Плясоха. Одесские хроники

Плясоха. Одесские хроники Сергей В. Бойко В своей книге «Тетива» Виктор Шкловский написал такие удивительные слова: «Карнавал был местом, где все люди получали права шутов и дураков: говорить правду. Сказанное на карнавале как бы ничего не значит, оно как бы не обидно». Скажу по этому поводу так: Одесса – это карнавал в квадрате: там все врут, когда говорят правду! Сергей В. Бойко Плясоха. Одесские хроники «Зелёный фургон» В детстве у человека нет ни организма, ни здоровья, – они у него появляются с возрастом, а в старости только и остаются что организм да здоровье. В своей книге «Тетива» Виктор Шкловский написал такие удивительные слова: «Карнавал был местом, где все люди получали права шутов и дураков: говорить правду. Сказанное на карнавале как бы ничего не значит, оно как бы не обидно». Скажу по этому поводу так: Одесса – это карнавал в квадрате: там все врут, когда говорят правду! Вы встречали когда-нибудь неблагодарного или бескорыстного одессита? Уверяю вас, такого не существует. В одесском словаре на букву «бэ» нет слова «бескорыстие». На «бэ» там стоит только «благодарность». Есть редкие бескорыстные исключения, – в семье не без урода! – но они лишь подтверждают правило и не попадают в словарь одесского языка. Одессит всегда готов прийти на помощь ближнему или хотя бы оказать ему услугу, даже когда его об этом не просят! Когда одесситу делают одолжение, он почти автоматически бросается узнавать, что он в ответ может сделать для своего благодетеля. Когда же он сам собирается воспользоваться чьими-то серьезными услугами, он, прежде всего, выясняет, в чем нуждается этот человек, и предлагает ему свою помощь. Тупица, который не отблагодарил своего благодетеля более одного раза, выпадает из числа знакомых последнего. Если вас попросят о чем-то, вы вправе воспользоваться встречной просьбой. Будет странно, если вы не сделаете этого. Таким поступком – то есть, его отсутствием – вы можете вызвать подозрительное к вам отношение и нелестные о себе отзывы. Вам это надо? Конечно, не надо. Попросите у них Луну с неба, – и вас сразу зауважают! Такие взаимоотношения выражаются формулой: «А что мне за это будет?» или, иными словами, «Что я с этого буду иметь?» Если ничего – или «что» покажется недостаточным – то сделка не состоится. И без обид! «Халява» – или, как здесь говорят, «шара» – в таких взаимоотношениях не проканает. Иногда одессит, чтобы не оказаться обязанным несимпатичному ему благодетелю, торопится немедленно его отблагодарить. Высший полет таких взаимоотношений – это когда просящий об услуге становится в позу благодетеля и великодушно «позволяет» оказать ему эту помощь! При таком раскладе тот, кто оказывает услугу, становится еще и должен просящему. Такие кружева плетутся годами между одесситами, и на первый взгляд не видны. На самом деле они прочнее канатов скрепляют и дифференцируют жителей города. Бескорыстные москвичи, впервые попадая в эти тенета, неверно оценивают отношение к себе и частенько попадают впросак. Это так – лирическое отступление, прошу прощения… Фильм «Зеленый фургон» Александра Павловского до сих пор показывают по центральному телевидению чаще, чем «Войну и мир» Сергея Бондарчука. Теперь, когда я случайно – конечно же, случайно, как же еще? – когда я случайно натыкаюсь на фильм «Зеленый фургон», я тут же вспоминаю свою телевизионную практику в городе Одесса. Случилась она после второго курса ВГИКа, летом 1983-го года. Началась эта моя одесская эпопея с того, что Люся, – так мы «за глаза» называли одного из мастеров нашей сценарной мастерской Людмилу Александровну Кожинову, – Люся остановила меня пальцем в грудь около институтского гардероба и спросила: – Поедешь на практику с Наташей Токаревой в Одессу? Или нет, не так. Мне теперь кажется, она не спросила, а попросила в приказном порядке: – Поедешь с Наташей Токаревой в Одессу! Будешь там за ней присматривать. Нельзя чтобы девочка в Одессе была одна. Позднее, напутствуя нас с Наташей, Люся сказала: – Предупреждаю, дети мои, чтоб в отчете я не видела ни слова о «Гамбринусе», трамвайном жаргоне, Дерибасовской улице и прочих «характерностях» Одессы! От них уже ломятся хранилища ВГИКа… Ну, нет – так нет! На «нет» и суда нет… Но куда же от этого деться, когда оно там на каждом шагу? Ведь Одесса для постороннего человека – это сплошной карнавал! Когда я опрометчиво спросил у одного прохожего немолодого одессита на Пролетарском бульваре, как мне добраться до Главпочтамта, услышал в ответ обезоруживающее: – А зачем вам? Я по наивности «купился» и стал объяснять, зачем. Старый одессит встрепенулся как птица перед полетом и понесся с воодушевлением излагать свои варианты решения моих проблем. Я вежливо отклонял его предложения. Это продолжалось до тех пор, пока он не выбился из сил и не убедился, что я упрямый осел. Старик осерчал и недовольно буркнул: – На Петра Великого ваш Главпочтамт! Отвернулся и зашагал прочь. Он даже не попытался объяснить мне, как туда добраться! Он удалялся, выразительной спиной выказывая мне свое презрение. Итак… «Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», – сказала Мария. Восемь. Девять. Десять…» Наверное, это было престижно – Одесса! Поэтому нашу Наташу туда и отправили. А как же? Дочка известной писательницы Виктории Токаревой – это вам не хухры-мухры! А чтобы с ребенком ничего не случилось, прицепили до кучи и меня, как старшего товарища. Скажу сразу – задание Людмилы Александровны я провалил и ребенка не уберег: присматривать за Наташей Токаревой в Одессу прикатил Валерка Тодоровский с приятелем, и у них организовалась веселая компания, в которой я оказался лишним. А на следующий год Валера Тодоровский женился на Наташе Токаревой! Он учился на два курса старше нас, в мастерской профессора Киры Парамоновой, вместе с Натальей Бородулиной, моей будущей супругой. Как говорила потом наша Люся по поводу этих событий, Валерка Тодоровский увел из нашего стойла красавицу Наташу Токареву, зато наш кавалер Сережа Бойко в отместку украл из ихнего лучшую девушку курса: женился на Наташе Бородулиной! Обменялись, значит, две мастерские своими Наташами. Но вернемся в 1983-й год… Практику я проходил в отделе информации одесского телевидения, а Наташа Токарева выбрала себе лит-драму. Не знаю, чем она там занималась, только я ездил с водителем и кинооператором «по городам и весям» и готовил тексты для новостных дикторов. Поначалу это было увлекательно и занимательно, – каждый день я с удовольствием шел на работу, предвкушая очередную экскурсию по заповедным местам: «Куяльник», «Январка», рыболовецкие бригады, коньячный завод, сбор черешни, встреча с известным актером, проводы комсомольского отряда на битву за урожай, завод шампанских вин… Наверное, телевизионная практика на ЦТ в Останкино была бы предпочтительней в профессиональном смысле, но Одесса… Я сроду не бывал в этом городе – слышал только от ребят с «военфильма». Они там снимали «болты в томате» про грозовые облака и жили неподалеку, в Ильичевске, который теперь киевские власти, одуревшие от вседозволенности, переименовали в Черноморск – наверное, чтобы своей тупостью повеселить на небесах бессмертных авторов «Золотого теленка». Так вот, ребята с восторгом, в деталях и со смешными подробностями вдохновенно рассказывали на студии все то, о чем Люся просила нас с Наташей Токаревой ни в коем случае не писать в своих отчетах. Но куда же от этого деться? На пляже в тот год было модно играть в волейбол «в кружок». Иной раз собиралось столько желающих на один мяч, что не всякому удавалось до него дотронуться. Вот одна терпеливая девушка получила пас от внимательного незнакомого юноши и со всей накопившейся девичьей силой врезала по мячу своей крепкой ладошкой, после чего улыбнулась галантному юноше и сказала: – Спасибо! – Ха! – сказал в ответ юноша. – В этом городе я не знаю такого дензнака. – Что такое? – удивилась девушка. – Это самый дорогой дензнак в Одессе! Вы что, не знали? – Правда? – удивился юноша. – Тогда дайте мне лучше три рубля, а то со «спасибо» у меня сдачи не будет. Любая приезжая такие слова сочла бы за грубость и могла даже обидеться, но для одесситов это было нормальное начало близких отношений: оба прекрасно понимали, о чем говорили. Поэтому девушка с улыбкой сказала: – Пожалуйста! Из одесского дневника: 16 июля, 1983 года, суббота. Как говорит Кока Синяев, кинооператор с филиала Киностудии Министерства обороны СССР, в командировке о жене – ни слова! №1. В одном приморском городе (вы думаете, это Одесса? Вы думаете, мы играли на пляже в волейбол?) мы просто чистили воблу (ее здесь зовут «таранью») и выпили (семь идиотов) одну лишь бутылку пива! №2. А знаете, что такое, когда вам почти за 30, и в вас влюбляется юная морячка в 14 лет с фигурой Венеры пенной, дочь Посейдона грозного, с глазами желто-серыми, веснушки с облупленным носом, с косою из стали и золота, с чуть хрипловатым голосом, живущая на Молдаванке, Богдана Хмельницкого улица? Я, например, не знаю… №3. …горлица, птица такая, похожа на нашего голубя, изгорлилась вся, изоралась, издергалась вся, извелась, мне не дает покоя, как будто уселась на темя, орет и орет, оглашенная, друга совет своего. №4. «Медузы» Море все испохабилось киселеподобными тварями, как сопли из носа противного, будто бы море простужено! Так думал я и ошибся, увидев окурки у берега, кусок огурца недоеденный и темного хлеба горбушку. Виталик Соколов, ассистент кинооператора с Одесской киностудии, у которого я одно время проживал из экономии денег в общежитской комнате, на втором этаже гостиницы «Экран», – второй и третий этажи гостиницы были отданы под филиал «Куряжа», главной общаги студийцев, расположенной в отельном двухэтажном здании на другой стороне Пролетарского бульвара, – так вот, этот Виталик сказал, что мои вирши кажутся ему какими-то теплыми. Он сидел за письменным столом и читал мои листочки. – Это что? – спросил он, дочитав до конца. – Просто стишки, – пожал я плечами. – Просто стишки? – переспросил Виталик. – Ну да, – отозвался я. – Просто стишки. – Простостишки – сказал он слитно, и поменяв ударение. – От них тепло. Я подхватил: – Одесские простостишки! Под номерами! Виталику это понравилось. Я их так и назвал: «Теплота. Одесские простостишки». Сейчас уже не скажу почему, но не все мои одесские сочинения удостоились номера и звания «Простостих». Простостих №5. «Кто там?» Простой и круглый, нет, не дурак, а мячик, звонкий такой и свистящий, он вас нечаянно тронул? Простите великодушно его за такую ласку! Он так разбудить мечтал вас… Ой! Снова простите ему! Смотрите, как весело рядом смеются и плачут детишки, в песке все и голые пузом, и яхта, смотрите, плывет! А волны хохочут и чешут ребра и пятки пляжу! Идет вся лиловая Лена, а Люся и Катя лежат, и Саша лежит вместе с ними, и все остальные, кто хочет чуть-чуть загореть поскорее. А Дима сейчас подойдет, придет и присядет рядом, и снова начнутся карты, но взгляды упрыгают скоро от козырей с королями на море, на волны, на яхты и на бутылки пива, которые неосторожно торчат из песка в прибое. Проснитесь! Ах, этот мячик! Целует он вас и целует! Нет, право, не надо сердиться. Он ведь простой и круглый. Написано это было прямо с натуры, на Собачьем пляже, где на трех или четырех простынях загорало семь человек из «Зеленого фургона», и я вместе с ними. Актерам перед началом съемок надо было срочно «загримироваться» одесским загаром, а я, видимо, сачковал от практики (или это был выходной). Из тех, кого помню: лиловая Лена – это редактор на фильме Елена Демченко, Саша – актер Александр Соловьев, Дима – Дмитрий Харатьян. А кто такие Люся и Катя, запамятовал. Наверное, их девушки или жены. Там многие актеры были с женами и даже с детьми. А как же? Море, солнце, пляж, песок! В гостинице «Экран» меня поселили в пустующий двухместный номер, и я какое-то время вольготно там проживал в одиночестве. Потом приехала киногруппа на съемки фильма «Зеленый фургон», и ко мне подселили актера Льва Перфилова. А может, наоборот: меня подселили к нему в номер, а потом он уехал, отмаявшись в съемке своего эпизода, и я остался один. Простостих №6. Если у вас украли одежду – не падайте духом! Одежда лишь тряпка, не совесть, найдете себе другую. Простостих №7. «Память» Вот папиросы «Сальве». Вы ими курили когда-то, помните, там, в Одессе? Как, вы уже забыли? Простите… А, может, не вы… Собачий пляж – это дикий пляж за углом Одесской киностудии. Сначала вы идете по бульвару, потом сворачиваете в Кирпичный переулок и топаете до самого конца. Там кафе «Взлетная» нависает над обрывом своей посадочной полосой со столиками, зонтиками от солнца, утомленными клиентами всех полов и возрастов, подтаявшим мороженым в вазочках и сухим вином в запотевших бутылках. Осы вьются над сладким пирожным в руках у трехлетнего малыша, и он недовольно басит перемазанным ртом: – Мама, мухи… Сразу за кафе – резко вправо и по траверсу вниз, метров триста, среди низкорослых шелковиц (тутовых деревьев) и диких маслин (на Байконуре их называли «серебристый лох»). Нет, если хотите, можете спускаться по каменным ступенькам аж до самой Трассы здоровья, но на Собачий пляж никто так не ходит. Мы весело коротали время, валяясь под солнцем на Собачьем пляже – ребята-актеры из группы «Зеленого фургона», а вместе с ними и я. Актеры доводили свои телеса до нужной кондиции – сначала сгорали, потом облуплялись и снова сгорали. За этим процессом строго следила редактор Лена, сама загоревшая до недосягаемой темноты. «Зной» Солнце, простое солнце прорвалось сквозь небо к пляжу. Разом все задымилось и тронулось, даже умом, даже последней подстилкой, бутылкой воды и шляпой – тронулось, стронулось с места, в пучину морскую сползло. *** Червяк не дополз до родины, до своей навозной берлоги. Его приласкало солнце. И умер он в аромате травы, листвы и цветов. *** К телу прилипли разные родинки-точки песчинки, звезды-кристаллы на небе загара щеки и плеча. *** Скаты лижут камни мостовой. Сладострастно им мотор урчит. Кто там едет справа? За тобой? Жадное до прелестей такси. Танго «Глечик» Нет, мы не пели, а пили. Нет, это пели не мы. Мы уж давно онемели, спиртом сожженные рты. Пели совсем молодые. Мы просто слушали их. Кто-то играл на свирели. Кто их поймет, молодых? Рядом все шамкало море, старая сводня и смерть, радость курорта и горе, в пропасть открытая дверь… 19 июля. Вторник. День рождения В. В. Маяковского. В душе – ни одного седого волоса. Не мужчина, а облако в штанах. «Адеса» Мы не пили «шипучее» летом на песке разогретом солнцем, охлажденное и вспотевшее, из стаканов, украденных где-то. И не ездили мы по городу, задохнувшись под мышкой трамвая стародавнего, антикварного, пропотевшего, мокрого, грязного, громогласного и звенящего, с пеной у рта эпилептика. И не шлялись мы просто по улицам, изучая все лица прохожие, и дома, и скверы, и надписи – все такие ни с кем не схожие. Не влюблялись мы, не волочились, не кутили, не ели, не пили… Чем же там мы тогда занимались? И зачем бы нас мамы родили? Простостих №8. «Одесский трам». Меня взял под мышку трамвай. Он вас тоже брал иногда, когда ваш шофер заболел, а может, уж так получилось. Меня взял под мышку трамвай, и пять минут за четыре проехал он, как никогда, назло всем законам Вселенной. Потели там все, как всегда. Простостих №9 Опять я не знаю, что надо. А надо мне женщину рядом. Просто чтобы была. Чтоб целовать иногда. Простостих №10. «Этот вечер…» Черная ночь. А девушки в белых платьях. И юноши рядом, суровые как мужчины, светят огнем папирос. А по бульварному камню скользят за своим же огнем скользкие автомашины. И на друг друга стараются все не смотреть в этот вечер. Простостих №11 Здесь есть такие девушки! В Москве ты похожих не сыщешь! В Москве они все бы – актрисы! Не много таких в Москве! Я, честное слово, не вру. От их обаянья мужчины шалеют и кажутся глупыми, а мальчики выше становятся и шире в плечах, и смелее, как будто идут на цыпочках. А ты, хоть и был всегда глупым, на этот раз поглупел! Простостих №… (текст утерян) Кураж в «Куряже», на Шалашный за водкой бульваром скользким фара несется… 22 июля, пятница. Осенняя школа игры на водосточной трубе Осень открыла школу игры на барабанах крыш и водосточных трубах. Мы вышли в партер мостовой и аплодисментами брызг соединились с исполнителями. Литавры грома ударили в последний раз, – и заструилась грустная река последних восторгов. Ноги промокли от слез. Башмаки хлюпали носами. Грустно, грустно, грустно. Пора, пора, пора. Расстанемся, уйдем, исчезнем. Навсегда, навсегда, навсегда. Обедать с Собачьего мы ходили наверх, на проспект Шевченко, в филиал Межрейсовой базы моряков, в столовую с белыми скатертями и вежливыми официантками. – Что у вас на первое? – Борщ и суп с клёцками. – Суп вкусный? – Суп я не ем. Это раз. Суп можно сварить из чего угодно. А борщ – это же продукт. Я хочу, чтобы люди ели вкусно. Сегодня наш праздник – День работников торговли. Сегодня же воскресенье, 24 июля. После обеда мы спускались к морю уже не по Кирпичному переулку, поэтому обязательно проходили мимо кафе «Глечик». А однажды зашли… Припев к танго «Глечик» Ищу Марию Денисову. Не его. Себе самому! Спой про Марию, Владимир. Спой про Одессу и вечер. Спой, как тебя разлучили. Спой про Марию и «Глечик». А потом наступили «суровые» будни, и мы перестали загорать всей нашей дружной веселой компанией на Собачьем пляже. У ребят начались интенсивные съемки в «Зеленом фургоне», а я вернулся к своей работе на одесском телевидении. По заданию отдела информации я продолжил мотаться по городу и области на потрепанном телевизионном УАЗе. Водитель отменно рулил, оператор снимал, а я собирал «на карандаш» соответствующий материал и вечером писал дикторские тексты для утренних новостей. Но уже без особого удовольствия и рвения. На этой практике я познакомился с Михаилом Вершининым, ассистентом кинооператора с Одесской киностудии. Очень скоро он станет одним из лучших моих друзей – наравне с Володей Сельницким и другими немногими. «На болоте» (Первому и последнему президенту СССР и всем другим капитанам) Я последний глоток из помойного сделал ведра. Вместе с солнцем гляжу равнодушно в замшелую палубу. Вся команда меня обманула и бросила. Вон другие – уходят свои бороздить океаны, а на желтом болоте мой зеленый от грусти фрегат тихо тонет, даже тряпочки вымпелов не шевельнутся от грязи. Вот одна паутинка дрожит, серебрится, зацепилась откуда-то, к берегу тянет, затянуться трясиною нам с кораблем не дает. Хочется что-то по этому поводу спеть, но ведь нет уже голоса, и поет эту песню другой и счастливый: «Ну и дела! Солнечным августом запросто держит земля мой издохший фрегат лишь одной паутинкой осенней!» А мне что же делать тогда, когда предали все, безголосому? Вот что! Придется тебе, капитан, без корабля потонуть – одному! Как ни противно – а надо. Воздух густеет и превращается в воду. Я боюсь поперхнуться, стараюсь почти не дышать. Но ведь я же не рыба, и жабры мои никуда не годятся – видно, нет их совсем. Но я все же… Обманным путем… Еле-еле… Вдыхаю чуть-чуть этот воздух. Еще и еще… Привыкаю! И так – погружаюсь… Как в море… И не замечаю, что уже потонул в самом деле, переполненный до языка этой желтой болотной водой. (19-27 авг. 1991, Одесса) «Как я не люблю Одессу» (Эмоции гостя по Одессе) Когда я приезжаю, Одесса плачет горючими слезами… Это правда. Я даже зонт перестал брать, зная наперед, насколько горючи бывают такие потоки: и сверху, и снизу, и слева, и справа, и в лицо, и в спину. Какой уж тут зонт! Потом, успокаиваясь, Одесса всхлипывает пару дней и, еще не просохнув от слез, являет мне свою чистую после дождей улыбку. В этот краткий миг она трогательна, прелестна и очаровательна как ребенок, – тем более что уже совсем скоро этот миг проходит, и страстный жар переполняет все ее закоулки… Тогда она глядит на меня своим вожделенным оком сквозь трепещущие ресницы платанов и кленов Французского бульвара… …вздыхает на склонах серебристым запахом диких маслин… …трепещет сладкими губами и складывает их в улыбку собачьего пляжа… Это – призыв, зов, которого невозможно не заметить, – и я замечаю его! И во мне рождается ответный огонь… Мы тянемся друг к другу – два пламенных языка… Сейчас мы соединимся… Она стонет под моим телом, и я тоже готов заорать от наслаждения… Сейчас мы испепелим друг друга в объятиях! Но море… Какая ж Одесса без моря? Это же – Море! Море вскипает и пенится как бульон, из которого родилась Афродита, когда накатывает на наши сплетенные тела, на наше раскаленное вожделение… Так закалялась сталь… Так закалялись наши с Одессой чувства… Мы научились многое прощать друг другу за годы наших встреч и расставаний… Только не подумайте, что это – признание в любви. Нет. Я не люблю Одессу. Какая любовь? Мы же взрослые люди! Когда-то давно, в первый свой раз, я влюбился в нее как мальчишка, даже не помышляя ни о какой взаимности. Это было прекрасно! Потом это прошло. Были другие чувства. Была даже ненависть. Но и это прошло. Теперь то, что существует между нами, нельзя обозначить никаким словом. Такого слова люди еще не придумали… Кто-то сказал, что в начале было Слово. Неправда! В начале было Ощущение. Оно породило Чувство, которое уже потом научилось выражать себя Словом. Так было и у нас с Одессой… Но теперь в наших с Одессой отношениях слова давно ушли на задний план, уступив место чистым ощущениям и действию. Мы не знаем, что сказать. Мы просто молчим… Ревнивая до-смерти, Одесса забирает у меня лучших друзей – и просто знакомых – и ничего не дает взамен. Мне остается только скорбеть об утратах… А вот в материальном плане она не скупердяйка: однажды она отняла у меня 50 баксов – это были все мои деньги на то время и мне пришлось одалживаться – «кинула» как последнего лоха! А спустя несколько лет позволила «кинуть» себя на сотню. Сама доброта… Но друзей моих Одесса не возвращает: все они теперь на Таировском, вечные там поселенцы… Я не завидую одесситам. Одни из них пользуют Одессу, как тарань с пивом; другие набивают золотом ее «Чумки» свои дырявые карманы; третьим вообще не на что пожаловаться, но они жалуются; четвертым пожаловаться просто некому, даже поговорить не с кем… Мне всех их нисколечко не жаль! Тем более что и себя я ни капельки не жалею. Эти люди недостойны жалости, они достойны восхищения! Не надо говорить. Слова все сказаны. Остались чувства, действия и ощущения. Не будем повторяться. Все пройдет… Вот и это время прошло. Обратный билет – на кармане. Прощальная поляна накрыта – и неважно кем и где! – стаканы наполнены. Скоро поезд… Когда я уезжаю, Одесса тоже плачет горючими слезами. Бывает, что пуще прежнего. Потоки смывают в море человеческий мусор. Падают деревья на Французском. Град побивает фрукты, крыши и стекла… Я не прощаюсь, Одесса, перестань плакать! Через год я вернусь, – и все повторится опять… Так уж у нас повелось, а это уже больше двадцати лет… Не унывай и не плачь так много, Одесса, а не то смоешь сама себя в море! До следующей встречи, проказница! Весь твой, Гость. (Ильичевск – Малая Долина – Одесса, июнь-июль 2005 г.) «Вчера я плакал» (Сентиментальное приключение безжалостного сердца) Я вчера плакал – затопил слезами весь Ильичевск… Я ревел так, как не ревел бы на собственных похоронах. Начал я с того, что собрался в устрашающие черные тучи. Я устроил циклонический хоровод над степью, завертел эту черную медузу широким торнадо – от Белгорода-Днестровского до Одессы – и двинулся из степи к морю. Продвигаясь к побережью, я увидел, как засуетились на всех пляжах, глядя на меня, самые внимательные из отдыхающих, бездельники. Тогда – для пущей важности – я поднялся ветром и стал вырывать из песка пляжные зонтики, сметать подстилки, полотенца и матрацы. Так я предупреждал, чтобы люди убирались подобру-поздорову, от греха подальше. Зачем мне безвинные лишние жертвы? Напоследок я уронил на раскаленную твердую землю редкие крупные слезы. Это были горькие слезы, замечу я вам… Уронил – и коварно затих. А потом… Ну? Кто не спрятался, – я не виноват! А потом я – взревел! Ураганный ливень слез обрушил я на побережье Старого Бугова, Радужный залив, на Ильичевск, на весь район. Досталось, наверное, и моей любимой Одессе… Так я скликал на тризну всех своих союзников, берегинь и ангелов-хранителей, чтобы они приняли участие в моем горе – вкусили, оплакали, успокоили бы меня и успокоились сами. И не стали бы жестоко мстить за мою утрату… Сколько времени мы куролесили в тот вечер, я не запомнил. Потом успокоились, уронили последние слезы и стали прощаться. Первыми меня покинули ангелы-хранители – этакие повзрослевшие эльфы. У них и без меня забот хватало в ту ночь. Потом ушли берегини – защитники из сумеречных славянских столетий. У этих тоже дел было невпроворот. А вот союзники – темные неорганические существа из других миров – уходить не торопились. Они никак не хотели успокаиваться. Они рвались наказать, отомстить, уничтожить… За что, спросите вы, устроил ты это безобразие, Серёжа? Кто так провинился перед тобой? Я вам отвечу. Я скажу вам всю правду. Это была тризна по моей только что народившейся и безвременно погибшей любви. Устроив «это безобразие», я успокоился сам и постарался «этим безобразием» успокоить своих покровителей, чтобы они не стали мстить той, что убила в моем сердце мою к ней любовь. Они очень безжалостные защитники, мои покровители! Вот зачем я устроил все это… Итак, ангелы-хранители и берегини ушли, а союзники уходить не торопились… Странно, что они вообще заявились на тризну. Обыкновенно они исполняли свои мстительные замыслы без моего ведома и согласия. Они всегда отвечали моим обидчикам и никогда не спрашивали на то моего дозволения… Союзники не успокаивались довольно долго. Они рвались наказать несмышленую глупышку, которая отвергла мою любовь и разбила мне сердце. – Она назвала его слишком старым для нее! – возмущались одни. – Да она сама для него стара! – сокрушались другие. – 27 лет – и ни разу замужем! – Она просто дура! – кричали третьи. – Чтоб у нее чирей на лбу выскочил! – Мы нашлем на нее проказу! – Нет, мы пошлем ей жениха, которого она себе воображает, – обещали самые коварные, – и она век будет томиться и мучиться в золотой клетке, пока не иссохнет, зачахнет – и не поумнеет! Союзники шумели довольно долго. Наконец, обратили внимание на меня. – Как зовут эту мегеру, Серёжа? – Да, брат, как имя этой душевной уродины? И есть ли у нее фамилия? Мой твердый отказ выдать имя девушки вызвал у них приступ дикого хохота, – при этом во многих районах Одесской области вышли из строя электросиловые подстанции и начались перебои с водой. Чтобы успокоить союзников, пришлось согласиться на герпес – легкую простуду, что к утру выскочит у нее на верхней губе, на сорванную на ступне мозоль, да на солнечный неприятный ожог. На том вроде бы и порешили, но тут вдруг самый жестокий и грубый союзник выступил вперед: – А мне по барабану ваше согласие! Остальные опешили: – Но мы же союзники… – А мне по барабану! Месть – не его дело. Вы что, забыли? Он лишен зависти и мести. Вот в чем состоит наш союз. Месть – это наша прерогатива. – Но у нас соглашение… – Да задолбала меня ваша музыка! Никакого консенсуса не будет! И никто ничего не мог с ним поделать… Когда мы расставались, старший из союзников пообещал следить за своим не в меру диким соратником, чтобы вовремя предотвратить глупости, на которые тот способен. Но вы же знаете, чего нынче стоят обещания союзников! Теперь, когда я не испытываю к своей обидчице никаких чувств, чувство вины караулит меня, готовое наброситься при первом же удобном случае и крепко покусать. Господи, если бы только это могло ей помочь! Но… Увы! Дела союзников не в моей власти. Ураган собрать или, наоборот, тучи разогнать – это пожалуйста! Но бодаться с союзниками – извините… Бедная девушка Настя, даже я не представляю, что с тобой может произойти… А вдруг обойдется? Кто знает… Не будем гадать! Лучше пожелаем ей удачи. Она ей пригодится. А если Настёна к тому же найдет камень «куриного бога» – естественный камушек с естественной дырочкой, – то шансы выйти из этой передряги с минимальными потерями у нее многократно возрастут. Будь мужественной, Настасья! Ищи свой камень, девочка. И впредь будь внимательной в желаниях, чувствах, мыслях, словах и поступках. Спасибо тебе за то, что ты напомнила моему безжалостному сердцу про любовь – хотя бы и таким жестоким способом. Благодарю и желаю удачи! Вот так я плакал еще вчера. А сегодня – сияю спокойствием как солнечный диск на безоблачном небе. И сердце бьется в такт с волной о морской песок. А память утекает в прошлое, которого не жаль. Всё это просто сантименты… Жизнь продолжается, господа присяжные заседатели. Командовать парадом буду я! (Одесса – Ильичевск – Старое Бугово, июль 2008 г.) «Выкидыш» Мишка Вершинин окончательно «забил» на ВГИК и перестал ездить на вступительные экзамены. Несколько предыдущих лет он с легкостью одолевал предварительный конкурс, допускался до экзаменов, приезжал – и не набирал нужных баллов. С регулярной настойчивостью он пытался поступить на наше сценарное отделение сценарно-киноведческого факультета. Последний раз он поступал в 1989-м году в мастерскую профессора Киры Парамоновой и кинодраматурга Исая Кузнецова, которую пять лет до этого успешно закончила Наталья Бородулина, моя тогдашняя супруга. Мишка снова схлопотал «трояк» по английскому или по истории (или по тому и другому разом) и не прошел по конкурсу. Как мы его только не уговаривали остаться, как не успокаивали, расстроенный Мишка собрал вещички – значит, не судьба! – и укатил к себе в Одессу, где работал на Одесской киностудии ассистентом кинооператора. А зря! Профессор Кира Парамонова хотела зачислить Мишку в свою мастерскую, не смотря ни на какие баллы. Она по-настоящему расстроилась, когда узнала, что ее «этот Пушкин», «этот умница», «ай да сукин сын!» – достаточно посмотреть на фотографию Мишки Вершинина: гримировать не надо, вылитый Александр Сергеевич! – мало того, что он провалил общеобразовательные, так он еще и сдался и трусливо сбежал. Оба они были «убиты»: Кира Парамонова в Москве – Мишкиной слабостью и предательством, Мишка Вершинин в Одессе – последним упущенным шансом… Что-то в нем надломилось в тот раз, и он «забил» на ВГИК окончательно и бесповоротно: всё, хватит народ смешить! Так внушила Мишке его молоденькая, железная как кнопка, ревнивая жена Светка Юдина, вчерашняя школьница. Лучше бы он на ней не женился! Но Миша не мог не жениться, – ведь она жила в соседнем подъезде и была дочкой замечательного человека – дяди Бори, прекрасного шахматиста, юмориста, выпивохи и офицера советской армии… На другой год, в 1990-м, Мишка Вершинин прошел курс вождения, сдал на права и решил после окончания очередных съемок купить себе автомобиль. Тем летом он работал вторым оператором на фильме под названием «Выкидыш», зарабатывал приличные деньги по трудовому соглашению, к тому же ему маячила солидная премия после окончания фильма, – так что идея с автомобилем не была пустой фантазией, а имела крепкую финансовую подоплеку. Оператор-постановщик этой картины Сергей Колбинев тоже выбирал себе авто для покупки и после некоторых колебаний остановился на вишневой «девятке». Тогда Мишка решил застолбить себе скромную «восьмерку». Но не сразу. Поначалу оба они хотели приобрести по невзрачной микролитражке «Ока-КамАЗ» – просто ездить на съемочную площадку, «что бы было на чем». Я на этом «Выкидыше» работал ассистентом режиссера – коробки с отснятым материалом таскал на проявку в Киев и на печать в Одессу. Да еще за «свежей» кинопленкой ездил на фабрику «Свема» в город Шостку Сумской области – обменивал на камазовские колеса. И все на своем горбу! Съемки проходили в Набережных Челнах, на Рижском взморье и в Карпатах. На Рижском взморье меня развеселили нудисты. Мы должны были там снимать массовку – человек триста голых тел. Наш «Икарус» заглох на подъезде к их лежбищу – застрял в песках соснового бора, и эти папуасы помогали нам тащить наши пожитки и аппаратуру. Вечером у дружного костра их активисты разглагольствовали с нами о собственной свободе и нашей закрепощенности. А на другой день отказались выходить на съемку, мотивируя тем, что мы тоже должны раздеться. Вот тебе и «свобода»! Еле отбрехались. Но вернемся к автомобилям кинооператоров… Режиссер-постановщик и автор сценария фильма «Выкидыш», недавний выпускник заочного отделения сценарного факультета ВГИКа Юрий Манусов был родом из Набережных Челнов, которые очень непродолжительное время назывались город Брежнев – в честь умершего в 1982-м году Генсека. Некоторые из молодых жителей, которые даже понятия не имели, кто такой был этот Леонид Ильич, не догадывались, что название их населенного пункта как-то связано с его фамилией, и были сильно расстроены, когда городу вернули прежнее название. Ударное слово «Брежнев» ни с чем иным, кроме слов «берег» и «безбрежность», у них не ассоциировалось. А тут – какая-то размазня: Набережные Челны! У нас в киногруппе появится парочка таких, но не сейчас, а на следующем фильме, зимой, про снежного человека. Дело в том, что Манусов получил на свой «Выкидыш» пару лимонов американских баксов, которые щедро отвалил из заводских фондов директор автогиганта на Каме. А получилось так: На конкурсном показе в Набережных Челнах некие великобританские представители культуры высоко оценили манусовскую самодеятельную короткометражку и сравнили автора с английским кинорежиссером Питером Гринуэем. Присутствовавший при этом маэстро отечественной кинематографии намекнул оказавшемуся здесь же директору автогиганта, что, мол, неплохо бы поощрить начинающего товарища и поддержать – то есть, выделить средства на «полный метр». Директор, конечно, расщедрился и брякнул, что, мол, дам, сколько надо. А когда узнал, сколько надо, крякнул с досады, но на попятный не пошел и деньги выделил. Так появились два лимона (которых, если честно, хватило бы на скромный бразильский сериал). Под них была создана в Набережных Челнах целая киностудия, на которой, правда, кроме бухгалтерии ничего не было. Зато были деньги. Короче, на эти бабки будет снято аж три фильма, два из которых – уже после «Выкидыша» – снимет бывший директор манусовской картины по имени Сергей Пестрецов. У Манусова в фильме «Выкидыш» худо-бедно, искусство будет присутствовать. На мой взгляд – даже слишком. А вот о двух других фильмах – ничего хорошего сказать не могу. Но съемки были веселые. На втором фильме и появились эти два молоденьких крепыша нового поколения – патриоты города Брежнева и поклонники полного контакта в восточных единоборствах – готовые бойцы для местных бригад. На третьем фильме их число возросло еще больше, и меня уволили – чужой рот у своей кормушки: – Зачем нам гастролеры из Москвы, если мы сами с усами? Мы что, не знаем, куда деньги потратить? Кина снять не сможем? Еще как сможем! У наших тоже руки, откуда надо… Примерно так рассуждали на новоиспеченной киностудии. Но вернемся «к нашим баранам». Когда выяснилось, что на КамАЗе кроме дармовой «Оки» местного производства можно приобрести дефицитные «Жигули» любой модели, наши операторы переориентировались, подняли планку и решили не скупиться. В конце концов, «Выкидыш» кончился, и все деньги за него были выплачены. Оператор Сергей Колбинев ожидаемо приобрел малиновую «девятку». А Мишка опять оказался «в пролете». Снова, как и со ВГИКом, с Мишкиной машиной ловко расправилась юная железная Мишкина жена Светка Юдина. Она потребовала от супруга домашних трат такого масштаба, что в результате не осталось денег даже на подержанную «Оку»… Тогда одессит Мишка – с упорством Сашки Базина из Москвы – сосредоточился на воспитании дочки Маши и продолжил отучать ее от пошлых одессизмов, которые навязывала ей железная мама Света. Точно так же Сашка Базин, мой одноклассник, запрещал своему сыну Даниле разговорные американизмы типа «вау!», которые использовала в своей речи Базинская жена Карина. Базин с легкостью чистил речь своего сына, тогда как дела у Мишки Вершинина шли со скрипом. Одессизмов в Одессе оказалось гораздо больше, чем американизмов в Москве. Они были разлиты по всем закоулкам и отравляли атмосферу города не хуже морового поветрия. Благоразумней было бы просто сбежать отсюда. Но Мишка об этом даже не мечтал – набегался, имея в виду свои рывки в Москву и ежегодные поступления во ВГИК. Благодаря талантливым мастерам типа Исаака Бабеля, Михаила Жванецкого или Романа Карцева, перлы и алмазы одесского юмора в свое время были извлечены из городской словесной канализации, очищены и огранены и явлены остальному миру как одесские жемчужины и бриллианты. Эти бабели-жванецкие-карцевы были неподражаемыми гранильщиками и ювелирами! И они сотворили миф – про Одессита с большой буквы. Мишка гранильщиком слова так и не стал. Он оказался прирожденным ассенизатором! Полагая, что раз уж малороссийской пошлостью дышал здесь каждый уголок и отравлялся каждый житель, он решил, что борьбу с этой заразой надо начинать с личной гигиены в своем собственном дому. И дело касалось уже не только речи или интонаций – дело шло о мировоззрении! Летом 91-го года съемки всех трех «выкидышей» были завершены, наступил монтажно-тонировочный период, и мы с Мишкой отправились гулять по его родному городу. В этот день мы с утра пошли по кафешкам, винаркам и наливайкам – прямо от Мишкиного дома на Щорса, где в соседнем продуктовом магазине заказали и выпили «две двойные половинки» кофе и по пятьдесят коньяку и двинули дальше. Мы не пропускали ни одного подвальчика или магазинчика до самой Соборки, на которой в детстве Мишка играл в шахматы «на интерес». Однажды его там чуть не побили, после того как в очередной раз он, ребенок, «обнес по-крупному» взрослого именитого игрока, а уж когда проведали, что он кандидат в мастера по шахматам, путь на Соборку был ему заказан окончательно. В тот раз на Соборке было тихо и безлюдно. Как-то скучно было на Соборке этим утром. Не было ни горластых футбольных фанатов, ни грохочущих костями доминошников на скамейках, ни тихих шахматистов, Мишкиных врагов. Ни даже этих новоявленных в Одессе «жовто-блакитных», выступающих за «самостийность» и «незалежность» – со своими флагами, транспарантами, значками и громкоговорителями. Мишка их не переваривал, они вызывали у него изжогу и чувство брезгливости. Он их просто терпеть не мог, как квинтэссенцию одесской пошлости. Говорить с ними было бесполезно, потому что слушать они умели только самих себя. И Мишка перестал с ними общаться, хотя поначалу подходил и пытался приводить свои аргументы в ответ на их доводы. Но разве можно о чем-то договориться с фанатиками? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sergey-v-boyko/plyasoha-odesskie-hroniki/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.