воротник да как-то случайно бросил взгляд на ближайший дом. И застыл. Это был символ, нарисованный ярко-синей краской поверх размалеванной торцевой стены дома: грязный, неровный, со множеством подтеков, но большой и четкий. Огромная спираль диаметром в три метра. Ближе к центру она раздваивалась и напоминала раскрытую пасть. В самом центре зависла наскоро намалеванная девятиконечная звезда. Казалось, будто пасть не может сомкнуться именно потому, что не дают лучи. Перед глазами моментально всплыли образы кишок и выложенной из органов фигуры. Платон с трудом оторвал взгляд от символа и внимательно огляделся – может пятна остались, следы, еще какие рисунки. Но нет, все та же грязь, все те же граффити. Розыскник достал смартфон и сфотографировал спираль с нескольких ракурсов, после чего пошел во двор, узнать у кого-нибудь подробности. Выловив двух стойких бабулек, что не обращали внимания на снежную сыпь и мерно прохаживались по периметру двора, начал расспрашивать у них о спирали. И узнал только, что нарисовали ее недавно, недели две-три назад. Платон послушал, покивал и ушел подальше, пока бабушки не пустились в пересказ недавних криминальных новостей квартала. По пути к машине он остановил несколько местных ребят лет четырнадцати, которые подтвердили слова старушек. Да, спираль появилась не так давно, меньше месяца, и один из ребят вспомнил, что где-то видел такую же штуку. Где именно, вспомнить не смог. Что ж, значит эта спираль, или спирали, как минимум не случайны. Конечно, могут статься творчеством не совсем вменяемых художников, но столь четкий знак недалеко от места преступления – так себе совпадение. О совпадении он думал и на пути к Кольцу Металлургов. Хотя какое оно кольцо – прямая, как линейка, улица. Звалась она так из-за невысокого палисада ровно посередине дороги, за которым густо разрослась акация. Долго ходила среди местного люда байка, связанная с этим зеленым островком. В тридцатых годах, когда прокладывали дорогу через пустыри, посередь нее внезапно появился круговой забор. Зачем – черт его знает. Рабочих отогнали бойцы местного НКВД, державшие караул у закрытых ворот. Позже рассказывали, что через несколько суток ночью в кольцо заехал бульдозер. Еще через сутки понаехали грузовики накрытые брезентом. Долго работал бульдозер, что-то закапывал. Через неделю забор убрали и всем прорабам строго запретили проводить на том месте какие-либо раскопки. Так и решили устроить посреди улицы небольшой палисадник сначала с клумбой, потом с акацией. И улица тогда звалась «Второй Литейный переулок». А уже в конце шестидесятых прошел слух, что палисад этот – братская могила инженеров-металлургов, разработавших тогда некий сплав, за что их и закопали. Слух пролез в горком, откуда спустилось решение: быстро организовать символическую панихиду и улицу назвать «Кольцом Металлургов». Двенадцатый дом стоял с южной стороны от островка. Девятиэтажный панельный в окружении сталинских общаг он выглядел как попугай. Его торец, обращенный к улице, недавно выкрасили в ярко-лиловый цвет, готовясь к приезду какого-то гостя. Гость не приехал, а дом остался блистать торцом. Платон припарковался у обочины, не рискнув мучить подвеску въездной дорогой, и осмотрел двор. Останки детской площадки, давно спиленной на металлолом, огромные деревья, остовы лавочек, деревянных столов и ни души вокруг. Только два мутных силуэта мялись возле полицейского бобика. Розыскник достал из-за пазухи ПМ, проверил обойму, предохранитель, засунул обратно. Достал из бардачка стальной кастет и положил в карман куртки, пощупал выкидной ножик в чехле на поясе. Повертел в руках папку, решил, что брать не стоит, засунул ее в тайник под сидение и уже потом вышел. Лицо облизала грубая снежная пыль. Поморщившись, он двинулся во двор. У патрульного уазика мерзли, подняв вороты бушлатов, два «пэпса» – сержант и рядовой с автоматом. Курили. – Здорово, мужики! – издали крикнул Платон. Мужики флегматично обернулись. – Здорово-здорово, – ответил сержант. Платон показал удостоверение. – А чего не в машине? Холодно же. – Да там воняет, как у бомжа в жопе, – ответил рядовой. – Вчера двух обосранцев в отделение везли, весь салон провоняли, скоты, – пояснил сержант. – Понятно. Как звать? – Леша, – протянул руку сержант. – Влад. – Платон, – пожал руки опер. – Ну что, сейчас дождемся еще одного гаврика и двинем. Куда, кстати? Что стряслось? – Сто пятая квартира, – ответил сержант. – Соседи пять раз заяву кидали, сначала участковому, но тот и так в напряге, потому нашим в отделение. Наши поначалу отбивались, но потом дежурку дергать начали, наряды вызывать. Короче, надоели эти уроды из сто пятой, вот и решили прикрыть лавчонку. – А чего нас из городского отдела дернули? – А больше некого. Наши на операции, а участковые зашились вконец. – Так, и что там в сто пятой за уроды? – Мразота местная, – буркнул рядовой Влад, поправляя автомат. Сержант осмотрел дом, будто сканируя. – Это стеклянный дом. Тут каждый пятый по сто тридцать первой ходил, – сказал он. – Знаю я, – пробурчал опер. Становилось все холоднее, и полицейские не сговариваясь зашли в подъезд, поднялись на площадку между первым и вторым этажами. Подъезд казался доисторической пещерой: нз подвала тянуло тяжелой сыростью; стены покрывали сети местной наскальной живописи; потолок пошел рыжей плесенью от протечек; подъездные окна в щелях с торчащими отовсюду остатками древней ваты. Пусть и в дырах, а один черт теплее. Платон оперся на еще целые перила, уставился в треснутое окно, за которым бушевала быстро надвигающаяся зима. Через десять минут Влад ткнул пальцем в стекло. – Это он идет? Платон всмотрелся. – Да. Он сразу узнал сутулую фигуру молодого коллеги, его настырную походку. За одну эту походку уже стоило уважать Никиту: казалось, что он протаранит любую стену, только бы добраться до цели. Парень, не задумываясь, вошел в подъезд и поднимаясь на первый этаж, шумно отряхиваясь от снега. Увидел полицейских и заулыбался. – Ну я и охренел до вас добираться. Метет – не видно ничего. Штук пять маршруток пропустил. Хоть бы заехали за мной, что ли… – Тебе кто сказал, что я на Малом? – в лоб спросил Платон, пожимая руку. – Дааа… никто. Сам догадался. – Что за херня, Никит? Вы тут без меня не справитесь, что ли? – Платон, я не был никогда так просто… – Не мямли, говори прямо – решил скинуть ответственность на старшего товарища, да? – Граждане начальники, может, пойдем, – оборвал его рядовой. – А отношения потом выясните. Платон зыркнул сначала на «пэпсов», потом смерил презрительным взглядом Никиту и на этом успокоился. Отношения тут и не нужно было выяснять, лишь напомнить, кто среди них четверых тут главный. – Должен будешь, – бросил он Никите и посмотрел наверх, в дыру между лестничными пролетами. – Кто хозяин этой сто пятой? – Один дед загульный, устроил у себя что-то типа «малины», – ответил сержант. – У него постоянно какая-то кодла ошивается. Кто сейчас – не знаем. Но человека четыре там найдем. – Почему раньше деда не взяли? – Плевать было. – Понятно. Тогда заходим, оцениваем обстановку, берем деда и пару человек с мордами пострашнее. Если кто останется – разгоняем. Потом везем к вашим, в отделение. Без приказа никого не трогать, но быть начеку. Если на меня попрут, чтоб вмиг впряглись. Ясно? – Платон обвел взглядом подчиненных. – Тогда двинули. Лифт не работал и подниматься пришлось по лестнице аж на восьмой этаж. Дрянной это был подъезд, с поганой какой-то историей, расписанной на стенах и даже потолке. И кто только мог начать вызывать сюда полицию? Поднявшись на четвертый этаж, они услышали, как наверху хлопнула дверь, и кто-то грузный начал спускаться. Платон дал знак быть наготове. Стали двигаться медленней, прислушиваясь к торопливым шагам. На лестничном пролете между пятым этажом и площадкой им встретился неопрятного вида мужичок. Увидев незнакомцев, двое из которых еще и в полицейской форме, он смутился, но попытался проскочить мимо. – Стоять, – рявкнул Платон. Мужичок замер. – Из какой квартиры? – Из девяносто девятой, – испуганно прохрипел тот. На полицейских дыхнуло устым перегаром. – Деда из сто пятой знаешь? – Д-да. – Ну-ка пошли. – Куда? – мужичок прижался к стене. – Тебе че-то объяснить? – оскалился Никита. – Нет? Тогда делай, че говорят. Алкоголик неуверенно попятился, но молодой опер отвесил крепкий подзатыльник, придав этим больше уверенности. Стали подниматься впятером. На шестом этаже в одной из квартир громко играла музыка, вырываясь из-за двери ухающим тамтамом. На пролете между седьмым и площадкой Платон чуть притормозил их случайного помощника. – Позвонишь в дверь, скажешь, чтоб открыли. Потом вали отсюда. Если попадешься – заберем. Вот и восьмой. Дверь сто пятой квартиры оказалась ветхой, без глазка и с рваной оттянутой дырой, заменявшей ручку. На дерматиновой обшивке, давно протертой по углам, крупно выведено мелом «109». Зачеркнуто, ниже тем же почерком – «105». На счастье, дверь открывалась внутрь. Мужичок встал перед ней, неуверенно покосился на выстроившихся вдоль стены полицейских и нажал на кнопку звонка. Внутри раздалось чахоточное дребезжание и все затихло. Ничего не произошло. Тогда алкоголик позвонил снова. Дребезжание, тишина. Мужичок покосился на Платона, который буравил его недобрым взглядом. Но вот за дверью раздалась возня, и каркающий голос спросил: – Кто?! – Открывай, дядь Мить, это Федос! – Ктооо?! – Федос! – Какой Федос?! – Ты че, дед, совсем охренел?! Я тебе больше ни бутылки не принесу! Заскрежетал замок, и дверь широко провалилась внутрь полутемного коридора. Из квартиры вырвался густой дух застойного тления. На пороге появился сухой замшелый старик в ободранной майке и спортивных штанах. Он вылупился на людей перед ним с таким горячим вожделением, будто это не гнусные ментовские морды, а первоклассные шлюхи. – Вы кто? – Майор Сенцов, уголовный розыск, – старший опер показал удостоверение и, не спросив, вошел внутрь. Старик только попятился. Слова «майор» и «уголовный розыск» блеснули в его туманных глазах искренним страхом. Значит, замазан дед в чем-то. Так вальяжно вваливаться на «малину» к братве – дело безрассудное. И порезать могут, и пострелять. Но майор давно понял, что никакая это не «малина», а обычный притон, куда шастает местная кодла, чтобы не маячить перед мусарами. Платон осторожно прошел по длинному темному коридору, так сильно похожему на прочие коридоры притонных хаз: кругом завалы из бутылок, пакетов не то с мусором, не то с макулатурой, тряпьем. За ним топали остальные. Сержант завернул на кухню, рядовой взял за шкирку деда и поволок за операм. Никита проверил ванную и туалет. Коридор вел дальше, мимо широкой двери в зал, и упирался в развилку к другим комнатам. Платон остановился в дверном проеме зала и осмотрелся. Посреди большой, но почти пустой комнаты громоздился стол, на котором башнями возвышались бутылки водки, полями стелилась посуда с нехитрой снедью. Поверх нее в беспорядке валялись ложки, вилки, стаканы. За этим столовым царством восседали двое парней, похожих словно близнецы, со страшными, неприветливыми, но до безобразия самодовольными мордами. Одетые как настоящие квартирные монархи, – в засаленные футболки и треники, – они игрались со стаканами, блаженно жевали пельмени, задумчиво пускали в потолок сигаретный дым и не обращали на нежданных гостей никакого внимания. Наверное, ожидали своего деда-герольда. Напротив стола подпирал стену диван, а на диване сидел сухонький дяденька неопределенного возраста. И вид у дяденьки был как у шамана независимого квартирного племени «стопятых». Он ритмично раскачивался, словно в трансе. За диваном жалась в угол девушка, косилась на Платона. Коситься старалась незаметно, но розыскник разглядел ее знакомый профиль. В другом углу шипел и плевался отдельными словами старенький телевизор – передавал какие-то новости из бунтующей столицы. В зале витал сквозняк, врывавшийся из раскрытой форточки, но местных это ничуть не смущало. Разве что девушка безуспешно старалась унять дрожь. Платон задержал взгляд на царственных особах за столом, которые его заметили, узнали и стушевались. – Оооо… – печально протянул опер. – Знакомые морды. Борис. Дмитрий. Я что-то не пойму, вы одни на районе живете? Почему я вас постоянно, блядь, вижу? Борис с Дмитрием опасливо переглянулись. – В квартире чисто, – шепнул на ухо сержант. Платон кивнул и шагнул к столу. – Ну, господа, и что мы тут делаем? – Многоуважаемый, – подал голос шаман с дивана. – Вы, собственно, кто? – Дед Пихто. – Так вали на хер, у нас уже есть один дед. Платон глянул на шамана. Зрачки расширенные, говорит невнятно – под вмазой. С такими разговор короткий. Опер без слов дал ему крепкий подзатыльник, от чего шаман с кряком повалился на диван. Девушка в углу взвизгнула, домашние царьки вскочили. – Сидеть! Руки на стол! – рыкнул опер и те послушно сели. Платон обернулся к своим. – Этого берем, – и повернулся к столу: – А вас я спросил – что тут делаете? – Так эээ… отдыхаем, – ответил один, который Дмитрий. – Спокойно, – добавил второй, который Борис. – Спокойно? – Платон, не вытаскивая руки из кармана куртки, продел пальцы в кастет. – Ты меня успокаиваешь? – Н-нет, начальник. Сидим спокойно. – И давно? – С утра, начальник. Платон покосился на сержанта, тот покачал головой. – Боря, еще раз беса загонишь, я тебе глаз выбью. Домашний царек сглотнул: – Три дня сидим. – И все три дня спокойно? – Д-да… – но Бориса вовремя ткнул в бок товарища. – Точнее, не совсем… Платон злобно усмехнулся. – А кто там в углу щемится? Слышь, дамочка, я тебе. Ну-ка подъем! Девушка не решалась встать, пока Платон не прикрикнул. Она вздрогнула и стала медленно выбираться из своего укрытия. Двигалась тяжело, кряхтя от боли, и опера поняли, что это не от бодяги. Ей было просто больно, как и любому побитому человек. Девушка с сопением встала у окна, стараясь спрятать лицо в копне грязных спутавшихся волос. На ней висел один легкий халатик с голубыми цветами, порванный по левому шву до подмышки. Справа на поясе болталась подвязка. Девушка дрожала и смущенно запахивала халатик, стесняясь своей наготы. – Леночка, ты, что ли? – заискивающе спросил Платон, вглядываясь в знакомое лицо за вуалью из волос. – Открой личико-то, не бойся. Девушка откинула волосы, продемонстрировав под правым глазом крупный кровоподтек. Платон незаметно проследил за Димой и Борей. Оба насупились, зашныряли взглядами по углам, предчувствуя скорые неприятности. – Эх Лена, что-то я не удивлен, – обратился розыскник к девушке. – Ну и чего ты там стоишь? Иди сюда, покажись народу. Девушка всхлипнула и неровно пошла к центру зала, куда указывал Платон. Опер описал продетым сквозь кастет пальцем круговое движение – мол, повернись. Лена, сглатывая тугую обиду, начала оборачиваться, демонстрируя полицейским ноги в синяках, длинную с подтеками шею, разодранный в лохмотья халат, сквозь который проглядывалось избитое нагое тело. – Твою мать, – вздохнул Платон. – Вам что, уроды, адреналина не хватает? На своих баб уже кидаетесь? Что ж, я вам устрою веселую жизнь с аттракционами, – махнул своим. – Берем всех, в отделении пусть раскручивают эту парочку по сто тридцать первой. – Начальник, да ты че… Платон тут же развернулся: – Кто пасть раскрыл? Оба молчали, уставившись на опера залитыми кровью и хмелем глазами. И что-то в этих глазах настораживало. – Будем считать, это ветер воет, – процедил розыскник. – Сейчас подъем и к стене, руки-ноги на ширину плеч. Борис вскочил, опрокинув табурет. – Пошел на… – вырвалось у него, и в руке блеснула вилка. Время остановилось… Дима и Лена в ужасе отпрянули от Бориса. Полицейские застыли на месте. Даже сам Борис оцепенел от своей реакции. Он вдруг понял, что натворил, и весь ужас сложившейся ситуации отразился на его лице: щеки побагровели, рот испуганно искривился, а брови поднялись, как у маленькой девочки. Он брезгливо держал в руках вилку, как неприятный пакет с помоями. Платон медленно снял с правой руки кастет и достал из-за пазухи ПМ, перевел его в боевой режим. – К стене, сука… Борис не двинулся. Из-за спины Платона вышли рядовой, с автоматом наизготовку, и Никита, тоже с пистолетом. – К стене… – утробно прорычал Платон. Борис аккуратно, но с колебанием положил вилку и встал возле стены, широко выставив руки и ноги. К нему медленно двинулись Никита и сержант. По пути молодой опер пнул по голове присевшего от испуга Дмитрия, и тот откатился в сторону тихо и мирно лежать. Лена с ногами забралась на диван, где без чувств валялся шаман. Бориса заковали в наручники, и как только щелкнули браслеты, сержант с силой ударил его под колено. Буян охнул, пригнулся, и тут же получил каблуком кроссовка по лбу от Никиты. Боря свалился на спину, неуклюже попытался встать, но молодой опер нагнулся и ударил в зубы. Дальше было дело техники – в наручники закатали и шамана, и Дмитрия, и хозяина квартиры, все это время в ошеломлении стоявшего рядом. Матами отделался только подставной мужик, в нерешительности топтавшийся у дверей квартиры. Лене было велено одеться и следовать за операми, так что спускалась она, в чем пришла в эту квартиру три дня назад: в сапогах, рваных колготках, мятых юбке и водолазке, курточке и с небольшой сумкой в руках. Спускались медленно, согнув заключенных «лебедем». Платон шел первым, держа за шею Бориса. Недавний бунтовщик вел себя смирнее ламы, и даже когда опер пробивал ему за просто так подзатыльник, молчал и ни «гу-гу». Но все же ему было тяжело идти: ноги то и дело подкашивались, изо рта текла кровь, голова задержанного постоянно сваливалась на грудь. Розыскник понимал это, потому подзатыльники пробивал легонько, скорее для порядка и вел его медленно. И если бы Платон оказался на тот момент совсем не в духе, если бы решил потащить Борю через все пролеты волоком, то не видать ему улики, всплывшей в самом неожиданном месте. На площадке между третьим и вторым этажом он случайно бросил взгляд на стену под мутным окном и встал так резко, что Боря чуть не свалился с лестницы. За старшим опером затормозила и вся процессия. – Что такое, Платон? – настороженно спросил Никита, ведший следом Дмитрия. Старший помолчал, потом кивнул младшему оперу: – Подержи ублюдка, – и отпустил шею Бориса. Никита усадил Дмитрия и Бориса на колени, взял их обоих за шиворот, а сам продолжил следить за странным поведением старшего. Платон спустился на площадку и внимательно осмотрел стену. Там среди множества подпалин и корявых матерных надписей была нацарапана спираль со звездой в центре. Опер достал телефон и посмотрел на фото, сделанную ранее. Ошибки не было, спирали были идентичны, только эта не больше десяти сантиметров диаметром. Грубая, неровная, но прямо таки высечена кем-то очень настырным. Платон сфотографировал знак и вернулся к процессии. На вопросительный взгляд Никиты только отмахнулся и повел Бориса дальше, будто ничего не произошло. Вьюга на улице усилилась, занося мир мелким колючим снегом. Сиротливо выл между домов ветер. Пришлось подождать перед патрульным бобиком, пока рядовой неловкими замерзшими пальцами отопрет заднюю дверь. Из раскрытого передвижного «чулана» вырвалась густая резкая вонь, от которой тут же начало тошнить. Потерпевшие заволновались, начали скалиться и бубнить про запах, но после окрика сержанта замолчали. Первым решили засунуть в «чулан» Бориса, как мужика более-менее крупного. Его положили, словно сумку, а сверху пристроили все еще бессознательного шамана. В ответ на такое беспардонное отношение свергнутый квартирный царек только промычал. Двоих других «ппсники» посадили на заднее сиденье, за решетку. Когда оба патрульных залезли в бобик, к окну сержанта подошел Платон. – Мужики, а не знаете, тут кто-нибудь пропадал в последнее время? Оба посмотрели на опера с прищуром. – Начальник, ты ж в отделение поедешь, там и спроси, – проворчал рядовой. – Спрошу, но и вы мне сейчас скажите. Заметили, что кто-то пропал, или нет? – Кто-то пропал, – ответил сержант. – А кто-то появился. Тут постоянно движение. Так что мы учет не ведем. Но если навскидку – из старожилов вроде все на месте. Платон кивнул. – Хорошо, что на месте. Только теперь тут за народом получше приглядывайте. – А что такое, начальник? – Пока ничего, просто совет даю. На будущее. – Мы тебе таких же советов надавать можем. Сами разберемся, – хмыкнул сержант, потом кивнул на Лену. – Когда эту швабру в отделении ждать? – Сейчас и отвезу. С парадного ее заведу, так что не парьтесь. Ладно, мужики, приятно было поработать. Может, еще свидимся. И, пожав руки «ппсникам», махнул Никите с Леной и пошел к своей машине, почти невидимой за вьюгой. Они сразу залезли в холодный салон. Платон убрал с задних сидений всякую мелочь, чтобы освободить место Лене, завел двигатель, давая машине прогреться, потом взял скребок-щетку и вылез счищать снег с лобового стекла. – Ну что, гражданка Барзюкина, как ты туда угодила? – спросил майор, когда залез назад. Лена флегматично уставилась в окно, на бешенную белую мглу. – В гости позвали, день рождения отпраздновать. – И ты повелась? Не знаешь, как бывает? – Не лечи, товарищ старший оперуполномоченный. Платон посмотрел на нее в зеркало заднего вида. – Дура. На кой хер тебе эти алкаши сдались. Все при тебе есть: фигура, лицо, здоровье, вроде даже не глупая. А все равно, дура, с какими-то упырями вечно ошиваешься. Они тебя отчекрыжат, фонари под глазами нарисуют, и потом вытаскивай тебя… – Сказала – не лечи… – Ты, сука, еще попререкайся. Сдам тебя как блядь по вызову, посмирнее станешь. Лена не ответила. Ни синяки, ни растрепанные грязные волосы, ни даже мешки под глазами не портили ее красоты. Молодая, умная, она выбрала для себя самый дурной и простой путь – быть содержанкой блатного. И если начала она именно что с авторитетного уркагана, то в итоге все скатилось в банальщину. Урка загремел, всех его друзей или убили, или сами разбежались, а Лена Барзюкина начала связываться почти со всеми мужиками с района, кто был готов платить в ресторанах, покупать одежку и всячески поддерживать материально. В итоге красивая девушка Лена превратилась в обычную районную шалаву – позови, она и придет. Платон смотрел на нее, глотающую слезы гордости, понимающую всю ничтожность своего положения и не чувствовал ни жалости, ни сострадания, ни вины. Он даже не ненавидел эту маленькую и беспомощную тварь, но прекрасно понимал, что достаточно надавил. Равновесие слегка нарушено. – Ладно, Барзюкина, расслабься. Кто на что учился, как говорится. Хочется тебе с этими утырками тусоваться – тусуйся. У нас свободная страна. – Пока вы всех не пересажаете, – прошептала она в ответ. Платон, наконец, тихо тронул с места, чтобы не скользить на мокром асфальте. Районное отделение располагалось в нескольких кварталах, но их еще предстояло проехать по такой погоде. – Кого надо, тех и пересажаем. Ты другое скажи. Такой знак раньше видела? Он, не отвлекаясь от дороги, передал смартфон с открытой фотографией Никите, а тот уже повернулся с ним к Лене. Какое-то время девушка всматривалась в фото, затем ответила: – Кажется, видела. – Кажется? – Что-то очень знакомое, но не скажу точно. – Но нарисован он был не так, да? – Кажется, нет. – Никит, листни фотку. А так? – Нет, и не это. Платон кивнул и забрал смартфон. На немой вопрос Никиты, просто покачал головой – надо, по делу, не лезь. Всю дорогу до отделения оба опера внимательно следили за Барзюкиной, подмечая любые изменения в ее лице. Как только они приведут ее к районным операм, девушка должна будет решить – сотрудничать со следствием в качестве свидетеля, или встать в отказ. Если Лена встанет в отказ, то могут возникнуть проблемы. Ведь морду Борису размазали ни за что, и это будет нетрудно доказать, если он не подастся на историю с «сопротивлением при аресте». Точнее, проблемы возникнут у Никиты, сам же Платон незамазан. Но свой есть свой, придется за него просить перед местными, чтобы ломали Борю, или шли на сделку. Серое трехэтажное здание районного отделения выплывало кусками, словно проявлялось на фотографии. Метель мешал все вокруг в общую кашу: здание; стояшие у главного входа полицейские автобусы, служебные легковушки; людей, сновавших у дверей. Подъезды к отделению оказались забиты в два ряда, и парковаться пришлось у соседнего жилого дома между постовыми «бобиками». Отпустив Никиту с Барзюкиной вперед, Платон проверил задние сидения. Вроде ничего не стащила, но и не обронила. Достав из тайника под сиденьем папку, он вышел в бурю и побежал к входу. Когда-то давно он и Артем начинали тут свою карьеру. Именно в УгРо мало-Литейного района он узнал, что такое работа на «земле». Каково это каждый день уходить с мыслью, что можешь не вернуться. Высокие входные двери встречали его зловещим зевом темной проходной, а провожали скрипом, похожим на обещание поквитаться. Платон замешкался перед своей альма-матер, и его успели окликнуть «районщики», курившие неподалеку. Он поздоровался с ними, но не стал задерживаться. Не то, чтобы он их не знал или не уважал, просто они были коллегами, пришедшими на службу после его ухода. Так случилось, что за Платоном и Артемом потянулись старые сослуживцы. Кто на пенсию, кто перевелся, кто уехал. А кого-то убили. Из старожилов остались только пара совсем упертых мужиков. Отделение мало-Литейного района никогда не менялось. В нем пахло сигаретами и кислым потом, как и семь лет назад, когда он, еще зеленый лейтенант, прошел через вертушку. Тот же старый истертый паркет, желтые, покрытые жирным слоем краски стены, высокие копченые потолки. Здесь никогда не спадал накал страстей, никогда не было тихо. Парни из охраны и постовой службы постоянно привозили задержанных, тут же сидели «терпилы». Скандалы, окрики дежурных, испуганные женщины, упитые до угара в глазах мужики, драки, угрозы, проклятия – здесь это был обыденный фон. Но в этот раз отделение бурлило поистине адски, словно чан с варевом ведьмы. У стен проходной, холла, коридоров, уходивших вглубь здания, тянулись ряды молодых людей. Кто-то стоял навытяжку, широко расставив руки и ноги, а у кого-то запястья смыкались за спиной в наручниках, и они прислонялись лбом к стене. Некоторые из задержанных сидели так на корточках. Стоял хай из ржания, беспорядочных криков, матерщины, смешков и прочих нечленораздельных звуков. Вдоль колонн прохаживались «овошники» и «пэпсы» с дубинками, тычками и подзатыльниками осаживали самых голосистых. Платон поздоровался с дежурными на проходной, и пока те проверяли удостоверение, поинтересовался – а что происходит? Это оказалась та самая операция, из-за которой местные опера не смогли выехать за буянами из сто пятой квартиры. Прошла облава на крупную молодежную группировку, прошерстили несколько точек сбора и сцапали, кого смогли. Как сказал дежурный, отдавая удостоверение, сейчас в отделении торчало примерно полторы сотни гопников. Значит, задерживаться тут не стоит. Наверняка следственно-оперативная машина начала свою работу и в скором времени войдет в раж. Платон двинулся к лестнице, ловя на себе ненавистные и насмешливые взгляды шпаны. Ничего удивительного, что они распознали в нем мента. Несколько раз крикнули в спину какие-то ругательства, но больше не осмелились. Эти же взгляды он ловил, пока поднимался в УгРо. Вдоль лестницы вытянулись парни уже постарше, покрепче. Такие гавкать в след оперу не будут. На этаже УгРо как всегда царила полутьма – не работала половина ламп. В узком обшарпанном коридоре стояли и сидели вдоль стен совсем другие «гопники». Если на первом этаже горланили мелкие шпанята, то в коридоре УгРо обтирали стены настоящие отморозки из уважаемых ОПГшных авторитетов. И пусть большинству не было и двадцати, у каждого за плечами не ода сотня отсиженных суток, а половина так и вовсе бывшие сидельцы СИЗО. Вдоль выстроенных в шеренгу авторитетов прохаживались омоновцы в балаклавах. Но матерые опгшники не обращали на них внимания: они стояли у стен в вальяжных позах, облокотившись на руки, обсуждали свои дела, смеялись. Некоторые даже садились на корточки, пока их силком не поднимали омоновцы. Но стоило законникам отойти, авторитеты сразу принимали прежнюю позу. Что ж, если опера нынче в УгРо той же закалки, что и раньше, то очень быстро сойдут эти ехидные улыбочки. Розыскник двинулся через весь коридор к общему кабинету, местному заседалищу оперов во время облав. На полпути какой-то парень одетый исключительно в черное выставил ногу, преградив путь. Платон, не задумываясь, пнул по ноге, но парень ловко убрал ее, почти не потеряв равновесия. – Грабли убери, – буркнул ему Платон. – Пошел ты, мусор подретузный. Опер не задержался и даже не обернулся, но по пути подошел к ближайшему омоновцу. – Запомнил его? – спросил, показывая удостоверение. Силовик кивнул. – Передай потом мужикам, что шибко борзый. «Крокодил» одними глазами сверху вниз посмотрел на опера, холодно, с недоверием, не сразу отвел взгляд. И Платон не сразу отвел взгляд, давая понять, что настаивает. «Крокодил» помялся и еще раз кивнул. Что ж, пусть думает себе, что хочет, но подобную погань нужно ставить на место. В общем кабинете, сильно напоминавшем их с Артемом каморку в управлении, ютились четыре опера, возившиеся с кипами бумаг, и Никита с Леной, присевшие чуть в стороне от суеты. То и дело заходили другие розыскники, несшие протоколы допросов, уходили и приходили опять, с новыми пачками бумаг. Привыкшего Никиту эта возня не сильно трогала, и он спокойно игрался в смартфоне. А вот Лена сидела беспокойно, каждый раз вздрагивая при появлении очередного полицейского. На Платона она взглянула со вздохом облегчения и даже некой надеждой. Поздоровавшись со всеми коллегами, Платон спросил: – Из старших кто свободный есть? И Сухоруков на месте? – Сухоруков на «земле», – гаркнул в ответ кто-то. – Иди к Фатрутдинову, он дежурный сегодня. Платон ухмыльнулся и позвал Никиту с Леной. Майоры Сенцов и Спартак Фатрутдинов давно знали друг друга, еще с работы в районном отделе. Пусть Спартак и был лет на пять старше самого Платона, в полтора раза крупнее, на голову выше, но опера нашли общий язык. Вместе они работали лишь пару месяцев, но за то время оба раскрутили крупное дело воров-шатунов, успели посидеть в засадах, поймать нескольких опасных наркоманов, и уже тогда научились доверять друг другу. От Спартака же в управление приходили наиболее толковые доклады и ориентировки. Правда, виделись старые товарищи редко – Спартак почти не сидел на дежурстве, все время отдавая «земле», облавам и даже патрулю. Так что предчувствие встречи с одним из старых сослуживцев отозвалось в душе приятными нотками. Кабинет, который обычно занимал дежурный опер, так хитро располагался, что не сразу заметишь – проем в конце длинного коридора и узкая дверь, ведущая в тихую комнатку. В иные спокойные сутки опера уходили сюда, как на отдых. Могли даже не покидать этого закутка, весь день занимаясь своими делами, или просто сопеть в подушку. Платон привычно хлопнул ладонью по двери и потом схватился за ручку, не дожидаясь ответа. Спартак корпел над какими-то бумаги, скрипел ручкой, даже не притрагиваясь к включенному ноутбуку. Вошедших он сначала опасливо оглядел, и только затем поприветствовал, привстав и легко пожав руки. Платон уселся на единственный свободный стул, Никита встал за ним, держа под руку Лену. Девушка насупилась, делая вид, будто ей все равно и руку ее не стискивает мозолистая лапища полицейского. Повисла тишина, нарушаемая только упористым скрежетом ручки по бумаге. Спартак дописал, перевел дух и аккуратно, но быстро поставил роспись. Не свою. Вот теперь можно выдохнуть спокойно. Фатрутдинов оглядел листы, подпись и уставился на Платона поверх бумаг. – Ну, привет, товарищ майор, – довольно прогудел он. – И тебе привет, майор, – расплылся в улыбке старший опер. Старые товарищи по новой обменялись рукопожатиями, на этот раз крепкими, основательными. Платон кивнул на бумаги: – Ну, прям как раньше. – Да тут надо решить одну проблему с местными, а то огребем потом гемора, – спокойно ответил Спартак, однако листы со стола убрал. – Смотрю, вы нам привели гражданочку Барзюкину. Здорово, Лен. Никак не уймешься, а? Девушка отвела заплаканные глаза. – Мы ее из сто пятой вытащили, по Металлургам двенадцать. – Знаю, видел баранов оттуда. Минут десять назад привезли, – дежурный как бы случайно промахнул взглядом по присутствующим, задержавшись на руках Никиты. – Зачем так Борю отделали? Он не говорит, а свистит как жопа. – Для порядка, чтоб место знал. – А чего других тогда не тронули? – Ну как же, нарка тоже прессанули. – А, так это он от вас такой убитый, – Спартак откинулся на спинку кресла. – Убитым он был до нас, а я только подправил состояние. – А Борю? Платон помолчал, потом повернулся к младшему оперу: – Никит, иди с бумагами пока разберись, а ты, Лен, жди, когда вызовем. Давайте, двигайте. – Когда дверь закрылась, обратился уже к Спартаку. – Это Никита по зубам Борису настучал, в горячке. Этот мудак за вилку схватился. – Боря? – Боря, Боря. Пошли вы, говорит, на хрен, и за вилку. Мы его стволами пугнули, он очухался и сам к стене встал. Ну, Никита ему рожу-то и расквасил. Я уж говорить не стал, чтобы бил не по лицу, все же вилка… – Это еще доказать надо. – А вот для этого Лену и привезли. Они ее походу драли все три дня, так что нужно бабу по сто тридцать первой крутить. Если в отказ пойдет, то Бориса по двести тринадцатой надо вести, иначе на Никиту шакалы налетят. Я Ленку в машине качнул по мелочи, мол, она шалава. Имей ввиду – может сначала взъерепениться. – Ну да, значит, будем качать, это дело несложное, – пробурчал Спартак, записывая что-то в личный блокнот. – И эти два барана, Дима с Борей, уже в печенках сидят, так что их раскрутить – милое дело. Сейчас бумажки заполните, принесете. И ты в следующий раз орла своего учи, чтобы не по лицу бил. – Ага, – кивнул Платон, доставая смартфон. – Еще одно – такое видел когда-нибудь? – показал дежурному недавно сделанные фото. Спартак застыл. Казалось, он даже не дышал, пока вглядывался в экран смартфона. Потом полез в ящики стола. – Мы тут собирали недавно… И кинул перед Платоном папку. Старший опер раскрыл ее, начал внимательно рассматривать отпечатанные на цветном принтере фотографии уже других спиралей. Их было семь. Все разного диаметра, почерка. Одни аккуратно выведены на стенах черной краской, образовывали огромный диаметр, другие шли ломанными углами, третьи вообще все потекли и символы в них угадывались смутно. Но все семь образовывали четкий одинаковый знак – спираль, голова змеи, звезда в центре. – А теперь рассказывай, почему сейчас спросил меня о том же, о чем и Игорь Аркадьевич Додукаев три недели назад, – проскрежетал Спартак. Платон поднял взгляд и наткнулся на каменное лицо товарища… Глава III *** Он видел сон странниках, заплутавших в морозной мгле. Видел, как люди жмутся друг к другу. Они ощерились мечами и топорами на безумствующий холод и орали. Орали так, словно хотели перекричать природу. Только один из них с презрительным молчанием следил за рокочущей бурей. Он видел тех огромных жутких стражей, что явиться из дремучих кошмаров. Они кружили, подбирались все ближе. Этот бесстрашный человек видел их горящие торжеством глаза и готовился действовать, иначе его подопечные погибнут. Он ждал момент… Силуэты рванули сквозь снег … Бесстрашный человек запустил руку за пазуху и достал сверток. Силуэты замешкались, но тут же ринулись с новой силой. И тогда человек рванул полотнище, обнажив алое сияние камня… *** Будильник разорвал сон на множество невнятных образов. Платон привычным движением выключил аппарат, затем осторожно поднялся. Он просидел еще пару минут, приходя в сознание, прислушиваясь к вою ветра и ровному дыханию жены. За окном в свете еще горевшего фонаря шарахалась снежная крошка. Тянуло холодом рано начавшейся зимы. Платон повернулся к жене, легонько погладил ее по плечу, чтобы Света ничего не заметила. Пусть спит, ей нужно. День майора полиции начинался в пять часов утра, по крайней мере, когда он возвращался домой не очень поздно. Первым делом – возня в туалете и ванной, иногда легкий душ, если намечалось много работы. Затем обязательная зарядка в подсобке, которую он в свое время отвоевал у Светы с ее мамой. Правда, там и воевать-то не за что – считай, крупный чулан, куда обычно запихивают всякую рухлядь, выкинуть которую жалко, а видеть не хочется. Но Платону хватало, тем более что для зарядки ему достаточно всего шведской стенки с турником, да пары гантелей. После зарядки – плотный завтрак, приготовленный Светой еще с вечера. А дальше, если оставалось время, он читал новостные сводки на планшете. Из коридора раздалось ленивое шарканье по паркету. Жена давно привыкла к пятичасовому будильнику и кряхтениям Платона по утрам, чтобы не просыпаться, но все равно иногда вставала часов в семь. Еще сонная, со свежими рубцами от подушки на щеках, она выходила на кухню, желала доброго утра и выпивала обязательный стакан воды, после чего удалялась в туалет. В этот раз она чуть подзадержалась у холодильника, что-то там высматривая, и Платон успел полюбоваться ее фигурой, растрепанными волосами, как ладно на ней сидит сорочка, аккуратно спадающая с уже округлившегося животика. – Купи молока, почти кончилось, – пробурчала она и зашлепала в туалет. Платон допил кофе, пролистав новости на планшете, и пошел собираться. Обуваясь, он замер с ботинком в руках, прислушался к манящему плеску горячей воды. Вот вода перестала, и Света вышла, улыбнулась ему. – Пару дней буду бегать, возможно, ночью, так что меня не жди. Ложись спать, – улыбаясь в ответ, сказал он. Не спеша напялил ботинок, потоптался перед дверью. – Ну, все, пока. Люблю тебя, – вздохнул Платон, отперев дверь. – И я тебя, – ответила сонным голосом жена. Он кивнул, поцеловал ее в лоб и начал быстро спускаться по лестнице. – Будь внимательнее, – бросила Света вдогонку, на что Платон угукнул. Только будучи на пролете между третьим и вторым этажами он услышал хлопок двери. Знал Платон, почему Света иногда встает в семь, хоть на работу ей к десяти. В человеке всегда кипит самое обыкновенное желание не терять того, что у него есть. Каждый раз Свете хочется видеть мужа, ведь ей кажется, что этот раз будет последним. Платон вспоминал, как их познакомили на дне рождения у общего друга, ныне уехавшего в другой город. Помнил, как они казались неподходящей парой. Ей тогда украдкой говорили: «посмотри, на каблуки становишься и уже вровень с ним…» Платон вышел из подъезда. Их дом был крайним в одном из новых микрорайончиков на отшибе Лесовского района. Далеко от магистрали, далеко от старых проблем из мало-Литейного и близко к проблемам из Ленинского, где располагалось УМВД. За последние годы подобными микрорайончиками город оброс, словно благополучный хозяин жирком. Подъезды выходили к лесу, что подполз к северной границе города. Дорогу со стоянкой перейди, и вот ты среди деревьев. А дальше сады, дачные поселки и чаща. Странно, что отсюда не поступало никаких сообщений о маньяках, сатанистах и даже о бродячих собаках. Заброшенные дачные поселки на южной границе города всегда кишели бомжами, а в Лесовсем – ни одного бродяги. Этим утром деревьев не было видно вовсе. Густой мелкий снег и непрерывный вой ветра укрыли лес, превратили его в сплошную торчащую темнотой бездну. Перед этой бездной растянулись ряды машин под тускнеющими фонарями. Казалось, что вот-вот и их стройная разномастная линия опрокинется во тьму леса. Платон отчистил свой «форд» от снега, скоренько залез в салон, завел, включил печку на лобовое стекло. Сегодняшний день обещал быть напряженным, предстояло проехаться по обоим Литейным районам, обойти множество людей. Черт его знает, что эти люди скажут, или куда пошлют. Конечно, Платон надеялся на какую-нибудь информацию, может даже прямые зацепки, но по факту это был выстрел в темноту. Попадет или нет. Для начала он заскочил УМВД: отметиться, решить канцелярские дела, а заодно и попросить помощи у кого-нибудь из коллег. Артема на месте не оказалось, зато в общем кабинете торчал Никита Курмашин, лениво перепечатывал протоколы. Но ничего, Никита, чтобы прикрыть, тоже молодчик хоть куда. Тем более он еще и «должник». Первым делом они с Никитой поехали на обход преимущественно надежных сексотов, опросить на предмет загадочных спиралей. Только затаилось сомнение, что это окажется бесполезным… В тот же день, что он побывал в отделении мало-Литейного района и получил от Спартака фотографии, Платон отправился в отделения Большого Литейного. Видимо, так же поступил и Додукаев две недели назад – приезжал просить местных оперов об услуге. И если судить по кислым ухмылкам оперов, с которыми они встретили коллегу из управления, там Игорь Аркадьевич уже собрал первую фотожатву. – Опздал ты, тить, Платон Андрэич, – развел крупными руками похожий на жабу начальник УгРо. – Дядя Дода недли полторы назад, тить, все забрал. И фотграфии, и рапорты. – Какие рапорты? – насторожился Сенцов. – О розыскной деятельности, кнечно. Он к нам тут недели две назад припрся, весь такой на нервах, тить. Двайте, говорит, тить, походите по району и псмотрите спиральки разные, а потом еще по сексотам, тить, прйдитесь. Ну, мы сделали, рапорты нстрогали, он пришел и забрал. Платон всей пятерней почесал подбородок. Спартак и словом не обмолвился о каких-то там рапортах, хотя фотографии предназначались Додукаеву. Игорь Аркадьевич просто не успел их забрать. Но, скорее всего, рапорты с Малого и не были нужны – стальной дядя Дода лично обошел район. – А копии рапортов есть? – Ха, тить, на кой они нам? – начальник расплылся в чересчур широкой улыбке. – Сдали и збыли. То ж просьба была, не приказ, тить. Платон втянул носом кислый спертый воздух, стараясь скрыть раздражение из-за ухмылки начальника и его постоянных «титек». Действительно, зачем хранить копии рапортов? – Да ты не рсстраивайся, тить, – похлопал коллегу по плечу жаба-начальник. Для этого ему пришлось перегнуться через стол. – Этих намазюлек на рйоне куда, тить, не плюнь. И у нас тут еще осталось нмного, потом уже, тить, сделали, – и после непродолжительного копания в столе, извлек мятый файл с несколькими распечатанными листами. Платон развернул листы с цветными фотографиями новых спиралей. И опять то же: разные, кривые, нетвердые. Кроме этих мятых распечаток, ничего больше ему раскопать не удалось. Надеяться, что «районщики» просто так помогут с новыми опросами, тем более будут напрягать своих сексотов, не имело смысла. Что начальник ответит на подобную просьбу, Платон знал заранее. Не та величина личности, так сказать. Потому и оставался только один план – ходить самому. Небольшя кухня погрузилась в полумрак. Снег за окном не гасил свет, создавая впечатление сумерек. Лампочку же хозяин не зажигал принципиально. Платон сидел за маленьким столом и всматривался в окно. На той стороне, за метелью, темнел окнами да крышей соседний дом. Сколько лет уж не было такого обильного снегопада в ноябре, чтобы шапки на крышах, вязнущие в снегу иномарки… Рядом закашлял хозяин квартиры и сплюнул в раковину – видимо втянул из папиросы больше горечи, чем обычно. Сухонький старичок поелозил на табуретке, устраиваясь в узком проеме между столиком и раковиной, после чего снова углубился в созерцание фотографий. Антон Антонович Черных больше всего был похож на школьного учителя географии: лысая голова с каймой жиденьких седых волос, висячие усы, сам весь скрученный, сморщенный, как урюк, с длинными тонкими руками, похожими на сухие ветки. Работал Черных на Тихонском ТЛЗ мастером-электриком около двадцати лет, и мог своими деревянными пальцами измерять напряжение в оголенных проводах. Но взглянув на него, и не подумаешь, что невзрачный старик Антон – это Тоха Черный, отпетый рецидивист, на плечах которого не одна чужая жизнь. Уже много лет прошло, как Тоха завязал со злодейством, а истории о былых подвигал нет-нет, да и всплывали в темных углах хаз. Многих он знал, еще больше знали его, потому старик был в курсе последних событий. Лет пять назад опер помог Антону Антоновичу в одном мелком, но щекотливом деле, подсобил информацией, прикрыл от своих коллег, и тогда же завербовал. Много полезного с тех пор принес старый рецидивист. Сидел сейчас Антон Антонович перед Платоном в одних трусах, демонстрируя сеть замысловатых тюремных татуировок, которые при посторонних тщательно скрывал, курил папиросы и разглядывал фотографии. На кухню вышел Никита, держа перед собой мокрые руки. – Дядь, где вытереть-то? – обратился он к хозяину. – В ванной полотенца нет. Старик зыркнул на него из-под густых бровей и кивнул на тряпку, висевшую на ручке одного из шкафов. Никита аккуратно вытер руки, после чего плюхнулся на табурет рядом с Платоном, достав смартфон. Так провели они еще минут десять, пока старик не досмотрел последнюю фотографию. Он положил распечатки на стол, затянулся от цыгарки, с хрустом почесал грудь. И ведь не холодно ему так сидеть в ноябре у окна. Старику почти восемьдесят лет, а он здоровее большинства молодых – сказывается закалка северных отсидок. – Ну, что думаешь, Антоныч? – осторожно спросил Платон. Старик пожевал в зубах остаток папиросы и вдруг как-то недобро оскалился. Ничего не видел, – проскрежетал он и сипло рассмеялся, да как-то неуверенно. Черных снова сплюнул в раковину и отвернулся к окну. Платон облокотился на стол и попытался заглянуть в лицо сексота. Но, знаешь. Знаю… И слышал. Слышал, – пробурчал тот в усы. – Чую, варится что-то. Ходят слушки странные про эти мазюки, мол, появляются непонятно когда, непонятно кто рисует. Но чудится мне, Платон Андреич, что знаки эти – не все. Мужики на заводе, которые на малом живут, рассказывают, будто животные пропадать стали. А Костыль Игнатьев даже своего кота нашел как-то. Рассказывал, ушел кот гулять, да сгинул. Месяц его не было. А недели три назад Костыль домой перся дворами, ночью, смотрит, а там его кошак у стены присажен, да кишки наружу, а над ними вроде рисунок маленький. Костыль тогда кота прибрал, отнес в подвал дома, на следующий день закопал. – А что значит присажен? – спросил Никита, оторвавшись от смартфона. – На жопе, значит, сидел. Ногами в растопырку, – гортанно огрызнулся Антон Антонович. – Как коты не сидят… – Платон пробарабанил пальцами по столу. – А рисунок этот, значит, спиралью был, да? – А бес его знает, какой он там был. Костыль не рассказывал. И не смотрел, наверна. Он из-за кошака тогда расстроился, уууу… – И что, больше животных не находили? – Платон поднял глаза на сексота. – Находили каких-то, кажись, да я только не помню ужо. – Тогда чего ты про них говорить начал? – Да я вот чего думаю, Платон Андреич, – старик в раз дотянул папиросу и замял ее в банке из-под кофе. – Все эти слушки не только на заводе ходят. Был я тут недавно в гостях у Настюхи Косой… Знаешь Косую? Да ты что, Платон Андреич, ну живет на Второй Полтавской. Да, Сивуха которая. Так вот был я у Сивухи этой, и там к ней не то брат, не то племянник приехал в гости. Присели, мы, значит, выпить там, поговорить, а он и спрашивает: «чего у вас все стены в городе какими-то кругами изрисованы?». Мы с Настюхой не поняли сначала, мол, какими кругами, а он нас на балкон вывел и показывает – на доме, который напротив, весь угол такими вот кружочками измазан, – он ткнул иссохшим пальцем в распечатки фотографий. – А мы и не смотрим, привыкли. Приезжие уже замечать начали, а мы все не видим. Ну, я тогда выпил, конечно, да домой пошел. Ночью дело было, но луна ярко ище светила. Так вот иду я и смотрю, а и правда, что не дом, то какая-то мазюка намазюкана. Все странные такие, а под одной и вообще собака дохлая валялась. Аж жуть взяла. Но я тогда внимания не обратил, мало шоль малолетних отморозков на районе, а вот сейчас, как ты ко мне пришел, Платон Андреич, припоминаю, что и раньше мужики брехали, мол, многовато что-то таких крендельков появляться стало да животины дохлой. Та?к вот, товарищ начальник. – А говорил не видел ничего… – прищурился Платон. – И кто рисует, значит, не слышал? – Чего не слышал, того не слышал, Платон Андреич. – Вот что, Антоныч, тебе задание, неофициально пока – пройдись на неделе по своим мужикам, кто понадежнее, кто пургу не нагонит, и поспрашивай по поводу этих кружочков. Невзначай так, просто, мол, интересуешься, а я к тебе потом зайду. – Лады, Платон Андреич. Опера встали, за ними с кряхтением поднялся и хозяин, пошел следом в прихожую. – У тебя все нормально, Антоныч? – спросил Платон уже в дверях. – Помощь нужна? – Все спокойно, гражданин начальник. – Не трогает никто? – Да кто ж меня тронет, – оскалился старик полным рядом крепких здоровых зубов. – Ну, смотри, Антоныч, – улыбнулся в ответ старший опер и пожал ему сухую руку. – Захаживай, если что. Помогу. Уже на улице, когда опера двигались к «форду» Платона, Никита буркнул старшему: – Какую-то херню этот дед нам наплел. Полдня по району катаемся, и все впустую. Долго нам еще по этим хатам шарить? Платон помедлил с ответом. Нет, совсем не херню рассказал Антоныч, а очень даже интересно сложил мозаику и преподнес ее операм. Спирали эти начали появляться в городе совсем недавно, и местные их заметили, как заметил и Додукаев. Случилось это примерно три недели назад, когда и пропал по срочному делу Игорь Аркадьевич. Тогда же начали исчезать животные, и Платон вспомнил, что и возле дома убитого была найдена собака с разодранным брюхом. Он сам находил труп кота на поле за тем самым домом, только не придал значения. Связь все это имело очень призрачную, строилась сугубо на домыслах, но именно подобные домыслы всегда и отрабатывали полицейские. Сейчас выходила одна очень важная вещь – если все это связано в единую систему, то в убийстве несчастного Шпагова замешано множество людей, ведь одному все разом это не осилить. А когда много людей занимаются такой мистической дрянью, то это значит только одно – в районах завелась группа или помешанных, или развлекающихся отморозков. Кто именно, как, почему не имеет значения. Важно, что людей много и действуют они по определенному алгоритму, который надо отследить, выстроить, понять, связать с убийством при помощи улик и, основываясь на этих уликах выследить убийц. Работа не на один месяц, между прочим. То, что Никита не уловил этих связей, не значит ровным счетом ничего. Для Никиты, опера не посвященного в столь щекотливое дело, рассказы старика лишь байки. Тем лучше для Платона. – До конца дня болтаться, – запоздало ответил он, открывая машину. – Может, тогда пожрать заскочим? А то я утром только бутеров перехватил с чаем, и все. Что ж, предложение стоящее. Иной раз за беготней по «земле» не замечаешь голода, потому к вечеру накидывается неимоверный жор. А вовремя поесть – значит быть готовым нести службу дальше. Чего и боялся Платон, остаток дня почти ничего не принес в плане информации. Мало того, вскрылось довольно неприятное обстоятельство – в течение последней недели пропала часть его доверенных сексотов. Кто-то не приходил домой с работы, кто-то уходил в загул с дружками, кто-то просто уходил. Оставшиеся же агенты или отнекивались, или говорили о тех же спиралях, мертвых животных или перетирали повседневные слухи. Лишь один агент, старый педераст с окраины Большого Литейного, припомнил, как недавней ночью у торцов двух девятиэтажных высоток видел несколько подозрительных личностей. Возились личности долго, настойчиво, но как-то неврно, шарахаясь от редких машин, оглядываясь и внезапно срываясь в темноту, чтобы через пару минут вернуться. Позже Платон осмотрел торцы зданий, расспросил случайно подвернувшегося местного «дядю Васю», – вечно отирающегося на улице старика, – и пришел к выводу, что сексот стал единственным свидетелем таинственного ритуала, коего до сих пор никто не мог застать. Но и кроме исчезновения сексотов Платон заметил другую особенность – район словно сковала тревога, тонкая и еле заметная. А в некоторых случаях в поведении людей читался ужас, стискивавший шеи местных жителей крепкой невидимой рукой. Стали запираться на двери, которые раньше неделями оставались открыты. Оно и понятно – все эти истории о рисунках на стенах и мертвых животных, брались не на пустом месте, и уж тем более не стали бы внушать подобное, не будь за ними чего-то реального. И это заставляло напрягаться еще больше. Начинали бояться люди, привыкшие годами висеть на хлипкой нити, готовые упасть на самое дно мрака и никогда больше не подняться. Что могло напугать Колю Спортсмена, двукратного сидельца по сто пятой статье? Уж точно не пара гопников с перьями. А Коля Спортсмен боялся, ох как боялся. И Жора Канарейка боялся, и Тимур Салматович, и Петро Хутор. В памяти у Платона все катались слова Антохи Черного: «Чую, варится что-то». Варится, еще как варится… Выходя в вечернюю стыль из очередного подъезда, Платон сильно задумался, а стоит ли продолжать поиски, раз нет следов. Убийства расследуются по горячему в течение пары недель, а тут за полгода все следы остыли. Кого он ищет? Теней у торцов дома? Никита закурил. Огонек сигареты горел маленьким костром в гулкой снежной ночи. А может и тени ищет Платон, почему нет? Пока это оставалась единственной зацепкой – нервные личности, которые возятся возле торцов. Платон посмотрел на молодого коллегу: очертания лица виднелись только во время затяжек от сигареты. Чтобы ночью дежурить на улице, Никите не хватало опыта. Нужен Артем. Он завез парня домой, на Краснознаменную улицу, и потом дворами вырулил к переулку Устинова. Там Платон остановился и долго ждал ответа Артема. Звонить домой напарнику не хотелось, был риск, что трубку возьмет Таня, а она в последнее время ходила на взводе. Четвертый звонок подряд все же дал плоды. – Да? – наконец гаркнул напарник. – Здоров. Занят? – Здоров, – помедлив, ответил тот. – На хате одной, у меня тут диалог не очень интересный. Чего хотел? – Дело есть, на всю ночь. Подсобить сможешь? – Да, все равно херней тут маемся. Верно, Сережа? – повысив голос, спросил напарник куда-то в сторону. Ответом было сбивчивое бормотание какого-то хрипуна. «Уж не Сережу ли Бандерлога он там допрашивает?» – подумалось Платону. Если так, то Артем сейчас на Большом Литейном. – Ладно, хрен с тобой, старый мудак, – огрызнулся Артем и снова в трубку: – Платон, тут? Подъезжай на Старосавуховскую, дом четырнадцать, второй подъезд. Тошнит уже от этой хаты и местных уродов. – Жди, скоро буду. Платон вывернул руль и пополз назад по переулку, чтобы опять дворами добраться до Большого Литейного района. Как и подумалось вначале, завис Артем у Сереги Бандерлога. Света облокотилась на руку и глубоко вздохнула. Ее тошнило вот уже три часа кряду, а в туалет тянуло и вовсе с утра. Чтобы не смущать сотрудников, приходилось ходить хотя бы раз в час. Ребята из офиса понимали и старались не обращать внимания на неуклюжую, бледную коллегу. Сейчас к горлу подкатил спазм, а это значит, что скоро пойдет отрыжка. Она посмотрела на часы – без пятнадцати шесть. Вот всегда так, неделями она не ничего чувствует, а потом несколько дней страдает от всего сразу: тошнота, головная боль, ноющие колени и поясница, постоянно желание сходить в туалет. Такова цена, ничего не поделаешь. – Домой идешь? – раздался голос Тани. Света из-под руки посмотрела на подругу. Низенькая и хрупкая Танечка застыла в полобороте, почти надев куртку. – Да, сейчас, – ответила Света. Она отложила квартальные отчеты, выключила компьютер и с трудом поднялась из-за стола. К тошноте прибавилось головокружение. – Все хорошо? – спросила Таня, стоя напротив с сумкой в руках. Более дурацкого вопроса не придумать. Света просто махнула рукой и все. Обычно они ходили к автобусной остановке вместе, ездили на одной маршрутке в один район. Так было и когда они учились в школе, и в университете, и теперь уезжали с одной работы по новым, но все же соседним улицам. Иногда Свете казалось, что Танюха будет рядом всегда, и в последнее время это бесило все больше. Ей казалось, что в какой-то момент старая подруженция повернула куда-то не туда – стала скандальной, вздорной, склонной к самокопаниям и жалости к себе. И убедить или успокоить ее не могли никакие разговоры, поступки или условия. Они просто расшибались об железное «ты не понимаешь». Понимать там, собственно, и нечего, все на виду. Но Свете это настолько надоело, что она плюнула на попытки вытащить подругу из застенок надвигающейся депрессии и на очередную тираду о плохом мире отвечала вялыми поддакиванииями. Спазм опять подкатил к горлу, а Таня завела шарманку жалоб по новой: Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64055311&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.