Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы

Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы Валерий Николаевич Ковалев Каждый молодой человек должен послужить в военно-морском флоте. А именно – в подплаве. Там дают вино, красную икру и шоколад, по утрам делают физзарядку, а вечером гуляют под барабан. Ну и конечно занимаются модным сейчас экстримом в морях и океанах. На флоте всегда весело до упада -мама не горюй. Свидетельство тому, эти рассказы,байки и стихи, написанные автором с натуры. Содержит нецензурную брань. Валерий Ковалев Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы Не служил бы я на флоте, если б не было смешно. (из морского фольклора) Игры настоящих мужчин После очередного возвращения с моря, а это было накануне воскресенья, замполит нашего подводного крейсера Башир Нухович Сокуров, дабы поднять боевой настрой моряков, организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната. Этот вид спорта культивировался на флоте издавна и по популярности стоял тогда на втором месте после забивания козла. Были сформированы две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5 (механиков), а во вторую мореходов из так называемых «люксовых» подразделений, куда входили минеры, радиометристы, химики и прочая флотская аристократия. В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников. Боцмана притащили мягкий швартов,    растянули по пирсу и намалевали там разграничительную линию.  Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные стороны. Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то в одну, то в другую сторону. Все это сопровождалось восторженными криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки. Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с экипажным силачом Ксенженко. Однако ни тут-то было. Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону. Этим маслопупы не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные, во главе с матерящимся Ксенженко, были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее. В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из "уток" пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке «Желудок». В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали. Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. За давностью лет фамилию я его запамятовал, но отлично помню, что был он москвичом и внешностью напоминал херувима. На этом все его достоинства исчерпывались. Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой корабельные  начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он никогда не умывался и постоянно что-нибудь жевал. Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит  Желудка  мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения. На   флотилии  между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш "Гаргантюа" со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей других дивизий  и был допущен к встрече с местной знаменитостью. То был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличие от тощего Желудка весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды. По условиям соревнований, победителем считался  тот, кто быстрее съест все то, что перед ним поставят. Встреча состоялась после ужина в   варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде, при большом стечении желающих поразвлечься. Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики. Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что продаются сейчас, а настоящие флотские котлеты – сочные, из настоящего мяса и величиной с небольшой кулак. Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал,  "Еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет!" После чего прямо из соска выдул целый чайник компота и ангельски улыбнулся. Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение. В казарму мы возвращались затемно, гордые победой и бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя. Воришки Северодвинск. Беломоро – балтийская ВМБ. Бригада строящихся кораблей. Наш экипаж завершает государственные испытания атомного подводного крейсера нового поколения, а между морями обретается в порту, на древней плавбазе «Иртыш». В один из таких дней, нас с Витькой Допиро вызывают к помощнику командира, который сообщает, что мы назначаемся вестовыми в офицерскую кают- компанию, или как говорят на местном «эрго» – гарсунами. Эта новость нас не особенно радует, и мы пытаемся отказаться под разными предлогами. Но помощник непреклонен и уже на следующий день, облачившись в белые курточки, мы с приятелем кормим наших офицеров и мичманов в кормовой кают – компании плавбазы. Это обширное помещение размером примерно в сорок квадратных метров, с длинным массивным столом в центре и вращающимися креслами вокруг. Вдоль его стен тянутся мягкие кожаные диваны, в углу стоит пианино, на иллюминаторах бархатные занавески. Рядом с кают-компанией небольшая подсобка (гарсунка), в которой хранятся бачки, термосы, столовые приборы и всякая дребедень, необходимые для кормления офицеров и мичманов. Понемногу освоившись на новом поприще, мы внезапно уясняем целый ряд выгод для себя. Во – первых, по утрам не нужно бегать на зарядку. Во – вторых, после кормлений остается прорва свободного времени. В третьих – мы становимся обладателями множества  продуктов, которые не поедают офицеры. Это масло, сыр, печенье и колбаса. Короче для нас с Допиро наступили золотые деньки. Мы всласть отоспались, питались в основном деликатесами и здорово набрали в весе. Как всякий уважающий себя «гарсун», с помощью умельцев с плавбазы Витька сделал себе несколько флотских наколок и отпустил усы. Один раз в неделю нас увольняли в город, где за полученные от интенданта деньги мы покупали для офицерского стола различные фрукты и сладости. Почти всегда оставалось и на бутылку портвейна, которая неспешно распивалась в укромном месте. После ужина, занеся ребятам в кубрик что-нибудь из продуктов, мы уединялись в кают-компании, где Витька овладевал искусством игры на пианино, а я с увлечением читал «Морские сборники», которые выпрашивал у офицеров. Однако вскоре наша райская жизнь нарушилась. Стали пропадать вареные яйца, которые мы каждый вечер получали на завтрак для офицеров и мичманов. Хранились они в подсобке, в стоявшем на палубе большом лагуне. Ключи от нее были только у нас. За ночь исчезало до десятка и никаких следов. По утрам, обделенные полагающимся им по приказу Главкома продуктом, командиры начинали брюзжать и выражать нам свое недовольство, требуя этот злосчастный эмбрион. Причем делали они это не от скупости, а из принципа, положено – отдай. И неважно, что зачастую яйцо не съедалось, оставаясь сиротливо лежать на тарелке. Оно должно быть выдано. Такой вот порядок. Несколько раз мы выходили из положения, выпрашивая недостающие яйца у коков на камбузе, однако кражи не прекращались. Неуловимые воры продолжали разрушать наше благополучие. Ими оказались крысы. В один из поздних вечеров, мы как обычно сидели в кают-компании. Виктор проявлял отснятую накануне фотопленку, а я, сидя на диване и дымя папиросой, размышлял, как изловить вора. Свет у нас был вырублен, а в подсобке горел. Внезапно там послышался какой-то шорох и у стоящего на палубе лагуна, до верху наполненного яйцами, появилась огромная крыса. Я легонько толкнул приятеля в бок и указал пальцем в сторону подсобки. Поводив усатой мордой по сторонам, грызун ловко взобрался на лагун и носом столкнул с него одно яйцо. Затем спрыгнул вниз, обхватил его лапками и опрокинулся на спинку. Тут же откуда-то появились еще две крысы поменьше, которые зубами ухватили ворюгу за хвост и потащили его в дальний угол подсобки. Там вся компания носами затолкала яйцо за отставший плинтус и вновь вернулась к лагуну. На наших глазах крысы проделали эту операцию еще несколько раз и исчезли, как только почувствовали неладное. Плинтус мы тут же укрепили и долго обсуждали увиденное. То, что эти грызуны очень умны, не новость. Однако, чтобы дать такое представление, нужен и богатый опыт. Не иначе, как та крыса была ветераном судна, может быть еще с военных времен. После этого случая кражи прекратились, но было поздно – «хлебных» должностей нас лишили и вновь водворили на лодку. Чтоб служба раем не казалась… Наколки – Во-во, именно так и малюй, – встряхнув вороным чубом, затягивается беломориной Жора Юркин и  стряхивает пепел в иллюминатор. Высунув кончик языка,  и сощурив прозрачные глаза, экипажный художник Витька Бугров, макая в пузырек  с  черной тушью  умыкнутое у штурманов стальное перо «рондо»,  изображает на   листе  кальки  свой  очередной  шедевр. На  нем  силуэт атомной  подводной лодки, на фоне «розы ветров» и земного шара,      а внизу, витиевато выполненный  вензель «КСФ» Потом все это будет перенесено  на предплечье очередного клиента, обколото  тремя, связанными вместе иглами  и станет подтверждением его славной службы в подплаве Северного флота. Этот самый клиент  и мой ближайший друг Витька Допиро,  сидит напротив Бугрова, шевелит кошачьими усами  и с интересом пялится на шедевр. – Слышь, Бугор, – уважительно обращается он к художнику. –  А ты можешь    изобразить кочегара, как у боцмана на жопе? – Могу, Витек, могу, –  мечтательно бормочет тот и  принимает от Жоры дымящийся бычок. У боцмана, мы видели в бане, на левой ягодице выколот  забавный кочегар в тельнике, в руках у которого исчезающая в определенном месте кочерга, а на правой, вырывающиеся оттуда клубы пара. При ходьбе все это приходит в неповторимую гармонию  и вызывает у зрителей неописуемый  восторг. Наколки  на всех флотах мира  существуют со времен Колумба, и наш, Северный, не исключение. Они есть у многих офицеров, мичманов и  даже   адмиралов. Не так давно   на лодке побывала комиссия из Москвы, возглавляемая Главкомом,  и на пальцах одного из сопровождавших его адмиралов было выколото «ВАСЯ». – Ну, вот и все, –  удовлетворенно хмыкает Бугор, и мы с интересом  рассматриваем  его очередное творение. – Молоток! –  хлопает художника по плечу Жора  и, аккуратно свернув кальку, передает ее Витьке. На следующий вечер, после ужина, мы втроем – Жора, Витька и я,  идем в плавбазовскую  баталерку.  Там нас уже ждем местный спец по наколкам  – Степка Чмур. – Ну че, принесли?  –  вопрошает он и кивает на стоящие у стола «банки». Мы молча усаживаемся, Витька поочередно извлекает из-за пояса   наполненную доверху плоскую флягу с «шилом», а из кармана,   исполненный Бугром рисунок. – Тэ-экс, поболтавв руке посудину,  разворачивает Степан кальку. – Путевая трафаретка. Колем? – Ну да, –  солидно кивает  Жора, а Витька   с готовностью стягивает  с плеч робу вместе с тельником. На выпуклой груди, справа,  у него уже красуется Нептун с  русалкой, наколотые еще в учебке, а на правой, хорошенькая головка девушки. Между тем Чмур готовится к операции, и  на столе поочередно возникают  многоцветная шариковая ручка, плоская жестяная коробка с иглами и   флакон с  синего  цвета густой жидкостью. – Личная рецептура, – свинтив с него крышку, сует Степка флакон в нос Витьке. – Жженая резина, спирт и чернила. – А я   от нее, того,  не гигнусь? –  с сомнением нюхает   тот  смесь. – Не ссы, Витек, – подмигивает ему Чмур. – Все будет  как в лучших домах ЛондОна! Садись-ка  ближе. Верить Чмуру можно. Добрая половина плавбазовских щеголяет мастерски исполненными  им  наколками,  и  у Степана  нет отбоя от ценителей  художественной росписи. Допиро  с готовностью усаживается рядом с мастером, тот хватает его за руку и, поглядывая на рисунок, быстро воспроизводит его синей пастой  на  левом предплечье. – Ну, как? – Глаз – алмаз, – пододвигаемся мыс Жорой  ближе и цокаем языками.  Давай, Степ, запыживай. Насвистывая какую-то мелодию, Чмур  достает  из ящика стола индивидуальный пакет, отрывает кусок бинта и обильно смачивает его спиртом. Потом то же самое проделывается с иголками,  и таинство начинается. – Т-твою мать, – шипит побелевшими губами  Витька, и на его лбу выступает пот. – Ниче, – строча макаемыми во флакон  иглами по контуру рисунка на руке, -тянет Чмур. Из возникающих проколов струится  кровь, которую, время от времени, он промокает   бинтом. Зрелище не для слабонервных,  и мы с Жорой закуриваем. – И мне, – хрипит Витька, и я даю ему несколько раз затянуться. Минут через пять  Степа  откладывает иглы в сторону,  дает Витьке немного отдохнуть и тоже тянет из пачки сигарету. – А вот вам  военный анекдот, – окутывается он дымом. – Наш боцман рассказал. Притаскивают, значит  в госпиталь после боя моремана. Конец осколком оторвало. Кладут на стол, врач зашивает, что осталось, а операционные сестры, видят на обрубке наколотые  буквы  «..ля».  Приходят после операции в палату и интересуются «товарищ краснофлотец, а что у вас на пипке было написано? Валя,  Оля или  Юля?» Тот посмотрел на них и говорит – там было написано  «Привет ивановским ткачихам от   моряков Севастополя». -Га-га-га ! – корчатся все от смеха, и Жора давится сигаретой. Потом таинство продолжается. Спустя  час работа завершена,  и на багрового цвета  Витькином  предплечье, красуется синяя наколка. – Да,  сделано путем, –  после тщательного осмотра констатирует Жора. – Какой разговор, – пожимает плечами  Чмур, и еще раз протирает спиртом свое творение. Через пару дней опухоль спадет, и все будет в ажуре. После этого мы разливаем  остатки   в  извлеченные Чмуром кружки, разводим   водой из крана и «обмываем» наколку. На следующее утро у Витьки поднимается  температура, и мы тащим его после подъема флага в корабельную  санчасть. – Докололись, мать вашу! –  возмущенно орет на нас  лодочный врач Алубин, и, осмотрев  больного,   сует ему горсть таблеток. – Пей! Впрочем,  орет он не совсем искренне. У старшего лейтенанта  тоже имеется наколка. Причем  весьма импозантная и  выполненная цветной тушью. Затем док что-то черкает в журнале приема,  определяет  Витьке  один день постельного режима, а мы уходим на лодку. В следующую субботу, в окружении  прочих интеллектуалов, Допиро целеустремленно «забивает козла»  в кубрике, к Чмуру отправляются еще два клиента, а  великий художник Бугров, в окружении почитателей его таланта,  живописует  на кальке, готовящегося к претворению в жизнь кочегара. Боевое содружество Погожее  летнее утро. Синь залива под солнцем, легкий туман над водой. На обширном пустом причале, у высокого борта плавбазы, стоит военный, крытый тентом грузовик  и короткий строй моряков, во главе с мичманом. Напротив – молодой лейтенант со значительным лицом. Лейтенант – командир штурманской группы, мичман – старшина команды, а шестеро   матросов  их подчиненные. По приказу старпома   группа  занаряжена в командировку в Архангельск, для получения  на базовых складах  штурманского оборудования. – Слушать меня, – грозно обводит всех  глазами лейтенант. – В пути не курить, похабных песен не орать  и  вести себя достойно. Ясно? – Я-ясно, –  тянут моряки, переминаясь с ноги на ногу. – Тогда, все в машину, – смотрит офицер на часы и вместе с мичманом  направляется к кабине. Через минуту, урча двигателем,  грузовик  катит в сторону КПП, а из кузова скалятся веселые  рожи. – Хоть Архангельск поглядим, – гудит  старослужащий, штурманский-электрик    Серега Корунский  и достает из кармана пачку «Примы». – Ага, – поддерживает его приятель – боцман  Вовка Осипенко  и тянет из пачки сигарету. Остальные  довольно подпрыгивают на лавках и пялятся по сторонам. Вскоре  Северодвинск остается сзади, грузовик набирает ход и,  ровно гудя мотором, несется по трассе. – Жизня, – восхищенно шепчет  рулевой-сигнальщик  Иван Лука, выглядывая из кузова и озирая зеленые окрестности.  – Щепка на щепку лезет. – Кому что, а голому баня, –  бросает кто-то из моряков и все хохочут. Через час,  замедлив ход, грузовик въезжает в Архангельск, направляется в сторону железнодорожного вокзала, а от него  в сторону расположенных  в  небольшом лесу складов. – Вот курва, а мы думали в городе, – недовольно брюзжат моряки,  когда, миновав КПП с якорями на воротах, машина  въезжает на  их территорию. – Значит так, – говорит лейтенант, когда все выгружаются. –  Всем ждать меня в курилке, – тычет   рукой в сторону  небольшой площадки  с вкопанной под сосной бочкой и    лавками. – Осипенко,  остаешься  за старшего. После этого они с мичманом идут в сторону  административного здания, а моряки  направляются к бочке. Там, на лавке,  со скучающим видом сидит мордастый старшина  и что-то тихо насвистывает. – Звидкиля,  причапали ? –  лениво интересуется он и сплевывает на песок. Когда узнает, откуда, – уважительно кивает головой  и  пожимает всем руки. – А мы ось тут, припухаемо, –  кивает на  разбросанные меж сосен склады. – В обслузи так сказать. – В город как, часто пускают? –  интересуется Славка Гордеев. – Та почитай кожный день, – пожимает плечами старшина. Увэчери морэ на замок и впэрэд. – Клево устроился, – подмигивает своим  Серега Алешин.  – Типа  «люблю море с берега, корабль на картинке». Те толкают друг друга локтями и дружно гогочут. – Слухайтэ, хлопци, а у вас жетоном «За дальний поход»  нельзя разжиться? – интересуется мордастый.  Скоро ДМБэ, а у мэнэ  нэма. – А цену знаешь? –  переглядываются  Корунский с Осипенко. – Ну да,  четвертной. – И пол кило шила, с закусью, – поднимает вверх палец  Осипенко. Найдешь? – Якый разговор, –  расплывается в улыбке старшина. Я ж  старший   баталер. В это время из здания появляется мичман  и машет морякам рукой. – Так, где нам тебя искать?  –  встает с лавки  Корунский. – Он у той  халабуди, –  кивает старшина  на виднеющуюся за соснами   бетонную постройку с плоской крышей. – Добро, –  отвечает Серега, и все идут к мичману. Затем вместе  с ним они получают  на ближайшем складе несколько зеленых ящиков и шкатулок, несут их к машине и бережно загружают в кузов. Вскоре появляется лейтенант    и сообщает, что  нужно будет задержаться на пару часов. Нету какого-то начальника  ведающего выдачей хронометров и биноклей. – Корунский, – бросает он Сереге.  – Перекусите тут сухпаем, а мы с мичманом съездим в город, пообедаем. Когда начальство выходит за ворота,  моряки извлекают из кузова  армейский сидор с продуктами, Осипенко  раздергивает   горловину  и достает  оттуда  пачку  галет и две банки – с тушенкой и соком. – На, братишка, подрубай, – вручает их шоферу. – А заодно присмотри за ящиками.  Идет? Молодой матрос, судя по виду первогодок,  сглатывает слюну и с готовностью кивает головой.  А вся компания, вернув сидор на место,  направляется в сторону  склада  за соснами. Там прохладно, пахнет новым сукном, и  за обитым  жестью прилавком сидит  мордастый,  с  развернутой  «На страже Заполярья» в руках. – О, швыдко вы! – откладывает он газету в сторону и, заперев наружную дверь, приглашает всех в подсобку. – Хорошо живешь, –  окидывают гости  уютное помещение, сплошь заклеенное  полуголыми красотками,  с  немецким «Грюндигом»  на  столе, тумбочкой  и  диваном  у стенки. – Так де ваш товар? – говорит старшина, когда все усаживаются. – На, –  говорит Корунский и  протягивает ему  блеснувший эмалью наградной жетон. – С лодкой,  – довольно бормочет хозяин  и тщательно его осматривает. После этого, спрятав жетон в карман, он извлекает оттуда новенькую двадцатипятирублевку,  отдает ее  Сереге  и  поворачивается к стоящей рядом тумбочке. На столе появляется  бутылка  спирта, несколько граненых стаканов, шмат посыпанного крупной солью сала, пару луковиц  и белый кирпич хлеба. – Держи, – протягивает старшина  Гордееву  большую медную кружку, – налей вон воды из-под крана. После этого спирт разводится в нужной пропорции, каждый выпивает свою долю и закусывает. – Хорошее у тебя сало, хлебное, –  с  видом знатока констатирует Осипенко. – Ну да, полтавское – кивает  баталер, земляки угостили. – А до вокзала  отсюда можно  как-нибудь поближе пройти?  – интересуется  Лука, разливая остатки спирта. – А чего ж нельзя, –  ухмыляется старшина. Прям за моим складом, в заборе, лаз. А  за ним, скрозь деревья, тропка  до  железной дороги.   Оттуда  до вокзала минут десять. – Ну, как, сходим? –  вопросительно смотрит Лука на Корунского с Осипенко. – Пока начальства нету. – Отчего ж, – берут те свои стаканы, – непременно. Минут через пять, вытянувшись цепочкой, вся компания  направляется по зеленой тропинке в сторону виднеющейся за деревьями  железнодорожной  насыпи. – Серый, а Серый – спрашивает у Корунского Алешин. – А отчего на складах и в баталерках  всегда одни хохлы? – Хитрые  потому что, – цвиркает слюной Корунский.  – Вон и наш  боцман, – кивает на Осипенко. – Почти все сало умял. – Да пошел ты, –  беззлобно огрызается тот. – Топай лучше быстрее, а то плетешься как вошь. На вокзал моряки попадают со стороны перрона  и с удовольствием глазеют по сторонам. А посмотреть есть на что. Прям напротив  центрального здания, на главном пути, отсвечивая на солнце новенькими вагонами, стоит  поезд «Архангельск-Москва», у которого суетятся  пассажиры. У одного из вагонов  слышен звон гитары,  смех и молодые голоса. Большая группа, судя по всему студенты, в стройотрядовских курточках, разукрашенных  взевозможными значками и надписями, готовится к посадке. – Ты смотри, сколько девчат, –  переглядываются моряки и подходят ближе. При их появлении, окруженный почитателями  патлатый гитарист  задорно ударяет по струнам Салага я-а, салага я-а, На гражданске был стилягою, А теперь зовусь салагаю! орет он в сторону  моряков  и студенты радостно гогочут. – Никак  он это про нас, а Серый? –  оборачивается    Осипенко к Корунскому. – Эй ты, композитор, кончай эту лабуду! – басит  здоровенный Кондратьев и тяжело ворочает шеей. Чубчик мой ристакратический, Сбрит машинкой электрической, Туфли были мелажевые, Дали сапоги керзовые надрывается  певец, а двое вихляющихся рядом парней тычут в моряков пальцами и  по очереди пьют  из бутылки. Мишка, выпиши ему, –  кивает  на патлатого Корунский. Кондратьев делает шаг вперед, гитара взлетает в воздух  и с треском насаживается на башку  поющего. -А-а-а!– орут студенты,  и завязывается драка. Через пару минут  трое из них валяются на платформе,  а остальные в панике бросаются к вагонам. Затем откуда-то возникает трель милицейского свистка,  из здания вокзала  выскакивает патруль и,  гремя сапогами, несется к вагону. – Бей крупу!– вопит  Осипенко, размахивая намотанным на руку ремнем,  и  драка продолжается.  Сержант и два солдата -десантника  умело орудуют кулаками, но против шестерых моряков им приходится тяжко. В самый разгар потасовки, на перрон въезжает зеленый грузовик и    на платформу выпрыгивает еще десяток солдат в голубых беретах. Через пять минут  последнее бездыханное тело забрасывают в кузов,  и грузовик уезжает. -Ту-у-у!  – весело  гудит тепловоз, лязгают сцепки,  и  вагоны плавно катятся вдоль перрона. … Коротко просигналив, грузовик останавливается у металлических ворот, с расположенным рядом КПП, они откатываются в сторону  и машина въезжает на территорию части. Миновав пустынный плац, с расположенными по периметру казармами, грузовик  останавливается у трехэтажного кирпичного здания, с небольшим сквером перед ним,  и задержанных выгружают  из машины. – Что ж вы суки, своих забираете, – шипит  длинному ефрейтору  Осипенко, и косится на того подбитым глазом. – Ага, – а еще тельники носите, –  шепелявит опухшими губами Лука. – Курвы. – Давай, давай, топай, – говорит кто-то из десантников, и всех заводят внутрь. Потом, в сопровождении двух сержантов, моряков  ведут  к дежурному по части. – Тэ-экс,  – встает из-за стола перетянутый портупеей  офицер с красной повязкой на рукаве  и хмуро оглядывает задержанных.  – Так это вы на вокзале бузили? – Нет, товарищ капитан, –  басит Корунский, в разорванной до пупа форменке. – Это студенты. Обзывали нас  и все такое. – Документы, –  приказывает офицер и протягивает руку. Затем он садится за уставленный телефонами  стол  и рассматривает  военные билеты моряков. – В/ч 53117 это где? – В Северодвинске, – следует ответ. – С корабля? – Да нет, мы с лодки. – А  тут как оказались? – Приехали на базовые склады, за оборудованием. – И с кем же? – С  командиром группы и старшиной команды. – Фамилия   командира? – откладывает в сторону военные билеты капитан. Корунский называет, и  дежурный записывает ее  в блокнот. – Ну что ж, орлы, готовьтесь  в дисбат, –  снова встает капитан. – Громов,  отведи их в   свою казарму, запри пока  в бытовку и обеспечь охрану. – Есть! – вскидывает руку к виску рыжий сержант. Потом  всю группу препровождают наружу и ведут к одной из казарм. – Да, вот это влипли, –  бормочет  Гордеев. – Точно посадят. – Ладно, не ной, может еще обойдется, – хромает рядом Лука. – Эй, сержант у тебя закурить есть? – Тут нельзя, у казармы покурите, – отвечает рыжий. – Чего ж вы дураки не подорвали? – Это все  гребаный патруль, – вздыхает Кондратьев.  – А  тут еще вы приехали. – Да, дела, –  щупает распухшее ухо второй сержант. Загремите теперь под панфары. У казармы все останавливаются,  быстро перекуривают и заходят внутрь. – Рот-тэ смир…! – вскидывается  сонный дневальный у тумбочки. – Молчи, дурак, –  осекает его рыжий  и тот удивленно пялится  на необычную процессию. Моряков заводят в обитую  вагонкой  бытовку,  с несколькими гладильными столами, зеркалами на стенах   и рядом стульев у стен.  Они садятся  и понуривают головы. – Может морды умоете, а то видок у вас не того, – предлагает  второй сержант, смуглый и с узким разрезом глаз. – Отчего же, умоем, – кивает Осипенко, и задержанных препровождают в умывальник. – Вы это, особо не расстраивайтесь, –  усевшись на подоконник, говорит рыжий, наблюдая, как те снимают форменки и  суют головы под краны. – Студенты тю-тю, уехали, так что потерпевших нету. Ну а мы не в претензии, ведь так,  Казбек? – Ну да, скалит белые зубы узкоглазый. – Какой разговор! – Главное что б  наш батя  не залупнулся, – продолжает рыжий. Это он приказал вас сюда доставить, вместо комендатуры. – Зачем? – косятся на сержанта моряки. – А хрен его знает, – пожимает тот плечами.   Наверное сам хочет разобраться. Потом задержанных уводят и запирают в бытовке. …Плотно пообедав в портовом ресторане, лейтенант Огнев  с мичманом Умрихиным  подъезжают на такси  к КПП, расплачиваются и выходят наружу. – Ну, все, Петрович, щас  получим  бинокли с хронометрами и домой, –  благодушно заявляет офицер. Предъявив дежурному документы, они неспешно идут к  административному зданию и  бросают взгляд  на стоящий  в тени деревьев грузовик. – Что-то наших бойцов не видать, –  говорит мичман. – Дрыхнут, наверное,  где-нибудь на травке, – хмыкает Огнев,  и они исчезают за дверью. – Через  несколько минут, изрыгая маты, начальники выскакивают обратно  и рысью несутся к машине. – Заводи, твою мать! –  орет  Огнев,  хлопает дверца, взвывает двигатель  и грузовик  выезжает с территории складов. – Ну с-суки,  мне ж э в этом году старшего получать! –  трясет   лейтенант перед носом мичмана зажатой в руке бумажкой.  Ты хоть понимаешь, что будет?! – Тот молча кивает  и промокает   платком  взмокший  лоб. – Куда ехать, товарищ лейтенант? –  косится на  разъяренного офицера водитель, притормаживая на развилке. – В город, куда, –  шипит Огнев, разглядывая намалеванную  на бумажке схему. Через полчаса, поколесив по городу,  машина  останавливается  неподалеку от ворот уже известной части, и лейтенант выпрыгивает из кабины. – Так, ты  пока  будь здесь, а то еще и этот  смоется, –  бросает он мичману  и спешит к КПП. Вскоре Огнев появляется  снова,  забирается в кабину  и приказывает ехать  обратно. – Ну, как? – осторожно  интересуется  мичман. – Хреново, – бурчит офицер.  Полковник у них зверюга, наорал на меня и требует командира. – Да-а, дела, –  озадачено бормочет Умрихин. Пока  Огнев звонит от дежурного в часть, мичман  получает на складе  оставшееся оборудование и загружает его вместе с водителем в кузов. Затем  грузовик снова выезжает за ворота и направляется в город. На исходе второго часа  у КПП  останавливается новенький «УАЗ», из которого появляются старпом и штурман с кейсом в руке. Огнев  спешит  навстречу и докладывает о происшествии. – Мудило, –  цедит капитан 2 ранга  и вместе со штурманом исчезает за дверью. О чем  беседовали  отцы-командиры неизвестно, но спустя некоторое время  обе машины катили по шоссе  в направлении Северодвинска. А  на следующее утро, после подъема флага,  все шестеро  героев этого рассказа, гремя ботинками, топали  по причалу на гауптвахту. На полные пятнадцать суток. Губари -Подъем!  – орет из коридора чей-то голос  и на потолке  тускло вспыхивает упрятанный под  металлическую сетку  фонарь. В камере слышится недовольное бормотание, с  жестких «самолетов» сползают темные фигуры  и,  напяливая на себя   служившие одеялами шинели,  зевают. В низком мрачном помещении с забранным решеткой окошком и инеем по углам, их  шестеро.  Двое с бербазы, один с «пээмки»,  остальные с лодок. – Поспать не дают, курвы, – хрипло басит  один из  бербазовских, со старшинскими лычками,  извлекает упрятанный в «самолете» бычок, прикуривает и пускает   по кругу. Всем достается по паре затяжек и  сон улетает. – Интересно, куда сегодня погонят?  –  перематывая   на сапогах портянки, – бубнит  старший матрос с «пээмки»  и сплевывает на бетонный пол. – А нам татарам один хрен, что пулемет, что самогон, –  сладко зевает  один из подводников и дружески  толкает в  бок соседа. – Ага, – кивает тот вихрастой  башкой. – Одинаково с ног  валят. За массивной  дверью камеры лязгает засов, и она  с визгом открывается. – Вторая, на оправку, –  бурчит хмурый матрос  с автоматом на плече и кивает головой на кишку коридора. Вся  шестерка    выходит из камеры и в его сопровождении  направляется в гальюн, совмещенный с умывальником. Там оглушительно воняет хлоркой  и в бетонных «очках» пищат крысы. Сделав свое дело, моряки  ополаскивают лица  под кранами с парящей от холода водой и утирают их подолами роб. – В камеру, – бросает конвойный и ведет их обратно. Потом  начинается завтрак  и каждый   получает по кружке горячего кофе, миске гречневой каши и птюхе белого хлеба с кубиком масла. – Опять эта каша, –  брюзжит один из моряков с лодки  и отпихивает от себя миску. – Не скажи, – активно орудует ложкой  сосед.  У нас на «пээмке»  по утрам  чай, «шрапнель» и черняшка. А тут лафа, жить можно. После завтрака  всех губарей заставляют вытащить из камер во двор   «самолеты» – для проветривания. – Хотел бы я знать, какая сука придумала  эту хрень?, – таща на горбу свой лежак, –  пыхтит  один из матросов. – А это,  братишка, что б служба раем не казалось,   –  ухмыляется старшина. В восемь утра   арестованных выстраивают во дворе у высокой ограды, с караульной вышкой  и часовым на ней,  и перед шеренгами возникает  сам начальник гауптвахты, прапорщик Чичкарев, в сопровождении начальника караула. – Р-равняйсь!   Смир-р-на! – по петушиному орет он,  и  где-то за забором взлаивают собаки. Грозно нахмурившись и  скрипя начищенными ботинками по снегу, прапор медленно идет  вдоль  строя  и  уничижительно   цедит, –  кр-расавцЫ. В нахлобученных на уши шапках,  измятых шинелях без ремней  и заправленных в   яловые сапоги широких штанах, «красавцЫ»  стоят с безразличным видом и  тупо пялятся на начальство. – Слушай наряд, лишенцы!  –  вернувшись к центру, извлекает из-за обшлага шинели бумагу    Чичкарев. – На снег  – двадцать,    на цемент – двадцать, в порт десять! – Разводите, старший, – кивает он начкару, прячет бумагу  и отправляется  внутрь, шмонать камеры. Через десять минут  три расхлябанных группы, первая из   которых вооружена    лопатами и скребками,  в сопровождении конвойных   выходят наружу  и  плетутся в сторону поселка. Там одна остается на площади у ДОФа и начинает вяло грести снег, вторая спускается к строительным складам, а третья  направляется в сторону небольшого порта, что рядом с базой. В ней все моряки  из второй камеры и  еще четверо арестованных. – Вить, а ты  уже работал в порту? – спрашивает  матрос с лодки  шагающего рядом старшину. – Ну да, –  кивает тот. На прошлой неделе. – И как? – Сам увидишь, –  заговорщицки подмигивает старшина  и просит у конвоира закурить. Тот, опасливо оглянувшись, достает из кармана  мятую пачку «Примы» и сует старшине в руку.  Губари на ходу закуривают, прячут сигареты   в рукавах  и топают дальше. На территории  заметенного снегом порта, где у бетонной стенки стоят несколько  пришвартованных барж, группу встречает  статная  дама в  финской дубленке  и  валенках. – Прибыли, мальчики? –  весело оглядывает она моряков. – Значит так, – показывает рукой в вязаной варежке  на одну из барж.  – До вечера нужно ее разгрузить.  В  трюме  продукты, апельсины и вино. Справитесь? – А то!  – басит старшина и сдвигает на затылок шапку. – О, Витя!  –  удивляется женщина.  Ты опять к нам? – Ну да,  Петровна, –  разводит руками старшина. Куда ж  я от вас денусь? Остальные переглядываются  и  одобрительно гогочут. – Ну, тогда за работу, – говорит женщина. Сейчас подойдет машина. Весело переругиваясь и балагуря, моряки   взбегают по трапу на баржу,  отдраивают  затянутые брезентом лючины  и  спускаются вниз. – Ты смотри, сколько  всего, –  восхищенно  тянет  старший матрос с «пээмки», оглядывая заиндевевший трюм, доверху набитый всевозможными мешками, ящиками и коробками. – «Марокко», – читает кто-то наклейку на  одной из коробок.  А тут  вино, –  расплывается     в улыбке  усатый  подводник   и тычет пальцем в  картонную коробку. – «Старый замок», нам такое в море дают. – Ну ладно, кончайте треп, –  покосившись на коробку, изрекает старшина. – Вино от нас не уйдет, а пока  за дело. Ты, Васька, – кивает он усатому,– бери    четверых  и дуйте наверх. Будете принимать  и грузить в машину.  Ну, а мы  тут  «пошуршим». Через несколько минут  в трюме кипит работа, коробки мешки и ящики исчезают  в люках, наверху топают матросские сапоги. – Шабаш!  –  орет через час,  свесившись вниз, Васька,  и  разгрузка прекращается. Старшина удовлетворенно хмыкает,   извлекает из одного   ящика бутылку вина  и несколькими ударами  кулака по  донышку, вышибает из нее пробку. Бутылка пускается по кругу,  затем  ударяется  о металлический кронштейн  и осколки  возвращаются  обратно. Потом все лезут по скоб – трапу наверх и сходят на причал, откуда, урча мотором, отъезжает тяжело груженый  «захар». – Так, мальчики,  – подходит к морякам  женщина. Пока  вернется машина, погрейтесь в конторе.    Кстати, Витя,  ничего не разбили? – обращается она к старшине. – Да сорвалась одна коробка, Петровна. Четыре бутылки всмятку, –  сокрушенно вздыхает тот. – Ага, –  кивают головами остальные. – Сорвалась. – Вы уж пожалуйста аккуратней, – говорит женщина  и  исчезает в расположенном неподалеку ангаре.  А губари идут к  небольшому кирпичному зданию  и заходят внутрь. Там тепло и на длинной скамье  у окна, обняв автомат,  дремлет конвойный. – Не спи, убогий, замерзнешь!  –  хлопает его по плечу  Васька и все хохочут. – Это вам, – зевая, кивает матрос на стоящий рядом  картонный  ящик,  с оранжевыми апельсинами и несколькими пачками  «Беломора». По помещению разносится  душистый запах юга, под потолком плавает дым папирос, всем хорошо. – А  эта Петровна ничего, –  мечтательно тянет  Васька, пуская кверху синеватые кольца. Вот бы ее трахнуть. – Дура, –  лениво гудит старшина,– это ж жена  коменданта. Он тебя так трахнет. От хохота в помещении звенят стекла, а озадаченный  Васька чешет затылок. Хлопает  входная дверь и  на пороге возникает женщина. – Ребята,  пора, пришла машина, – говорит она и, сняв варежки, дует на пальцы. – Почапали,  труженики моря, –  встает старшина,  и все выходят наружу. Теперь вниз лезет вторая партия, фокус с бутылкой повторяется и работа кипит. Очистив к полудню  изрядную часть трюма и припрятав курево в потайные местам, вся бражка,   сопровождаемая конвойным, направляется на гауптвахту, обедать. На обед дают наваристый борщ,  макароны по – флотски  и компот, доставленные  нарядом с камбуза. – Вот это другое дело, –  мычит Васька, активно работая ложкой.  Не то, что каша. Через час  парни снова на барже  и работа продолжается.  Теперь в трюме  ярко горит переноска, голоса звучат громче  и резонируют в корпусе. Последнюю машину  загружают  в  сумерках. – Ну, вот и все, амба, – утирая  потное лицо шапкой, –  удовлетворенно  басит старшина. – Спасибо вам, мальчики, –  проводив  взглядом исчезающий за воротами грузовик,  подходит к парням женщина. – Да чего там,  – небрежно машет рукой  Васька.  Для нас это плевое дело. Затем, разобравшись попарно, моряки  выходят за ворота  и  направляются в сторону поселка.  Под тяжелыми сапогами скрипит искристый снег, в небе зажигаются первые звезды. Крысиный король После  учебы в атомном учебном центре в Палдиски, наш экипаж  прибыл в Северодвинск  для приемки и испытания нового ракетного крейсера третьего поколения. Разместили нас  на стоящей в порту плавбазе  «Иртыш», где   проживали еще  несколько экипажей находящихся в ремонте лодок.  Поселившись в  двух  кубриках, расположенных под офицерской палубой,  мы    быстро познакомились  с другими ребятами и командой  плавбазы.  Состояла она из полусотни моряков срочной службы, возглавляемых  пожилым  капитаном 1 ранга  и несколькими мичманами. В силу преклонности лет  «Иртыш» в море не ходил, но  содержался в образцовом порядке. Его  высокий корпус и надстройки  были выкрашены в шаровый цвет,  деревянная  палуба регулярно драилась и сияла первозданной чистотой,  а все машины и механизмы  находились в полном порядке. Был у старой плавбазы единственный недостаток  – крысы.  Днем они прятались  в  укромных местах, а с наступлением ночи  выходили на охоту, делая набеги на  провизионки, камбуз  и  прочие места, где можно было чем-нибудь поживиться. Причем,  не ограничиваясь  продуктами, всеядные разбойники   грызли  и оплетки   электрокабелей, что порой  вызывало короткие замыкания  в судовой сети. По этому случаю  моряками плавбазы с ними велась непримиримая борьба, одним из главных стимулов которой  была возможность получить краткосрочный отпуск с выездом на родину, за двадцать отловленных бестий.  А для этого следовало представить командованию  указанное  их число натурой. По утрам,  перед подъемом флага, дымя сигаретами  у обреза на корме, мы  не раз наблюдали, как  пришпиленные  остро заточенными пиками к палубе,  крысы  отдавали богу душу.  А  после отбоя,   свободные от вахты моряки  плавбазы, выходили на ночную охоту. В один из субботних вечеров,  будучи не пущены в увольнение за какую-то провинность, мы втроем: Витька Допиро,  Саня Александров и я,  загнав  местным аборигенам  умыкнутый с завода  кусок плексигласа для поделок,  уединились с двумя из них в  румпельной выгородке  и  пили брагу. Ее  на плавбазе «по тихому»  делали из яблочного сока, сахара и дрожжей, сбраживая  в предварительно выпаренных огнетушителях. Во время  дружеской травли, которая  неизбежна  в таких случаях,  Саня, опорожнив очередную кружку  с веселящим напитком, заявил что знает, как можно вывести на судне крыс. – Иди ты, – недоверчиво хмыкнул  один из плавбазовских, со старшинскими лычками. Они тут были  всегда, нам  мичмана  рассказывали. – А я говорю можно, –  ухмыльнулся Саня.  Вот послушайте. Для начала нужно найти  железную бочку, а затем отловить пяток крыс.  Желательно покрупнее.  После этого поместить их туда и не давать жрать. – Совсем, что ли? –  выпучил глаза  второй плавбазовец. – Ну да, – кивнул головой Саня. – Ничего, кроме воды. – Ну ты даешь, так они же подохнут! – не согласился Допиро. – А вот и нет, –  наклонился к нему Саня.  Дней пять попостятся, а потом начнут жрать друг друга. Выживет сильнейший, – такого называют "крысиный король".  Его надо выпустить и он  займется остальными. – Не, такого не может быть, – не согласились парни с плавбазы. Заливаешь. – Ну, смотрите, мое дело предложить, – пожал Саня плечами и мы хлопнули из огнетушителя еще по кружке. – А кто тебе  рассказал эту туфту? –  закуривая «Приму», поинтересовался я у  Сани. – Сам ты туфта, – обиделся тот.  – Это я слышал, когда был на практике  на «Крузенштерне», после мореходки. Боцман рассказывал. А он протрубил на   флоте лет двадцать. – Боцман говоришь? –  заинтересованно взглянул на Саню плавбазовский старшина. С «Крузенштерна»? Тогда другое дело. А,  Серега? – пихнул он в бок, начавшего клевать носом приятеля – Ага, другое,  –  очнулся тот. Наливай… Утром  воскресенья,  кряхтя и переругиваясь, наши знакомцы  подняли с пристани  на «Иртыш»  бочку из-под дизтоплива  и поволокли ее в низы. – Думаешь получится? – поинтересовался я у Сани. – Да хрен его знает, –  флегматично ответил приятель, сплевывая за борт.– Я лично не пробовал. А в понедельник мы вышли на очередную отработку в море, откуда вернулись спустя месяц. Помывшись в плавбазовской  бане поужинали и завалились спать. На следующий день был назначен  строевой  смотр, и мы обретались на базе. – Интересно, как  там у наших крысоловов, получилось чего? –  надраивая асидолом потускневшую бляху, –  вякнул Допиро. – Вечером узнаем, –  сказал  Саня,  отпаривая шипящим утюгом клеша. После ужина, когда в кубрике застрекотала  экипажная «Украина», мы  втроем  поднялись наверх  и отыскали своих знакомцев. – Какие успехи на крысином фронте? –  спросил  Витька у старшины. – Ништяк, кореша! – радостно  заявил тот. – Все получилось.   «Тирпиц» давит  крыс лучше кошки. А мне во, – очередную соплю  навесили, ткнул пальцем  в третью лычку на погоне. Годок Незадолго до моего увольнения в запас, в наш экипаж вместе с молодым пополнением из Ленинградского отряда подводного плавания прибыл матрос, который всех здорово заинтересовал. Во-первых, своей внешностью – по росту и ширине этот коротышка был одномерным, во – вторых дикцией, говорил он мало и невнятно, а еще возрастом – парню было под тридцать. Впоследствии выяснилось, что его за что-то выперли с последнего курса ветеринарного института, и парень загремел на три года на флот. Этим сразу же воспользовались юмористы из БЧ-5, куда попал новичок и сообщили тому, что матросам с таким образованием на лодках сразу же присваивают звания старшин. Иди мол, к механику и дело в шляпе. Тем более что и возраст у тебя подходящий. Чем не старшина? Тот и пошел. Какой разговор состоялся между ним и крайне нервным «дедом» история умалчивает, но от него молодой вышел весь в соплях, и сразу же был препровожден в трюм, убирать гидравлику. А советчики, похлопывая его по плечам, советовали все это так не оставлять и жаловаться замполиту. Молодой этого делать не стал, но через несколько дней снова попал «в историю». Вернувшись вечером с лодки в казарму и увидев, что несколько старшин возлегли на койки, он тоже взгромоздился на свою, на втором ярусе. Парня тут же согнали и разъяснили – валяться на койках до отбоя можно только старослужащим (годкам). Малый стал препираться, за что получил наряд вне очереди и кличку «годок». А еще через некоторое время выяснилось, что он не знает даже азов трюмного дела – помпу не отличает от компрессора, а вентиль от манипулятора. «Маслопупы» во главе с командиром дивизиона возились с ним месяц – ни в зуб ногою. Что делать? Решили – обкатается в море. Однако на первом же выходе «годок» едва не затопил отсек, открыв не тот клапан и его определили в помощники коку. Чистить картошку, рубить мясо и драить котлы. А когда вернулись, определили в верхневахтенные. Чего проще – стой с «калашом» в канадке у трапа и охраняй корабль. Однако и тут с «годком» случилась неприятность. Дело в том, что на всякой лодке, неподалеку от рубочной двери, кроме стационарного, вооружен так называемый шторм – трап. На тот случай, если кто из моряков оступится и свалится за борт. Помимо прочего, верхневахтенному вменялось в обязанность присматривать и за ним, чтоб не сперли. Есть на флоте такой бзик – тащить все, что плохо лежит. Чего «годку» вздумалось возиться с трапом, осталось тайной, покрытой мраком. Может от скуки, а может чего померещилось. Короче он утопил рожок от автомата. Тот отстегнулся и булькнул в воду. Вместе с патронами. Помощника командира чуть «кондратий» не хватил. После его матов и бурных дебатов с механиком, за борт спустили штатного водолаза, но, увы. Тот исползал все дно под лодкой, но кроме россыпей консервных банок, ничего там не нашел. В итоге «годок» загремел на губу, а корабль лишилась килограммов десяти спирта и нескольких банок пайковой икры. Именно во столько оценили потерю на базовом оружейном складе. Сразу же после отсидки, посоветовавшись между собой, отцы-командиры списали парня на бербазу – от греха подальше. Прошло несколько месяцев. Как-то вернувшись с морей, мы сидели в курилке у контрольно-дозиметрического пункта, грелись на солнышке и дымили сигаретами. – Кореша, глядите, никак наш «годок», – сказал кто-то из ребят, ткнув пальцем в пространство. И точно. По асфальтированному покрытию, тянущемуся вдоль лодочных пирсов, в сторону КДП неспешно шествовал наш герой. И – «ба!». На его плечах золотились старшинские лычки. При встрече выяснилось, что он теперь служит на подсобном хозяйстве в качестве ветфельдшера, где, наконец, нашел свое призвание. Так что, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь… Случай с коком – Саня, ну не надо, – вяло обороняется от крепких объятий   смазливая девица  в  тонкой  репсовой  униформе. Мордастый Саня, в короткой белой курточке  и  черной пилотке на башке,  что-то мычит    и усиливает натиск. – О-о, – томно стонет девица, чувствуя,  как настойчивые руки  шарят за пазухой. – Абрамов!  – орет кто-то с верхней палубы, потом звенит трап,  и на двери запертой изнутри каюты дергается рукоятка. – Твою мать, – шипит  Саня,  отпуская  свою пассию,  и щелкает запором. За дверью стоит   матрос в ватнике. – Чего надо?! – Консервированную картошку в банках привезли, – шмыгает тот носом. Куда грузить? – Ир, обожди секунду, я щас, – оборачивается Саня к девушке,    выходит из каюты и задвигает дверь. Саня Абрамов, старший кок на  недавно спущенном на воду, подводном крейсере. А Ира, одна из малярш, работающих на нем в заводе. Том самом, который эти крейсера   делает. Ночью ожидается очередной  выход в море, и  на корабль грузят продукты. – Так, – говорит Абрамов,  спустившись вместе с матросом в трюм. – Вот сюда и складывайте эти гребаные  банки.  Мудаки, не могли свежей привезти. – А че мы?  – обижается  матрос. Это все интендант. – Ладно, – бурчит Абрамов и спешит обратно в каюту. – О-о-о, – вновь начинает стонать  Ира  в умелых руках кока. Возню  прерывает  громкий стук в дверь  и начальственный голос, –   открывай! – Интендант, сука, – шепчет  девице Саня,  и  щелкает замком. – Значит так, Абрамов, – говорит слегка заплетающимся языком возникший на пороге мичман. – Я  на склад, за деликатесами, остаешься за старшего. Ты все понял? И громко икает. – Ага, понял, –  с готовностью кивает чубатой  головой кок. Как только он возвращается в каюту, в трюме  раздается  дробный грохот и чей-то вой. – Ящик упустили, падлы, –  сокрушается Саня. – А давай  пойдем в провизионку, а, Ир?  Там  тихо и все такое. – Давай, –  прыскает в кулак малярша и хлопает  ресницами. Через минуту они стоят  в аппендиксе коридора  за одной из ракетных шахт, и кок звенит ключами. – Тэкс, –  проворачивает он запорный клинкет,  тянет  на себя глухую дверь и щелкает рубильником. – Заходи. В небольшом, сияющем белой эмалью  помещении, под потолком, на крючьях, висят  несколько  замороженных  говяжьих туш,  у  переборок  сложены многочисленные ящики и коробки, а посередине  стоит разделочный пень, с всаженным в него громадным топором. – Во! – стопорит за собой рычажный запор Саня. – Как в лучших домах! – и подмигивает подруге. Та, ежась,   смотрит на  наросший   по углам иней. – А это ничего, – перехватывает взгляд девушки кок. – Щас   погреемся. И достает из одной коробки  початую бутылку «Старого замка», а из второй несколько шоколадок «Аленка». – Ах, как экзотично, – шепчет  девица и влюблено смотрит на Саню. Потом они делают по нескольку глотков из горлышка, жуют шоколад и целуются. – Ну что, давай? – тяжело дышит кок в пунцовое ушко. – Давай, –  нежно мурлычет Ира и лезет рукой ему в штаны. ..аршему  .атросу   ..рамову  ..рибыть в  ....альный! –  неразборчиво доносится снаружи. – А? Чего? – отлипает от девицы Саня и непонимающе пялится  в подволок. – Старшему матросу Абрамову прибить в центральный! Кок, твою мать!!!  – через минуту более явственно разносится по громкоговорящей связи. -У-у-у, курвы! –  едва не плача вопит   Саня  и  бросается к выходу.  –  Ирочка, я щас! – оборачивается он к подруге, потом чмокает дверь, и слышно как в замке проворачивается ключ. – Ты где, билат, лазиш, а?! – встречает кока в центральном разъяренный вахтенный офицер,  грузин по национальности.   – Бигом в кают-кампанию, к камандыру! – Есть! – вякает  Саня и  чертом прыгает в люк. В офицерской кают-компании, вольготно устроившись в креслах,  за столом сидят командир с незнакомым адмиралом  и пьют чай с   сушками. – Прошу разрешения, – осторожно просовывает голову в дверь кок. – Давай – давай, Абрамов, заходи, – благодушно гудит  командир.  – Расскажи-ка нам,  как ты завариваешь такой  вкусный чай, –  и кивает на подстаканник. – Чай? –  таращится  на адмирала Саня и непроизвольно сглатывает слюну. – Ну да,  – значительно отвечает тот  и утирает    платком  выступившую на лбу испарину. В  течение нескольких минут  Саня на автомате излагает  рецепт и методику приготовления своего напитка, а затем вытягивается  и тупо пялится на начальство. – Молодца, –  цокает языком адмирал. – Порадовал. А почему он у тебя только старший матрос, а?  – вопросительно косится на командира. – Понял, Лев Алексеевич – с готовностью отвечает тот.– Сегодня же исправлю. – А теперь садись  старшина, с нами, – кивает адмирал на свободное кресло. Вестовой, еще прибор и чаю! Примерно через час, обласканного Саню отпускают, и он, все еще не веря, что пил чай с  адмиралом и теперь старшина, в прострации лезет наверх, подышать свежим воздухом. – Сань, ты чего? – спрашивает его один из дымящих у обреза   на пирсе  моряков. – Дай, – протягивает   руку кок и  жадно сосет сигаретный бычок. – Ты ж не куришь!? – удивляется кто-то. – Это я от переживаний, – приходит в себя Саня  и рассказывает как пил чай с адмиралом. – Ну, ты молодчик! –  весело гогочут приятели. – С тебя причитается! – Само собой, –  расплывается в улыбке кок. – Завтра же и проставлюсь. Внезапно его  лицо меняется, Саня  бледнеет  и  рысит к  лодке. – Да, забрало чумичку, –  сплевывает в воду рыжий матрос. – Давно не видал, что б он так бегал. Пролетев восьмиметровый тубус  шахты и  центральный пост, Абрамов метеором проносится  по отсекам, скатывается по трапу и  приникает ухом к  запертой двери провизионки.  За ней мертвая тишина. – Все, кранты, – шепчет Саня,  и, вставив дрожащей рукой ключ в замок, дважды его проворачивает. Потом  открывает дверь  и деревянно переступает комингс. В мертвенном свете ламп, на  деревянном стеллаже, скрючившись сидит Ира и, втянув голову в воротник курточки,  звонко клацает зубами. – Ты   г-г-де  б-был, к-коз-зел? – шепчут побелевшие губы. – Ч-чай с адмиралом пил, – тоже заикаясь, отвечает Саня. Затем раздается дикий визг,  в глазах кока мелькает серия вспышек,  и  девица пулей   вылетает наружу. – Эх, Ира, Ира – тяжело вздыхает Саня и присаживается на корточки. – И откуда он взялся, этот  гребаный  адмирал? Примечания: обрез – половина металлической бочки. подволок  – потолок в корабельных помещениях. комингс – металлический порог чумичка  (то же, что и половник), жаргонное название коков. С легким паром Удобно устроившись  в кресле вахтенного и забросив ноги на направляющую балку, я  с интересом читаю «Караван PQ-17» Пикуля.  Второй час ночи, на лодке тишина  и убаюкивающее гудение  дросселей  люминесцентных ламп. Внезапно у кормовой  переборки раздается резкий зуммер отсечного телефона,  я встаю, и направляюсь туда. – Не спишь? – раздается в трубке  загробный  голос Витьки Допиро. – Пошли на дебаркадер, помоемся. – Идет, – говорю я, и вщелкиваю ее в штатив. Помыться стоит, тем более что  мы готовимся к очередному выходу в море и целыми днями  принимаем на борт   различное оборудование, приборы, расходные материалы и продукты. К тому же я  подвахтенный, а рядом с  лодкой, у причала, пришвартован заводской дебаркадер  с отличными душевыми для гражданских спецов. Достав из бортовой шкатулки у торпедных аппаратов  казенное полотенце, мочалку, шампунь и мыло,  я   сую все в защитную  сумку от противогаза, набрасываю ее на плечо  и спускаюсь на нижнюю палубу. Во втором отсеке,  у пульта химического контроля,  работают   две молоденьких малярши, а рядом  пританцовывает и скалит  зубы, сменивший меня, вахтенный  носовых отсеков, Славка Гордеев. Помимо обхода отсеков, в ночное время мы обеспечиваем  все огнеопасные работы, которые ведутся на лодке. – Видал?  – подмигивает мне  Славка  и  вожделенно пялится на обтянутый комбинезоном, пышный зад одной из девиц. Я ухмыляюсь, молча показываю ему большой палец  и  ныряю в люк третьего. Там меня уже поджидает Допиро, с такой же сумкой. Мы взбегаем по звенящему трапу в центральный пост, где  в окружении светящихся датчиков и мнемосхем скучает  вахтенный офицер, и просим разрешение подняться наверх. – Давайте, – значительно кивает  тот головой,  и мы  исчезаем в шахте люка. Наверху россыпи звезд, начался отлив и  пахнет морем. Сойдя по узкому обводу на трап, мы минуем караульную будку,  с  стоящей у нее «вохрой», с  наганом   в кобуре,   и ступаем на  широкий, заасфальтированный причал. Несмотря на  глубокую ночь, завод работает. В  огромных, высящихся вдали цехах,  мерцают вспышки  сварки,  слышны  звон металла, грохот пневмомолотков и урчанье электрокаров.  Родина укрепляет свой ядерный щит. Миновав стоящую позади нас в ремонте лодку, мы  подходим к  ярко освещенной коробке дебаркадера. На нем расположены  всевозможные мастерские и  подсобки, в числе которых  шикарная душевая  для  заводских рабочих. Отдраив нужную нам дверь, мы спускаемся вниз и попадаем в обширную   раздевалку. В ней, в ярком свете плафонов,  белые шкафчики у переборки,  мягкие маты на палубе и низкие длинные  скамейки по периметру. Из-за неплотно прикрытой двери душевой, слышен шум воды, неясные голоса и выбиваются клубы пара. – Во, кто-то уже моется, – говорит Витька и мы раздеваемся. Потом я тяну на себя тяжелую дверь, мы переступаем высокий комингс,  и обширная душевая оглашается  пронзительным  визгом. Там, в молочном тумане, мелькают несколько розовых тел, в нашу сторону летят мочалки. – Ух ты-ы! – восхищенно гудит  Витька, и тут же  получает одной в лоб. – Пошли отсюда! – орут из кабинок девицы,   стыдливо прикрываясь руками. – Да ладно вам, – утирает с лица  мыльную пену  Витька. – Матрос ребенка не обидит! Ведь так, Валер? – Ну да, – отвечаю я, и мы, посмеиваясь,  семеним по кафелю в другой конец душевой. Соседки,  что-то бубнят, потом хихикают  и, поддав напоследок пару,  по одной выскальзывают за дверь. – Хорошо помыться, мальчики! –  весело кричит последняя. – И вам не хворать, – бубнит Витька, намыливая голову. Через полчаса, изрядно  напарившись и ополоснувшись напоследок, мы  возвращаемся  в пустую раздевалку,   в изнеможении опускаемся на скамейки. – Хорошо, – говорит Витька, тяжело отдуваясь. –  А у нас в Сибири, бабы между прочим, с мужиками моются. – Иди ты?! – не верю я. – Сам иди, – хмыкает приятель.  –  В деревнях. Потом мы обсуждаем забавное приключение, хохочем и направляемся к своим шкафчикам. – Твою мать! –  выпучивает глаза Допиро.  Рукава его  робы и штанины, завязаны   мокрыми узлами.То же самое и с моей. – Вот сучки, – шипим мы с Витькой, пытаясь  развязать узлы. Но не тут-то было, они затянуты намертво. Следующие полчаса,  матерясь и действуя зубами,  мы  все-таки  приводим робы в рабочее состояние, напяливаем  их на себя и спешим назад. – Кто это вас так изжевал, коровы, что ли? – весело интересуется вахтенный офицер и с интересом пялится на наши робы. – Ага, товарищ лейтенант,  с сиськами,  – кивает Витька, и мы ссыпаемся на нижнюю палубу. – Ну что, как говорят с легким паром, – бормочет Витька, когда,  добравшись до каюты, мы  заваливаемся в койки. – И тебе не хворать, – зеваю я, и мы проваливаемся в сон. Примечание: дебаркадер – плавучая пристань, выполненная в виде судна. День счастья – А давай сегодня рванем в самоход, –  предлагает Витька, наблюдая,  как я швыряю за борт  оставшийся от обеда  кусок хлеба. На него сверху пикируют бакланы и устраивают шумную драку. – Не, – говорю я, – не пойду.   И  швыряю второй. В прошлый раз нас едва не отловил базовый  патруль,   и загреметь на «губу» у меня нету ни малейшего желания. – Ну, как знаешь, –  вздыхает Витька, ловко отщелкивая сигаретный бычок в  сторону качающихся  на воде птиц. Через час, немного вздремнув, мы  спускаемся по крутому трапу на  пустынный причал, строимся  и,  гремя сапогами, направляемся  вдоль  залива, в сторону  виднеющегося вдали  морзавода. – Прибавить шагу!  – изредка бухтит шагающий сбоку  строевой старшина Жора Юркин, на что мало кто обращает внимание. За последние дни, готовясь к очередному выходу в море, команда здорово вымотались, и на то есть причины. Кроме  нас,  на ракетоносец необходимо принять  почти сотню заводских специалистов,    представителей различных  закрытых НИИ и военпредов. Всех их  следует возможно комфортно разместить  и  каждодневно питать   по нормам морского довольствия. А посему, с раннего утра и до поздней ночи,  под ласковые  речи помощника    и интенданта, команда  загружает провизионки, холодильники и трюмы,   всем необходимым для плавания. Тут и мороженые говяжьи и свиные  туши, горы деревянных и картонных ящиков со всевозможными консервами, шоколадом  и вином,  тяжеленные мешки с мукой, сахаром и крупами, а также всевозможные «расходные» материалы.   Все это мы получаем на складах, доставляем к лодке,  спускаем  вниз и растаскиваем по отсекам. Сегодня последнее усилие –   после обеда осталось   загрузить  тонну какой-то аппаратуры,  полсотни фанерных  «самолетов», для тех, кому не досталось места в каютах, а заодно пару грузовиков с картофелем и   капустой. К вечеру, помывшись в душе  на стоящем рядом дебаркадере, мы  с чувством выполненного долга возвращаемся  на плавбазу. Бачковые  получают на камбузе ужин, накрывают раскладные столы  и все, рассевшись по боевым частям и службам, активно работают ложками. Потом, мы выходим наверх,  дымим сигаретами на юте, и гадаем, что случится в этот раз, накануне выхода или в море. Как правило, в такие дни   происходят занимательные истории. Однажды, весной,  захворал какой-то важный спец из «Рубина»,  и  вместо него на выход прислали  хорошенькую женщину. Наш командир отказался идти  в море и потребовал специалиста-мужчину.  Разразился большой скандал, но «кэп» уперся и мужика все-таки нашли. В другой раз, уходя на глубоководные испытания, мы забыли на берегу доктора,  он догнал лодку уже в море  на каком-то катере  и   карабкался по шторм-трапу  на надстройку, с чемоданчиком в зубах. А пару недель назад, на ракетных стрельбах, какой-то «блатной»  начальник  из Москвы,  в силу незнания правил пользования,  был контужен  в гальюне содержимым его баллона, вылетевшим оттуда под давлением в полторы атмосферы.  После этого он долго отмывался в душе и  сожрал у доктора почти весь валидол. Предавшись столь приятным воспоминаниям и накурившись до одури, мы строимся  на вечернюю поверку на верхней палубе,  потом спускаемся в кубрик, вооружаем свои подвесные койки  и укладываемся на тощие, застеленные маркированными  простынями и колючими одеялами, пробковые матрацы. – Руби вольту!  – орет дневальному из своего угла Жора,  просторный кубрик погружается в    синий полумрак  ночного освещения. В трубах отопления  мелодично булькает вода и шипит пар, в отдраенные иллюминаторы веет  запахом моря и осенней прохладой,  где-то за переборкой привычно шуршат крысы,  и мы погружаемся в сон. Среди ночи всех будит  грохот ботинок  на трапе,  яркий электрический свет и громкая команда «Подъем!» Под  люком стоят  наш дежурный офицер,  незнакомый   лейтенант  и два  курсанта из местной школы мичманов, с   якорями на погонах и красными  повязками на рукавах бушлатов. – Всем   построиться  на среднем проходе! – хмуро бросает  дежурный. Через несколько минут,  натянув штаны, мы стоим  вдоль коек и недоуменно взираем на непрошенных гостей. – Так, смотри, – кивает лейтенант  одному из патрульных. У курсанта обиженное лицо и здоровенный фингал под глазом.  Он нерешительно идет вдоль строя,  заглядывая нам в лица. – Нету, – оборачивается   к офицерам и  шмыгает носом. – Тот был  старшина 1 статьи   и в бушлате. – Юркин, Марченко, – тычет пальцем   дежурный. – Оденьте    бушлаты. Жора с Лехой недовольно бухтя идут к вешалке, напяливают  свои бушлаты и возвращаются в строй. – Не, – отрицательно вертит головой курсант. – Не они. – Ну что, все? – скептически смотрит дежурный на лейтенанта. Тот молча кивает головой, и патрульные неуклюже   лезут наверх. – Товарищ старший лейтенант,  а в чем собственно  дело? –  интересуется кто-то из строя. – А в том,  что какой-то  раздолбай накидал банок патрулю и смылся – недовольно отвечает  дежурный.  – Найдут,  пойдет под трибунал. Ясно? – Чего яснее, – гудит стоящий рядом  Володя Зайцев. – Патрулей бить нельзя. И все смеются. – Ладно, разойдись, всем спать, – смотрит на часы  дежурный  и тоже поднимается по трапу. Шеренги распадаются,  мы снова забираемся в койки, и  дневальный вырубает свет. – Ну, вот вам и новая история, –  зевает  Димка Улямаев. – А фингал у  будущего    сундука классный. – Интересно, откуда тот  старшина? –  интересуется    Серега Антоненко. – А хрен его знает, – отвечает мой сосед  Витя Будеев. Нас на этой  коробке  рыл пятьсот,  а на косе еще бригада подплава. – Ладно,  кончайте базар, всем спать, –  бурчит Юркин,   все замолкают Утром, после завтрака,  когда мы встречаемся на юте с ребятами из других экипажей, выясняется, что у них тоже  был  шмон.  Патрулям предъявляли всех  матросов и старшин, но те так никого и не опознали. – И поделом  этим  чмошникам, – говорит кто-то. Что б не борзели. Курсантов  местной школы мичманов, которая  в простонародье   именуется «шмонькой», мы сильно не любим  и в увольнениях с ними всегда происходят стычки. Теперь на носу очередная, и это  бодрит.  Помахать кулаками на флоте любят, а причина для драки всегда найдется. – Главное чтоб  увольнения не зарубили, – скалятся штатные умельцы. – Мы им еще накидаем банок. Через  пару недель мы возвращаемся с моря и  в субботу готовимся в очередное увольнение. В кубрике царит веселое оживление,  мы отпариваем  шипящими  утюгами клеша и   драим до зеркального блеска ботинки. – Да, давненько я не был в городе, –  полирует  асидолом  бляху на ремне Витька. – Так уж и давно, –  фыркает  сидящий напротив  Юркин, и  кубрик сотрясается от хохота. А через час, получив увольнительные и благоухая «Шипром», мы веселой толпой скатываемся с трапа.  Впереди целый день счастья. Примечания: сундук  – мичман (жарг.) "Рубин" – название закрытого КБ в Ленинграде. коробка – корабль, судно (жарг.) Увольнение Весна. Эстония. Атомный учебный центр Палдиски.  Здесь проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота и в том числе наш, готовящийся к испытаниям ракетного крейсера нового поколения. С утра до вечера мы корпим в   классах, на  «циклах» и полигонах,  где военные умы Центра   вбивают в молодые  головы необходимые знания и навыки. В  середине мая  отцы-командиры  отпускают  нас в первое увольнение в город. От всех боевых частей и служб по одному человеку – старослужащему, от минеров меня, как единственного представителя срочной службы. Одетых в  форму «три», благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками  из других экипажей, тщательно  осматривают. Десяток флотских стиляг, в непомерно широких клешах и зауженных форменках, офицеры   возвращают назад для переоблачения, а с остальными проводится инструктаж о правилах поведения в городе. Из него следует, что нам запрещено пить, курить, нецензурно выражаться в общественных местах, а также вступать в конфликты  с местным населением и представителями других родов войск. Затем следует команда «Вольно, разойдись!», и около сотни моряков радостно вываливают за   ворота части. Погода на все сто, в карманах есть немного денег – платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам  и мы свободны, как ветер, до двадцати трех. – Полный вперед! –   командует Жора Юркин, взблескивая на солнце старшинскими лычками и сдвигая   на затылок щегольскую бескозырку. Нас ждут великие дела! Для начала, весело балагуря и переругиваясь, мы направляемся в городской парк, где с интересом разглядываем памятник борцу с царским режимом Салавату Юлаеву и интересуемся у  Сашки Мингажева, не его ли это предок. – Не-е-е, – щурит узкие глаза Сашка. Он   был башкир, а я казах. Затем  минуем центральную аллею, где молодые мамаши катают в колясках младенцев,  выходим на главную  улицу города с нерусским названием   Лауристини  и направляемся к Дому офицеров. Там, в кубическом современном здании, находятся ресторан для офицеров, кинозал, буфет, и один из танцевальных залов, который  нам разрешено посещать.  В нем уже подключают аппаратуру и настраивают  электрогитары несколько  чубатых моряков с бербазы. – Жорка, Сашка! Здорово черти! – внезапно  раздается сбоку, и  к нам подходят трое   рослых старшин. Они оказываются сослуживцами Юркина с Ханниковым по прежней службе в Заполярье.  Следуют веселые возгласы, смех и объятия, после которых выясняется, что теперь парни служат на ТОФе и после автономки,  как и мы, проходят переподготовку  в Центре. – Такую встречу надо вспрыснуть! –  заявляет один из тихоокеанцев, с бумажным пакетом в руке. Не сговариваясь, идем через город в сторону залива, благо наши новые друзья уже неоднократно бывали в увольнении и все здесь изучили. По дороге сбрасываемся и в небольшом магазинчике, по их  рекомендации  покупаем несколько бутылок эстонского ликера «Вана Таллинн». Я удивлен, что столь крепкие ребята потребляют дамские напитки, но как самый молодой в компании, помалкиваю. На берегу залива пустынный пляж, где мы и располагаемся у громадного, поросшего мхом валуна, являющегося местной достопримечательностью. Из принесенного с собой пакета   извлекаются яблоки, печенье и пару стаканов. – Посуду позаимствовали в буфете,– смеется конопатый старшина с необычным именем Клавдий. Откупориваем высокие, выполненные  в виде башенок бутылки, поочередно пьем за встречу. Ребята одобрительно крякают и смачно хрустят яблоками. Когда очередь доходит до меня, понимаю мудрость старослужащих. Ликер  терпок, душист и по крепости не уступает водке. На наклейке указана плотность – 45*. Завязывается оживленная травля, перемежающаяся тостами. Затем мы раздеваемся и пытаемся искупаться, но ничего не выходит – вода в заливе чертовски холодная. Зато можно загорать, что мы и делаем. Обращает на себя внимание нездоровая бледность  тихоокеанцев. По сравнению с ними мы намного смуглее. – Вот побудешь в автономке без солнца и свежего воздуха суток девяносто, таким же «красивым» станешь, – хлопает меня по спине обильно покрытый татуировкой старшина. Солнце понемногу клонится к горизонту, с залива тянет свежим бризом, пора уходить. Приводим себя в порядок, и направляемся  в Дом офицеров. Танцы там в самом разгаре. В зале полно моряков, наших и из  местного подплава, пограничников и морских пехотинцев. Последние обращают на себя внимание громадным ростом, выправкой  и статью. На них черные береты,   такие же куртки и заправленные в короткие сапоги брюки. Между одетыми в форму ребятами, яркими бабочками мелькают девчонки. Их вдвое меньше, и многие «бойцы» танцуют друг с другом или   стоят группами у колонн. «Снять» после перерыва подругу, удается только разбитному Ханникову, да и то ненадолго. После первого же танца, ее уводит у Сани  из – под носа  рослый     морпех. Возвращаемся в часть без четверти одиннадцать. После отбоя долго обмениваемся впечатлениями от увольнения и строим планы на следующее. Главный вопрос – как обзавестись подругами. Это Юркин и Ханников берут на себя. На следующей неделе они развивают бурную деятельность, цель которой – проучить морпехов и отбить у них представительниц прекрасного пола. Для этого в свободное время проводятся встречи и переговоры со старослужащими из других экипажей, в число увольняемых подбираются наиболее крепкие и задиристые, со всех наборов без исключения. Попадаю туда и я. Накануне увольнения, из укромных мест, именуемых на флоте «шхерами», запасливыми годками извлекаются несколько матросских ремней с залитыми свинцом бляхами. Мне приходилось видеть такие на гражданке и даже испробовать одну на собственной шкуре. Ощущение не из приятных. В этот раз из нашего экипажа в увольнение   идет порядка пятнадцати человек, одетых строго по форме. Приготовленные ремни заранее упаковываются в пакет и перебрасываются через ограждение в укромном месте. Вновь предварительно собираемся на пляже, но уже в более значительном составе. Решено – морпехов бить сразу, в начале танцев, пока туда не подтянулись гуляющие по городу патрули. Разборку начинает Юркин. Вне зависимости от результатов, пехотинцев лупить почем зря и гнать до самой части, чтоб надолго запомнили.    После драки на танцы не возвращаться, а небольшими группами и в разное время, топать в часть. Для куража размялись «Вана Талинном», перекурили и поочередно двинулись к ДОФу. Картина та же –  морпехи  весело отплясывают с девчонками, моряки стоят, облизываются. Жора не зря был у нас строевым старшиной. Решения он принимал быстро и так же оперативно претворял их в жизнь. Как только начался очередной  танец,  Юркин выбрал приглянувшуюся ему девчонку и пригласил ее. Тут же, как из – под земли, появился сержант – морпех и девица, смеясь, упорхнула с ним в центр зала. Жора проследовал за ними, и, оттеснив сержанта плечом, взял девчонку за руку.  Сержант отпихнул соперника и тут же получил  удар в челюсть, но не упал, а перехватив  руку старшины отшвырнул его к колоннам. Не удержавшись на скользком паркете, Жора с грохотом обрушился на него, сбив по пути какого-то пограничника. На сержанта набросились сразу несколько моряков, но он, играючи, расшвырял и их. В зале поднялся невообразимый визг и шум. Не смотря на активное сопротивление и все увеличивающиеся потери, мы оттеснили сгрудившихся тесной группой морских пехотинцев к колоннам, и им изрядно доставалось. В воздухе висели  мат и рев. Постепенно в драку ввязывалось все больше моряков и морпехам приходилось не сладко. В итоге мы вытеснили их в вестибюль, а потом и на улицу, где мне крепко врезали сначала по уху а затем по ребрам. В воздухе замелькали ремни, и противник побежал.     Преследовали мы его недолго –  за городом, из ворот части, с ревом вывалила встречная толпа морпехов,  которая, безусловно, разнесла бы нас в клочья, и теперь драпали мы. Но продолжения разборки не последовало. Прибывшие к месту патрули собрали  битых, а остальные шустро разбежались по парку и другим укромным местам. Отдышавшись, оглядываем друг друга. В нашей группе четыре человека – Юркин, Кругляк, Допиро и я. Внешне вроде все целы. Только у Жоры форменка разорвана до пупа, да у меня ухо вдвое больше обычного.  Непонятным образом Допиро сохранил бескозырку, из подкладки которой извлекаем иглу с черной ниткой и кое- как зашиваем старшине форменку. Умывшись под краном в каком-то   переулке и приведя себя в относительный порядок, осторожно движемся к части. На КПП нас переписывают и расспрашивают о драке в ДОФе. Делаем круглые глаза и рассказываем, что по дороге в часть нарвались на хулиганов-морпехов, от которых еле спаслись. Дежурный,   капитан – лейтенант, недоверчиво хмыкает, но отпускает нас. А утром, после завтрака,  перед строем  неспешно расхаживает старпом  и скептически нас рассматривает. Затем   вызывает  из строя всех увольнявшихся  и объявляет месяц «без берега». – Есть! – бодро рявкаем мы.  Ведь могло быть и хуже. Весеннее томление В 1973 году наш экипаж, завершая государственные испытания новой подводной лодки, обретался в славном городе Северодвинске и жил на широко известной всем тогдашним подводникам Заполярья плавбазе «Иртыш». Май в том году был небывало солнечным, теплым и будоражил молодые матросские организмы. Но в силу загруженности, в увольнение начальство пускало нас изредка и нехотя. В результате, в этот период весеннего томления мы научились делать брагу и тайно потребляли ее в укромных местах. Наставниками выступили моряки плавбазы за небольшую мзду, в виде нескольких пластин плексигласа и эбонита, которые мы принесли им с завода. Оказывается, ушлые парни давно освоили это производство и успешно пользовались его плодами. Суть заключалось в следующем. Практически на всех боевых постах плавбазы, а также верхней палубе, были развешены пенные огнетушители. По ночам местные умельцы разоружали некоторые из них, стравливая пену за борт и в трюм, а сами емкости выпаривали кипятком. После этого в емкость заливалось несколько трехлитровых банок яблочного сока, засыпались сахар и дрожжи. Перевооруженный огнетушитель водружался на штатное, как правило, находившееся в тепле место, и в течение недели в нем созревала крепчайшая военно-морская брага. Однако попользоваться чудным напитком пришлось недолго. В одном из небрежно закупоренном «бражном» огнетушителе, давлением забродившего напитка сорвало крышку. Причем висел он на солнечной стороне надстройки верхней палубы судна и «взорвался» в самый неподходящий момент – при подъеме флага. Последствия были весьма плачевные. Так как виновных не нашли, всех без исключения моряков плавбазы лишили увольнений на месяц, нам для профилактики тоже сократили их до минимума. Примерно в это же время, не иначе как под влиянием полярной весны, в нашем славном экипаже произошло ЧП, едва не закончившееся трибуналом для его участников. Суть заключалась в следующем. В один из дней штурманская боевая часть с командиром группы и старшиной команды выехала в Архангельск для получения навигационных приборов на флотских базовых складах. Все необходимое им выдали без проволочек и, поскольку время еще оставалось, лейтенант и мичман отправились в город, предоставив моряков самим себе. А что делает в таких случаях истинный североморец? Правильно. Ищет приключений. Для начала парни достали у местных аборигенов «шила» и по братски распили его. Затем двинулись на железнодорожный вокзал на людей посмотреть, и себя показать. Там к несчастью стоял ждущий отправления на Ленинград поезд со студенческим строительным отрядом, в котором было много симпатичных девчат. Поскольку весна в головах и «шило» в желудках настраивали на поэтический лад, ребята решили приударить за несколькими приглянувшимися им девицами. Студентам, которые тоже были навеселе, это не понравилось. В итоге возникла потасовка, в ходе которой наши орлы Антоненко, Гордеев, Корунский и Лука здорово отметелили инфантильных питерцев. На шум драки прибежали два сержантских патруля, попытавшихся унять буянов и доставить их в комендатуру. Не тут-то было. Разошедшиеся штурмана отлупцевали и патрульных. Причем темпераментный гагауз Лука, которому разорвали форменку до пупа, вконец озверел и, намотав на руку ремень с бляхой, стал загонять в вагон всех студентов, которые еще не успели сбежать. Спасли положение инструктора-десантники из ближайшей учебки, вызванные избитыми патрульными. Их привалил целый грузовик, в кузов которого, после непродолжительной схватки и позабрасывали бесчувственные тела сильно помятых, но непобежденных романтиков. В учебке их определили на местную гауптвахту, откуда подоспевшие командиры вызволили «героев» без лишнего шума. Впрочем шум был. Уже в экипаже все участники побоища были посажены на свою родную, морскую гауптвахту. Помимо Вани Луки в команде у нас служили еще двое ребят из Молдавии – Володя Дараган и Витя Будеев. Это были веселые и добродушные парни. Но если Будеев был скромен и рассудителен, то Дараган отличался бесшабашностью и удальством. Он был любимцем замполита, так как активно участвовал в выпуске стенгазеты, а также корабельным почтальоном. Своим положением почмейстера Витька дорожил и никаких посягательств на эту должность не терпел. Но весна и с ним сыграла злую шутку. Как всякий молдаванин, Дараган был неравнодушен к вину. А его в городе было навалом. Особым успехом пользовался у моряков дешевый и крепкий портвейн «Три семерки». И каждый раз, следуя на почту за корреспонденцией, а затем возвращаясь на базу перед обедом, лукавый молдаванин приносил в своем почтовом чемодане несколько бутылок портвейна, купленного для нас на заранее собранные деньги. Их содержимое употреблялось за обедом, причем довольно хитро. Из чайников с компотом отливалась часть напитка, а вместо него заливалось вино. И все это выпивалось под маркой компота, иногда даже в присутствии дежурного офицера или мичмана. Но как говорится в известной пословице «Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал…». Все хорошее, когда-нибудь, да кончается. Был понедельник, день политзанятий. С учетом тихой солнечной погоды их проводили на причале, у борта плавбазы. Присутствовали все свободные от вахты моряки, чинно восседая на расставленных в ряд корабельных банках. Замполит – капитан 2 ранга Башир Нухович Сабиров, что-то гортанно вещал по поводу милитаристской политики США, а мы походя записывали его умные мысли в тетради, дремали и грезили ожиданием обеда. Вдруг сзади раздались какие-то перешептывания и тихие возгласы. Оборачиваюсь и вижу следующую картину. По пустынной территории от КПП вдоль пакгаузов, в нашу сторону неверными шагами движется какая-то вихляющаяся фигура с чемоданом на плече. Это был смертельно пьяный Дараган. Не обращая внимания на сидящую недалеко от трапа команду и напевая что-то на непонятном языке он, оступаясь и бранясь на крутом трапе, карабкается по нему на судно и исчезает из поля зрения. – ?!! Передав конспект с тезисами помощнику, вслед за Витькой по трапу взлетает взбешенный Башир Нухович. Еще через несколько минут из крайнего носовго иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, раздался рев и стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком. – Одна, вторя, третья… пятая,– заворожено считали мы. Всего было выброшено с утоплением девять бутылок. Еще через некоторое время по трапу, теперь уже вниз, в сопровождении дежурного мичмана понуро продефилировал Дараган, облаченный в робу, сапоги и бушлат. – На губу…,– прошелестело по рядам. Так закончилась эта винная эпопея и карьера великого почтальона. А служба покатилась дальше. Хрюнов кормили как матросов А расскажу – ка я вам историю, которая случилась в период службы одного моего приятеля, ныне капитана 2 ранга в запасе, на 604 береговой базе Черноморского флота. Она обеспечивала материально-техническими средствами бригаду торпедных катеров и организационно, как тыловая часть, входила в ее состав. На бербазе в те далекие 70-е годы проходили службу советские парни, достигшие 18 летнего возраста и призванные из различных уголков нашей великой страны, где уже был построен социализм в целом, и мы защищали светлое коммунистическое общество. Ежегодно, в зимний и летний периоды, командование штаба флота проводило проверку боевой и политической подготовки флотских частей. К предстоящей проверке личный состав нашей базы готовился заблаговременно и для ее начала, командир бригады объявлял организационный период, что означало запрет выхода за пределы части, отмена увольнений и других культурных мероприятий. Матросы и старшины денно и нощно изучали и штудировали инструкции, конспектировали работы классиков марксизма-ленинизма, материалы съездов КПСС, отрабатывали строевую подготовка на плацу. Особенно им не нравилось отрабатывать элементы строевой подготовки по разделениям и в своем кругу это называлось «гонять стручка». Мичмана и офицеры части с подъема и до отбоя дотошно проверяли форму одежды и знание воинских уставов у своих подчиненных. Накануне приезда комиссии, самых нерадивых матросов рассовывали в такие потайные места части, где их не возможно было найти проверяющим. И вот долгожданный сигнал с КПП – «Едут!!!». Все в бригаде сразу задвигалось и зашевелилось. Командиры и старшины нервозно, доложили по команде о готовности к проверке. И не дай бог кому-то из матросов оказаться вне боевого поста! За такое разгильдяйство его ждало жесточайшее наказание, вплоть до помещения на гарнизонную гауптвахту. В те времена, согласно Директивам Министерства обороны СССР и соответственно указаний и распоряжений флотского начальства, в целях улучшения питания личного состава кораблей, на береговых частях и соединениях флота создавали подсобные хозяйства. Для пополнения же запасов продовольствия, в осеннее время хозяйственники отряжали матросов, как дешевую рабочую силу, в колхозы и совхозы на уборку урожая. И вот заходит на подсобное хозяйство бербазы проверяющий, интендантский майор, а к нему из хлева в засаленной робе и бушлате без пуговиц выскакивает наш свинарь, матрос Охапкин Серега, по кличке «Подводник». Заработал он ее за то, что регулярно подвозил на конной подводе корм и воду для свиней. Ну, так вот, подбегает Серега, утирая сопли к майору и докладывает, что на его боевом посту, двадцать свиней и кобыла по имени «Торпеда», на которой он завозит корма (отходы) с камбуза личного состава бригады для своих питомцев. Прикрыв надушенным платком нос, так как от нашего свинаря шло неземное «амбрэ», майор пошел осматривать его хозяйство. А затем спрашивает Охапкина: «Чем кормишь хрюшек? Очень уж они у тебя упитанные ». А тот отвечает: «Тем же, что и матросов!», имея в виду отходы с камбуза. А чем же тогда у вас кормят матросов?! – удивился проверяющий «Тем же, что и свиней, товарищ майор! Присутствующие при этом диалоге так и покатились со смеху. Долго еще затем в базе потешались над этим случаем, даже придумали афоризм: «Матросов кормят как свиней, а свиней, как пьяных матросов». Начальство, оно от Бога Вернувшись с обеда, старшина 1 статьи Волков  удобно расположился  в кресле командира БЧ* и, забросив ноги на  направляющую стеллажа торпеды, застыл в  блаженной истоме. С нижней палубы доносилось монотонное бубнение  молодого, заучивавшего книжку «боевой номер». – Учи, учи, карась, – благодушно подумал старшина, бездумно уставившись в подволок  и шевеля пальцами в новых тапочках. Служить  ему оставалось всего ничего, настроение было отличным,  и Волков предался    мечтам о «гражданке».  Однако вскоре прохладная тишина отсека  нарушилась  звяком переборочного люка, шарканьем ног и неразборчивыми голосами внизу. – Опять эти «безлошадные», – неприязненно подумал старшина и покосился на мерцающие в полумраке   стрелки корабельных часов на корабельной переборке.  С обеда вернулся второй экипаж, третий день знакомящийся с лодкой. – Не было печали, черти накачали, – пробурчал  Волков и, опустив на палубу затекшие ноги, поковылял  к  светлому пятну  отсечного люка. Присев у люка на корточки он тихо свистнул, и  снизу на него уставились раскосые глаза вахтенного у трапа, с болтающимся на поясе штык – ножом. – Безлошадные?, –  спросил у него Волков. – Ага, –  утвердительно,  кивнул тот бритой головой  на тонкой шее. – Смотри за ними, что б ничего не сперли , – нахмурился старшина.  ПонЯл? – Ага, –  снова сказал  молодой и шмыгнул носом. – Ну, давай, бди, – одобрительно хмыкнул    Волков и,  встав,  вразвалку двинулся обратно. В принципе, против моряков второго экипажа он ничего не имел, но в свое первое посещение корабля,  те умудрились спереть у механиков    банку   припрятанной воблы,  один пытался открыть в трюме клапан затопления, а самый любознательный, изучая станцию пожаротушения, стравил на среднюю палубу третьего отсека, целую гору пены. – После Палдиски*, эти парни способны на все! –  мрачно предупредил  лодочную вахту на утреннем инструктаже помощник, прохаживаясь по пирсу перед   строем.  Того и гляди утопят нас у пирса. Так что присматривайте за ними. Понятно?! – Точно так! –  вразнобой заголосила вахта. Размышляя, чего ожидать от экскурсантов в этот раз, Волков  отщелкнул замки на одном из ящиков «зипа»  и мурлыча под нос похабную песенку про  Садко заморского гостя, стал готовить к вентиляции торпед запорную аппаратуру. В это время у кормовой переборки  резко звякнул стопор открытого люка,  раздалось тяжелое сопение, и в пятне света возникла  чья-то голова  в   пилотке. -Тэ-экс,баском – протянула она, озирая отсек – посмотрим, что у нас здесь,– и в узкое отверстие люка  стала протискиваться грузная фигура в матросском ватнике. – Безлошадный, –  мелькнуло у Волкова в голове  и,  оставив свое занятие, он  решительно шагнул тому навстречу. – А ну, давай двигай отсюда! –  наклонившись к незнакомцу, рявкнул старшина  и,  упершись рукой в его голову, выпихнул  моряка из люка. – Ты что делаешь, сволочь! Сгною! – заорали снизу. – Пошел я тебе сказал! – повторил Волков  и, вернувшись к торпедным аппаратам, снова принялся  возиться с «зипом». Через минуту замигал огонек «каштана»  и его вызвали в центральный пост. Там, рядом с хмурым командиром, в кресле сидел  его недавний гость. – Ты что себе позволяешь? – прошипел глядя на  Волкова   капитан 1 ранга.– В дисбат захотел?! Только теперь старшина заметил, у незнакомца под ватником синий габардиновый китель и его бросило в холодный пот. – Никак нет, – уныло ответил Волков. Я думал,  что это матрос. – Какой матрос!! – рявкнул капитан 1 ранга. Это же  командир второго экипажа  нашей лодки,  старший офицер!   А ты  твою мать, выпихнул его из отсека! Михал Иваныч, – обернулся он к помощнику. Оформи этого раздолбая на пятнадцать суток. Что б служба раем не казалась. …На следующее утро, препровожденный старшиной команды на гарнизонную гауптвахту, Волков  понуро стоял перед ее начальником,   пожилым толстым  прапорщиком. – Чего этот герой  отчебучил? – поинтересовался тот у мичмана, прочитав записку об арестовании, с  традиционной формулировкой  «за нарушение воинской дисциплины». – Да так, не узнал одного большого начальника, –    лаконично  ответил  мичман. – Непорядок, однако, старшина,   – назидательно произнес прапорщик. Непорядок. Начальство нужно знать в лицо. Оно ведь того, от Бога! И многозначительно поднял вверх пухлый  палец. С тех пор минуло немало лет. Старшина Волков сам стал большим начальником. И при случае, распекая подчиненных за различные провинности, часто с иронией поминает ту запомнившуюся ему фразу старого прапорщика: "Начальство, оно того, от Бога", думая про себя, – а может и от Черта. Кто знает? Примечания: БЧ – боевая часть на корабле. Книжка «Боевой номер» –  свод инструкций  по корабельным расписаниям. Безлошадные (жарг.) – экипаж, временно не имеющий своего корабля. Минный ликер Середина 70-х. Заполярье. Северный флот. Борт подводного ракетоносцы «Мурена». Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=63407178&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.